Мортидо (джен)

Небо над его головой было пустым — и оно тонуло в своей пустоте, оно вытягивало жизнь и цвет из мира под собой. Оставалась слабость. Оставалась тоска. Алоис Транси, глава дома Транси, стоял на балконе, вдавливал руки в холодный мрамор перил. Камень был как небо: вбирал в себя тепло крови Алоиса, выделяя синим вены, венулы, капилляры. Мальчик сощурил глаза в бессильной и бессмысленной злости, отрывал от губ слова, кидал их в сырой воздух:

— Скучный, паршиво-скучный, унылый мир — и это мне положено в обмен на душу, да? Или души мало? Ну, что еще в придачу моему сладкому, дешевому нутру? Честь, может, это лживое ничто? Как мерзко… — губы Алоиса раскрылись в улыбке. Он вытолкнул зудящим паром воздух из легких, втянул новый, утренне-холодный.

Он смотрел на то, что было его по праву: однородно-безликий лес. Безжизненный. Словно пережеванный кем-то лес. Кубические ломти стриженных кустов. Фонтан с чьим-то поддельным, мраморным телом в центре… Все — словно игрушечное. Но зато принадлежавшее только ему! — кукольный домик для куклы. Хорошей куклы, лучшей, покорнейшей из плотски-теплых кукол… Дыхание Алоиса Транси наполнилось смехом, смешанным с торжеством победы смехом — от этого смеха шла судорога по плечам и узкой груди, он вырывался обжигающими кусками из горла, и Алоис запрокидывал голову, давая ему волю… Поместье ответило тишиной. Но у этого дома были уши. Уши, что слушали голос своего господина, слушали его постоянно: от этого где-то внутри росли веселье и паранойя.

В азарте, с которым он сжигал свою жизнь, Алоис оторвал руки от перил, возвел их вверх, тягучим полукругом — в стороны, плавно и яростно, словно в танце.

— Оле!

Провел рукой по бедру, — жест похоти, театрально-лишний жест, — поставил ботфорт, и тот сильнее впился в бело-тонкую ногу. Алоис запрыгнул на перила балкона, раскинул руки.

— Оле! Оле! — его голос был словно клич акробата в дешевом цирке. Перед ним и под ним была пропасть: в нее было так легко и, верно, так радостно упасть. Ветер бросался в объятия Алоиса Транси, обтекал тело, оттягивал и вздыбливал багрово-фиолетовые фалды плаща. — Э-эй, Клод! Иди ко мне, иди к своему господину, потому что я желаю тебя, Клод!

Он кричал в пустоту — и знал, что его слышат. Знал, что на его зов не могут не прийти. За спину метнулась тень: на периферии зрения мальчик видел, как кусок тьмы расползался в паука, но рывком принял иную форму, форму человека… Лишь мгновение видел. И чувствовал чем-то более древним, чем разум: существо позади него состоит не из плоти, но из чувства. Из одного простого и столь ясного чувства: голода. Голода по его, Алоиса, душе.

— Чего вы желаете, ваше величество? — в голосе Клода не было интонаций, не было эмоций. Так жутко. Так притягательно.

“Ваше величество”, — эхом отдалось в голове Алоиса. Эхо — уродливая тень другого, родного голоса, говорившего то же: “Ваше величество”. Алоис провел головой из стороны в сторону, светлые волосы рассыпались в сыром воздухе: Алоис отгонял от себя что-то далекое, что-то уже не нужное ему. А серое небо стало ссыпаться дождем: струи воды падали мерно, словно упорядоченно, обволакивая мир зыбкой паутиной... Алоис Транси вновь вскинул руки — они остановились над его головой в легком жесте. Рывком поднял колено, — подтяжки вдавились в мягко-живую плоть, — натянул носок, опустил его на мокрый мрамор: шаг. Еще шаг, еще, еще, дразнящий, танцующий…

— Чего я желаю, Клод?.. Скажи, ты поймаешь меня, Клод, если я оступлюсь? — его лицо исказилось в азартной радости. Мгновение — перескок тонких ног в развороте, поклон, протянутая рука: как приглашение на танец.

Но Клод был неподвижен. Неестественно бесшумен.

— Если таков будет приказ, ваше величество, — сказал он. И только.

— Не говори “ваше величество” слишком часто, это раздражает, — радость Алоиса сменилась презрением. Он спрыгнул: каблуки звонко ударили по плитам балкона. — “Если таков будет приказ”, да? Тогда давай, слушай приказ, Клод, мой демон, мой паук: обними меня.

Язык Алоиса Транси провел по верхней губе, влажной тяжестью лег на нижнюю: метка вспыхнула, вспышка осталась жжением и привкусом крови. Клод кивнул:

— Да, ваше величество.

Демон приблизился бесшумно, тенью пройдя сквозь прерывисто-ажурную стену дождя, раскрыл руки механически-четко, — паук был пауком, — сомкнул, обвил, сжал детски-тонкое тело своего господина. Таков был приказ.

В виски Алоиса бросилась кровь, смешанная со страхом и смутной жаждой, глаза Алоиса раскрылись в неверии и все том же страхе, страхе… Клод дышал спокойно. Клод приблизил лицо из холодной, псевдо-живой кожи к лицу мальчика. Одна секунда. Две. Три. Пустая пародия объятий — и все же Алоиса накрыла внезапная, безмятежная тьма: мир смазывался в ничто, время до и время после смазывалось в ничто в руках обещанного небытия, в ничто, в прекрасное ничто… Но очарование смерти пахло гнилью.

— Достаточно, Клод, — слова Алоиса Транси паром осели в воздухе. Демон отстранился: и невидная в дожде паутина тянулась от его рук.