Кадм (джен)

"- Но — может, этому миру как раз и не хватает "свежего взгляда"?"

Disco Elysium

"- ...Подумай о плюсах. Теперь у тебя совсем новая жизнь. Используй ее с умом".

Disco Elysium

Закройте глаза.

Хотя нет, пожалуй, именно этого делать как раз и не стоит — иначе как вы будете следовать этой инструкции? Настоятельно рекомендуем все-таки оставить их открытыми⁽¹⁾.

А теперь представьте себе длинный коридор замка. Вообразите ребристые своды, стрельчатые арки и столько резного орнамента на стенах, словно архитектор сдавал здесь экзамен по элементам ранней готики. Добавьте к этому разнокалиберные мраморные плиты на полу, что за века мелких ремонтов стал похож на плед из обрывков ткани, если конечно когда-либо в принципе существовал каменный плед.

Плюющиеся факела на стенах можно не воображать — их здесь нет. Лучше подумайте о свете, похожем на дневной, что просачивается через трещины в стенах и сводах.

Зато здесь есть снег. Он лежит на полу тонким слоем, а кое-где собрался миниатюрными сугробами. Представьте себе и его.

А что насчет звуков?

О, полный набор шумов, которые обычно можно услышать при сносе здания. Здесь присутствуют и потрескивания, и каменный гул, который вдавливает ваши барабанные перепонки прямиком в мозг, и отдаленный грохот уже разрушающихся частей.

Но на фоне всего этого вообразите, что слышите отдаленный стук шагов. Словно кто-то спешит покинуть здание.

Шаги все ближе, все громче.

И наконец, изобразите на своем мысленном холсте темный силуэт, который возникает в дальней части коридора.

Стоит сказать, что все вышеописанное, а также то, что случилось далее, и в самом деле не могло разворачиваться нигде, кроме как в воображении, да и то — в самых дальних, самых потаенных уголках подсознания. Оно было столь же эфемерно, как надежды на спасение, и при этом так же ужасающе реально, как и неотвратимость смерти.

Да, все верно. Человек умирал.

* * *

… Беглец остановился и нырнул за угол, вжавшись в стену, чтобы прислушаться к происходящему в глубине замка. Еще недавно не было никакой нужды в постыдном бегстве, поскольку каждый ярд пространства находился под его четким контролем. В конце концов, он же его и создал. Но кое-что все-таки случилось, и теперь приходилось играть по чужим правилам. Правила эти, конечно же, ему никто не сообщил, и он догадывался, что скорее всего уже проиграл. Просто пока не увидел счет на табло.

Однако некоторая свобода действий все еще была ему доступна, и он делал все возможное, чтобы продлить это упущение со стороны ужаса, что шел за ним по пятам. Тактика была более чем простой — беспорядочное и паническое бегство, но пока что она работала.

Грохот за спиной и в самом деле ненадолго утих. Даже стены перестали трескаться.

Прислушавшись, он отлепился от стены, готовясь к короткому забегу до очередного укрытия…

И в следующую секунду был вынужден броситься вперед на пол, сжавшись в комок, потому что прямо над его головой, словно взбесившийся таран, мелькнуло нечто огромное, бледное, красноглазое, и совершенно точно чешуйчатое, снося все на своем пути.

Пол предательски треснул и стал исчезать. Это означало одно — очередной слой вот-вот растворится, как скорлупа в уксусе.

Нужно было идти дальше.

Лежа на спине, он посмотрел вверх, на разрушенные перекрытия и… нечто, что взглянуло на него сквозь дыры, сделал сложный жест рукой (исключительно в магических целях), заорал (а вот это было от испуга), и «провалился».

Он все еще лежал на спине, но теперь пол, стены и перекрытия были целы, а по нему туда-сюда топталась целая толпа — к счастью, неосязаемая. Тяжело перекатившись, словно тело и в самом деле было реальным, он медленно поднялся и оперся о стену. Сейчас та была почти как настоящая.

А вот что точно было по-настоящему, так это привкус крови во рту. Он, и еще пронизывающий до костей холод, что просачивался сюда из реальности.

