Чтоб ты сдох (гет)

В равнодушной прохладе зеркальной глади отражается молодая, красивая, чего уж скрывать, девушка. Хорошо, не красивая. С интересной внешностью. Да, в детстве она была невысокого роста. Хотя и сейчас не жираф. Да, небольшая курносость при полноте у девочки-подростка была предметом шуток. Злые языки говорили, что за глаза ее называли мопсом. Теперь все эти злобные твари оказались посрамленными. Из зеркала смотрит стройная, даже хрупкая, необычная, как черный пион, девушка. Красиво подчеркнутые легким уверенным росчерком темно-зеленые загадочные глаза. Пушистые, слегка усиленные тушью ресницы. Сегодня ей надо выглядеть неотразимо. Впрочем, она всегда так выглядит. Былая роскошь, былое положение обязывают. Пусть все эти недоноски-грязнокровки, что шипят вслед про пожирательское отродье, смотрят и завидуют. Потому что выглядит она безупречно. Если отрешиться от холода потемневших глаз. Не надо в них вглядываться. Они выдают ее планы, смотрят как будто из-за грани. Черная беспощадная смерть вот-вот вынырнет из них. Сегодня Панси выпустит эту смерть наружу. Откроет проход в ее царство.

На темном фоне каштанового водопада — всего-то пара хитрых заклинаний, увеличивающих объем волос, — особенно звонко и красиво смотрятся старинные вычурные серебряные сережки. Подарок бабушки. Она говорила: «Если тебе станет плохо…» Но это не сегодня. Еще не время. Сегодня — торжество справедливости. И время реванша. Сегодня она должна отомстить. Остальное — потом.

Уронив на лоб нарочито — якобы случайно — вырвавшуюся непокорную прядь, Панси улыбается сама себе. Все, она готова.

* * *

Шумная, быстро оправившаяся после войны Диагон-аллея полна народа. Начищенные обновленные вывески сияют в вечереющем воздухе. Хрупкая темноволосая девушка робко открывает массивную дверь в светящийся разноцветными огнями паб.

«Лучшее сливочное пиво — «Смерть Волдеморта», сушеные тонкокрылые ветренницы, прямые поставки из Австралии. Вторая порция бесплатно», — весело перемигиваются золотые надписи на окнах и стенах.

— Эй, а ты куда? А ну, вон отсюда, — встречает девушку грубый оклик. — Сейчас авроров вызову, будешь знать, как шляться среди приличных людей.

Она вздрагивает, низко опускает голову, растерянно стоит у двери.

— Что у вас такое? — раздается мужской голос.

— Да вот, опять пораженка приперлась. Вы же знаете, сэр Невилл, мы таких не пускаем. Сейчас я ее вытурю, — суетится бармен.

— Не стоит, она со мной, — отвечает ему молодой высокий парень, косая сажень в плечах, и кладет на барную стойку пару галеонов.

Бармен нехотя смахивает деньги в карман и медленно тянет:

— Ну, смотрите, как знаете. Вообще-то от них одни неприятности. Вот заглянет ненароком аврорский патруль, так и заведение могут закрыть.

— Все неприятности я беру на себя, — авторитетным голосом заявляет парень.

Девушка по-прежнему стоит с низко опущенной головой. И никому не видно, как улыбка торжества расцветает на ее губах.

* * *

— Что ты будешь пить? Я закажу, — говорит он ей, и светло-голубые глаза его полны участия и заботы.

Так просто купился? Хотя, может быть, это действие алкоголя. Надо же, еще даже солнце не ушло за горизонт, а у этого джентльмена на столе пара пустых бутылок сливочного пива и наполовину наполненная — с огневиски. Кажется, не все справляются с бременем победителей. Слава, она не просто дается. Панси очень старается не морщить нос от тяжелого запаха. Она не может запороть сегодняшнее задание. Только не сейчас, когда цель так близка.

— Что, жалеешь меня, да? — думает она с вызовом и только спустя пару секунд понимает, что сказала это вслух. Дура несдержанная.

