Белые плащи (джен)

— Как ты не понимаешь, осёл и сын ослицы...

— Эй, за что так мою матушку? — принц Бейлор сел рядом с ним, отпил вина, утёр губы, и этот жест показался Эймону отвратительно пошлым.

— За то, что вы шумите, ты и король. А наши солдаты не глухие, как бы вам того не хотелось. Бей, ты понимаешь, что вы творите?

— Нашим солдатам плевать, что, — серьёзно ответил он. — Пока брат ведёт их к победе, он может еженощно призывать Неведомого для тёмных ритуалов, никто и глазом не моргнёт. Уж тем более их не тронет то, что он поступает, как всякий Таргариен и жаждет свою кровь.

Эймон вздохнул. Своя правда в его словах была, конечно. Солдаты обожали молодого короля, складывали о нём песни и пока что молодой король не обманывал их ожиданий. Но цепь побед не может быть вечной...

— Тебя вообще не волнует, что это грешно, Бей-септон?

— Я пока не септон, — поправил тот серьёзно. — Септон не может носить оружие, а я должен помочь брату в его войне. Что до греха... а тебя? Тебя волнует твой грех?

Это был удар ниже пояса, но Эймон был не из тех, кто позволяет врагу подобное преимущество.

— Да.

— Зря. Ты ведь Таргариен, — Бейлор посмотрел в синее дорнийское небо. — Нам можно, понимаешь? Любить братьев, любить сестёр. Брать больше одной супруги или супруга. Нарушать законы божеские и человеческие. Принцип исключительности, помнишь?

— Это всего лишь попытка Веры остаться на плаву после Мейгора, — пренебрежительно ответил Эймон. — Странно, что ты, грезящий реформами, этого не понимаешь. Просто ещё один пример подчинения вечного мирскому.

Тот перекинул косу с плеча на плечо и помотал головой:

— Такие вещи не рождаются без божьей воли. И они слишком... логичные. Понимаешь, — глаза его загорелись, — мы чудовища. Как наши драконы. Но бог всему находит место, даже чудовищам — они нужны, чтобы защищать людей. Строить государства, которые люди без них не смогут построить. И уходить в свой срок, выполнив задачу — как ушли драконы, как ушли строители Стены и Маяка, как уйдём и мы однажды. Только если мы перестанем быть собой, станем людьми, тогда нам будет позволено... — он покачал головой. — И то, я не уверен. Мне кажется, наш срок уже близок.

— То есть, обычный человек за грехи попадёт в пекло, а Таргариен — в райские кущи?

— Я не уверен, что для Таргариенов вообще есть вариант не-пекла. Но должен быть, бог ведь не может не заботиться даже о своих чудовищах. Но всему должен быть предел, хоть какое-то оправдание. Дева велит нам любить; ты и я, мы, значит, можем что-то предъявить. Наш родич Эйгон — едва ли, потому что любит лишь самого себя. Или Мейгор. Или Второй Эйгон... ты понял, о чём я, наверное.

Эймон кивнул. Это была стройная теория, хоть и довольно странная. Он не хотел бы видеть свой дом сгинувшим или смешавшимся с обычными людьми — но разве само это разделение, на себя и обычных людей, не было знаком болезненной гордыни и симптомом чудовищности?

— Иногда, — сказал он тихо, то, что не говорил даже на исповеди, потому что не верил ни одному септону — кроме Бея-септона, конечно, — я хочу верить, что Дейрон — мой сын. Мы легли с ней перед свадьбой, чтобы она... она не досталась ему целиком. Я напоил его, как свинью, чтобы он ничего не заметил. И он не заметил. Я хочу, чтобы Дейрон был законным с той же силой, с какой хочу, чтобы он был моим сыном. Я хочу хранить свои обеты с той же силой, с какой хочу целовать её всякий раз, когда мы одни и нас никто не видит. Если бы не её здоровье, я бы... но и так есть способы...

— Требник не рекомендует исповедующемуся пускаться в подробности своих плотских страданий, — Бейлор положил ладонь ему на руку. — Если наш недостойный родич узнает, он уничтожит вас обоих, а дядюшка постарается ему помочь, ты ведь знаешь, как он сильно любит его и не любит вас.

— И это всё? А как же супружеская измена, пекло, черти? Септон, да вы не настоящий!

— В требнике же сказано, что брак есть союз любви или уважения. Там, где нет ни того, ни другого — нет брака, Эймон. В моих глазах, в глазах богов — наш недостойный родич лишь насильник, желающий получить то, что ему не должно принадлежать. Его женой была Мегетт, дочь Мики, но теперь она ушла в септрий, а он остаётся связан виной развода.

— И Дей с тобой согласен? — тихо спросил Эймон. Если король считает так же — а он, скорее всего, считает, Бей и Дей почти никогда не расходились во мнениях и обычно если уж что-то озвучивали, то это было давно решено между ними.