Беглец потащился вперед, мельком взглянув на разнокалиберную массу студентов, которая текла по коридору, не обращая на него никакого внимания. По большей части у них даже не было лиц — все равно он их не запомнил, а бьющийся под сводами гомон лишь отдаленно имитировал речь толпы. Подростки шли и бежали по коридору, и сквозь них летел снег, хотя в окна заглядывала ранняя осень.

Где-то среди них мог быть и он — какая-то из его версий в возрасте от одиннадцати до тридцати восьми. Роясь в изрядно потрепанной картотеке памяти перед «провалом», он не особо всматривался в года. Какая разница, что сгорит следующим?

Но он должен успеть к выходу. Поезд уже тронулся ⁽²⁾, как и было запланировано, однако до полного отбытия оставалась целая вечность. Где нет времени, там нет и разницы между секундой и миллионами лет, а значит, его успеют убить бесконечное множество раз. Не слишком приятный расклад, когда вы заперты в одной камере с самым изобретательным в плане убийства умом.

Хотя «заперты» — не совсем верный термин. Он сам заперся с ним здесь. Просто в самый неподходящий момент ключи улетели почти под самую дверь.

По коридору пронесся гул. За этой первой вступительной нотой последовала партия трескающихся стен.

Его нашли куда быстрее, чем в прошлый раз.

Мысли разлетелись в разные стороны, как бильярдные шары от удара кием. Массовка вокруг испарилась, оставив лишь молчаливые стены и заметенный снегом пол.

Гул приближался, теперь он двигался к нему с ритмичностью метронома.

Выбор был небольшой — либо бежать дальше с одним шансом на миллион, что он успеет пересечь лабиринты переходов и достигнуть выхода, либо «проваливаться» все ниже и ниже, в надежде хоть ненадолго потеряться в слоях подсознания.

Он выбрал второе.

На этот раз усилий ушло значительно больше, а металлический привкус стал только сильнее. Теперь не оставалось никаких сомнений, что еще несколько таких переходов, и самое лучшее, на что он сможет рассчитывать в реальности — частичный паралич. Ему буквально выжигали мозг, а любые ментальные манипуляции лишь ускоряли этот процесс.

Осознание этого факта обрушилось с безапелляционностью половинки кирпича в темном переулке. Коридор, снова полный студентов, смазался, качнулся, словно он опять оказался на борту того злополучного сухогруза, и наполнился вдруг лицами, звуками, даже целыми частями зданий… И синим светом.

О нет.

Сошедшая с ума реальность ворвалась в его собственное потрепанное сознание, словно отряд судебных приставов. Но перед этим на какую-то долю несуществующей секунды он снова услышал мысли, что принадлежали ему — и не ему одновременно. Не было сомнений, что по ту сторону испытали то же самое.

Он был здесь.

А затем мыслеквантовая запутанность оборвалась, и его ботинки оказались наполовину погруженными в песок.

В очень много песка. Практически утонули в нем.

Песок простирался от горизонта до горизонта и был совершенно черным. При первом же взгляде на него становилось ясным, что он не был наследием моря или результатом геологических процессов — он существовал здесь всегда.

В абсолютной тьме над ним повисли звезды, которых никогда не было.

Затем от сплошной темноты отделился большой ее кусок, выступил вперед, и в нескольких футах над песком загорелась еще пара звезд. На этот раз ярко-синих.

Человек воззрился на сотканную из черноты фигуру. В воцарившемся молчании можно было услышать тихий звон собственной жизни, который был не громче предсмертного крика атома. А затем произошло самое ужасное, что могло быть в этой ситуации — в оглушительной тишине раздался еще более оглушительный голос, похожий на набат, только у его колоколов были свинцовые языки, и их звук отдавался не в ушах, а в самом мозгу:

— КХМ. Я ТОЖЕ ДУМАЮ, ЧТО ПРОИЗОШЛА КАКАЯ-ТО ОШИБКА.

