Рассказ историка, или несколько слов о княгине Греминой и её близких (гет)

Стоял май, удивительно тёплый и ясный; в моей родной деревне цвели сады, лес был подёрнут дымкой нежной зелени; а на старом кладбище за церковью ещё можно было пройти, не утопая в зарослях крапивы.

Мерно плыл над деревней, между зеленеющей землей и голубым небом, колокольный звон. Я ещё помню нашу старую церковь разрушенной; помню, как её отстраивали; помню, как впервые зазолотился на солнышке высокий крест; а тот день, когда впервые зазвонил с переливами колокол, мне казалось, что случилось настоящее чудо. Я была ещё ребёнком тогда.

И хотя мне не нравятся пластиковые окна в ампирной постройке и памятнике архитектуры, я всё-таки рада, что наша церковь вновь отстроена и открыта. Мечтать о том, чтоб была поднята из руин и усадьба Греминых, пока не приходится; осталась лишь дубовая аллея, ведущая к подъезду, да красивые пруды, где склоняются к воде старые ивы.

Сказка моего детства, мечта моей юности. Разрушенная усадьба, где некогда звучали вальсы и контрдансы, портрет княгини с детьми в художественной галерее, истёртое надгробие со старинными, неровными стихами:

Не плачьте, навестив мой прах:

Ведь я уж дома, а вы ещё в гостях.

Здесь, в этом зеленеющем, цветущем мире, — и мы только в гостях?.. Тогда эта мысль почти напугала меня, овеяв душу странным холодком, но теперь... теперь я хорошо понимаю.

— Ну, здравствуйте, Михаил Иванович, Татьяна Дмитриевна...

Князь Гремин, генерал двенадцатого года, одно время близкий к ранним декабристким кружкам, и его супруга, — вот кто покоится под этой плитой. Я познакомилась с ними, ещё когда училась в школе. Отец Николай, настоятель нашей церкви, которую князь Гремин и отстроил в начале девятнадцатого века, помог мне тогда разобрать надпись на плите; учительница истории, которой я рассказала о находке, привела меня в архив, где передо мной впервые раскрылись тяжёлые тома метрических книг и толстые папки под интригующим названием "Переписка" из личного фонда Греминых. Потом был истфак. А ещё Петербург, Москва, залы центральных архивов... Храм Христа Спасителя, где среди имён командующих, раненых и убитых я искала одно-единственное имя...⁽¹⁾

Теперь я умею разбирать самые разнообразные каракули и каракульки, и знаю поколения Греминых лучше, чем членов собственной семьи; меня называют усадьбоведом и краеведом, пишется потихоньку диссертация о княжеском роде Греминых в истории России, и... словом, вот она — судьба моя, ниточка, держась за которую, я вышла на свою дорогу.

Всё-таки Михаила Ивановича и Татьяну Дмитриевну я люблю больше всех. Надеюсь, они не станут обижаться на мой интерес, на моё любопытство, на мой нос, сующийся в их личные бумаги. Я их люблю... о них и сказать-то нечего, кроме хорошего.

Вот я, пожалуй, и расскажу — не как в статье, не про храброго генерала, не про крестьянскую реформу в поместье Греминых, не про усадебный быт, не про собранную поколениями библиотеку, а просто о людях, просто о семье.

* * *

Судя по переписке и дневниковым записям Татьяны Дмитриевны, она почти не покидала поместья с тех пор, как вернулась из родной деревни после похорон матери. Долгие годы княгиня состояла в переписке с сестрой своей, Ольгой; письма последней были поначалу коротки, но с годами становились всё пространнее. Нельзя сказать, чтобы они были интересны: сплетни о соседях, жалобы на неурожаи, на дурную погоду, на здоровье, и снова сплетни, видимо, малообоснованные, так как об одном и том же человеке Ольга Дмитриевна писала разное. Например, некий сосед их, по имени Евгений Онегин. То говорила она, будто он уединился в своей деревне и жил там затворником до своей смерти, довольно скоро наступившей; однако купчая на то самое поместье, сохранившаяся в губернском архиве, опровергает сие предположение (усадьбу Онегина приобрела семья, состоявшая в родстве с Гремиными, потому эта купчая и попалась мне на глаза). Впрочем, в другом письме Ольга утверждала, что Онегин уехал в Петербург, а затем вновь отправился в путешествие по Европе и умер в Берлине. Я уже не удивилась, когда вновь встретила эту фамилию, на этот раз с известием, что господин Онегин давно вернулся в Россию и женился, причём партию составил весьма удачную относительно богатства и происхождения невесты. Будто бы молодая чета проводила зиму в Петербурге, а лето на водах, и жили они очень благополучно, только брак сей не был благословлён детьми. Но через несколько лет Ольга Дмитриевна сообщила, что вышла ошибка: то был другой Онегин, не Евгений, а Александр, который даже не являлся родственником обсуждаемого лица. А вот тот самый Евгений Онегин так и остался холостяком; будто бы он, путешествуя, уехал сначала на Кавказ, а затем дальше в Азию; и не то был убит на дуэли где-то на Кавказе, не то скончался в Персии от лихорадки. Впрочем, недавно выяснилось, что в Персии нашёл безвременный конец совсем другой молодой человек, некий отставной офицер, а этот Онегин, насколько мне известно, на военной службе не состоял.

