Чтоб ты сдох (гет)

В равнодушной прохладе зеркальной глади отражается молодая, красивая, чего уж скрывать, девушка. Хорошо, не красивая. С интересной внешностью. Да, в детстве она была невысокого роста. Хотя и сейчас не жираф. Да, небольшая курносость при полноте у девочки-подростка была предметом шуток. Злые языки говорили, что за глаза ее называли мопсом. Теперь все эти злобные твари оказались посрамленными. Из зеркала смотрит стройная, даже хрупкая, необычная, как черный пион, девушка. Красиво подчеркнутые легким уверенным росчерком темно-зеленые загадочные глаза. Пушистые, слегка усиленные тушью ресницы. Сегодня ей надо выглядеть неотразимо. Впрочем, она всегда так выглядит. Былая роскошь, былое положение обязывают. Пусть все эти недоноски-грязнокровки, что шипят вслед про пожирательское отродье, смотрят и завидуют. Потому что выглядит она безупречно. Если отрешиться от холода потемневших глаз. Не надо в них вглядываться. Они выдают ее планы, смотрят как будто из-за грани. Черная беспощадная смерть вот-вот вынырнет из них. Сегодня Панси выпустит эту смерть наружу. Откроет проход в ее царство.

На темном фоне каштанового водопада — всего-то пара хитрых заклинаний, увеличивающих объем волос, — особенно звонко и красиво смотрятся старинные вычурные серебряные сережки. Подарок бабушки. Она говорила: «Если тебе станет плохо…» Но это не сегодня. Еще не время. Сегодня — торжество справедливости. И время реванша. Сегодня она должна отомстить. Остальное — потом.

Уронив на лоб нарочито — якобы случайно — вырвавшуюся непокорную прядь, Панси улыбается сама себе. Все, она готова.

* * *

Шумная, быстро оправившаяся после войны Диагон-аллея полна народа. Начищенные обновленные вывески сияют в вечереющем воздухе. Хрупкая темноволосая девушка робко открывает массивную дверь в светящийся разноцветными огнями паб.

«Лучшее сливочное пиво — «Смерть Волдеморта», сушеные тонкокрылые ветренницы, прямые поставки из Австралии. Вторая порция бесплатно», — весело перемигиваются золотые надписи на окнах и стенах.

— Эй, а ты куда? А ну, вон отсюда, — встречает девушку грубый оклик. — Сейчас авроров вызову, будешь знать, как шляться среди приличных людей.

Она вздрагивает, низко опускает голову, растерянно стоит у двери.

— Что у вас такое? — раздается мужской голос.

— Да вот, опять пораженка приперлась. Вы же знаете, сэр Невилл, мы таких не пускаем. Сейчас я ее вытурю, — суетится бармен.

— Не стоит, она со мной, — отвечает ему молодой высокий парень, косая сажень в плечах, и кладет на барную стойку пару галеонов.

Бармен нехотя смахивает деньги в карман и медленно тянет:

— Ну, смотрите, как знаете. Вообще-то от них одни неприятности. Вот заглянет ненароком аврорский патруль, так и заведение могут закрыть.

— Все неприятности я беру на себя, — авторитетным голосом заявляет парень.

Девушка по-прежнему стоит с низко опущенной головой. И никому не видно, как улыбка торжества расцветает на ее губах.

* * *

— Что ты будешь пить? Я закажу, — говорит он ей, и светло-голубые глаза его полны участия и заботы.

Так просто купился? Хотя, может быть, это действие алкоголя. Надо же, еще даже солнце не ушло за горизонт, а у этого джентльмена на столе пара пустых бутылок сливочного пива и наполовину наполненная — с огневиски. Кажется, не все справляются с бременем победителей. Слава, она не просто дается. Панси очень старается не морщить нос от тяжелого запаха. Она не может запороть сегодняшнее задание. Только не сейчас, когда цель так близка.

— Что, жалеешь меня, да? — думает она с вызовом и только спустя пару секунд понимает, что сказала это вслух. Дура несдержанная.

— Послушай, — большая теплая рука бережно прикасается к точеной девичьей ладони. — Мне правда очень жаль. Безумно стыдно от всего этого. Мы не этого хотели, веришь?

Её губы кривятся в презрительной гримасе.

— Месть сладка, не так ли? Настало ваше время упиваться ею сполна.

Мысленно ей все время приходится одергивать себя. Впрочем, как доказал их декан, лучше всего проходит ложь, щедро приправленная правдой. Только бы не переборщить.

— Можно, я закажу тебе вина? — спрашивает Невилл, почему-то смущенно разглядывая блестящий деревянный пол. — Ты же за этим пришла, да?