На то, чтобы осмыслить сказанное ТАКИМ голосом, потребовалось время. Массовая культура с малых лет приучает к тому, что фигуры, подобные этой, говорят совершенно иное, что-то вроде «твое время пришло», «убегать бессмысленно», и любые другие фразы, констатирующие неизбежное. От специалиста такого уровня не принято ожидать оправданий в духе разносчика пиццы.

— А. — Лучшего компромиссного ответа в данной ситуации не нашлось.

— Я ВЕДЬ УЖЕ ГОВОРИЛ, ТЫ НЕ ИЗ ОБЛАСТИ МОЕЙ ЮРИСДИКЦИИ. ТОБОЙ ДОЛЖНА ЗАНИМАТЬСЯ МОЯ КОЛЛЕГА, А НЕ Я.

Взгляд синих глаз, способный пригвоздить к месту любого, обратился к звездам. Движение головы сопроводил странный перестук, напомнивший почему-то о кастаньетах.

— АХ ВОТ ОНО ЧТО, — произнесла фигура, разглядев в звездах что-то, понятное только ей. — КАЖЕТСЯ, ТВОЮ ВСЕЛЕННУЮ ХОРОШО ПОТРЕПАЛО. ПРОИЗОШЛА НЕБОЛЬШАЯ УТЕЧКА.

Когда с шеи приговоренного к казни снимают петлю, в первую очередь им овладевает пьянящее чувство свободы. Во вторую — осознание, что минуту назад жизнь была очень проста и вопрос был только в существовании и не-существовании, а теперь снова придется иметь дело с массой сопутствующих ей проблем. Количество проблем самого беглеца росло в геометрической прогрессии, и он отважился на вопрос:

— Тогда… что дальше?

— ДАЛЬШЕ? — Синие огни вновь приковались к его лицу, а затем — к чему-то за его спиной. — НЕМНОГИМ РАНЕЕ ТЫ ВЫШЕЛ ОТСЮДА ЧЕРЕЗ ДВЕРЬ, А ТЕПЕРЬ СНОВА СТОИШЬ ЗДЕСЬ. НЕКОТОРЫЕ ЛЮДИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ КО МНЕ, НО ЕЩЕ НИ ОДИН НЕ ДЕЛАЛ ЭТО С ЦЕЛЬЮ УТОЧНИТЬ У МЕНЯ МАРШРУТ. ЧТО Ж… ТЕБЕ ТУДА.

Со звуком, словно кто-то покатал в кулаке игральные кости, поднялась рука и указала направление пальцем. Оставалось лишь послушно обернуться.

Позади беглеца, на одном из черных песчаных холмиков, слабо отражающих резкое сияние звезд, стояла обыкновенная дверь. Она была чуть-чуть приоткрыта, и полоска света, просачивающаяся между ней и косяком, мигала, будто бы по ту сторону шагали люди.

— Спасибо.

— НЕ ЗА ЧТО. КСТАТИ, ТЫ ТАК И НЕ ОТВЕТИЛ МНЕ НА ВОПРОС.

— Э… Какой?

— ПОЧЕМУ ПОЖИРАТЕЛИ СМЕРТИ?

Синие точки в пустых глазницах не выражали ничего.

— Я-я не знаю… Не помню.

— ЖАЛЬ. МНЕ БЫЛО ЛЮБОПЫТНО. НАВЕРНОЕ, ОПЯТЬ МЕТАФОРЫ. НЕ СМЕЮ БОЛЕЕ ЗАДЕРЖИВАТЬ.

Когда ваш собеседник обладает широко разрекламированной внешностью, дополненной сжимаемым в руках сельскохозяйственным инструментом — вряд ли для обычного покоса, — вы не станете слишком тщательно анализировать сказанное им, а отфильтруете только самое важное. Например то, что вам пока рановато умирать. Мозг в таких вещах уподобляется пассажиру, который, увидев, что вот-вот закончится посадка на очень важный рейс, скорее забудет про чемодан с одеждой, чем о сумке с документами и деньгами.

Беглец и не задумался бы о полном смысле услышанного, если бы у самого порога не заметил четкие отпечатки на черном песке. Электрическая цепь мысли замкнулась.

