Филифьонка и весенний ветер (джен)

* * *

В Муми-дол пришла долгожданная весна. Под щедрыми солнечными лучами растаял снег, на вербе набухли почки, в ветках деревьях наперебой упражнялись в пении зяблики, а обитатели Муми-дола взялись за обычную ежевесеннюю уборку. Муми-мама мыла окна, Муми-папа чинил прохудившуюся веранду, а Муми-тролль вместе со Снорком и его сестрой фрекен Снорк собирали в саду ветки, чтобы разжечь первый весенний костер.

Когда Муми-мама отвлеклась, чтобы найти зефир для сына и его друзей (потому что какой же костер без поджаренных на веточке зефирок?), в распахнутое окно гостиной заглянул любопытный весенний ветерок. Он пошевелил занавески и бахрому на скатерти, прошелся по углам и шаловливо опрокинул стоявшую на каминной полке шляпу Волшебника.

Из шляпы выкатился клубок тумана, похожий на порцию сахарной ваты. Ветер покатал его по полу туда-сюда, а потом, поскольку Муми-мама уже возвращалась в гостиную закончить начатую работу, подхватил и понес наружу.

Ветерок пролетел по саду, где на отживших свое ветках плясали язычки огня, а над ними вился горьковатый дым. По тенистому лесу, где еще не просохшая земля пахла жирной черной грязью. Вдоль ручейка до самого моря, где древние прибрежные валуны поросли мхом, и обратно — мимо всех разномастных домов, домиков и палаток Муми-дола.

В конце концов, вволю наигравшись, ветер зашвырнул клубок тумана в открытое окно самого дальнего дома на южном краю долины, дома, чьи стены были покрашены в темно-зеленый цвет, а комнаты заставлены ровно тысячью премиленьких безделушек — и отправился дальше по своим ветряным делам…

* * *

На следующее утро Филифьонка проснулась с ощущением какого-то смутного беспокойства. Оно не было пугающим — просто как будто Филифьонке приснилось что-то, что она никак не могла припомнить, хотя старалась изо всех сил.

За завтраком рассеянная Филифьонка насыпала в кофе соль вместо сахара, а когда взялась за уборку, фарфоровые котята так и норовили выскользнуть из лапок.

Тогда Филифьонка надела шляпку и отправилась к своей приятельнице Мюмле за советом. Увы, именно сегодня приветливая и воспитанная Мюмла оказалась совершенно не в настроении, а ее морковно-рыжие волосы воинственно ощетинились во все стороны.

— Какое угодно утро, только не доброе, — проворчала она в ответ на приветствие Филифьонки. — И поживаю я просто отвратительно!

Обескураженная Филифьонка все же попыталась заговорить о том, за чем пришла.

— Мне сегодня приснился странный сон… — нерешительно сказала она и умолкла.

— С чем тебя и поздравляю, — саркастически ответила Мюмла. — Потому что если кому-то снился сон, значит, этот кто-то прекрасно спал. А я вот, например, сегодня за всю ночь и глаз не сомкнула, потому что накануне, когда я вытрясала коврики, меня продуло так, что в ухе начало стрелять, и это была самая длинная и ужасная ночь в моей жизни!

— К счастью, она уже закончилась, — примирительно заметила Филифьонка.

— К несчастью! Потому что со дня на день должен вернуться из странствий мой дорогой братец, что у нас вроде как означает семейное празднество, и у меня ничего еще не готово, а моя драгоценная сестрица опять куда-то запропастилась. Кстати, Малышка не попадалась тебе по дороге?

— Нет-нет, — торопливо сказала Филифьонка. — Ну, не буду тебе мешать. Хорошего дня!

Смутное беспокойство продолжало томить Филифьонку, и потому она не вернулась домой, а побрела вверх по долине, к северу, где стоял дом Муми-троллей.

Муми-мама приняла гостью не в пример радушнее.

— Вы удивительно вовремя, дорогая соседка. Я только что напекла вафель с кленовым сиропом. Попробуйте, пожалуйста!

Как ни хороши были свежие, с пылу с жару, вафли, но они не заставили Филифьонку забыть, что ее сюда привело.

— Знаете, мне сегодня приснился странный сон… — робко заговорила она, когда с угощением было покончено.

Муми-мама живо заинтересовалась темой. Уж кто-кто, а муми-тролли, которые четверть года проводят в спячке, знают толк в снах.