Словом, благодаря Ольге Дмитриевне у меня создалось впечатление, что господин Онегин то ли умирал слишком часто (прямо нежить какая-то!), то ли вообще не умер, а скитается до сих пор по белому свету на манер Вечного Жида. Но, не шутя, прожил же этот человек какую-то свою, особенную жизнь, были у него какие-то мысли, мечты и чаяния, и где-то нашёл он последний приют, сойдя во тьму и растворившись во времени. Но мы никогда этого не узнаем. Наверно, его личность была чем-то примечательна для сестёр Лариных. Судя по тону писем, Ольга желала досадить сестре напоминаниями о нём. «Ты не спрашиваешь у меня о соседе, Евгении Иваныче Онегине, а мне есть что тебе сообщить…» — и всё в таком духе.

Как бы там ни было, но история Онегина покрыта мраком; быть может, он был неплохой человек, хотя другая соседка Ольги Дмитриевны, оставившая небольшие записки о своём семействе, отзывалась о нём как о высокомерном столичном щёголе и грубияне. Впрочем, у меня нет ни возможности, ни желания подробно заниматься этим господином, есть и другие люди, несомненно, достойные того, чтобы искать их следы, разбросанные по всей России.

О самой Ольге Дмитриевне известны факты гораздо более точные (хоть её и нельзя назвать яркой особой, но как «одна из многих»... сельских помещиц дореволюционной России она представляет определённый интерес).

Итак, вскоре после смерти матери и отъезда сестры она вышла замуж за одного из своих соседей, Василья Петровича Буянова. Через несколько лет упоминания о драгоценном супруге исчезли из писем Ольги; однако метрическая книга местной церкви утверждает, что скончался он гораздо позже этого срока. Та же неутомимая соседка-мемуаристка сообщает, что Буянов, чей нрав соответствовал фамилии, доживал свой век в собственном имении в одиночестве, так как разъехался с женой. Таким образом, выходит, что примерно пять лет Буяновы прожили вместе, прижив ещё троих детей, из коих двое умерло в младенчестве; по истечении названного срока супруги Буяновы разъехались, чтобы никогда больше не увидеться, хоть и жили они в близком соседстве. Буянов, несмотря на образ жизни, отнюдь не сопутствующий долголетию, дожил до преклонных лет и оставил после себя долги и несколько раз перезаложенное имение.

Характерец у Ольги Дмитриевны был явно кислый, однако её, право слово, стоит пожалеть. Как не велика и не обыкновенна была в те времена детская смертность, но право же, даже представлять не хочу, каково это — потерять двоих детей! Судя по метрикам, один из них умер через сорок дней после рождения (едва крестить успели), а другому успело исполниться восемь месяцев. А похоронить взрослого сына?

Григорий Сольский, или Гришутка, как его величала в письмах Ольга Дмитриевна, являлся, судя по сохранившемуся в местном музее портрету, статным и красивым юношей. Но… Может, это только впечатление, подкреплённое оговорками Ольги, но в его правильном лице мне с первого взгляда почудилось нечто порочное, недоброе. Судя по всему, он был лих и безрассуден; вступив на военную службу в кавалерию, переходил он из полка в полк, постоянно был замешан в каких-то историях и нуждался в деньгах. Ольга год от года надеялась, что он образумится, и мечтала о выгодном браке для любимого сына, а пока урезывала себя во всём, лишь бы доставить ему удовольствие. Она даже приметила для него невесту, милую девушку из хорошей, состоятельной семьи. Но ничему этому сбыться было не суждено: грянула Крымская война, и Григорий погиб под Севастополем. Ольга горевала глубоко и шумно, и с каждым годом находила в погибшем сыне всё больше и больше добродетелей. Через несколько лет она уже не допускала и мысли о том, что он был обыкновенный повеса; в её глазах он стал непогрешим, и, видимо, мало кто смел разубеждать её.