— Простите, вы сказали, что я уже здесь… — Он начал оборачиваться, ожидая снова увидеть фигуру с синими глазами, но встретил лишь равнодушный взгляд звезд и тьмы. Вопрос потерялся, превратившись в утверждение:

— …Был.

А затем его силой втащили в дверной проем.

* * *

Согласно всем законам жанра, сейчас он должен был открыть глаза и осознать себя на новом месте. Отчасти это было справедливо, потому что с ним случилось нечто сродни оглушению. Но пространство, в котором он продолжал находиться, не подчинялось законам физики и уж тем более каким-то литературным законам — оно подчинялось лишь разуму. А он, несмотря ни на что, оставался все это время полностью работоспособным.

Он прекрасно помнил весь путь от той двери и до этого места. В общем-то он сам его и проделал. Лишь мысли были немного другими — тяжелыми, как походка после долгого трудного дня. Но это были его собственные мысли.

Я мыслю определенным образом, а значит, я существую. Определенный я. Другой.

Перед тем, как взглянуть наконец в лицо фактам, он позволил себе оценить свое положение в пространстве. Как иронично — он сидел в кресле посетителя, причем умудрился почти сползти с него, словно был провинившимся учеником. Не хватало лишь вжать голову в плечи.

Он принял более независимый вид, насколько это было возможно.

И наконец Северус Тобиас Снегг посмотрел на самого себя.

Как и во все прошлые встречи, это было странное ощущение.

В первую очередь из-за несоответствия восприятия. Северус Снегг, что сидел по ту сторону, за последние полгода не изменился ни на йоту, словно влипший в смолу муравей. Законсервированный отпечаток былого «Я»: тощая паукообразная фигура в черной мантии того практичного оттенка, что отлично скрывает следы двухнедельной бессменной носки, и изжелта-бледное, крючконосое, с резкими чертами лицо в обрамлении длинных, сальных черных волос. Он смотрел на мир маленькими, злыми черными глазами, бездонными, как колодцы. Влажная рана на шее и пятна крови делали образ еще более отталкивающим.

А вот сам он… Этот Северус Снегг явно еще не обрел какие-то конкретные черты в своем же сознании. Он видел себя все еще наброском, безусловно имеющим нечто фундаментально общее с первым образом, но были и существенные различия, робко обозначившие себя. Проблема была в том, что даже отражения все эти полгода не показывали ему одну и ту же личность.

Зато в них постоянно отражались перемены.

И они не были чем-то поверхностным, как например седеющие, неаккуратно остриженные волосы, или скудная растительность на лице, больше похожая на идею о бородке, чем на ее воплощение. Не было смысла искать что-то в одежде, которая подбиралась больше по размеру скидки, чем определенному стилю.

Это что-то было во всем. Какая-то суть, которую можно было рассмотреть не через частности, а комплексно. Но пока она представляла собой не до конца сложенный паззл, здание, опутанное строительными лесами. Он и сам не мог уловить ее.

Прошлое же было куда более конкретным и имело четкие рамки и черты. Оно было завершенным. Здесь и сейчас оно намного сильнее, потому что имело ответы на все вопросы, пусть и неправильные.

Снегг осмотрелся по сторонам. Он прекрасно знал, в какой именно комнате он оказался, но тем не менее почему-то хотел лишний раз убедиться. Разумеется, это был кабинет директора Хогвартса. А его прошлое сидело за столом в…

— ...Директорском кресле. — Эти два слова прозвучали с почти что неприличной гордостью.

— Это я помню, — пробормотал Снегг, — я возглавлял школу около полугода...

— Ты? Конкретно ты ничего не возглавлял, — в голосе прошлого было достаточно яда, чтобы насмерть отравить небольшую стаю медоедов.

Снегг ответил неприязненным взглядом.

— Ты так цепляешься за детали, словно это имеет какое-то значение, — он произнес это тихо, точно выверенным тоном человека, который высматривает на шее собеседника сонную артерию. — Трясешься над ними, как собака над объедками. Но все это уже ничего не значит, потому что прямо сейчас и тебя, и меня убивают. Слышишь, как дрожит замок? Он обращается с моей жизнью как с отрывным календарем.

