Дорогой бабуле (джен)

Паук Шнюк сидел за письменным столом в одиночестве. Он всегда был в одиночестве: особенно за письменным столом. Зябкий осенний холод вползал в комнату, но скоро его должно вытеснить тепло от камина, ведь огонь тихо трещал дровами там, где-то далеко, ватно…

Шнюк обмакнул перо в чернила, опустил грифель на лист, вывел: "Дорогая бабуля". Замер. И сказал вполголоса, сам себе:

— Дорогая бабуля, ты не отвечала на мои письма очень давно… А ведь я пишу их исправно, дорогая бабуля. Впрочем, ты могла быть просто занята, верно? Все мы бываем чем-то заняты, — его голос дрожал. Наверно, от холода.

Он снова опустил перо в чернильницу, снова стал писать медленно и сосредоточенно: "Дорогая бабуля, я живу хорошо. Надеюсь, ты тоже хорошо живешь".

* * *

Вечернее солнце густыми, рыжими пятнами лежало на щеках и крыльях одного, вплеталось мягко-сиреневую шерсть другого. Медово-теплый свет натек на цветные мелки, на игрушки, на стены комнаты в Большой Иве. Лунтик выводил буквы синим карандашом, а кузнечик тихо сидел рядом, подперев хитиново-тонкими руками голову.

— До-ро-гой месье Ко-ло… Кузя, как думаешь, правильнее "Ко-ло-ра-до" или "Ка-ло-ра-до"? — рука Лунтика остановилась на белом листе.

— Ну, я бы, пожалуй, написал "Ко-ло-ра-до". Я похожее слово в одной книжке видел.

— Да? Ну, раз в книжке… Хорошо, тогда пусть так и будет, — он кивнул и улыбнулся пушисто-мягкими губами. И снова стал диктовать себе по слогам, — Месье Ко-ло-ра-до. Мы бы-ли очень ра-ды по-лу-чить ва-ше пись-мо…

— Давай поставим вот тут восклицательный знак? Тогда эта фраза станет еще более радостной, — тоном знатока предложил Кузя.

Лунтик вывел синим длинную палочку, точку. Замер на секунду — и обвел восклицательный знак красным, по контуру.

— Вы очень хо-ро-шо пи-ше-те на на-шем я-зы-ке… Мы то-же обя-за-тель-но вы-у-чим ко-ло-рад-ский, но по-ка он пло-хо да-ет-ся нам. Как у вас де-ла? Обя-за-тель-но приез-жай-те в гос-ти…

— "Ваши друзья Кузя и Лунтик".

Лунтик кивнул и в полной тишине дописал последнюю фразу.

— Лунтик, может, еще нарисуем нас в письме? А то вот здесь лист выглядит совсем пустым, скучным, — Кузя ткнул пальцем в листок. — Раз ты писал, это могу взять на себя я. Я ведь хорошо рисую, а месье Колорадо будет приятно видеть нас. Ну, нарисованных нас.

И быстрые пальцы Кузи тут же пододвинули к себе брошенные на стол мелки, письмо: на нем неровно-желтым пятном появилось солнце, трава, что-то вроде пятнисто-фиолетового яйца…

— Хорошо, а я пока спрошу у деды Шера, как нам отправить письмо.

— Да-да, иди, не отвлекай художника от работы, — отмахнулся от него Кузя и с энтузиазмом взял новый мелок.

И Лунтик взбежал по округлым, напоминавшим грибы ступеням к столовой и кухне: ведь сейчас было время чая. Ведь по лестнице и выше упоительно и сладко пахло пирожками бабы Капы, пахло травами, медом и чаем… Пахло уютом и единственной и любимой семьей Лунтика. Он шагнул на последнюю ступеньку, ухватился плюшевыми руками за выступ, — край деревянного пола, начало лестницы, — и увидел округло-большую фигуру деды Шера.

— Деда Шер! Деда Шер!

Генерал с генеральским достоинством макал пирожки в мед, с генеральской выдержкой подхватывал ложкой солнечно-сладкую нить, тянувшуюся за пирожком, отсекал ее и отправлял в рот. Баба Капа сидела рядом с ним, положив на ладонь мягкую сухую щеку, с привычной нежностью смотрела на Шера.

