Сквозь кости (гет)

— Ты подстроила это, да?

Она без умолку говорит, что у них нет выбора: придётся жить вместе. Она говорит и о других вещах тоже — несколько слов про то, что отныне все миссии должны быть совместными, и парочка обрывочных фраз о непозволительно большом расстоянии от его дома до госпиталя, в котором она хочет начать работу, — но Какаши уже не слушает.

— Ты подстроила? Всё это? — обрывает он её на полуслове.

Сакура окаменело застывает — как будто суть заданного повторно вопроса дошла до неё только сейчас. Она хмурится, испепеляя его взглядом, в котором нарастает разыгрываемое остатками самоконтроля отвращение. Что-то обдумывает, взвешивает все за и против, и блёклое закатное солнце скрывается в безжизненном мраке — за её спиной.

— Каким же ты бываешь порой… придурком, — бросает растерянно.

«Придурок».

А раньше, когда-то не так давно, с губ Сакуры при его виде слетало трепетное и одурманененное «Какаши-сан».

Забавная девочка. Стукнуло девятнадцать — и теперь полагает, что ей стоит быть мудрее. Но мудрость для неё всё ещё идёт рука об руку с оторопелой дерзостью.

— Что это за дзюцу? — спрашивает он строго.

Какаши перепачкан в грязи с головы до ног. После продолжительной миссии он хотел принять душ и залечь надолго спать, а не сталкиваться с Харуно Сакурой.

Не узнавать, что ему теперь не удастся от неё избавиться.

— Это не дзюцу.

Глаза Сакуры до влажного блеска залиты сдерживаемыми из последних сил слезами.

Вот тебе и «повзрослела». На самом деле — всё та же, что и много лет назад. Тогда у неё дрожали худые окровавленные руки, сейчас дрожит надтреснутый голос.

Ему становится её даже жаль.

— У меня нет времени играть в твои игры.

— Я ничего не подстраивала…

— Мы и раньше друг друга касались, но никакой… связи не возникало.

— Я правда ничего не подстраивала…

— Я спрашиваю ещё раз: что это за дзюцу?

— Это… — делает шаг назад, обхватывает себя руками и всё ещё сдерживает слёзы, — не дзюцу. Не дзюцу! Я сама… не понимаю…

— Я чуть не провалил миссию.

Он не спрашивает, как чувствовала себя она, пока его не было рядом: нет сил на то, чтобы постараться усвоить смысл того, что прозвучит в тут же выданном ответе. Нет сил — видеть, как она содрогается, обнимает собственную угловатую фигуру и потерянно глядит во все глаза.

— Миссию?..

— Чакра. Она нужна на миссиях. Не знала? — Какаши находит силы на сарказм. Сакуру он находит девочкой, не способной быть шиноби.

Такие, как она, ищут любви там, где её сложнее всего достать, и безропотно собирают мужьям бенто. Мужья таких, как она, — видят в жене рядовую данность.

— Я чуть не умерла. Значит, ты тоже.

Взгляд, покрасневший от засушиваемых слёз, с укором силится добавить: «И какого чёрта ты думаешь о миссии?»

— Но ты нашла в себе чудом силы, чтобы стоять тут у ворот и ждать моего возвращения.

Какаши всё ещё помнит, как тонкие бескровные пальцы схватились за его перепачканную ладонь пять долгих минут тому назад, стоило ему пройти мимо постовых и оказаться в пределах Конохи. От Сакуры тривиально пахло и фруктами, и ягодами, от него — потом и забравшейся в поры пылью. Хотя он и смог задышать полной грудью лишь после того, как она вцепилась в него этой своей мертвенной хваткой, — хотя и смог, всё равно мгновенно отдёрнул её хлипкую руку, и теперь они стоят друг напротив друга, как двое обречённых.

— Я зашла к Обито-сенсею. Он сказал, что ты скоро будешь.

— И даже силы на то, чтобы в очередной раз заявиться к Пятому.

— Теперь это наша с тобой общая проблема. — И почти молит: — Давай попробуем вместе разобраться…

— Как ты поняла, что это именно я? — Какаши сжимает в руках маску АНБУ, и её края царапают кожу на пальцах. Спину прожигают любопытные взгляды наблюдающих издали Изумо и Котецу, но ему плевать.

— Вспомнила, кого касалась за последние сутки до проявления симптомов, — мгновенно отзывается Сакура и нелепо роняет обессиленные руки вниз.

А Какаши думает: вспомнила, кого касалась за последние сутки — и в первую очередь побежала к Обито.

— А ты и рада.

— Перестань…

Какаши вздыхает и крепче сжимает маску грязными ладонями. Он не хочет быть едким, но иначе не получается: мысль о том, что он должен теперь всю свою жизнь таскаться с этой девчонкой, умножает любую злость в сто крат.

— Ты можешь не реветь?

Договаривает на неестественном выдохе и думает: у Сакуры поразительная способность заставлять его чувствовать себя мерзавцем. Стоит тут, и даже скулы подрагивают, а ведь он ничего такого не сделал. И ничего такого — не сказал.

Он обходит её, шагает по плавающему под ногами раздробленному гравию, а она ему сипло вслед, шаркая рваной, неуверенной поступью:

— Ты куда?

К твоему любимому сенсею. Он тебя защитит от мерзавца Хатаке Какаши. Утрёт тонкие не по сути, а по форме слёзы, вцепится доверительно в плечо, как будто утешает, а на самом деле — утешит себя.

Пустая замена.

Пустая.

— Куда…

— Хватит реветь, — говорит он беззлобно, — и иди молча.