— Конечно. Дай только закончиться войне, Эй, — попросил Бейлор. — Пока она длится, твой отец...

— Нам нужен, — сухо закончил Эймон. — А война нужна, потому, что иначе Дорн продолжит пускать нам кровь по капле, пока не выпустит всю. Я понимаю, брат. Я понимаю.

* * *

Когда закончилась война, Бейлор попытался исполнить своё обещание. Нейрис заняла покои в Девичьем Склепе, и десять лет её муж не видел её лица — одно из бесчисленных проявлений безумия короля, как написали мейстеры. Эймон считал иначе, но его голос не остался на страницах истории, как и голос Нейрис.

Или, если на то пошло, самого Бейлора, которому часто уделяют время лишь для того, чтобы пожурить за сожжение "Записок Грибка".

— А можно, вы меня всё-таки отпустите, мессьер? — почти жалобно попросил мальчишка.

Светлоголовый, с дейновскими тёмно-лиловыми глазами, он собирал стрелы и утешал умирающих на поле боя, когда Ульрик его заметил. Как только с таким отсутствием мозгов он пережил падение Звездопада, вот в чём вопрос?

— Куда, остолоп? — спросил он.

— К брату, — это прозвучало совсем жалобно. — Он там волнуется, наверное. Я пошёл собирать стрелы и пропал... мессьер, я даже заплачу выкуп!

— Да ты рехнулся, парень. Я Ульрик Дейн, а не андал — брать выкуп со своих же. Пробьёмся к твоему брату, только помоги мне перевязать раны.

Мальчик задумался, потом кивнул:

— Перевязать раны — это можно. Я не голубая сестра, но думаю, справлюсь.

Справился он, для недоумка, совсем неплохо — как видно, не впервой. Кто-то ведь притащил его сюда, когда остальные ушли в Горнюю Обитель, тощего мальчишку с длинной косой и едва начавшим ломаться голосом. Какой только дурак!

— Тебя брат сюда притащил, что ли? — спросил он.

— Я сам, — тот мотнул косой. — Я умею стрелять, — сказал он с наивной гордостью. — И больше не боюсь убивать. Смерть — часть бога, и Воин создан нести её своим врагам.

Вот только катехизиса для самых маленьких Ульрику тут недоставало. В исполнении дурачка, полезшего на войну, потому что умеет попадать по мишеням. Когда-то — совсем недавно — он и сам был таким болваном, уверенным, что если получается крушить чучела на площадке и спешивать противников на турнирах...

— Сам — за братом, что ли? Что же он тебя домой не послал?

— Он пробовал. Я отказался, — мальчик улыбнулся. — Я никогда его не брошу! Так вы меня отпустите, мессьер?

Ульрик оценил свои силы. Тащить сейчас и меч, и мальчишку он не сможет, но выбираться к своим надо было — андалы оставили разорённый замок, отойдя к своему лагерю, и на их место пришли дикие звери и мародёры, которым плевать и на Дорн, и на Железный Трон.

— Нет. Мы вместе пойдём к твоему брату, — твёрдо заявил он. — Но сначала... — он с трудом поднял Рассвет, — я должен дать тебе это. У меня нет сил его нести. Но ты должен поклясться, что не позволишь ему попасть в руки андалов, понял?

— Боги не велят клясться, — сказал тот укоризненно. — Но я даю вам слово чести.

Какая такая честь у него может быть? Но выбора особо не было, и Ульрик помог навьючить Рассвет мальчишке на спину.

— Всё, идём. Нам надо быть тихими. У тебя нож есть?

— Могу отдать его вам, мессьер, — ответил тот. — Боюсь, вы с ним справитесь лучше.

Сам мальчик вооружился луком, который подобрал с одного из павших. Разумный выбор, лучше привычное оружие, хотя что толку от лука в темноте?

— Прекрати эти глупости! — рыкнул Ульрик, оттаскивая мальчишку от очередного стонущего.

— Но он просит воды. У меня есть с собой вода! — ответил тот.

— И она нам пригодится, а он сдохнет. Чем ты думаешь вообще? Это поле боя, здесь не место...

— Милосердию везде есть место, мессьер, — твёрдо ответил мальчик. — Бог создал мир в своём неизреченном милосердии, и отвергая его, мы отвергаем основу своего бытия.

Опять катехизис!

— Ты что, септон?!

— Я надеюсь принять обеты после войны. Хотя сомневаюсь, смогу ли понести их.

— Что, любишь кого-то?

Он кивнул. Хоть что-то нормальное. Любовь — это Ульрик мог понять.

— Сильно?

— Очень. Мне кажется, это было всегда, просто теперь я вырос, — здесь захотелось заржать конём, но он сдержался; нехорошо обижать маленьких, — и любовь тоже выросла. Знаете, как это бывает?