— Послушай, — большая теплая рука бережно прикасается к точеной девичьей ладони. — Мне правда очень жаль. Безумно стыдно от всего этого. Мы не этого хотели, веришь?

Её губы кривятся в презрительной гримасе.

— Месть сладка, не так ли? Настало ваше время упиваться ею сполна.

Мысленно ей все время приходится одергивать себя. Впрочем, как доказал их декан, лучше всего проходит ложь, щедро приправленная правдой. Только бы не переборщить.

— Можно, я закажу тебе вина? — спрашивает Невилл, почему-то смущенно разглядывая блестящий деревянный пол. — Ты же за этим пришла, да?

— Да. Пораженным в правах не отпускают вино в обычных лавках. Как и все остальные товары. Ты же знаешь. Мы имеем право ходить только в специальные магазины. А там такого не бывает.

Её слова как камни. Она знает: ему все это неприятно. Она помнит, как смешно воевал он за справедливость ко всем. Она вспоминает, как тогда, на седьмом курсе, неудачно нарвалась на них.

Она была одна, а этих, из ДА, было человек восемь. Темный коридор, и даже портретов нет. Угораздило же. Когда Миллисента в прошлый раз тоже вот так в одиночку встретилась с неугомонными борцами за свободу, то неделю потом из Больничного крыла не выходила. Директор тогда ругался, как в старые времена своего деканства. И строго-настрого запретил им ходить поодиночке. И вот надо же — опять так глупо попасться. Панси уже готовилась отделать хотя бы пару нападавших, как встрял этот идиот Лонгботтом. Он первый заметил ее в темном углу. Сверкающие глаза, прожигающие ненавистью, и палочка на изготовку. Он тогда совершил ужасную глупость, встал к ней спиной, заслонив обзор своим.

— Нет тут никого, — пробасил он.

И еще подождал, пока все эти уйдут. Для надежности. Идиот.

Она потом долго думала, что же это было. Тонкий расчет? Не мог же он просто так встать к ней спиной? Для этого надо быть непроходимым тупицей или самоуверенным болваном. Как бы ни хотелось, но ни на того, ни на другого он похож не был. Выходит, он рассчитал, что если она ударит в него, то потом ей придется в одиночку сражаться еще с семерыми. Перевес явно не на ее стороне. А слизеринцы прежде думают — и лишь потом кидаются в бой.

Но, тогда, получается, ему не чужд многоходовый расчёт? Что за чушь? Тот эпизод быстро стерся из памяти. Жизнь подкидывала все больше новых сюрпризов, какой-то Невилл быстро отошел на второй план. Но вот когда ребята начали планировать месть, она вспомнила тот случай. И поняла, какую наживку предложить. Он снова закроет ее своей широкой спиной, никуда не денется. Потому что путем долгих размышлений она пришла к выводу, что его скрытая пружина — это справедливость. Ложно понятая, какая-то бредовая, всеобщая справедливость.

Самодовольные герои, нахально ухмыляющиеся со всех передовиц. Прическа как у Поттера, мантии в стиле Грейнджер, дружелюбие и семейные ценности Уизли. Хватит. Нет, она и ребята прекрасно понимают, что вряд ли удастся достать самого Поттера. Гореть в аду этому самодовольному ублюдку. И выскочка-грязнокровка тоже все время крутится в министерстве. Нет, надо трезво рассчитывать свои силы. И знать свои пределы. Как учил их незабвенный профессор и декан, оказавшийся тоже предателем. Какая жалость.

Они вспомнили об этом четвертом. Убийце Нагини, выпавшем из славного трио. Тот, кого достать будет легко.

Расчет оказался верен. Борец за справедливость и в этот раз ввязался в бой. Только ему, бедолаге, и невдомек, что на кону нынче его собственная жизнь.

Место встречи было делом техники. Им было нетрудно проследить, куда он ходит по вечерам. У этих победителей очень скудная фантазия. А когда выяснилось, что победитель живет один и как-то отдалился от друзей, план сложился сам собой.

Панси так задумывается, что едва не пропускает свою реплику.

