Как же вы живете без любви? (джен)

«Вам и не снилось горе».

Разве можно сказать такую фразу детям?

Детям! Хорошо, пусть у одних уже усы вовсю растут, а у других грудь больше, чем у нее, у Тани, но они дети. Они все равно для них, для педагогов, дети. Пусть чувства у них уже совсем не детские.

Зато они самые настоящие. Искренние они, эти чувства! А мы, взрослые, разве мы помним, что такое искренность? Разве знаем?

Таня наливала в блюдечко молоко. Молча. Хотя было бы, наверное, легче лепетать какие-то нелепые глупости, сюсюкать с этим крохотным шерстяным комочком, уговаривать его выпить еще чуть-чуть и перестать хулиганить.

Но Татьяна не могла. Не умела. Может быть, потому, что с ней никогда не сюсюкала мать? Или потому, что сама она матерью так и не стала? Впрочем, это еще не точно. У нее еще есть время. Уйма времени. Рожают же и в тридцать пять? И в сорок даже, да, да! Пусть коллеги будут осуждающе качать головами за спиной, и соседки начнут шушукаться осуждающе.

Ишь, какая, для себя она родить решила! А если что с тобой случится, кто отдуваться будет? Мать-пенсионерка? Государство? Повесишь государству хомут на шею.

Господи, и лезут же такие мысли в голову! Ну какие дети? Детей надо рожать в любви. От того мужчины, который достоин, с которым в разведку пошла бы, которому могла бы доверить все свои тайны.

Ох, фантазерка ты, Татьяна. Идеалистка.

Чёртова идеалистка! Одного приличного мужика — и того выставила из своей жизни, как стоптанный башмак.

Приличного? Да что в нем приличного-то? Что?

Татьяна натянула повыше плед, поправила очки. Читать совсем не хотелось. Классика не помогала, наоборот, ввергала в уныние.

Все книги теперь читались по-новому. Не так, как раньше. Не с восторженным придыханием и щемящим чувством несправедливости. Наоборот.

Если раньше она, как и многие, презирала Наташу за то, что она вышла за Пьера и погрязла в пеленках, теперь Татьяна думала — какая счастливая баба эта Наташа Ростова! У нее в жизни были все виды любви! Чистое, благородное чувство связывало ее с Болконским. Дикая необузданная страсть — с Курагиным. И, наконец, обычная, простая, человеческая любовь с Пьером. Любовь, такая, которой не стыдишься, потому что плевать на всех. Когда он рядом, даже такой неуклюжий, чуть смешной, но ты знаешь, каким он бывает ночью, когда превращает твое тело в храм чувств.

Счастливая Наташа.

А три сестры — дуры набитые, идеалистки, как сама Таня, не умеющие чувствовать и любить! И жить! Все в ожидании чего-то там! Правильно сам Чехов назвал это все комедией. Глупая насмешка над настоящей жизнью, которой они не знают.

Юлька сказала, что не любит школьную литературу. Таня тоже разлюбила.

Даже не так, литература превратилась в пытку. Она даже подумывала о том, чтобы уйти из школы. Как преподавать этим максималистам то, во что сама не веришь?

Таня старалась, избегала острых углов, строила уроки так, чтобы давать детям возможность самим додумать, дочувствовать, осознать.

Наверное, если бы не история Юльки с Ромкой, она бы ушла.

Сначала осталась из-за девочки. Ее ведь совсем некому было защитить!

Татьяна еще удивлялась, как же устроена жизнь? Вот они, Ромео и Джульетта двадцатого века, и зовут их Ромка и Юля.

Фантазерка жизнь. Идеалистка.

«Как вы так живете, без любви?»

«Плохо. Господи, плохо-то как… плохо живу!» — думала Таня и роняла голову на руки, пытаясь плакать.

Она ведь любила, наверное? Или нет?

А Рыженький с его велосипедом? Нет, Танечка, нет… Если бы это была любовь, ты бы села на его велосипед и умчалась.

А Михаил? Чехов недоделанный. Зачем он так с ней? Зачем?

«Бог ничего не дает, он только отбирает» — его слова.

В которые Таня поверила. Поверила! А не должна была. И как хотелось тогда сказать — приезжай! К чёрту все, Чехова, Бога, идеализм, литературу, медицину. Приезжай! Дай мне побыть обыкновенной бабой, которую ты просто хочешь мять своими сильными руками хирурга!

Не учат этому на филологическом. И на актерском тоже.

Зачем она бросила театр? Почему маму послушала? Она ведь королева драмы. Играла бы сейчас леди Макбет, хотя бы даже и Мценского уезда!

Таня узнала о том, что Ромка покалечился, только через неделю. У нее опять упал гемоглобин, и она плюнула на всех и вся и легла в больницу.

Лечил ее шумный, веселый доктор со странным именем Товий. Товий Сергеевич. Огромный, громогласный. Его в отделении называли Громозека.