— Какой он был на вкус? — с любопытством спросила она. — Я больше всего люблю черничные. А моему мужу в этом году снились одни малиновые. Они на вкус тоже ничего, но вечно приходится просыпаться, чтобы выковырять косточки из зубов.

Филифьонка задумалась. Концепция, согласно которой сны имеют вкус, была ей в новинку, но в тоже время Филифьонка чувствовала, что это не лишено смысла.

— Медовый, — решила она наконец. — Медовый со жгучим перцем.

— Что за ерунда? Таких не бывает! — фыркнула Муми-мама. — Да и кому в здравом уме взбредет в голову перчить мед?

— Моя прабабка обожала мед с перцем! — возразила Филифьонка. По правде говоря, она совсем не была уверена, действительно ли прабабка отличалась такими экзотическими пристрастиями, или сама придумала это только что, но фамильная честь филифьонок обязывала стоять на своем до конца.

Муми-мама была слишком деликатна, чтобы оспаривать вкусы чьих бы то ни было родственников, но и согласиться просто так не могла.

— У меня хранится самая старая и самая толстая книга рецептов во всем Муми-доле. Готова поспорить, что в ней нет ни одного блюда с медом и перцем!

Книга рецептов была извлечена из кухонного шкафа и пролистана от корки до корки, но Филифьонку это не убедило.

— И еще сон тает, как сахарная вата во рту, каждый раз, когда я пытаюсь подумать о нем чуточку подробнее, — сказала она на прощанье.

Муми-мама только плечами пожала, провожая чудную соседку.

Беспокойство продолжало гнать Филифьонку вперед и вперед и вывело на крошечный пляж. Под прикрытием поросших мхом скал там устроилась на пикник теплая компания. Точнее, Муми-тролль, Снорк и фрекен Снорк лежали на песочке, и легкий бриз шевелил разбросанные кругом салфетки из-под бутербродов, а на валуне стояла Малышка Мю и напряженно вглядывалась в полоску морской глади.

— Привет, — поздоровалась Филифьонка. — Мюмла тебя всюду ищет.

Малышка Мю оглянулась, презрительно фыркнула и снова уставилась в морскую даль.

— Мы ждем Снусмумрика, — объяснил Муми-тролль. — Мю уверена, что в этот раз он приплывет по морю.

Малышка Мю снова оглянулась.

— Именно так, — мрачно подтвердила она. — Я его чую!

— Вот как… — сказала Филифьонка и тоже присела рядом. От долгой ходьбы ее лапки уже начинали ныть.

На пляже воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом волн и далекими криками чаек, которые высматривали в волнах серебристые спины легкомысленных рыбешек. Солнце уже клонилось к закату, и горизонт пошел тревожными оранжево-фиолетовыми полосами.

— Мне сегодня приснился… — заговорила Филифьонка.

— Некоторым девчонкам ужасно идут бабочки, — одновременно с Филифьонкой сказал Муми-тролль, повернувшись к фрекен Снорк. — Очень красиво. Только не шевелись, а то спугнешь.

В самом деле, на макушку фрекен Снорк приземлилась принесенная откуда-то порывом ветра бабочка. У нее были серовато-белые крылышки с черными прожилками, и сама она походила на чудом оживший кусочек мрамора. Фрекен Снорк порозовела от удовольствия.

— Не шевелись, — подтвердил Снорк, подкрадываясь с другой стороны. — Сейчас я ее поймаю. Спорим, у Хемуля в коллекции такой нет!

— Спорим, есть!

— Не смейте трогать мою бабочку, несносные мальчишки! — возмутилась фрекен Снорк. На пляже завязалась маленькая дружеская потасовка. Малышка Мю только недовольно оглянулась на шум.

— Пожалуй, мне пора домой, — сказала Филифьонка. — Пока.

Но никому до нее не было ровно никакого дела…

* * *

Возможно, попади она и в самом деле домой, эта история могла бы закончиться совсем иначе. Но вышло так, что на обратном пути Филифьонка заблудилась.

Нарядная шляпка потерялась, под уставшие, сбившиеся от ходьбы лапки Филифьонки ложились незнакомые тропинки, и, как назло, навстречу не попадалось ни единой живой души, чтобы можно было спросить дорогу.

Стемнело, но из какого-то странного упрямства Филифьонка продолжала брести и брести куда глаза глядят.

Пока не уткнулась своей вытянутой мордочкой в нечто.

Ночи ранней весной, прямо скажем, прохладные — но это было как заглянуть жарким летним полднем в самый глубокий колодец.