— Ты-то что тут делаешь? Тебе же открыты любые двери. Иди, куда пожелаешь.

— О, и не начинай. Наверное, ты считаешь меня зажравшимся идиотом. Но поверь, когда на тебя смотрят с восторгом и обожанием двадцать четыре часа в сутки — это удивительно мерзко. Как будто ешь только сахар. На обед, завтрак и ужин. Я устал.

— И захотелось немного горечи? — спрашивает она, скривившись.

Он невесело усмехается в ответ. Машет рукой.

— Ладно, забей. Я понимаю, у тебя своих бед полно. К чему тебе еще мою тоску выслушивать.

— Да-да, — кивает Панси.

Скорбный вздох. Королева в изгнании. Лишь вскользь, как и подобает девице чистых кровей, упомянуть о своих печалях. А он слушает, слушает. Голубые глаза темнеют от грусти. Наливаются стыдом. Это хорошо. Сейчас еще немного кокетства… Господи, как незамысловато просто устроены все эти победители. Как мелки и угадываемы все их страстишки. Напиться в пабе. Снять хорошенькую девушку. Вообразить себя защитником угнетенных на белом коне…

Панси сегодня неотразима. Ни одного движения, ни одного взгляда впустую. Все продумано до мелочей. Это не трудно.

— Мне правда очень стыдно за все это, — тихо, но решительно говорит он. Большие кулаки стиснуты так, что побелели костяшки пальцев. — Я попробую сделать что смогу. Но, понимаешь, я давно уже не у руля. Да и не был там никогда…

— Случайно примазался, — невольно вырывается у нее. Плохо. Она вышла из роли.

Он лишь улыбается ей в ответ. Так по-мальчишески легко и просто.

— Верно, получается, что примазался. Кто же знал, что чертов меч достается любому гриффиндорцу.

— Тяжелый он? — опять не по роли спрашивает она. Опять какое-то глупое, детское любопытство.

— Да нет, не очень. Думаю, ты бы удержала легко, — говорит он и смотрит на нее оценивающим взглядом. Тем самым, кобелиным.

Так, хорошо, рыбка заглотила наживку. Ты умница, Панси, девочка. Даже выходя из роли, четко ведешь к намеченной цели.

Она слегка поводит плечами, как будто ежась от посторонних взглядов.

— Знаешь, мне тут неуютно, давай перейдем куда-нибудь еще?

— К маглам? — быстро подхватывает он мысль. Молодец, мальчик, догадлив.

— Ну, хотя бы к ним. Что еще остается? — говорит она с видом оскорбленного достоинства.

Магловский вечерний Лондон суетен и равнодушен. Наверное, тут можно убить посреди улицы, и никто особенно не удивится. Обойдут брезгливо труп сторонкой и дальше побегут по своим делам. Примитивные, одноклеточные, тупые людишки. Так, стоп, Панси. Не накручивай себя зря.

Они аппарируют в глухую подворотню, она засматривается на снующие на дальней автостраде огни, и голова почему-то кружится. Он тут же подхватывает ее надежной крепкой рукой.

Знать бы, что так легко клюнет, можно было бы с ребятами заранее договориться, чтобы их здесь ждали. Хотя это он сейчас размяк, а при внезапном нападении — кто знает, что выкинет. Нет, лучше подстраховаться. От теплой надежности его руки почему-то щемит сердце. И становится на минуту страшно. Уходи, немедленно уходи, глупый мальчишка, верящий в идеалы.

Пара взмахов длинных ресниц, и горести и сомнения остаются позади. Ты же сильная, девочка, ты справишься.

В магловском баре накурено так, что серый дым почти осязаем. Невилл вопросительно смотрит на нее, но она мотает головой: нет, пусть, все нормально, посидим. Они проталкиваются к дальнему столику в углу. Пара посетителей, больше смахивающих на гоблинов, чем на людей, впиваются в Панси пожирающими взглядами и, кажется, даже пускают слюни, но заметив могучую мужскую фигуру рядом с ней, тут же демонстративно теряют интерес.