Сакура отвечает на сиплом, продавленном вздохе:

— Я не реву, — а затем и вправду замолкает.

Когда они подходят к резиденции, в нарастающей темноте распаляется свет из окон кабинета Обито, а в стылом воздухе — запах скорой морозной зимы и её, Сакуры, запах: солёные слёзы и безысходное отчаяние.

Лестничный пролёт дребезжит под мерными шагами, металлические прутья лязгают и вибрируют. Сакура идёт впереди, время от времени переступая через одну лестницу: подколенные ямки подгибаются и словно бы трещат с каждым проседающим движением, под зацветшим платьем короткие чёрные лосины сбиваются на худощавых бёдрах.

В безлюдном коридоре она дожидается Какаши, и до самого кабинета Обито они идут друг рядом с другом: шаги Сакуры короткие, неровные, она изо всех сил старается не отставать. Ладони с оттопыренными вовне пальцами приглаживают и сминают подол. Плечи всё ещё подрагивают под судорожными вдохами.

— Говорить буду я.

— Что?.. — В темноте зелёные глаза — ярче обычного. Она качает головой, и пряди волос застилают заалевшие пятнистые щёки. — Нет. Давай обсудим…

Какаши с треском и без стука распахивает дверь, не давая Сакуре возможности договорить. Она заливается краской сильнее прежнего, а он уже перешагивает через порог.

В кабинете Обито прохладно. Окна открыты нараспашку и пропускают поздний осенний ветер, порывы которого шевелят листы бумаги на рабочем столе.

— Какаши? — Обито поднимается из-за стола и устремляет на него обеспокоенный взгляд единственного глаза.

— Давай не будем попусту разыгрывать удивление. Она же всё тебе уже рассказала.

— Как ты себя чувствуешь?

— Теперь не так паршиво, как на миссии, — нехотя признаёт Какаши.

Обито кивает как будто самому себе, со скрипом отодвигает назад стул и направляется к ним, прихрамывая. Морщины под правым глазом настолько глубокие, что почти сливаются с зарубцевавшимися шрамами, рассекающими видимую половину лица.

— Я рад, что ты в порядке. Сакура здорово меня напугала.

— В этом вся Сакура.

— Да хватит уже, — шипит она тихо.

Какаши даже не глядит в её сторону и спрашивает у застывшего в шаге напротив Обито:

— Ты понимаешь, какого чёрта происходит?

— Не больше твоего. — Он скрещивает руки на груди и переносит вес тела на здоровую ногу. — Завтра утром возвращается Минато-сенсей. Может быть, ему что-нибудь известно о подобных вещах.

— Ты сказал ещё кому-нибудь?

— Нет. Думал, что можно сообщить Третьему. Вдруг он наслышан о таких случаях. Но решил не торопиться.

— Хорошо, — удовлетворённо говорит Какаши. — Спасибо.

— Я стараюсь не только для тебя, — хмыкает Обито. — Почему у Сакуры глаза на мокром месте? Хватит вести себя как придурок.

Какаши устало проводит рукой по прикрытым векам. Хочется спать. И больше никогда не испытывать той нечеловеческой боли в глотке, бывшей с ним до того, пока рядом не оказалась она — Сакура.

— Она и впрямь твоя ученица. — Рука опускается обратно. Образ Обито плывёт перед помутневшим на миг взором. Какаши серьёзно добавляет: — Надо сообщить Итачи, что я на несколько недель непригоден для миссий.

— Обито-сенсей, — говорит вдруг Сакура, — теперь все наши миссии должны быть совместными. Я ему говорила…

Голос как у мышки. Сама невинность и одно сплошное очарование.

Какаши видит, как теплеет обращённый на неё взгляд Обито, и маска АНБУ под его руками вот-вот треснет — с такой силой Какаши её сжимает.

Его тошнит.

— Ты и секунды не продержишься на миссиях АНБУ. — Он даже не смотрит в её сторону. Смотрит: как ветер шевелит листы бумаги на рабочем столе, как темнеет Коноха за распахнутым настежь окном. — Хватит говорить глупости.

— А кто сказал, что мы будем ходить на твои миссии? Если я не справлюсь с работой АНБУ, значит, тебе придётся ходить со мной.

Какаши может себе представить картину со вздёрнутым к верху острым девичьим подбородком, и его окатывает волной уныния: он не любит наигранную самоуверенность, не любит наигранную самоуверенность Сакуры и не любит наигранную Сакуру.

— Послушай, — тянет устало, — у меня нет сил на бессмысленные пререкания с тобой. Хорошо? — Поворачивается к ней и видит, что подбородок и впрямь вздёрнут, а ладони сжаты в кулаки. — Минато-сенсей обязательно найдёт выход. У нас не могла возникнуть связь. — Повторяет отчаянно: — Мы и раньше друг друга касались.

Он помнит: тёплую чакру, холодные дрожащие пальцы и продрогшее дыхание рядом с ухом.

Помнит слёзы, стекающие по скулам и застревающие в корках высохшей крови, и сухие потрескавшиеся губы.

Они и раньше касались друг друга, но ни разу после того не подыхали от истощения и нехватки кислорода.

— Подобная связь до конца не изучена, — занудливо проговаривает Сакура. — Никто не знает точных причин и условий её возникновения.

Какаши отворачивается. Смотрит в распахнутое окно, в мигающий на улице фонарь, дышит запахами солёных слёз (высохших) и безысходного отчаяния (наигранного) и безжизненно говорит:

— Сегодня ночью тебе придётся остаться со мной рядом.