Похороны поэта (гет)

— Лионель всю жизнь искал идеальную деву, — грустно усмехнулась Таиса. Она произнесла это как-то с большой буквы: Идеальную Деву, и Хассен чутьём опытного этнографа ощутил, что любимая работа догнала его даже на похоронах нищего певца, куда он явился по просьбе кузины.

Впрочем, истории — такая штука, от них нигде не скроешься.

— Идеальную, значит, Деву?

— Да. Мать ему с детства твердила, что он слишком хорош для обычной женщины, вот он и выдумал себе такую, которая его достойна. Чушь, конечно, но эта чушь помогала ему сочинять неплохие стихи.

— Он ведь здесь вырос, в Стахире?

— Здесь, — кивнула Таиса. — Дом был прямо напротив нашего, он ещё стоит. Теперь там живёт его родня какая-то. То ли двоюродная, то ли троюродная — Лионель-то у матери один был, вот и тряслась над ним. Сам представляешь, каково ей было, когда он о шестнадцати годах лютню на плечо закинул.

Хассен никогда не думал, что кому-то может прийти в голову бросить хороший городской дом, а значит и хорошее семейное дело, ради участи бродячего певца. С другой стороны, многие его знакомые не понимали, как хороший дом и хорошее дело можно бросить ради курса свободных искусств и участи этнографа, а по сути — бродячего собирателя историй. «Просто некоторых людей зовёт дорога, вот и всё».

— Должно быть, ей было горько, — он продолжал говорить ничего не значащие вещи, надеясь выудить настоящую историю, а не так, мелкий городской скандал.

— Ещё бы. Она ведь сама его к той бабке отвела, которая ему Идеальную нагадала. «Как ни хороша женщина, а недостаток у неё всегда будет, и ты не сможешь его не заметить, — так сказала бабка, — но если соберёшь по локону от сотни девиц, я смогу подарить тебе невесту без изъяна, ту, в которой от каждой из сотни будет только лучшее». Лионель в тот вечер пил со мной и плакал, — объяснила она, — потому что до этих слов любил Селию с улицы Красильщиков.

— А после них заметил в ней изъян и огорчился?

— Так и есть. Она чуть косила левым глазом и была боевитая девица, — Таиса улыбнулась печально. — До последнего не желала отпускать Лионеля, цеплялась за него, удерживала. Но он уходил, снова и снова.

— Потому что Идеальная Дева?

— Потому что он больше не любил её, а без любви он не мог писать. «Я слепну, — говорил он мне, — я больше не могу видеть мир как совокупность слов и звуков, только как дома и людей, улицы и деревья».

— Это он снова с тобой пил?

— Конечно, зачем ещё в кабак ходить, если не выпить с хорошенькой кабатчицей? Но меня он не любил, никогда не любил. Он умер в моих объятиях, а любви мне так и не подарил — его сердце принадлежало стихам да Идеальной Деве. Звонили к заутрене, а он говорил о поцелуях, несчастный пьянчужка, и дыхание у него прерывалось, а сердце стучало, как бешеное...

К заутрене... и верно, был ведь праздник Преображения. Хассен встретил его в крохотной церкви Трёх Святителей на Тихом Мысу, наполненной запахом спелых плодов, восковых свечей и трудового пота, а покойный Лионель, значит, в постели кабатчицы. Жители Тихого Мыса сказали бы — потому и помер, Бог карает нечестивого. Хассен не очень верил в карающих богов, но считал истории о них достойными внимания и записи, потому слушал охотно.

— Так его удар и хватил, — меж тем говорила Таиса, — в моей постели, между заутреней и обедней, бормочущего стихи о крыльях, что унесут его в закат. Всё потому, что накануне вечером он сжёг свою ладанку с волосами — а там было уже девяносто девять локонов. «Кто я такой, чтобы получить Идеальную Деву? Как бы я ни любил её, я замарал себя сотней случайных связей и тысячей пьяных ночей с тобой между этими связями», — так он сказал. Хотя какая там тысяча, и трёх сотен бы не набралось...

Хассен смотрел на рыжее осеннее солнце над кладбищем и думал, что получил совсем не то, на что надеялся. Этнографы не собирают истории разрушенных жизней, они собирают сказки и повести о прошлом, обряды и традиции. В правильной истории всё было бы красиво и поучительно. Но это не была правильная история — всего лишь правдивая.

— Не печалься о нём, Таиса, он тебя не стоил, — сказал Хассен.

*

Вечером в своей довольно пристойной комнате позади кабака он достал перо и чернила и написал на листе: "Идеальная Дева. Повесть о любившем". Он исправит правду, создаст Лионелю новую судьбу — ту, где он проведёт обряд и встретит великую любовь всей жизни, что будет красиво, но эта любовь окажется совсем не тем, чего он ожидал, что будет поучительно.

Если покойный пьянчужка в любовном жаре начинал видеть мир как совокупность слов и музыки, то Хассен... Хассен не смотрел — он творил, он создавал из слов образ нового, лучшего, мира. Он менял людей, города и страны с той лёгкостью, с какой гончар меняет форму глины, он переписывал судьбы, убивал живых и воскрешал мёртвых, разливал океаны и проращивал леса одним мановением пера.

И как всякий творец, завершив труды, говорил себе: «Это хорошо».