Впрочем, судьба второго сына Ольги Дмитриевны, Петра Сольского, оказалась гораздо счастливее. Портрета его не сохранилось, зато уцелели немногочисленные письма к кузену, князю Дмитрию Гремину, и в этих письмах проглядывает спокойный, основательный характер. Ольга Дмитриевна называла среднего сына медведем и увальнем; а вот княгиня Гремина находила в племяннике сходство со своим отцом, бригадиром Дмитрием Лариным, участником штурма Очакова и Измаила... и ещё нескольких менее известных крепостей на Туретчине.

Петр Сольский так же участвовал в Крымской войне, был ранен в ногу и всю жизнь после этого хромал, так что вынужден был оставить службу — правда, без особых сожалений. "Это ты, Митя, умная голова, тебе в наши дни в армии место, — писал он брату, — а я человек простой, без особого соображения. Но не думай, что я в деревню на печи лежать уехал. Я себе место найду и без дела сидеть не стану".

И слово своё Петр сдержал. Он вплотную занялся управлением поместьем Лариных и вскоре не только вернул ему былое благополучие, но и привёл к настоящему процветанию. Судя по письмам к Дмитрию Гремину, Сольский неплохо разбирался и в сельском хозяйстве, и в быте своих крестьян, о коих немало пёкся и размышлял. Видимо, крестьяне тоже уважали своего дельного и разумного барина, и в 1861 году, когда вышла им воля, никто не подумал устраивать беспорядков. Затронула Петра Сольского и земская реформа: он заседал в местном земстве, немало способствовал строительству в уездном городе больницы, а затем — ремесленного училища.

Надобно сказать, что значительное влияние на Сольского оказывала его жена, Лидия Николаевна. Это была та самая завидная невеста, кою Ольга прочила за своего любимца Гришутку. Но за красавца кавалериста она не пошла, а вот его брату, "хромому медведю", как он себя называл, отдала своё сердце целиком и полностью.

"Митя, ты представить себе не можешь, как я счастлив! Кто бы мог подумать, что Лидия Николаевна согласится стать моей женой, что она меня любит? Такая красавица, умница, любого могла бы выбрать, помани только пальцем, — но она моя невеста, моя! Прав ты был, брат, тысячу раз прав, и я тебе благодарен за ту головомойку, какую ты мне устроил. Желаю тебе быть таким же счастливым! Я уверен, что прекрасная К. в скорости станет княгиней"

Видно, от души пожелал Петр брату семейного счастья, так как "прекрасная К.", Екатерина Львовна Никольская, действительно впоследствии стала княгиней...

Но мы ещё не закончили с Петром Сольским и его семейством. Лидия Николаевна, женщина просвещённая и деятельная, была достойной спутницей жизни своему супругу. Семья их была большая и дружная, а дом — полная чаша. Как я полагаю, изрядной ложкой дёгтя среди этого медового благополучия была Ольга Дмитриевна, ворчливая и раздражительная, так никогда и не простившая Петру того, что он выжил, а Григорий — нет. Было между ними и ещё одно противоречие, связанное с младшей дочерью Ольги, её последней любимицей — Варварой Буяновой. Получив в наследство от батюшки вспыльчивый и необузданный нрав, а от матери — хорошенькое личико, она быстро вышла замуж за богатого и знатного старика, а затем отправилась с ним за границу, составив там себе репутацию скорее громкую, чем лестную. Оставив мужа, она окунулась с головой в бурную жизнь авантюристки, с неизбежными скандалами, карточными долгами и бегством от кредиторов. Так вот, Петр наотрез отказался помогать сестрице и даже пускать её на порог. Ольге довелось пережить и эту любимицу; Варенька умерла в Париже от горячки, а вскоре и мать её закрыла навеки глаза свои, так мало видевшие счастья в этом мире.

Старшую дочь свою, Полину, Ольга больше никогда не видела, да и не желала увидеть. В семье Татьяны Дмириевны Полина жила вполне счастливо; княгиня относилась к ней, как к родной дочери, а с молодым князем Дмитрием её связывали узы самой крепкой дружбы. В дневниках княгини, куда она вносила записи время от времени, когда удавалось улучить минутку, сохранилось множество милейших рассказов о детских праздниках, о занятиях в классной, о совместно прочитанных книгах и задушевных разговорах. Татьяна Дмитриевна много размышляла о воспитании детей, которым сама же руководила, приглашая в своё имение лучших учителей. К их выбору подходила она весьма строго и серьёзно. Никакой мосье Бопре в её классной и на полчаса не задержался бы. Зато она приняла в семью гувернантку, Клару Женевиль, вместе с двумя её детьми, Рози и Жаном, которые росли вместе с Полиной и Митей, ни в чём не зная недостатка.

