Сердце Борменталя (гет)

Свезло, так свезло. Прижился я в этой квартире. Поймал собачью удачу за хвост. А может, я красивый? Потаскуха всё-таки была моя бабушка — тут не без водолаза. Только голову исполосовали зачем-то. Но то уж зажило.

Каждый день с гордостью шествую по мраморной лестнице мимо швейцара Фёдора. Он даже ничего — здоровается.

— Эка лоснится, Зина! Того и гляди с жиру лопнет! — по привычке ворчит он.

Зина ласково треплет меня по холке.

— Натерпелся! Всё лучше, чем…

— Это уж точно! Молоток Филипп Филиппыч, сам напортачил, сам исправил!

О чём это они? Все прошедшие несколько месяцев — белое пятно. Впрочем, нам на это нечего смотреть.

На улице снег! Теперь я люблю снег! Очень весело прыгать, хватая пастью пушистые хлопья, когда потом можно прижаться боком к батарее парового отопления.

Надо получше выгулять Зину — с румянцем во всю щёку она похожа на сахарную косточку. А вот у неё всегда был бледный вид…

Знакомый запах накидывает петлю на шею. Натягиваю поводок.

— Шарик! Ты куда?..

Вперёд! Разве не чуешь следа?! Краковская колбаса, кружевное безобразие вместо ватных панталон… Кольцо.

— Гав-гав-гав-гав-гав! — Оторопевшая Зина едва поспевает за мной.

Мимо магазина "Абырвалг", мимо наваленных куч снега — вслед за слегка тлеющим запахом.

Нашёл!

— Ах! — ахает Зина. — Доктор Борменталь! Как хорошо, что и вы уже здесь!..

* * *

— От Севильи до Гренады

В тихом сумраке ночей…

— Филипп Филиппович… Я прошу вас, я не могу… — бормочет Тяпнутый.

Впрочем, я уже не зову его так.

— Хорошо, я её осмотрю, Иван Арнольдович. В смотровую, Зина! Куда пса?!

Собачье сердце трепещет в горле, как огромная муха. Пытаюсь проскользнуть между ногами, но Борменталь резво сжимает тощие коленки. Огрызаюсь, но приходится смириться и ждать. Ждёт и Борменталь, нервно покусывая холёные ногти.

Выходит Филипп Филиппыч, на ходу вытирая полотенцем руки.

— Голодный обморок. И… — смотрит исподлобья на Борменталя. А потом щурится на меня. — Двадцать недель уж.

Борменталь раскрывает рот. А потом вдруг подскакивает и тоже смотрит на меня, тычет длинным пальцем.

— Филипп Филиппович, — палец ходит ходуном, а голос прыгает, как блоха, — а это не может быть… от него? Ну, когда он ещё был человеком? Он же хотел с ней расписаться, вы помните…

Что — от меня?

— Дорогой мой, — отвечает ему профессор солидно, — скажите мне: я понимаю что-нибудь в физиологии и генетике?

— Филипп Филиппович, ну что вы спрашиваете…

— Так вот. Совершенно исключено!

Борменталь выдыхает с облегчением и уже не сверлит меня взглядом.

— Но что же делать?

— Рожать, а вы что предлагаете? Сами знаете, как опасны аборты на поздних сроках. Организм молодой, справится. Надо только питание наладить.

Вот оно что, значит. Добился своего сволочь, любитель кружевных панталон в тридцатиградусный мороз. Ну погоди, я тебя ещё отыщу. По запаху отыщу, кобеля…

Выть хочется нестерпимо. И Борменталю, кажется, тоже. Ходит туда-сюда, как кот в клетке, в глазах рябит.

Наконец робко приоткрывается дверь смотровой. Она. Машинистка подотдела очистки МКХ. Глаза совсем запали, тёмные круги и потёки туши.

— Простите… — Голос дрожит, аж слушать больно. Всё-таки выть.

— Шарик?.. — говорит ласково. — Надо же, где встретились…

Узнала, узнала! Ах ты, моя дорогая, бедная, горемычная… Руки тебе лизать буду.

Борменталь стоит, как бюст профессора Мечникова. Ну иди уже к ней, дурында! Я же чувствую всё собачьим сердцем! Не понимает… Хватаю за полу пиджака. Делает два неловких шага длинными ногами.

— Здравствуйте… — говорит моя машинисточка.

— Здравствуйте, — выдыхает Борменталь.

— Спасибо, что вернули тогда моё кольцо… — опускает глаза.

— Не за что…

Не смотрят друг на друга!

— Зина! Обедать! — Слышится зычный голос профессора. — И положи ещё один прибор, у нас гостья!

— А я здесь уже была. — Она обводит взглядом помещение.

Была? Когда это?

— Я нёс вас на руках, вы потеряли сознание.

— Как в синематографе. — Она мечтательно прикрывает глаза.

Борменталь набирается храбрости — я почти слышу, как колотится его человеческое сердце.

— У нас на кафедре освободилось место лаборантки… Я упрошу профессора…

— Но я не умею! — испуганно восклицает она. — Да и… — Коротко проводит рукой вдоль живота, отворачивается, отходит к окну. Плечи её вздрагивают, я подхожу и тыкаюсь носом в бледную ладонь. Я умнее Борменталя. Но она не обращает внимания. — Я отравлюсь, — шепчет.

И тут наконец этот истукан срывается с места.

— Послушайте… — Он взволнованно берёт её руку. — Я давно смотрел на вас. Ходил в синематограф лишь для того, чтобы увидеть вас. Но не осмеливался… Какой осёл! — Это уж точно! — Но тогда выходит, что всего добивается тот, кто наглее, напористее… — Борменталь почему-то смотрит на меня. — Вы же почти согласились быть с ним.

— Безвыходная ситуация… — Слабо возражает она. — В столовке солонина каждый день… Сокращение штатов.

— И вы сразу хотите отравиться! Или выйти замуж за первого встречного, даже если он откровенный прохвост.

Она молчит. А я, кажется, упустил что-то, дорогие граждане, пока полосовали мою несчастную голову.

— А я тоже хорош! — продолжает Борменталь. — Стоял и смотрел, как совершалось очевидное злодейство, как ломалась судьба небезразличного мне человека. А нам, остаткам интеллигенции, надо бы поучиться у пролетариев решительности! — Пламенная речь. Ему бы на митингах выступать. — Поэтому, уважаемая… дорогая гражданка Васнецова! Я предлагаю вам руку и сердце!

— Ах! — ахает она.

А я уже повизгиваю от радости, и хвост того и гляди оторвётся. Впрочем, вам сейчас не до меня, господа хорошие! Свезло. Так свезло! И машинисточку свою любезную пристроил! Сводня всё-таки была моя бабушка…