— Потому что ты сам привел Т… Сам-Знаешь-Кого сюда, болван! А что до жизни — с моей ты обошелся не лучше.

— Я уже говорил — я не знал, что так все произойдет! Ты настолько все запутал, что у меня был единственный способ узнать правду!

Они смотрели друг на друга и видели собственные мысли. Это было несложно — в конце концов, они сами не более чем мысль, порожденная одним мозгом. Вот только с некоторых пор его делили два сознания, которые уживались не лучше, чем пара отпетых преступников на пожизненном, запертых в одном карцере.

Знакомый образ не ускользнул от внимания Снегга. Хотя таким явлениям, как эта фигура, слово «ускользнуть» не подходит совершенно — они возвышаются над любыми понятиями, которые только пытаются их описать. Это как попробовать вечность на вкус.

— Ты видел его?

— Да, — коротко ответило прошлое. — Знаешь, что он СКАЗАЛ мне? Ему бы понадобился ластик или губка для доски, чтобы удалить то, чем я стал по твоей милости.

— Удалить? Ты имел в виду — забрать?

— Нет, — напротив Снегга расползлась сардоническая улыбка, из тех ухмылок, которые больше похожи на болезненную судорогу больного в последней стадии бешенства. — Все именно так, как я и сказал.

— Получается, ты…

— Именно.

Сказать, что осознание было оглушающим — значило не сказать ничего. Сколько-нибудь близко передать ощущения Снегга могла бы только та звенящая тишина, которая воцаряется после сброса тонны стеклянной тары на металлический лист.

Он допустил огромную, фатальную ошибку. И всю глубину последствий увидел только сейчас.

Любой мало-мальски опытный окклюмент (если только вы не сын недруга из его школьного прошлого) объяснит вам, что собственный разум нужно держать в строго упорядоченном состоянии, если вы хотите заниматься ментальными практиками. Причина предельно проста: человеческое сознание занимает собой лишь небольшую цивилизованную часть такого древнего и сложного органа, как мозг. И когда-то он прекрасно обходился без маленького доставучего кусочка тьмы за глазами, что постоянно задается неудобными вопросами по типу смысла жизни, дихотомии добра и зла, а также «почему я не могу проломить голову другой обезьяне, у которой больше плодов». Если верхние слои сознания подобны прогретому солнцем «лягушатнику» на берегу моря, то в подсознании вас будут ждать хтонические чудовища и давящая тьма вашего же «оно», которые очень сложно приручить.

Полгода назад Северус Снегг умер. Хуже всего в этой ситуации было то, что он каким-то образом вернулся к жизни, но без памяти. Тридцать восемь лет его жизни остались там, в Визжащей Хижине, на пыльных досках в луже крови. И еще в Омуте.

А затем, шесть месяцев спустя, он наконец вернул утраченное.

Точнее, вначале именно так он и думал. Так все должно было произойти. Но кое-что тогда он не знал.

Воспоминания не являются какой-то материальной субстанцией. То, что многие видят как серебристую дымку или нити, по сути представляет собой матрицу последовательности сигналов между нейронами. Это нечто вроде перфокарты. Артефакты по типу Омута Памяти позволяют безопасно прочесть информацию с таких носителей. Тогда они не становятся частью личности просмотревших их.

Воспоминания нельзя достать из головы. Они не статичны. Они меняются, как меняется все, что является живым.

Достать можно только запись. То, как оно помнилось на момент извлечения. Постоянное. Упорядоченное.

Не живое.

С Омутом у Северуса Снегга тогда не заладилось. Времени было в обрез. И тогда по несчастливой случайности он нашел другое… устройство, которое могло воспроизвести эти данные.

Он и подумать не мог, что там будет абсолютно все.

— Все так, — кивнуло прошлое. — Теперь ты понимаешь. То, за что я, по твоим словам, так цепляюсь — теперь действительно вся моя жизнь. И больше не будет.

