Белые плащи (джен)

— Как ты не понимаешь, осёл и сын ослицы...

— Эй, за что так мою матушку? — принц Бейлор сел рядом с ним, отпил вина, утёр губы, и этот жест показался Эймону отвратительно пошлым.

— За то, что вы шумите, ты и король. А наши солдаты не глухие, как бы вам того не хотелось. Бей, ты понимаешь, что вы творите?

— Нашим солдатам плевать, что, — серьёзно ответил он. — Пока брат ведёт их к победе, он может еженощно призывать Неведомого для тёмных ритуалов, никто и глазом не моргнёт. Уж тем более их не тронет то, что он поступает, как всякий Таргариен и жаждет свою кровь.

Эймон вздохнул. Своя правда в его словах была, конечно. Солдаты обожали молодого короля, складывали о нём песни и пока что молодой король не обманывал их ожиданий. Но цепь побед не может быть вечной...

— Тебя вообще не волнует, что это грешно, Бей-септон?

— Я пока не септон, — поправил тот серьёзно. — Септон не может носить оружие, а я должен помочь брату в его войне. Что до греха... а тебя? Тебя волнует твой грех?

Это был удар ниже пояса, но Эймон был не из тех, кто позволяет врагу подобное преимущество.

— Да.

— Зря. Ты ведь Таргариен, — Бейлор посмотрел в синее дорнийское небо. — Нам можно, понимаешь? Любить братьев, любить сестёр. Брать больше одной супруги или супруга. Нарушать законы божеские и человеческие. Принцип исключительности, помнишь?

— Это всего лишь попытка Веры остаться на плаву после Мейгора, — пренебрежительно ответил Эймон. — Странно, что ты, грезящий реформами, этого не понимаешь. Просто ещё один пример подчинения вечного мирскому.

Тот перекинул косу с плеча на плечо и помотал головой:

— Такие вещи не рождаются без божьей воли. И они слишком... логичные. Понимаешь, — глаза его загорелись, — мы чудовища. Как наши драконы. Но бог всему находит место, даже чудовищам — они нужны, чтобы защищать людей. Строить государства, которые люди без них не смогут построить. И уходить в свой срок, выполнив задачу — как ушли драконы, как ушли строители Стены и Маяка, как уйдём и мы однажды. Только если мы перестанем быть собой, станем людьми, тогда нам будет позволено... — он покачал головой. — И то, я не уверен. Мне кажется, наш срок уже близок.

— То есть, обычный человек за грехи попадёт в пекло, а Таргариен — в райские кущи?

— Я не уверен, что для Таргариенов вообще есть вариант не-пекла. Но должен быть, бог ведь не может не заботиться даже о своих чудовищах. Но всему должен быть предел, хоть какое-то оправдание. Дева велит нам любить; ты и я, мы, значит, можем что-то предъявить. Наш родич Эйгон — едва ли, потому что любит лишь самого себя. Или Мейгор. Или Второй Эйгон... ты понял, о чём я, наверное.

Эймон кивнул. Это была стройная теория, хоть и довольно странная. Он не хотел бы видеть свой дом сгинувшим или смешавшимся с обычными людьми — но разве само это разделение, на себя и обычных людей, не было знаком болезненной гордыни и симптомом чудовищности?

— Иногда, — сказал он тихо, то, что не говорил даже на исповеди, потому что не верил ни одному септону — кроме Бея-септона, конечно, — я хочу верить, что Дейрон — мой сын. Мы легли с ней перед свадьбой, чтобы она... она не досталась ему целиком. Я напоил его, как свинью, чтобы он ничего не заметил. И он не заметил. Я хочу, чтобы Дейрон был законным с той же силой, с какой хочу, чтобы он был моим сыном. Я хочу хранить свои обеты с той же силой, с какой хочу целовать её всякий раз, когда мы одни и нас никто не видит. Если бы не её здоровье, я бы... но и так есть способы...

— Требник не рекомендует исповедующемуся пускаться в подробности своих плотских страданий, — Бейлор положил ладонь ему на руку. — Если наш недостойный родич узнает, он уничтожит вас обоих, а дядюшка постарается ему помочь, ты ведь знаешь, как он сильно любит его и не любит вас.

— И это всё? А как же супружеская измена, пекло, черти? Септон, да вы не настоящий!

— В требнике же сказано, что брак есть союз любви или уважения. Там, где нет ни того, ни другого — нет брака, Эймон. В моих глазах, в глазах богов — наш недостойный родич лишь насильник, желающий получить то, что ему не должно принадлежать. Его женой была Мегетт, дочь Мики, но теперь она ушла в септрий, а он остаётся связан виной развода.

— И Дей с тобой согласен? — тихо спросил Эймон. Если король считает так же — а он, скорее всего, считает, Бей и Дей почти никогда не расходились во мнениях и обычно если уж что-то озвучивали, то это было давно решено между ними.

— Конечно. Дай только закончиться войне, Эй, — попросил Бейлор. — Пока она длится, твой отец...

— Нам нужен, — сухо закончил Эймон. — А война нужна, потому, что иначе Дорн продолжит пускать нам кровь по капле, пока не выпустит всю. Я понимаю, брат. Я понимаю.

* * *

Когда закончилась война, Бейлор попытался исполнить своё обещание. Нейрис заняла покои в Девичьем Склепе, и десять лет её муж не видел её лица — одно из бесчисленных проявлений безумия короля, как написали мейстеры. Эймон считал иначе, но его голос не остался на страницах истории, как и голос Нейрис.

Или, если на то пошло, самого Бейлора, которому часто уделяют время лишь для того, чтобы пожурить за сожжение "Записок Грибка".