Он вспомнил девушку с Чёрной Горы, с волосами золотыми, как мёд. Вспомнил их встречи на берегу Быстроводной. Река не знала, что Блэкмонты и Дейны ненавидят друг друга, а он ещё не знал, что даже младшему сыну лорда не пристало любить простую рыбачку.

— Знаю. Я встречал одну девушку из года в год, а потом мы выросли, — он вздохнул. — Такая любовь редко хорошо заканчивается.

— Наверное.

Ульрик ничего не замечал — зато заметил мальчишка, теневого кота, чёрного в темноте, послал навстречу ему белую стрелу. Они дождались, пока зверь отмучается, и мальчик поспешил забрать стрелу назад. Он их, должно быть, очень ценил — такие белые.

Белые стрелы летали над стенами Звездопада сегодня, вспомнил он.

Одна из них... одна из них сразила кузена.

Но что важнее, теневые кошки не ходят здесь сами по себе. Значит, мародёры уже здесь. Он уловил шум голосов, отвратительную смесь андальского, валирийского и ройнарского, на которой говорил этот сброд.

— Может быть, они примут нас за своих? — шепнул мальчик.

— Нет, — Ульрик оценил обстановку. — Вот что, пацан. Бери меч и беги. Я прикрою. Только подай мне меч полегче или копьё.

— Но...

— Не нокать!

Он очнулся в палатке в лагере андалов — только эти болваны делали в Дорне палатки из чёрной ткани. Он лежал на постели, без кандалов, перевязанный. Рядом стояла чашка, пахнущая маковым молоком и какими-то травами. Поодаль, за низким столом, сидел молодой человек с льняными волосами, в лёгкой красной рубашке. Он что-то писал, близоруко наклонившись к листам бумаги, быстро-быстро водя пером.

— Я... заплачу выкуп... — тихо сказал Ульрик, хотя сомневался, что у отца есть на это деньги.

Услышав его слова, молодой человек убрал перо в чернильницу и вскочил, вытирая о подол рубашки испачканные синим руки. Рубашка была один в один как у того мальчишки... дошёл ли он до брата? Справился ли, совсем один, без взрослого разумного человека?

— Сьер Ульрик! — радостно сказал юноша. — Я боялся, что вы уже и не очнётесь! Слава Воину. Брат очень беспокоился за вас.

Брат? Но Ультас был не похож на того, кто стал бы беспокоиться хоть за кого-то. Разве что за Рассвет... Ульрик вздрогнул, осознав, что видит у своей кровати знакомую рукоять.

— Да, — юноша улыбнулся. — Это он. Не бойтесь: принцы Таргариен не нарушают слово чести. Меч ваш, и вы сможете делать с ним, что пожелаете. Вы, как-никак, рисковали собой ради моего безмозглого братца. Но сначала, мессьер, позвольте залечить ваши раны.

* * *

Сьер Ульрик Дейн был величайшим из бойцов своей эпохи, и получил титул Меча Зари всего в 18 лет, после легендарного боя, в котором он защищал вражеского принца от полчищ мародёров. Попав в плен, однако, он счёт разумным присягнуть королю Дейрону. Любимец Юного Дракона, он один из немногих остался в фаворе и при короле Бейлоре, которого сопровождал в его знаменитом посольстве в Дорн, но не на обратном пути, ибо встретил Норру Блэкмонт и остался с ней с благословения блаженного короля. После безвременной кончины своей жены, он вступил в королевскую гвардию и служил с честью, пока не скончался загадочной смертью — одни говорят, что его столкнул убийца, другие — что он упал со стены по пьяному делу, третьи же предполагают суицид, поскольку смерть его случилась в тот день, когда король приказал ему ехать за девицей Бетани Бракен.

Джонас Блэквуд не особенно рассчитывал что-нибудь заработать фокусами с клинком. Никогда это у него не удавалось, уж больно разборчива была толпа в Королевской Гавани. Но сейчас в его сторону полетела настоящая золотая монета. Полновесный дракон — уж он не забыл на зуб попробовать!

— Покажи ещё раз, — потребовал кинувший монету человечек в плаще.

Ребёнок, ещё совсем малый.

— А мамка тебя не выдерет, что ты её деньги так тратишь? — спросил он.

— Это мои деньги, — ответил тот. — А маме всё равно нет дела, чем я занят.

— Эх, бывает такое, — посочувствовал Джонас и ещё раз показал, как разрубить чучело на четыре части одним ударом. За золотой он ещё и не такое показал бы.

Его мамка тоже за ним не следила, вот он и повадился ходить туда, где хоть какое-то подобие дома было: в септу на Вдовьей Речке. Старый септон Флор был с ним ласков, а септа Грейанна всегда давала на обратную дорогу горсть леденцов или сморщенное, как она сама, яблочко. Они делали это не потому, что Джонас был Блэквуд — просто они любили детей.