Он приходил к Тане в палату, не замечая других пациенток, старушек. Осматривал, трогал там, где не должен был трогать. Таня закрывала глаза и представляла, что он Пьер Безухов.

Потом они сидели в ординаторской, и он поил ее виски, контрабандным путем попавшим в нашу «несчастную отрезанную от всего пира страну», он именно так говорил, не мира, а пира. Тане не нравился виски. Но не хотелось обижать Громозеку. А хотелось... Хотелось руки на теле. Сильные руки хирурга. Хоть какого-нибудь.

Вам и не снилось горе. О! Все было гораздо хуже! Вам и не снилось счастье!

Когда взахлеб, до вспышек в глазах, до напряжения такого, что все внутри сводит, а потом неожиданно какой-то невероятный выброс!

Если Маша с Вершининым переживала хотя бы сотую долю… да что Маша!

Наташа становилась совсем понятной.

И Лара. Лара из «Живаго». Хотя с Ларой все было не так просто, изломанная девочка. Все-таки не стоит им, таким юным, пробовать вот это вот все. Видимо, поэтому надламываются.

Как Настасья Филипповна.

Но это же все не из школьной программы! И понятно почему. Нельзя такое в школе. А то будут они все, как Лара. Или, не дай Бог, как Лолита.

Права была директриса, когда говорила, что боится «этих любовей»...

Любови. Смешное слово. Как он сказал-то ей? Михаил? «Бог только отбирает».

Врешь, Михаил! Добро пожаловать, гражданин «соврамши»!

Бог дает! Еще как дает!

— Таня, Танечка, что вы, Таня?

— Хорошо мне, Громозека. Так хорошо…

— Ты меня… Громозекой назвала?

— Нельзя? — она не думала, что умеет так кокетливо улыбаться. Что он с ней сделал? Всего-то, занялся любовью правильно. Так, как доктор прописал. Он и прописал.

— Тебе все можно. А я тебя выписывать собрался. Или, может, еще недельку полечимся?

И она полечилась. Кошку все равно соседка забрала. В школе каникулы. Да и вообще, что школа? Школа…

А потом она увидела, как Товий надевает обручалку на палец. Правильно, на палец, а куда ж еще ее надевать?

Женат. Банально. Глупо и пошло. И плевать.

— Танечка, я…

— Все хорошо, Громозека. Пора мне, выписка же готова? Меня уже машина ждет.

Она даже не врала. Михаил ждал. Приехал. Она ему позвонила, сама. После Громозеки ей было все равно. Пусть. Она готова побыть обычной бабой.

Нет, не обычной. Незнакомкой Блока, загадочной, инфернальной. Женщиной-вамп. Господи, как смешно, Танька — и вдруг вамп.

Михаил был хуже Громозеки. С ним не было взрыва. И он... он даже не знал, где у нее клитор. Господи, прости… Таня и сама не знала. Вообще не знала, что это такое, и не узнала бы, если бы не неверный супруг Товий Сергеевич, любитель пациенток.

Она слышала, как медсестры о нем шептались, ее называли «очередная», а его «кобель несчастный».

Ну и пусть кобель. Зато…

Родила Таня ровно через девять месяцев после той госпитализации. Родила здорового мальчика и назвала его… Ромка. Сама не зная почему. Может, потому, что имя ей всегда нравилось. Может, потому, что встретила в роддоме Юльку.

Ту самую Юльку.

«Как же вы живете без любви?»

Теперь у Танечки была любовь. Самая настоящая. Такая, выше которой ничего нет.

Мама плакала: «Как же ты одна, дура, делай аборт...» Маму хотелось ударить по лицу. Сломала Таньке жизнь.

Да нет. Не сломала.

Никто никому не может сломать жизнь. Это чушь! Только ты сам можешь сломать себе жизнь. Вот так.

Иногда Танечка встречалась с Товием. Он не мог уйти от жены. Жена была больна. Таня верила ему и не верила. Ей было все равно. Главное — хоть иногда снова получать то самое. Взрыв. Полет в небеса.

И то, как после Товий прижимал ее к своей огромной груди и осторожно целовал в затылок. Думая, что она не замечает. А она замечала. Все замечала.

Михаил развелся. Приезжал. Чехов недоделанный.

Вот Товий не мнил себя Чеховым и правильно делал.

Из школы Таня не ушла совсем, только в декретный. Обещала выйти раньше. Ребенка можно в ясли, да и мать смирилась и готова была помочь.

Таня часто встречала в парке Юльку. Гуляли с колясочками. Тане нравились эти встречи. Она словно питалась Юлькиным счастьем, ее любовью.

Даже Вера, мать Ромки, подруга Тани, стала другой. Юлька рассказывала, как мать Ромы приняла их девочку — у Юли родилась дочь. Назвали ее Надежда. Хорошее имя.

Ромка учился. Им было трудно, но родители все-таки помогали.

И Таня старалась помочь — готовила Юльку к поступлению в педагогический.

Она знала, что Юлька никогда не скажет детям: «Вам и не снилось горе».