«Эх, всегда бы так», — вдруг с горечью думает Панси.

С тех пор, как все закончилось, а родители потеряли в последней агонии режима все — положение в обществе, ячейки в банке, имущество, работу, — ей приходится быть сильной в одиночку. Панси тоже оказалась увлечена стремительным падением. Поражена в правах как активно сочувствующая преступному режиму. Со всеми вытекающими последствиями. Новый порядок стремится строгостью наказаний выкорчевать навеки идеи Волдеморта.

А потому с того самого злосчастного мая Панси вынуждена со всем справляться одна. Стиснув зубы от боли, зажмурив глаза от страха. Еще выше вздернув подбородок. Чистокровные не сдаются. Она уже и забыла, что может быть по-другому. Оказывается, так, когда рядом есть кто-то, готовый прикрыть.

Она встряхивает головой, отгоняя дурацкие мысли. Незаметно подливает себе в бокал пару капель бесцветного раствора, и вот перед взволнованным взором зрителей блестящая картина: Панси внезапно бледнеет, все краски как будто сбегают с ее лица. Губы приобретают почти синий оттенок. Она медленно сползает на пол.

— Что с тобой? Тебе плохо? Давай срочно в Мунго, — в ужасе шепчет Невилл.

Мученически улыбнувшись, она чуть слышно шепчет в ответ:

— Лишенцам нельзя, только в спецотделения. Нет, там ужасно. Нет, пожалуйста, не надо. Это скоро пройдет, мне бы только отлежаться.

— Тогда давай ко мне, — решительно говорит он и подхватывает ее на руки.

Она закрывает глаза, чтобы он не заметил победного триумфа, озаряющего их.

Он аппарирует сразу в гостиную. Бережно, как хрустальную вазу, кладет ее на диван. Мог бы и сразу в спальню, джентльмен хренов.

Через минуту у Панси под носом оказываются стакан воды и флакон с зельем. Общеукрепляющим. Характерный запах. Спасибо декану-предателю, хорошо вышколил, и в любой ситуации знания автоматически всплывают в голове. И даже вон Невилл запомнил, что нужно в таких случаях. Она вдруг вспоминает, как неуклюжий совсем еще мелкий Невилл взрывал котлы на уроках. Ей почему-то становится тепло, когда она видит тени этой детской угловатости в его силуэте сейчас. Только вот не надо всего этого, Панси. Думай о деле.

Он заклинанием разжигает огонь в камине. Она неловко садится на диване. Незаметно разглядывает комнату. Спартанская довольно обстановочка. Книжные полки, какие-то горшки со всевозможными растениями-уродцами. Кажется, не к ней одной испытывает жалость этот гриффиндорец. Панси живописным жестом кутается в принесенный им плед. Почему-то вдруг щеки рдеют от возникшей неловкости положения. Но у нее есть роль.

— На самом деле, мне и на Аллее-то появляться было нельзя, — говорит она тихим, проникновенным голосом. — Я просто пыталась достать ингредиентов для лекарства. Аптеки нас тоже не обслуживают, только спецприемники. Но там ничего нет.

— Достала? — окаменевшим голосом спрашивает он.

— Нет, — качает она головой. — Мне не продали.

Он сердится. Так по-настоящему сердится, что ей становится вдруг тепло. И от его беспокойного взгляда, и от такой искренней злобы в адрес тех, кто обижает ее. Не может же быть, чтобы ты верила ему на самом деле? Ты же умная девушка, Панси.

Устав стоять посреди комнаты, он осторожно садится на краешек дивана. Как будто других мест в комнате нет. Хотя, окинув помещение быстрым взглядом еще раз, она убеждается — и правда, нет.

— А ты что — совсем один тут живешь? — спрашивает она удивленно.

Когда они узнавали подробности о его житье-бытье, она не подозревала, до какой степени он один. Даже стула нет для гостя. И чашка, поди, на кухне только одна.