— Да. Пораженным в правах не отпускают вино в обычных лавках. Как и все остальные товары. Ты же знаешь. Мы имеем право ходить только в специальные магазины. А там такого не бывает.

Её слова как камни. Она знает: ему все это неприятно. Она помнит, как смешно воевал он за справедливость ко всем. Она вспоминает, как тогда, на седьмом курсе, неудачно нарвалась на них.

Она была одна, а этих, из ДА, было человек восемь. Темный коридор, и даже портретов нет. Угораздило же. Когда Миллисента в прошлый раз тоже вот так в одиночку встретилась с неугомонными борцами за свободу, то неделю потом из Больничного крыла не выходила. Директор тогда ругался, как в старые времена своего деканства. И строго-настрого запретил им ходить поодиночке. И вот надо же — опять так глупо попасться. Панси уже готовилась отделать хотя бы пару нападавших, как встрял этот идиот Лонгботтом. Он первый заметил ее в темном углу. Сверкающие глаза, прожигающие ненавистью, и палочка на изготовку. Он тогда совершил ужасную глупость, встал к ней спиной, заслонив обзор своим.

— Нет тут никого, — пробасил он.

И еще подождал, пока все эти уйдут. Для надежности. Идиот.

Она потом долго думала, что же это было. Тонкий расчет? Не мог же он просто так встать к ней спиной? Для этого надо быть непроходимым тупицей или самоуверенным болваном. Как бы ни хотелось, но ни на того, ни на другого он похож не был. Выходит, он рассчитал, что если она ударит в него, то потом ей придется в одиночку сражаться еще с семерыми. Перевес явно не на ее стороне. А слизеринцы прежде думают — и лишь потом кидаются в бой.

Но, тогда, получается, ему не чужд многоходовый расчёт? Что за чушь? Тот эпизод быстро стерся из памяти. Жизнь подкидывала все больше новых сюрпризов, какой-то Невилл быстро отошел на второй план. Но вот когда ребята начали планировать месть, она вспомнила тот случай. И поняла, какую наживку предложить. Он снова закроет ее своей широкой спиной, никуда не денется. Потому что путем долгих размышлений она пришла к выводу, что его скрытая пружина — это справедливость. Ложно понятая, какая-то бредовая, всеобщая справедливость.

Самодовольные герои, нахально ухмыляющиеся со всех передовиц. Прическа как у Поттера, мантии в стиле Грейнджер, дружелюбие и семейные ценности Уизли. Хватит. Нет, она и ребята прекрасно понимают, что вряд ли удастся достать самого Поттера. Гореть в аду этому самодовольному ублюдку. И выскочка-грязнокровка тоже все время крутится в министерстве. Нет, надо трезво рассчитывать свои силы. И знать свои пределы. Как учил их незабвенный профессор и декан, оказавшийся тоже предателем. Какая жалость.

Они вспомнили об этом четвертом. Убийце Нагини, выпавшем из славного трио. Тот, кого достать будет легко.

Расчет оказался верен. Борец за справедливость и в этот раз ввязался в бой. Только ему, бедолаге, и невдомек, что на кону нынче его собственная жизнь.

Место встречи было делом техники. Им было нетрудно проследить, куда он ходит по вечерам. У этих победителей очень скудная фантазия. А когда выяснилось, что победитель живет один и как-то отдалился от друзей, план сложился сам собой.

Панси так задумывается, что едва не пропускает свою реплику.

— Ты-то что тут делаешь? Тебе же открыты любые двери. Иди, куда пожелаешь.

— О, и не начинай. Наверное, ты считаешь меня зажравшимся идиотом. Но поверь, когда на тебя смотрят с восторгом и обожанием двадцать четыре часа в сутки — это удивительно мерзко. Как будто ешь только сахар. На обед, завтрак и ужин. Я устал.

— И захотелось немного горечи? — спрашивает она, скривившись.

Он невесело усмехается в ответ. Машет рукой.

— Ладно, забей. Я понимаю, у тебя своих бед полно. К чему тебе еще мою тоску выслушивать.

— Да-да, — кивает Панси.

Скорбный вздох. Королева в изгнании. Лишь вскользь, как и подобает девице чистых кровей, упомянуть о своих печалях. А он слушает, слушает. Голубые глаза темнеют от грусти. Наливаются стыдом. Это хорошо. Сейчас еще немного кокетства… Господи, как незамысловато просто устроены все эти победители. Как мелки и угадываемы все их страстишки. Напиться в пабе. Снять хорошенькую девушку. Вообразить себя защитником угнетенных на белом коне…

Панси сегодня неотразима. Ни одного движения, ни одного взгляда впустую. Все продумано до мелочей. Это не трудно.