Жан Женевиль обладал талантом живописца, и княгиня Гремина оплатила его обучение в Академии художеств; что же до Рози, то, когда девушка засобиралась замуж за одного из товарищей брата, Татьяна Дмитриевна собрала ей великолепное приданое, а затем и крестила их первенца.

Жан был талантливым портретистом, и благодаря его искусной кисти мы можем взглянуть в лица милых моему сердцу Греминых. Вот княгиня Татьяна Дмитриевна, с задумчивыми чёрными глазами и удивительной улыбкой — одновременно и доброй, и чуточку грустной. Смотришь на старинный портрет, и поначалу видишь эту мягкость и задумчивость, душевную доброту; пожалуй, не страшно было бы обратиться к этой даме с просьбой, с мольбой о совете и помощи в трудный час! Но глядишь дальше, глядишь внимательнее — и замечаешь, как гордо держит она голову, как прямо расправлены плечи под живописными складками шали, как красиво и одновременно решительно сложены тонкие белые руки. Княгиня Гремина, аристократка до мозга костей, мать и хозяйка, долгие годы — глава семьи, она, несомненно, обладала сильной волей и стойким характером. А присмотришься ещё — и отметишь, как серебрятся лёгкие волосы надо лбом, как бегут у глаз морщинки, какие хрупкие и худенькие на самом деле плечики скрываются под плотной тканью платья и мягким покрывалом шали!

Словом, люблю я портрет княгини Греминой, недаром его называют одной из лучших работ Жана Женевиля. Критики меньше восторгаются другой его картиной, портретом двух подруг, Полины и Рози. Две красавицы, смуглая темноволосая Полина и белокурая, румяная Рози, обе в белых платьях, среди пышных, усыпанных росою цветущих роз... Слишком красиво, говорят знатоки. Ну и пусть. А мне нравится!

Судьба Полины была простой и вместе с тем редкой. Татьяна Дмитриевна много внимания уделяла её воспитанию; в дневнике княгини немало было размышлений о том, как надобно растить девушку — не в невежестве, не в баловстве, не в суровой строгости, но с любовью и вниманием, не скрывая от неё существования зла и порока, но и не поэтизируя их. С каким тщанием выбирала Татьяна Дмитриевна книги, которые позволяла читать своей воспитаннице, как много размышляла о словах и поступках юной девушки, вверенной её попечению! Она очень любила её, но не слепо, не безрассудно, а той высокой и чистой любовью, какая лишь благо приносит тому, чей путь озаряет своим светом.

Когда Полине минуло девятнадцать лет, один из товарищей её брата, князя Дмитрия Гремина, приехал к другу погостить; увидев прелестную сестру Мити, Николай Григорьев довольно скоро влюбился в неё. Его добрый нрав, порядочность и преданная любовь не могли оставить девушку равнодушной. Она полюбила его всем сердцем, и вскоре княгиня благословила молодых. С глубокой радостью нарядила она счастливую невесту, которая шла к венцу по доброй воле, полная надежд; вопреки обыкновению, надеждам этим суждено было в основном осуществиться. Союзу сопутствовало настоящее счастье. А на следующий год Татьяна Дмитриевна уже нянчила первого внука, гордая новым званием бабушки…

Одно лишь омрачало светлое, благополучное небо над их головами: и Митя, и супруг Полины состояли на военной службе. Тяжким ударом была для семьи Греминых Крымская война. Местный архив хранит трогательную переписку Татьяны Дмитриевны с её сыном и зятем, Полины — с братом и мужем. Митя — да, вернее будет назвать его князем Дмитрием, — проявил себя храбрым офицером, человеком стойким и разумным; его друг и брат, муж Полины, был из того же теста. Князь Михаил мог бы гордиться ими обоими. Письма их домой, к дорогим женщинам, были кратки, но полны бодрости и любви. Иными оказались спешные собственноручные записки князя Дмитрия; горечь и отчаяние не раз сквозили в них, но вместе с болью поражений на этих страницах отражался тонкий анализ состояния русской армии и причин её неудач. Когда война была окончена, князь Дмитрий Гремин немало сделал для того, чтобы исправить ошибки прежнего военного начальства; он стал одним из тех людей, кто погружался с головою в оружейное дело и досконально изучал достижения современной техники и военной науки. Высоко ценил князя Гремина его знаменитый тёзка, военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин⁽²⁾.