Снегг молчал. Прошлое продолжило:

— Я не сплю и не вижу сны. Я почти ничего не запоминаю из нового. Если я что-то чувствую — например, злость, — я лишь изображаю ее, понимая, что раньше я бы так и повел себя. У меня есть глаза и уши, я вижу и слышу, но все это не имеет никакого смысла, потому что увижу и услышу я только то, что должен. Каждый мой шаг теперь застыл в истории, и ничего кроме этого у меня нет. И хуже всего то, что я это понимаю, потому что это тоже то, что сделал бы я.

Снегг все еще медлил с ответом. Он думал о том, что именно произошло тогда, в тот злосчастный вечер, когда он вернулся в Хогвартс. Думал о душе и догадках, которые было слишком страшно высказывать вслух. Впрочем, здесь его мысли и так были на поверхности.

— И все-таки один раз ты попытался меня убить, — наконец, обратился он к прошлому. — Почему? Это я бы тоже сделал?

— Заметив кого-то постороннего в собственной голове? Безусловно.

— Но я не посторонний! Я — это ты!

Прошлое скривилось в неприятной усмешке. Как будто бы лопнул подгнивающий фрукт.

— Неужели? Ты все что угодно, но не я. Ты — пыль на дверной ручке заброшенного дома. Плесень на забытом куске хлеба. Я не вышвырнул тебя отсюда к черту только потому, что за твоей спиной что-то есть, и это что-то постоянно огораживает тебя от меня, хочет, чтобы ты был живым. К сожалению, вместе со мной.

— Ладно, — Снегг поднялся с места, — тогда скажи, как тебя можно убрать. Ты явно не в восторге от перспективы застрять тут, так помоги мне освободить тебя…

Он вдруг почувствовал какую-то сырость в носу. Она была настоящей, не воображаемой. Снегг поднес руку к лицу, затем отнял ее и посмотрел на пальцы.

Кровь. Настолько реальная, насколько нереальным было все вокруг. Во рту снова ощущался металлический привкус.

— Ответ известен нам обоим, — тихо произнесло прошлое. — Смерть мозга.

Не глядя на него, Снегг вытер руку об одежду и приблизился к окну.

Вне стен его убежища творилось то, что отдаленно напоминало происходящее в духовом шкафу, куда предварительно насыпали кукурузных зерен. Взрывалось все. Город, который не был городом, а представлял собой карту сознания, словно бы подвергся нашествию пироманьяков. Кусок за куском исчезали в облаке дыма и обломков, а на их месте оставалось первозданное ничто.

Это напоминало ему то, что происходило в реальности незадолго до того, как он поймал в ловушку разум Те… Того-Кого-Нельзя-Называть. Казалось, это было целую вечность назад.

— Не переживай. — Голос из-за спины звучал без насмешки, и это было очень плохо, потому что если ваш злорадный неприятель опускается до сочувствия, то вы действительно в хреновой ситуации. — Подумай только, что будет, если ты выживешь. В какой мир ты вернешься. Кстати, а есть ли он еще вообще? Или там уже все уничтожено?

— Я должен попытаться, — бросил Снегг, отворачиваясь от окна к выходу из кабинета, — видение Наратива обрывалось на закрытии портала, но никаких последствий случившегося в нем не было. Возможно, если я успею…

— Нет!

Прошлое, вскочив с места, перегородило ему путь. Снеггу было до жути странно видеть собственное лицо напротив, которое выражало готовность свернуть ему шею при малейшем движении. Подобное никогда не отразило бы даже зеркало в актерской гримерке.

— Я не позволю, — процедило прошлое сквозь зубы. — Чем бы ты ни был, сейчас ты слишком слаб, чтобы избавиться от меня. Я вижу, что ты умираешь, и я не выпущу тебя до тех пор, пока все не закончится.

— Обещаю, если я выберусь, я найду способ решить нашу проблему!

— Моя проблема — это ты, тупой ты идиот! Просто… просто пусть все это прекратится. Пожалуйста. Ты забрал у меня все, даже покой. Притом ты сам не более чем отголосок, заблудившееся эхо, ты идешь шагами мертвого туда, куда тебя тащат, и ты даже не видишь, что!

