Ступени (джен)

Ночь темна. Ночь тиха. Ночь полна сомнений и страхов. В ночи рыщут кошмары, в ночи скитаются крамольные мысли, и от того ночью, когда все рохиррим прячутся по домам, во тьму вползает Грима. Сокрытый ото всех, он расправляет сгорбленные плечи, морщится от боли в затёкшей спине и тяжко выдыхает, стаскивая с себя змеиную шкуру.

Ночь одинока и дурманит его. Скрывая бледные руки под плащом, внимательным прищуром блёклых глаз он обводит город, окутанный сном, и ему мерещится запах гари. Вскоре Эдорас будет тлеть, испепелённый войной, и, стоя на ступенях Медусельда, Грима не чувствует ни капли горечи. Как рохиррим отворачиваются от Гримы, так Грима отворачивается от них.

К презрительным взглядам привыкаешь так же быстро, как к запаху лошадиного навоза. Но грязь, прилипшая к сапогу, не сравнится с той, что пристала к душе. Тенью он был всегда. Бледный, хилый, с загнанными глазами труса — всё в нём было чуждо истинному сыну Рохана. И всё же вот он, стоит у входа во дворец, и стража выпускает его, впускает обратно и ни слова против не говорит. Сидя на троне, король Теоден — то, что от него осталось — ждёт совета, ждёт глаз, что смогут разглядеть любую опасность, ждёт языка, что сможет молвить вместо одряхлевшего старца. И при виде этой расчудесной картины презрение в глазах рохиррим сменяется ненавистью.

Никто не знает, что произошло с королём, но все уверены, что виноват в этом Грима. Околдовал он его своими ядовитыми речами, опутал гнилыми кознями и прозвище за то получил — Гнилоуст. Грима привык. К тому же нечто правдивое в этом имени и впрямь есть. Ведь всё, что осталось у Гримы, — его язык и речи, едкие, скользкие, доводящие до безумия и отчаяния. Вполне достаточно, чтобы выживать. А разве нужно что-то ещё?

За спиной раздаётся весёлый девичий смех, и Грима тут же оборачивается. На площадке пусто, только стражи неподвижно стоят у входа в чертог с каменными лицами, притворяясь, будто они вовсе не будут обсуждать ещё одну ночную вылазку проклятого Гнилоуста на свежий воздух. Скоро этих бравых вояк не станет, ехидно шепчет Грима про себя и с тяжёлым выдохом отворачивается, вновь переводя взгляд на раскинувшийся под ногами Эдорас. Ни капли горечи. Ни капли?

Именно так. Саруман могущественен, и Грима ни за что не хочет сделаться его врагом. Если рохиррим настолько глупы, что пойдут против него… Что ж, разве в том есть его вина? Он пытался убедить Теодена, но даже его речи не властны над гордецами. Что слова против каменной воли и непрошибаемой смелости? Лишь пыль, развеваемая ветром и уносимая прочь. Не он избрал для Рохана столь незавидную судьбу, не он виновник того зла, что рано или поздно растопчет Дом Эорла. Если он и виноват, то только в том, что не хочет погибать вместе с ними.

Грима в последний раз бросает взгляд на раскинувшийся под ногами Эдорас, хмыкает себе под нос, сутулится и, напоследок вдохнув свежий морозный воздух, возвращается внутрь чертогов. Проходя через двери, он чувствует, как ему в спину упираются любопытствующие взгляды стражников. Скоро всё это станет неважно, думает про себя Грима и ещё сильнее пригибается к земле, щуря глаза в непроглядной тьме дворцовой залы и шурша подолом одеяний, как змей, скользящий по жухлой опавшей листве.

Скоро всё закончится. Исчезнет Рохан, исчезнет Эдорас. Исчезнет всё, как исчезает преследующий в ночи смех, стоит лишь обернуться.