— Ну, так получилось. Ты пойми, противно мне все это как-то. Как будто никто не понимает, до чего это все неправильно, — глядя куда-то в пустоту, говорит он. Такое впечатление, что он разговаривает сам с собой. — Я никак не могу понять: все решили сделать вид, что ничего ужасного не происходит, или они и правда не понимают? Мы же идем к тому самому, от чего спасали этот мир…

Она не выдерживает. Притягивает его поближе, горячими жадными губами дышит прямо в шею.

— Ну иди уже ко мне скорее, спаситель.

И целует его, пока он оторопело смотрит на нее, пока не успел вымолвить ни одного лишнего слова. Он отвечает удивительно охотно.

«Неужели некому было приголубить победителя?» — проносится в голове бессвязная мысль и тает в разливающемся в крови желании.

Она думала, ей будет противно. Думала, надо перетерпеть и заставить себя. А сейчас голову кружит от желания. Сладостью дышит каждая клеточка тела. Отчего? Может быть, Панси великолепная актриса? Может быть, так ощущает себя нашедшая выход ненависть в предчувствии скорого триумфа? Или ее вот так просто покорили неожиданное тепло, участие и ласка? Почему она так безоглядно верит ему? Почему так хочется, чтобы эти сильные неловкие пальцы стиснули ее плечи еще раз и не отпускали никогда?

— Панси, ты и правда уверена? Мне ничего не нужно, тебе не надо так платить, — внимательно глядя в глаза, серьезно говорит он, отстраняя ее от себя.

Она морщится, потому что понимает, как ей физически недостает его тепла, как неправилен мир, где она не может прильнуть к большому нежному мужчине, обвить его диким живописным плющом и не выпускать никогда. Умница девочка. Плющ ведь душит то, что обвивает.

— Глупости какие, — шепчет она ему в самое ухо. Томно, сладко. — Королевы собой не платят. Мне просто нужен ты.

«Ты и тут не солгала», — говорит кто-то на задворках ее сознания голосом слизеринского декана.

— Только отнеси меня в спальню, там удобнее, — шепчет она Невиллу в шею и тут вдруг натыкается носом на маленький серебряный рожок, закрепленный за его ухом.

— Что это? — удивленно спрашивает она, глядя на него большими темно-зелеными, даже болотными глазами.

— Так, ерунда. Это для слуха, — смущенно отвечает он ей. — Когда сильно бьют по голове, возможен разрыв чего-то там в ухе. Наши медики бессильны.

— Кэрроу, да?

Он кивает.

— Меня бы ваши медики даже лечить не стали, — прикусив губу в бессильной ярости, шепчет она.

На глаза лезут дурацкие слезы. Почему так больно сейчас? Почему так плохо? Невозможная, неуязвимая громадина оказывается такой доверчивой, простодушной и уязвимой. Или это сама Панси позволяет себе быть такой? Покупается на слезливые сказочки победителей.

— Я знаю. Прости, — тихо и серьезно говорит он, и слезы прорывают все заслоны, градом льются по лицу.

Он медленно слизывает их теплым шершавым языком. Он думает, это слезы ненависти. А она с ужасом понимает, что это слезы жалости и щемящей любви.

Оказавшись в спальне, они синхронно снимают и осторожно кладут на тумбочку у кровати: он — свой серебристый рожок-аппарат, она — массивные бабушкины сережки. Чтобы не дай Мерлин. Мало ли как сработает.

Ночные тени не расскажут, что было дальше. Океан страсти ли, похоти ли, отчаянья. Никто не поведает, что искали они и что нашли. Прижимаясь к другому, чужому, такому теплому, такому живому телу ближе и ближе, Панси с ужасом понимает, что теряет голову по-настоящему. Ночью, наверное, все мы немного сходим с ума.

Холодный равнодушный рассвет ставит все по своим местам. Эмоции и поспешные, навязанные минутой чувства тают, как неувиденные сны.

Дело сделано. Она незаметно и быстро делает инъекцию, пока он еще спит. Тихо прошмыгивает в ванную. Стараясь не глядеть в зеркало, собирает растрепанные волосы. Поспешно одевается. Выйдя, она немного удивляется. Невилл, уже проснувшийся и тоже одетый, лежит на кровати. Прямо в джинсах поверх простыней.