Об этом Снегг тоже задумывался. Слова гоблина из Подлондона не выходили у него из головы с тех пор. Несколько засечек на письме — одно слово на гоббледуке, или два — на английском в очень приблизительном переводе…

Иногда они возвращались, чтобы довести все до конца. А потом исчезали.

Исчезнет ли он?

…Старинная монета, висящая на суровой нитке…

Снегг моргнул. Ему словно бы сунули нашатырь под нос — окружение снова обрело четкие очертания. Хотя больше походило на пощечину.

Да. Со всем этим он разберется потом. Сейчас намного важнее происходящее непосредственно здесь. В его голове.

— Я знаю, что я — ты, дал себе слово сделать все возможное, чтобы искупить свою вину. Ты всегда помнил о том, что совершил, не так ли?

— Допустим, — холодно ответило прошлое.

— Мой — твой поступок запустил цепочку событий, по итогам которых мы оказались здесь, в этой точке. Я в ответе за случившееся с порталом. И возможно, что все эти жизни еще можно успеть спасти. Понимаешь, почему нам нужно вернуться?

В глазах прошлого льдисто сверкнула ненависть. Снегг уже понял, что ошибся с козырем — он сработал бы парой лет ранее, но не сейчас. Тот, кто стоял перед ним, умер с глубоким разочарованием во всем, что он делал.

— Да плевать я хотел. Я спас достаточно, и никто не спас меня. Я отдал все, что у меня было. Я даже отправил ее сына на смерть, когда меня попросили. А теперь ты приходишь и осмеливаешься думать, что нашел мой больной мозоль, на который можно давить до бесконечности…

Прошлое сделало шаг вперед. Его изжелта-серое лицо было восковой маской ярости.

— Пусть все сгорит. Пусть схлоплется реальность. В ней нет и не было ничего хорошего, за что стоило бы бороться. Они предали меня. Они все предали меня!

Снегг вздрогнул.

Бывают в жизни случаи, когда в самый последний момент вы находите что-то. Например, когда до истечения бесплатного ожидания такси осталась всего минута, и вот ваш взгляд наконец натыкается на ключи от квартиры, которые вы безуспешно искали все оставшееся время. Или вот вы стоите на кассе и отчаянно ищете нужное количество наличности в своем кошельке, а скопившаяся очередь постепенно задумывается о вашем линчевании, и когда над их головами вот-вот готовы взмыть вилы и факела, вы наконец достаете ту самую треклятую монету, которой не хватало для покупки.

Они все предали меня.

Кусочек мозаики, который был так нужен. Все вдруг встало на свои места. Почему-то это даже развеселило своей простотой.

Северус Снегг посмотрел в глаза прошлого себя и увидел страх. Тот обо всем уже догадался, и это испугало его сильнее, чем все, что произошло с ним за эти годы.

— Не смей… — прошептало прошлое, — не смей…

Снегг пожал плечами.

— Перед тем, как впервые встретить тебя, я кое-что увидел в разуме Сам-Знаешь-Кого, — произнес он. — Ты тогда выдернул меня, и я принял это за спасение.

Он бросил взгляд на окно директорского кабинета. Город по ту сторону стекла неумолимо отползал к стенам Хогвартса, оставляя пустоту. Его обломки летали в воздухе, оставляя за собой странный шлейф, словно кто-то по траектории их полета сдирал с реальности полоски цвета, как старые обои. Кое-где картинку начинали разъедать черные пятна, сверкая проблесками вырвиглазно-зеленого и пурпурного.

Его время почти на исходе.

— Думаю, я могу тебе показать.

* * *

По коридорам замка снова пронесся громкий, нарастающий гул. Распотрошив, словно подарочные коробки, предыдущие слои, он наконец нашел, где укрылся его назойливый противник.

1) Если вы все же последовали неудачному совету в первом абзаце, вы все сделали правильно — вероятно, вы уже достигли того возраста, в котором закрыть глаза и отдохнуть с полчасика является наивысшим благом.

Вернуться к тексту

2) См. "Игнотус"

Вернуться к тексту