Не только карьеру Дмитрия Гремина изменила Крымская война. Раненый под Севастополем, он оказался в госпитале, а там — там ему повстречалась она, та самая девушка, которой суждено было стать его женой. Катя Никольская не была ровней князю Гремину по рождению, а богатства у неё и вовсе не было; круглая сирота, дочь обедневшего захудалого дворянина, охотно и равнодушно была она отпущена родственниками под вражеские пули. Но в остальном Катя была равна Дмитрию: в силе духа, разуме и доброте они были друг другу под стать. Как ни противилась Катерина, как не боялась свекрови-княгини, бывшей светской львицы, но устоять перед преданной любовью молодого князя не могла. Страхи её оказались напрасными: Татьяна Дмитриевна заочно полюбила девушку, которой её сын был обязан жизнью, и в дальнейшем они отлично поладили между собой, являя достойный подражания пример добрых отношений невестки и свекрови. Их переписка поистине трогательна и душевна; княгиня относилась к Катерине с материнской заботой и вниманием, а та, рано лишившаяся родной матери и едва помнившая её, с искренней благодарностью принимала такое отношение.

Княгиня Катерина Львовна оказалась достойной преемницей Татьяны Дмитриевны, хорошей матерью и женой. Их дети — два сына и красавица-дочь, милая Танечка, — выросли весьма достойными людьми и связали свои судьбы с представителями весьма интересных дворянских фамилий — очень интересно было их изучать, я хочу сказать... Внуки Татьяны Дмитриевны тоже избрали военное поприще, один из них служил в артиллерии, другой — в инженерных войсках.

До самой революции потомки Греминых служили России — большими ли талантами, храбростью или развитым умом, а часто и тем и другим вместе; военные и общественные деятели, поэты и писатели, учёные и путешественники, просто хорошие, думающие люди — вот был их круг, их жизнь, их судьба.

Первая мировая, революция и Гражданская война сильно проредили ряды этого прекрасного семейства. Многие погибли на фронтах, были и те, кто сгинул в ГУЛАГе. Потомки тех, кто смог эмигрировать, рассыпались по миру от Парижа до Канады.

Недавно современные представители семьи Греминых, Михаил Николаевич Гремин и его жена Елена Дмитриевна, особенно интересующиеся прошлым своей семьи, приезжали в Россию. Мы и теперь ещё состоим в переписке, так как темы наших исследований пересекаются. Елена Дмитриевна, профессиональный историк, гораздо больше интересуется историей русской эмиграции, нежели генеалогией и усадьбоведением, но всё же мы весьма полезны друг другу.

Жизнь идёт, шуршат страницы истории — я слышу их в шуме ветра, что качает кроны берёз над головой, в перезвоне колоколов, в пении прячущихся в кустах птичек.

Пусть идёт жизнь, пусть переплетаются нити судеб, складываясь в причудливые узоры. Разбирать эти нити — моя работа, моя судьба.

И дай Бог каждому из нас найти свою ниточку, своё место в этом огромном, прекрасном, цветущем и зеленеющем мире!

1) Храм Христа Спасителя строился как церковный памятник Победе над Наполеоном. Здесь речь идёт о Галерее воинской славы — об одном из нижних коридоров храма, предназначенных для крестных ходов. Там на беломраморных досках золотыми буквами выбиты Высочайшие манифесты, связанные с главнейшими событиями Отечественной войны 1812 года, а также описания 71-го сражения, с именами командующих, количеством орудий, а также со списками раненых и убитых офицеров и общим числом выбывших из строя нижних чинов. Надо сказать, что составлены эти списки несколько небрежно, и слепо доверять им не стоит. Если надо что-то уточнить, лучше обращаться к архивным документам и соответствующей литературе.

Вернуться к тексту

2) Дмитрий Алексеевич Милютин (1816-1912) — генерал-фельдмаршал, военный министр, историк, автор круто изменившей русскую армию реформы — одной из Великих реформ 1860-70-х годов. Военная реформа включала в себя введение всеобщей воинской повинности, уничтожение жестоких и унизительных наказаний, вроде шпицрутенов, реорганизация практически всех сфер существования армии: военного суда, интендантства, образования и т.д. Вообще замечательный был человек.

Вернуться к тексту