Любили рассказывать им истории, учить грамоте, помогали освоить азы закона божьего... и как-то сам собой Джонас начал сторониться деревьев и их слуг, резавших кур да ворон у корней, в пользу тишины, пёстрого света на полу и тихого пения. Начал думать, что боги, которые учат любить друг друга и быть хорошими людьми — как-то интереснее богов, которые ничего не учат, ничего не делают, а только пьют кровь и наказывают за нарушение обычаев.

А потом был ещё сьер Толлиман, межевой рыцарь, остановившийся в Рейвентри на зиму. Его рассказы про турниры, про доблесть принявших обет и славу, которая ждёт каждого, кого помажут семью елеями...

Отец велел выгнать его вон из дома в метель, чтобы он не смущал детей своими байками. Он опоздал: Джонас твёрдо решил стать рыцарем. Первый раз он сбежал из дома, чтобы наняться в оруженосцы, когда ему было двенадцать.

Сидеть не выходило ещё долго.

— Ты так молод, но уже замечательно обращаешься с мечом, — вырвал его из воспоминаний детский голос. — Как тебя зовут?

— Джонас, — ответил он. Отец отказал ему в семейном имени — ещё бы, Блэквуды тысячу лет держатся старой веры, нельзя позволить сыну запятнать репутацию кровавых древоёбов.

— Джонас, не хочешь пойти ко мне на службу? Мне нужно научиться владеть мечом как следует, а не как учат замковые наставники, — сказал тот.

— Хотеть-то хочу, да кто меня возьмёт? Я даже не рыцарь, — горько ответил он.

— Я и возьму. Папа не будет возражать, я думаю. А если дядя начнёт ныть, скажу, что тебе надо меньше платить. Тебе ведь можно платить меньше двух сотен в год? Например, сто пятьдесят, — уточнил мальчик.

Сто пятьдесят оленей в год — это будет сколько же, примерно десять в месяц, и ещё останется? Вполне себе недурные деньги, хватит и снаряжение обновить, а там и на коня накопить можно, и если повезёт, всё-таки найти ход в турнир, чтобы быть замеченным и оцененным. Сьер Толлиман говорил, многих молодых дворян помазывают после турнира, даже если они никогда не ходили в оруженосцах.

— Почему нет. Звать-то тебя как?

— Дейрон, — ответил тот. — Ступай за мной.

Осознание, что лордёныш оказался вовсе даже принцем, Джонаса несколько смутило, как и сумрачный мужчина с холодными глазами, которого ему представили как «дядя, он по деньгам». Дядя по деньгам — это был, должно быть, младший брат самого короля, принц Визерис, — устало покачал головой в сторону племянника.

— Совершенно неукротим, мерзавец, — вздохнул он. — Но если ты согласен работать за сто пятьдесят драконов, и если ты так хорош, как он говорит... можешь остаться. Эймон тебя проверит.

Эймон. Рыцарь-дракон, младше на два года самого Джонаса, но уже славнейший из рыцарей королевской гвардии.

— Я постараюсь не ударить в грязь лицом! — с лёгким ужасом сказал он.

Принц Визерис хмыкнул, и что-то человеческое мелькнуло на его лице:

— Да уж постарайся. Хотя вряд ли получится. Сегодня будет дождь, а значит, грязи на площадке хватит.

Они оба были измазаны одинаково, и Джонас не верил самому себе: он, обычный Блэквуд, не рыцарь и в сущности никто — целый один раз сумел повергнуть Рыцаря-Дракона! И тот не разгневался — наоборот, подал ему руку, как другу и попросил как следует заботиться о кузене!

— Если ты столь же хороший учитель, сколь ты хороший боец — мне скоро будет, кого бояться! — сказал он. — Если не секрет, почему вы не рыцарь, мастер Джонас? С вашими навыками?

Он потупился.

Рассказывать свою историю не хотелось.

— Должно быть, это тяжелая повесть, — догадался Рыцарь-Дракон по его лицу. — Что ж, у всех свои секреты. Но я бы попросил вас принять участие в грядущем турнире — мне всегда не хватает доброго соперника. А там как знать, может быть, и насчёт рыцарских шпор вы передумаете?..

* * *

Сьер Джонас Блэквуд был посвящен в рыцари самим Эймоном Таргариеном после турнира в честь семилетия принцессы Дейны, где он отличился в бугурте, хотя был побеждён Рыцарем-Драконом в джосте. Он служил наставником и присяжным рыцарем принца Дейрона, когда же тот стал королём, сьер Джонас за верную службу получил белый плащ.

Пережив трёх королей, он погиб на Краснотравном Поле, сражаясь на стороне чёрного дракона — поскольку, по его словам, не мог остаться там, где царят Блэквуды.