— Да, что такое, внучок? — спросил он, не отвлекаясь от чая.

— Я хотел бы узнать, как мне отправить письмо жуку, который живет на другой поляне. Мы его уже почти закончили, но у меня нет почтовой марки и…

— Лунтик, все необходимое можно взять у Корнея. Он вообще почтой у нас и занимается, Корней-то… Ты разве не знал?

Пирожок приятно-тепло лежал в его руке. Жидкий мед стек, тяжелой каплей упал на белую скатерть.

— Нет, не знал, — он повел головой из стороны в сторону, две пары ушей дрожали в воздухе. — Получается, я могу сходить к нему и…

— Да, наверное, в любое время, — перебил его Шер, прикончил пирожок, потянулся за следующим. — Кстати, может, вы с Кузей хотите присоединиться? Капочка только что заварила свежего чаю…

Но Лунтик не слышал его — он спускался вниз, по лестнице, и его большая сиреневая голова мелькнула вровень с полом. Но лишь на миг.

* * *

В руках Лунтика — зажженный фонарь. А Кузя нес белый конверт, пружинисто отскакивая от сыпучей, по-осеннему холодной земли. Иссуха-желтая трава отцветала, и запах ее смерти смешивался с запахом уходящего солнца… Нет: уже ушедшего солнца.

— А не слишком поздно? Скоро ночь, может, дядя Корней уже спит, — сказал кузнечик с паузами на каждый прыжок.

— Не думаю… Он поздно ложится спать. Да и в его туннелях всегда темно. Может, он иногда и не замечает, как заканчивается день.

— Бр-р, жутко звучит: “не замечает, как заканчивается день”… — эхом повторил он. — Я бы так ни за что не стал жить! Сидеть в своей норе целыми днями, корни выкапывать, ничего не видеть и не знать… Так ведь и с ума сойти недолго.

— Нет, вовсе не "не знать ничего": дядя Корней многое знает. Гораздо больше, чем мы, — уверенно и просто сказал Лунтик.

Дальше, до самого входа в туннель, они шли в молчании. Был слышен лишь короткий стук Кузиных ног о землю. Наконец, они вошли в темное чрево земли. По стенам туннеля тянулись тонкие белесые корни, они плелись паутиной… И свет фонаря отделял безликие голые стены и земляной пол от неясной тьмы впереди них и тьмы, обступавшей их сзади. Наконец, стал различим шум вагонетки о рельсы, вдали зажегся электрически-желтый свет: они пришли. Лунтик остановился, поставил фонарь у махровых ног, сложил руки рупором:

— Дядя Корней! Дядя Корней!

Вагонетка остановилась, на секунду затихла. И вдруг шум стал нарастать: она приближалась к ним. Вскоре стал различим тот, кто управлял ей: червь в столь знакомых им очках и каске, червь со столь знакомой им густой серой бородой. Корней сощурился, всматриваясь в полумрак перед ним — и увидел их. Лицо расцвело улыбкой, у глаз залегли мелкие сухие морщины.

— Я очень рад видеть вас, ребята. Но зачем вы пришли? Что-то срочное?.. — в его голосе была обеспокоенность, был интеллигентный такт, — Просто сейчас так поздно, судя по часам, скоро должно стемнеть.

Кузя парой коротких прыжков приблизился к нему, протянул обеими руками белый конверт:

— Нам очень нужно отправить письмо нашему другу. Он живет на другой поляне и ждет нашего ответа, но мы не знаем как, это, ну, отправить его.

Корней серьезно кивнул, задумчиво хмыкнул. Протянул:

— Что ж, думаю, с этим я могу вам помочь. Некоторые мои тоннели соединены с тоннелями других дождевых червей, из-за чего сеть может быть весьма, кхм, обширна… Только давайте поговорим об этом в более подходящем месте. Вы должны будете написать на конверте адрес, хотя бы примерный, индекс, имя адресата…

— Кого?

— Получателя письма, — объяснил Корней. — Как бы то ни было, залезайте в вагонетку, нам предстоит некоторый путь, а здесь не очень-то приятно ходить пешком, не так ли?