Филифьонка тихо ойкнула и плюхнулась на землю прямо там, где стояла. Нечто медленно повернулось кругом и уставилось на пришелицу двумя круглыми глазами.

— Здравствуйте, — невесть зачем пролепетала Филифьонка. В конце концов, она была хорошо воспитанной молодой особой, а в критический момент привычка, как говорится, вторая натура. — Я Фильфьонка, я живу на южном краю долины. К середине лета мой домик обрастает плющом.

Существо долго смотрело на нее немигающим взглядом, и когда уже Филифьонка решила, что оно не умеет говорить, прошелестело:

— Я — Морра. Зачем ты потревожила меня, Филифьонка с южного края долины?

У существа не было рта, оно не издавало никаких звуков, но смысл сказанного был совершенно ясен.

Можно было сказать, что она просто заблудилась и извиниться, но вопреки всякой логике в Филифьонке вдруг вспыхнула надежда — вдруг хоть эта жуткая Морра выслушает то, что Филифьонка безуспешно пыталась рассказать кому-нибудь с самого утра.

— Дело в том, что мне сегодня приснился странный сон…

Морра не перебила ее, и Филифьонка, вдохнув холодного воздуха поглубже, продолжила:

— Он на вкус был как мед со жгучим перцем, воздушный и нежный, как сахарная вата, и всякий раз, когда я думаю о нем, мне кажется, что меня как будто кто-то очень важный зовет куда-то или где-то ждет, и я сегодня весь день брожу и ищу, сама не зная что и зачем…

Выговорив эту длинную фразу (а наша юная Филифьонка была довольно застенчива и редко произносила столько слов кряду), она замолкла.

Морра тоже молчала, и это было поистине ледяное молчание. Под Филифьонкой даже земля покрылась инеем. Сидеть на ней было неприятно. Тогда Филифьонка встала и похлопала себя лапками, чтобы согреться.

— Тебе приснилась любовь, Филифьонка с южного края долины.

Это было так невероятно — и в то же время похоже на правду, — что Филифьонка никак не могла поверить своим ушам.

— Любовь? Ты сказала — любовь? Ты-то что можешь знать о любви?

Морра беззвучно расхохоталась.

— Я? Поверь, девочка, я знаю о любви больше, чем кто-либо в этом мире.

— Но откуда?!

— Давным-давно, еще до начала времен, мой возлюбленный и я — мы были одно целое и жили в объятиях друг друга. Но Великий Мастер пришел и разделил нас, и моего возлюбленного оставил себе в подмастерьях, а меня вышвырнул вон. И с тех пор, с самого начала времен, я скитаюсь по миру, и когда встречаю моего возлюбленного, он всякий раз жжет, пронзает лучами и прогоняет меня прочь. Я даже полюбоваться им не могу, чтобы не ослепнуть. И так было и так будет всегда, до скончания века.

— Бедняжка, — пробормотала Филифьонка, выслушав Морру. — В самом деле, это очень грустно, когда тот, кого ты любишь и хочешь обнять, прогоняет тебя. Больное ухо, к примеру, в сравнении с этим — сущая ерунда.

Морра не ответила. Но это молчание было самую чуточку — на какую-то ничтожную долю градуса — менее ледяным.

Филифьонка почувствовала, что вот-вот окоченеет, и собралась уходить.

— Если хочешь, я дам тебе совет, Филифьонка с южного края долины, — беззвучно выдохнула Морра ей вслед. — Вечером в канун Иванова дня приди на это место и дождись, когда распустится лунный цветок. Посади его у себя в саду и жди того, кто придет за ним. Он и будет твоим суженым.

— С-спасибо, — прошептала Филифьонка. Зуб на зуб у нее уже не попадал, но воздух вокруг вдруг начал теплеть, а в голых ветвях деревьев проклюнулись звезды.

Морра ушла.

* * *

Март сменился апрелем, за апрелем пришел май, а следом июнь. Вся долина цвела и кипела жизнью. Навестил Муми-дол и снова отправился в бесконечные странствия Снусмумрик. Зацветали и отцветали деревья и кустарники, а на месте увядших лепестков появлялись завязи плодов и ягод. По стенам домика Филифьонки начал виться плющ. В гнездах один за другим вылуплялись птенцы, а в дупле старого дуба появился на свет целый выводок хорошеньких бельчат. Муми-папа соорудил на ручье запруду, чтобы можно было пускать кораблики, а однажды после особенно сильного дождя с грозой запруду прорвало.