«Фу», — проносится в голове не к месту.

А потом до нее доходит, может, у него уже нет сил вставать?

Могучий герой повержен. Лежит сейчас перед ней, беспомощный и безоружный.

— Знаешь, а я ведь должна тебя убить, — просто говорит она.

А сама все смотрит, смотрит. Почему-то не может отвести взгляд от этих спокойных сейчас уже серых глаз. А в следующую минуту вздрагивает всем телом от неожиданного ответа.

— Знаю, — его голос тверд, а взгляд серьезен. — Знаю.

На секунду почва опять вылетает у нее из-под ног. Слов не находится.

— Как?

— Я понял это, еще когда увидел тебя там, в баре. Ты же знала, что вас не пускают. А вино ты не особо и любишь. Уж, по крайней мере, не настолько, чтобы терпеть ради этого унижение. Только не ты. Знаешь, никогда не тешил себя надеждой, что могу понравиться тебе всерьез. Вообще не думал, что у меня когда-нибудь будет такая девушка. Хоть и в ночь перед смертью. Ты же принцесса Слизерина, знаешь? Наши так тебя называли.

Она горько ухмыляется, качает головой.

Он добавляет:

— Да, знаю, с ненавистью и издевкой. Что не отменяет самого факта. Ты королевских кровей. Лучшая темная ведьма. Притягательная красавица.

— Ты поэтому сдался? Просто хотел провести со мной ночь? Что скажешь теперь, стоила она твоей жизни?

Сама не замечая того, она подходит совсем близко. Он осторожно отводит от ее лица длинную разлохматившуюся прядь волос. Он совсем не опасен теперь. Инъекция сделана — магия заблокирована, даже физической силы больше нет. Ребята постарались. Да, всего на двенадцать часов, но этого ей хватит. Раньше она думала — покуражиться, теперь вот — просто поговорить.

— Ты не поняла. Вот это все, — он широким жестом обводит смятую простыню, съехавшие на пол подушки, — это все я совершенно не планировал. Я и не надеялся, что ты снизойдешь до меня. Просто, знаешь, мне уже давно очень противно. От всего. Как тебе объяснить...

Он подносит палец к носу, как будто это поможет ему собраться с мыслями. Этот жест почему-то делает его очень беззащитным. Похожим на ребенка.

— Мы же боролись тогда за лучшую жизнь, понимаешь? За свет и справедливость для всех, — продолжает он после минутного молчания.

— Справедливости для всех не бывает, — железным тоном профессора зельеварения говорит Панси.

Невилл улыбается, узнавая знакомые интонации.

— Да, наверное, ваш декан и тут был прав. Просто я не ожидал, что на свете до такой степени все неправильно, веришь?

— И поэтому ты даешь мне себя убить? — озадаченно спрашивает она.

Почему-то ей очень важно понять. Очень.

— Нет, — легко улыбается он. — Ты опять не поняла. Понимаешь, я все время думаю, вот если бы Колин, или Фред… — он замолкает на минуту, потом решительно продолжает: — Люпин, Тонкс, Лаванда — все они должны были жить. Если бы их больше тогда уцелело, может, и не было бы этого всего. Они бы не стали мириться, они бы справились. Я вообще случайно выжил, неправильно. Ну и — пришла пора исправлять ошибку.

Он невесело усмехается и, помолчав, добавляет:

— Ты даже представить себе не можешь, как я от всего этого устал. Ночью мне снятся ребята. А днем — вот это вот все. Я устал. Наверное, разочаровался в будущем. Какой смысл стараться что-то изменить, совершать, если в конце концов все равно получается гадость? Я подумал, это будет отличный выход. Ну, и даже красиво, если это сделаешь ты.

— Твои дружки — грязные нахальные хамы… — хриплым, дрожащим голосом шепчет она давно продуманную речь. — Без уважения к традициям и предкам. После вашей победы они вламывались в наши библиотеки и дворцы. Жгли книги и картины. Грабили наши дома, калечили наших отцов и братьев.