Лунтик и Кузя согласно кивнули. С этим вообще трудно было не согласиться.

* * *

Тусклая лампа освещала стены из земли, корней и камней, освещала какие-то стеллажи и ящики. На некогда белый конверт аккуратными строчками ложились синие чернила: адреса отправителя и получателя, имена, какие-то цифры… Наконец, Корней оторвал ручку от бумаги, кинул ее в ящик стола:

— Ну вот и все, ребята. Теперь оно точно не потеряется и обязательно дойдет по адресу. — он протянул письмо Кузе. Тот его тут же взял, аккуратно и трепетно. — Что ж, будь добр, положи конверт вон в ту коробку у стены…

— Ага, — кузнечик кивнул, парой легкий прыжков приблизился к пыльной полке, к двум ящикам на ней. — А в какой именно ящик? Их здесь два.

— Два? Разве?..

Корней поправил очки за дужку, сжал тело из слизи и сегментов, приблизился к Кузе. Лунтик растерянно пошел за ним маленькими мягкими шагами.

— А, этот второй ящик… Кидай в тот, побольше, Кузя, а этот вообще стоило бы отсюда убрать… Давно убрать. Но увы, увы… — Корней вздохнул и взял с полки старую коробку, спустил ее вниз: она опустилась глухим стуком и облаком пыли.

— Ой, дядя Корней, а что это в ней? — спросил Лунтик, заглядывая вглубь коробки, где тени смешивались с потрепанной бумагой. С чьими-то письмами.

— Что это… Я не должен вам рассказывать об этом, дети. — и прибавил про себя, неслышным шепотом, — Рассказывать о чем-то таком нужно или сразу, или никогда.

Кузя сложил руки в просящем жесте, встал перед Корнеем, не давая ему пройти:

— Ну пожа-алуйста, дядя Корней! Мы никому не расскажем, только скажите, что это за письма, ну пожалуйста… Или это тайна?

Червь вздохнул безумно устало, отвернулся к стене, но все же стал говорить, тихо, без какой-либо интонации:

— Да нет в этом никакой тайны, ребята… В этом доказательство моей слабости. И только лишь, — он медленно набрал воздуха в грудь, продолжил, — В этой коробке лежат письма, которые не нашли своего адресата.

— Не нашли?.. — не понял Кузя. Лунтик молчал. Только слушал.

— Письма, который никто не забрал. Может, получатель просто переехал куда-то, а отправитель об этом не знал и написал на конверте старый адрес, а может… Что-то другое.

“Что-то другое,” — эхом отразилось от неровных стен.

— Так вот, эти письма, они… они все были написаны Шнюком для его бабушки. Однако они не доходят до нее вот уже несколько лет и возвращаются ко мне. По правилам, я должен вернуть их Шнюку, однако…

— Однако вы оставили их, а дядя Шнюк думает, что его бабушка просто не отвечает ему! — резко-остро выпалил Кузя. В сравнении с тихим голосом червя, его слова прозвучали громом.

Корней медленно кивнул.

— Это верно. Он пишет ей каждую неделю. Я не сказал ему ничего, когда пришло первое письмо, а теперь… Теперь я не смогу признаться, что скрыл от него правду. Может, ему будет лучше так, ведь счастье в неведении, — к концу он почти перешел на шепот.

Время стало вязким. Секунды болезненно-медленно отрывались друг от друга, падали, падали… Стояла тишина. Даже Кузя стоял неподвижно: так было надо. Он чувствовал это — и стоял. Так прошла минута. Две. Три.

— Но ведь так нельзя, — голос Лунтика был тихим, но твердым.

— Но я просто не могу отдать его же письма. Просто не могу, — голос Корнея был пропитан усталостью и меланхолией. — Ты уж прости, Лунтик. Если хочешь, их можешь отдать ты.

Лунтик кивнул.

— Я пойду с тобой, — сказал Кузя.

* * *

Небо серело тучами и сумерками. Небо падало на траву, листья, на их головы мелким холодным дождем. Совсем осенним дождем. Коробка намокала, скользила по шерсти, скользила в пальцах, но Лунтик нес и нес, туда, к корню ивы: ведь так было надо. Ведь это было важно. Кузя шел рядом.