Одна только Филифьонка не замечала ничего вокруг. Слова Морры запали ей в самое сердце. Несомненно, в один прекрасный день кто-то явится в Муми-дол предложить будущей невесте руку и сердце. И Филифьонка, забросив все дела, целыми днями грезила о своем неведомом возлюбленном. Иногда он напоминал ей Снусмумрика, иногда Снорка или Муми-тролля, но неизменно представлялся ей сильным и мужественным и одновременно очень красивым. Словом, тайным идеалом всех филифьонок на свете.

Настал, наконец, и канун Иванова дня. Еле дождавшись сумерек, Филифьонка взяла ведерко и лопату, которые заранее одолжила у Мюмлы, и отправилась в путь.

К счастью, место встречи с Моррой было не так уж и далеко от дома, как показалось Филифьонке в прошлый раз, когда она, уставшая и голодная, бродила кругами туда-сюда. Поэтому она дошла до безымянной рощи без малейшего труда, нашла нужную полянку, уселась и принялась ждать.

Взошла луна и залила поляну прохладным серебром. Была ли это игра света и тени, или Филифьонка просто задремала, но вдруг среди гладких, продолговатых, влажных от вечерней росы листьев вытянулся стебель с одним-единственным бутоном.

Морра не солгала! Филифьонка затаила дыхание, маленькое ее сердечко забилось сильнее.

Помедлив, бутон начал распускаться. Первый лепесток, второй, третий, четвертый... Они были округлые, медово-желтого цвета, с мелкими красными крапинками, и каждый из них как будто светился собственным призрачным светом. Казалось, цветок вот-вот взмахнет лепестками и взлетит.

Забыв о лопате, очарованная Филифьонка замерла, как вдруг…

— Это моя бабочка! — сверху на лунный цветок опустился сачок.

— Нет, моя! — еще один сачок.

Двое стукнулись лбами, а цветок… прекрасный лунный цветок безвозвратно погиб под объединенным напором Хемуля и Муми-тролля!

Хотя филифьонки бывают довольно застенчивы, но только не в приступе праведного гнева.

— Что?! Вы?! Натворили?! — возопила Филифьонка, как только осознала, что именно произошло.

— Нечего так орать, — пробормотал Хемуль, потирая ушибленный лоб. — Мы просто ловили редких бабочек, вот и все.

— Мы с Хемулем поспорили, кто сможет собрать самую полную коллекцию, — добавил Муми-тролль, до крайности смущенный видом разъяренной Филифьонки.

— А вместо этого погубили уникальное растение! Это же лунный цветок! Я собиралась выкопать его и посадить у себя в саду! А теперь посмотри на него!

— И из-за этого весь сыр-бор?

Хемуль подобрал свою юбку, вытащил из-под нее сломанный стебель и брезгливо повертел перед длинным носом. В отличие от своего двоюродного брата, ботаникой он не интересовался ну нисколечко. Лепестки лунного цветка мгновенно увяли, и он потерял все свое очарование.

— Ох, прости, пожалуйста, милая Филифьоночка, — извинился за обоих Муми-тролль. — Мы нечаянно. Хочешь, мы принесем тебе других цветов? Например, у ручья, где запруда, растет…

— И-ди-о-ты! — не дослушав, отчеканила Филифьонка, хлюпнула носом и в слезах бросилась прочь.

Все ее надежды рухнули, а сердце разбилось…

* * *

Лето закончилось и сменилось осенью, а осень зимой. Филифьонка так и не оправилась от удара — это неудивительно, когда изо всех сил ждешь прекрасного принца, а вместо него является какой-то глупый невоспитанный хемуль в женской юбке, — но горькое разочарование она похоронила в тайниках своей души и никому никогда не рассказывала о своем приключении.

Со временем она стала солидной взрослой филифьонкой, какими были ее мать, и бабка, и прабабка и все предки по женской линии, образцовой филифьонкой в домике с тысячью миленьких безделушек, темно-зеленые стены которого увиты плющом.

Но до сих пор есть день в году, один-единственный день, ранней весной, когда теплый ветер приносит тяжелый запах напившейся талым снегом земли, и горьковатый запах гари от первого костра, и птичьи распевки, которым вторит гармошка Снусмумрика, — в этот день Филифьонка бросает все свои бесчисленные дела, бродит по Муми-долу до самого заката и грезит наяву сама не зная о чем…