— Разве я был среди них?

— Так ты уже оправдываешься?

Горькая улыбка, прямой спокойный взгляд бесстрашных серых глаз. Черт, они еще и цвет у него меняют. Почти как у мамы.

— Нет, я просто хочу, чтобы ты признала правду.

Она не успевает ответить ему. Внизу, из гостиной, слышен шум.

— Эй, Панси, с тобой все хорошо? — разбивают хрустальную хрупкость утра грубые голоса.

— Да, я в порядке, — отвечает она, не отрывая взгляда от Невилла.

Он становится более спокойным, пожалуй. Лицо его делается таким серьезным и собранным, как когда-то, давным-давно, когда Кэрроу приказывала ему выйти перед классом, и все понимали, для чего. Дохлые пикси. Легкой смерти не получится.

Грубые — почему-то она раньше не замечала, какие они вульгарные и грубые — голоса снизу спрашивают, приближаясь:

— Забавляешься, вертихвостка?

— О да, — мурлычет она, держа Невилла под прицелом палочки, а левой рукой сгребая со стола и запихивая в карманы впопыхах накинутой мантии его палочку, ее кошелек с деньгами, сережки, серебристый ушной рожок.

Слышны грузные шаги нескольких человек по лестнице. А потом одновременно происходит сразу несколько вещей. Она придвигается ближе к Невиллу, сгребает его в охапку, крепко прижимая к себе, дверь распахивается — и ее палочка мгновенно направляется туда. Хрупкий девичий голос выкрикивает: «Бомбарда Максима». Заклинание пробивает щит тех, у двери, но частично рикошетит, и Панси отбрасывает к окну, она спиной выламывает его и, чуть-чуть не долетая до земли, крепко зажмурившись, аппарирует.

Это усилие превышает все наложенные на нее ограничения, из носа идет кровь, в ушах шумит, и последнее, что она видит, это зеленые макушки каких-то деревьев и встревоженное лицо Невилла. Волна ликования вместе с тьмой накрывают ее одновременно.

Когда Панси вновь открывает глаза, то опять чувствует на себе этот взгляд. Невилл смотрит на нее внимательно, неотрывно.

— Это откат, да? Вот, не бог весть что, но должно немного помочь, пей.

У нее под носом оказывается грубо сплетённая импровизированная чаша из толстых листьев. А в ней какой-то белесый сок.

Видя, как она кривится, Невилл улыбается и шепчет:

— Извини, хрустальных бокалов с собой не захватил.

— Ты не понял, — пытается сказать Панси и поражается, какой же сиплый у нее голос. — Ты почему такой дурной? Я же тебя убить хотела, а ты опять спасаешь.

— Ну, не убила же, — еле слышно отвечает ей Невилл.

И смотрит внимательно исподлобья.

Не найдя, что ответить, Панси оглядывается. Они в какой-то не то трубе, не то берлоге, с круглыми шероховатыми стенами и очень низким потолком.

— Ого, где это мы?

— Это просто дупло. Один очень старый дуб вовремя подставил нам спину. Думаю, он тут стоит еще со времен короля Артура. Дупло достаточно большое, чтобы скрыть нас от лишних взгляд и дождя.

И верно, только теперь Панси понимает, что шумит не только у нее в ушах.

— Ты что, тащил меня сюда на руках? — спрашивает удивленная Панси.

Введенный ею раствор должен был отнять и физические силы тоже, но поди ж ты, Невилл и тут непредсказуем. От резкого движения у нее опять кружится голова, и она снова бледнеет.

— Плохо тебе? — ловко уходит он от ответа.

— Да ерунда, — говорит Панси и поводит плечом.

Даже это простое движение заставляет ее прикусить губу, сдерживая вскрик. На самом деле она даже не знает, во что выльется этот самый непродуманный и идиотский поступок в ее жизни.

Панси опять смотрит на дождь, потом на Невилла, сидящего рядом. Он уже вытащил у нее из кармана свою палочку. Вновь и вновь совершает одно и то же движение, шепча заклинание про себя.