— Мне правда очень стыдно за все это, — тихо, но решительно говорит он. Большие кулаки стиснуты так, что побелели костяшки пальцев. — Я попробую сделать что смогу. Но, понимаешь, я давно уже не у руля. Да и не был там никогда…

— Случайно примазался, — невольно вырывается у нее. Плохо. Она вышла из роли.

Он лишь улыбается ей в ответ. Так по-мальчишески легко и просто.

— Верно, получается, что примазался. Кто же знал, что чертов меч достается любому гриффиндорцу.

— Тяжелый он? — опять не по роли спрашивает она. Опять какое-то глупое, детское любопытство.

— Да нет, не очень. Думаю, ты бы удержала легко, — говорит он и смотрит на нее оценивающим взглядом. Тем самым, кобелиным.

Так, хорошо, рыбка заглотила наживку. Ты умница, Панси, девочка. Даже выходя из роли, четко ведешь к намеченной цели.

Она слегка поводит плечами, как будто ежась от посторонних взглядов.

— Знаешь, мне тут неуютно, давай перейдем куда-нибудь еще?

— К маглам? — быстро подхватывает он мысль. Молодец, мальчик, догадлив.

— Ну, хотя бы к ним. Что еще остается? — говорит она с видом оскорбленного достоинства.

Магловский вечерний Лондон суетен и равнодушен. Наверное, тут можно убить посреди улицы, и никто особенно не удивится. Обойдут брезгливо труп сторонкой и дальше побегут по своим делам. Примитивные, одноклеточные, тупые людишки. Так, стоп, Панси. Не накручивай себя зря.

Они аппарируют в глухую подворотню, она засматривается на снующие на дальней автостраде огни, и голова почему-то кружится. Он тут же подхватывает ее надежной крепкой рукой.

Знать бы, что так легко клюнет, можно было бы с ребятами заранее договориться, чтобы их здесь ждали. Хотя это он сейчас размяк, а при внезапном нападении — кто знает, что выкинет. Нет, лучше подстраховаться. От теплой надежности его руки почему-то щемит сердце. И становится на минуту страшно. Уходи, немедленно уходи, глупый мальчишка, верящий в идеалы.

Пара взмахов длинных ресниц, и горести и сомнения остаются позади. Ты же сильная, девочка, ты справишься.

В магловском баре накурено так, что серый дым почти осязаем. Невилл вопросительно смотрит на нее, но она мотает головой: нет, пусть, все нормально, посидим. Они проталкиваются к дальнему столику в углу. Пара посетителей, больше смахивающих на гоблинов, чем на людей, впиваются в Панси пожирающими взглядами и, кажется, даже пускают слюни, но заметив могучую мужскую фигуру рядом с ней, тут же демонстративно теряют интерес.

«Эх, всегда бы так», — вдруг с горечью думает Панси.

С тех пор, как все закончилось, а родители потеряли в последней агонии режима все — положение в обществе, ячейки в банке, имущество, работу, — ей приходится быть сильной в одиночку. Панси тоже оказалась увлечена стремительным падением. Поражена в правах как активно сочувствующая преступному режиму. Со всеми вытекающими последствиями. Новый порядок стремится строгостью наказаний выкорчевать навеки идеи Волдеморта.

А потому с того самого злосчастного мая Панси вынуждена со всем справляться одна. Стиснув зубы от боли, зажмурив глаза от страха. Еще выше вздернув подбородок. Чистокровные не сдаются. Она уже и забыла, что может быть по-другому. Оказывается, так, когда рядом есть кто-то, готовый прикрыть.

Она встряхивает головой, отгоняя дурацкие мысли. Незаметно подливает себе в бокал пару капель бесцветного раствора, и вот перед взволнованным взором зрителей блестящая картина: Панси внезапно бледнеет, все краски как будто сбегают с ее лица. Губы приобретают почти синий оттенок. Она медленно сползает на пол.

— Что с тобой? Тебе плохо? Давай срочно в Мунго, — в ужасе шепчет Невилл.

Мученически улыбнувшись, она чуть слышно шепчет в ответ:

— Лишенцам нельзя, только в спецотделения. Нет, там ужасно. Нет, пожалуйста, не надо. Это скоро пройдет, мне бы только отлежаться.

— Тогда давай ко мне, — решительно говорит он и подхватывает ее на руки.

Она закрывает глаза, чтобы он не заметил победного триумфа, озаряющего их.