Наконец, ива заполнила кроной полнеба, перед ними стала различима надпись: “Здесь никого нет”. Значит, они пришли. Кузю била мелкая дрожь от холода и сырости, он напряженно сглотнул: время от времени, ему все еще было как-то не по себе находиться у жилища паука, хотя он не признавался в этом даже себе. Но подошел к двери, опустил маленький плотный кулак в нескольких четких ударах. Секунда. Две. Он хотел постучать еще раз, но вдруг ручка двери повернулась, в дверном проеме возник Шнюк. С неба упала пара капель и застряла в его седых волосах.

— Вы?.. — голос Шнюка привычно скрипел, алые глаза Шнюка стали шире, растеряннее, — В такую погоду, еще и так поздно… Ну, давайте, не стойте на пороге, заходите. И говорите уж, чего пожаловали.

Он позвал их движением пары правых рук, левыми плотно затворяя дверь, отрезая холодно-сырую улицу от тепло-сухого дома. Но все же в дверь влетел кусок ветра, толкнул медные колокольчики, и они звякнули жалобно и тихо. Лунтик сильнее прижал к себе коробку и прошел по коридору в дом. Кузя — за ним. Мимо них — ряды паутины и колоколов, одинаковых, слабо мерцавших в свете лампы. Наконец, они вошли в комнату: в ней стоял полумрак, в ней горел камин.

— Ну что, Лунтик, Кузя, вы чего-то хотели? Честно говоря, я немного занят: как раз пишу письмо моей любимой бабуле, — в его голосе была нежность, было смущение.

— Дядя Шнюк, честно говоря… — Лунтик смотрел в пол, пары ушей опустились вниз. Виновато. Нечаянно. — Честно говоря, из-за этого мы к вам и пришли. Вот, держите, пожалуйста.

И Лунтик зажмурился, протянув коробку Шнюку.

— Это мне? Ну, что ж, хорошо, посмотрим, что там у вас.

Он легко взял коробку из рук Лунтика, поставил на пол, открыл — и стал одно за другим доставать желтовато-белые конверты писем, вчитывался в них, бросал на пол, один за другим, один за другим, пока вся коробка не оказалась выпотрошена.

— Эт-то… — ему словно не хватало воздуха. — Это же…

Кузя рывком набрал воздух в легкие, сказал быстро, на одном дыхании:

— Это ваши письма к вашей бабушке. Вы отправляли их, но они приходили обратно, потому что их никто не забирал. Дядя Корней не хотел говорить вам о них, потому что думал, что вы расстроитесь, но, я думаю, она просто переехала и забыла сказать адрес, ну, или…

— Достаточно, Кузя. Спасибо, — перебил его Шнюк. Его четыре руки сжались в неясной судороге, легли на его голову, стянули белые волосы. Шнюк стоял нетвердо. Шнюк тяжело и неловко опустился на старую табуретку у стола… Застыл.

За окном усиливался дождь. Он отчаянно-сильно бился в стекло, стекал по нему вниз, вниз…

— Что с вами, дядя Шнюк? — Лунтик осторожно подошел к нему, — Пожалуйста, не расстраивайтесь так, дядя Шнюк! Наверное, ваша бабушка…

— Переехала? Неизвестно куда? Хватит, Лунтик, — руки паука упали. Но на лице его было спокойствие. Блаженное спокойствие, — Что моя бабушка? Уехала? Я очень долго говорил себе, что скоро она…

Он повел головой из стороны в сторону, словно отгоняя что-то. Мысль? Наваждение?.. Кто знает.

— Но хватит мне говорить себе всякие глупости. Паучий век недолог, — Шнюк замолчал, а в углах его глаз заблестела соленая влага. Но там и осталась, не скатилась слезами. — На улице сильный дождь. Думаю, он быстро кончится, но, думаю, вам лучше переждать у меня. Я сделаю чай, хорошо?..

Лунтик и Кузя кивнули. Шнюк упер в колени две пары рук, оттолкнулся от них, вставая. Медленно пошел к шкафу с чайником, с чашками, блюдцами… Этот сервиз подарила ему бабушка. Когда-то очень давно.

— Спасибо вам, ребята, — сказал паук тихо.