— Это теперь навсегда? — буднично интересуется он, чуть приподняв брови.

— Нет, — хрипит она, — общее действие двенадцать часов. Я навела побольше, учитывая твой вес, так что, может, на двадцать от силы.

— Плохо, — темнеет он лицом. — Боюсь, твои дружки уже вышли на след. И прошло только часа три. Нам не удастся петлять так долго. Тебе надо уходить.

— Еще чего, — криво ухмыляется она.

Дрожащей рукой она незаметно нащупывает в кармане сережки. Те самые, бабушкины.

Бросив на нее быстрый взгляд, он лишь качает головой. Боже, как хочется ей немедленно наброситься на него, ощутить под рукой жесткий ежик его волос, упрямую упругость подбородка. Все вот это такое мускулистое, такое ароматное, теплое, отчего-то удивительно родное тело.

— Если я уйду, что будешь делать ты? — немного надменным голосом из прошлого спрашивает она.

— Ну, может, посижу здесь еще немного, а потом пойду к озеру.

— Наши найдут тебя.

— Я знаю.

— И? Ты не хочешь, чтобы я позвала на помощь?

— Во-первых, тебе не поверят. Во-вторых, по нынешним порядкам тебя убьют раньше, чем ты успеешь что-нибудь сказать. Нет, не хочу.

— А ты трезво смотришь на вещи.

Он пожимает плечами.

— Такая уж дурацкая привычка.

Она подбирается к нему поближе, обнимает за плечи. Снаружи идет дождь. Она понимает, что надо спешить, но тело еще слабо, и так хочется просто свернуться у него на руках и заснуть под шум дождя.

Потом разворачивает к себе его лицо, долго смотрит в ставшие опять синими глаза. Осторожно обводит пальцем скулы, касается чуть припухших губ. Подумать только, не так давно она мечтала вот так же прикасаться к нему, только с другой целью. Причинить боль, порвать эту белую кожу, увидеть, как расширятся от боли зрачки.

— Невилл, — шепчет она, и ее дыхание как тёплый ветерок нежно ласкает волосы у него на лбу. — Ты готов к путешествиям? Готов бросить здесь все? Всех этих своих дурацких друзей, авроров, правое дело?

— Да, — шепчет он ей в ответ заговорщическим голосом. — А у тебя всегда есть запасной вариант, я правильно понял?

— Да, — лукаво улыбается она.

— Только мы напишем бабушке, — твердо говорит он.

Панси лишь хмыкает в ответ:

— Мы даже можем ее забрать, если она согласится.

— Она согласится, если это будет Бразилия, — заговорщически добавляет Невилл, и Панси целует его глаза, большой нос с невозможной горбинкой, широкие скулы.

Потом нащупывает в кармане сережки и крепко сжимает их. Портключ переносит их на берег Атлантики. Белая пена бьется о башмаки, но им не до нее. Они никак не могут разъединить сладкий, головокружительный поцелуй.

* * *

«С прискорбием сообщаем, что вчера утром в своем доме был убит Герой Войны, выдающийся представитель своего поколения, подающий надежды молодой Невилл Лонгботтом. Он сражался как лев, верхний этаж его дома больше похож на руины. Останки тел нападавших и погибшего не поддаются какой-либо идентификации. Доколе будут погибать в мирной жизни лучшие защитники Хогвартса? Общественность требует от правительства принятия срочных и самых строгих мер. Совершенно очевидно, что делаемого сейчас более чем недостаточно…»

Августа Лонгботтом комкает в руках передовицу «Пророка». Невилл был прав, лучше ей всего этого не читать.

Она идет по улице, стискивая сумочку в руках. Ах, Невилл. Конечно, Августа тоже разочарована нынешним режимом, но вот так кардинально рвать с прошлым. Впрочем, ему виднее. Как ни странно, она уже научилась ему доверять.

Она выходит с Диагон-аллеи, садится в магловское такси.

— В аэропорт. И побыстрее. Сегодня я улетаю в Рио-де-Жанейро.