Приручая воронов (джен)

Я кормлю воронов.

Они в этом не нуждаются — не в этом городе излишеств, — но всё равно прилетают. Не знаю почему. Я знаю, что они уже ждут меня, и по какой-то причине меня это радует. В отличие от других созданий Бочки, птицы просыпаются вместе с солнцем.

Которое сегодня утром все-таки появилось, хотя и не наберет достаточно силы, чтобы полностью выпарить сырость из воздуха. Улицы всё еще пусты после ночных пирушек, в такую рань открыты лишь редкие магазины. Я уже посетила нужные мне. Напрасная трата крюге, сказали мне, но это мои крюге, и мое дело, как их тратить. Есть еще то, что принадлежит мне. Выбор, который я могу делать сама. Думаю, этот я делаю, потому что хочу.

Я могла бы остаться внизу: на улицах почти никого нет, некому меня толкать. Но я поворачиваю в переулок и взбираюсь наверх, поскольку самая легкая тропа туда, куда я направляюсь, и, честно говоря, самая знакомая, идет по крышам — путь, которым я проходила так часто, что мне уже не надо изучать наклон карниза или подъем дымохода. И это хорошо. Ночь была долгой, прибыльной, но утомительной, и мои мысли уже устремились к оставшейся рутине. И соблазну предвкушения.

Я скольжу вдоль водостока и совершаю финальный прыжок к тому, что считаю своей парадной дверью. Вот только это не дверь, а окно на третьем этаже. Это не мой дом, и оно заперто. Здесь есть балкон: просто небольшой кусок веревки, закрепленный над головой вне поле зрения и доступный мне только потому, что я его там и привязала. Мое тело двигается без участия сознания. Соскользнуть на животе к краю крыши, извернуться и согнуть колени, чтобы зацепиться ступнями за веревку, и я могу действовать свободными руками, вытянувшись как раз достаточно, чтобы достать до замка. Замок, от которого есть только один ключ, который я храню в подкладке рукава. Может, и существует другой акробат, способный провернуть тот же трюк, чтобы добраться сюда, но я всё еще считаю это моим личным входом.

Особенно потому, что любой другой, заходящий таким образом через окно, скорее всего не сможет его открыть.

Вороны уже собираются, когда я отцепляю ступни и падаю на несколько дюймов к узкому подоконнику. Первыми в него ударяются ладони, и я подталкиваю себя в комнату. Я легко приземляюсь на колени в единственном пятне солнечного света на полу и глубоко вдыхаю — я в безопасности. Глупо, но теперь эта комната чувствуется домом.

Птицы пикируют к подоконнику, сбиваются на нем в кучу, иногда сталкивая друг друга в нетерпении увидеть, что я им принесла. Я невольно улыбаюсь, но прежде чем уделить им внимание, осматриваю комнату.

Еще одна глупость: я знаю, его здесь нет. Я почувствовала это, как только открыла окно. Человека здесь нет, но его присутствие отражается в каждой мелочи. Его гроссбух на столе рядом с аккуратным рядом ручек, маленький стакан воска. Печати, конечно, нет. Он носит ее с собой — в глазке своей трости. Но он оставил одно из своих угольно-серых пальто на спинке кресла. И его запах, как всегда, сохраняется здесь. Привычный. Дом. Глупость.

Нетерпеливое карканье прерывает мое исследование, и уголки моего рта снова приподнимаются, когда я возвращаю внимание к подоконнику, который теперь полон подвижными осколками полночи.

— Ведите себя прилично. Я знаю, что вы не голодные, — нехотя отчитываю я их, засунув руку в стеганый жилет за пакетом, который недавно купила.

Тем не менее они ведут себя так, будто умирают от голода. Возбужденно прыгают вокруг друг друга — яркие умные глаза, щелкающие клювы и толкающиеся крылья. Ну, как их не любить? Этих черных принцев города. Они знают его так же, как я. От линии горизонта. Каждый дюйм и переулок. Но, как и я, они возвращаются сюда.

Я трясу пакетом, и они затихают. Крошечные головы наклоняются в ожидании. В ожидании дара моей доброй воли. Они проворно отпрыгивают от моей руки, когда я тянусь к ним. Может, они и прилетели, чтобы их покормили, но они не ручные. Большинство взлетают, стоит мне наклониться вперед, но есть несколько более храбрых, которые всего лишь немного отпрыгивают назад, чтобы к ним не прикоснулись. Я бросаю горсть кукурузы, овса и омлет, а потом возвращаюсь к наблюдению.

Бóльшая часть их птичьего достоинства слетает, как только они набрасываются на еду, тут же вспыхивают перебранки. Кусочки кукурузы пересыпаются через край, иногда теряются на улице внизу, но иногда перехватываются в последнее мгновение. Я качаю головой. Они могут полететь куда угодно, везде найти еду с меньшей конкуренцией, чем здесь. Даже в разгар зимы остаются кучи выброшенных объедков из клубов и борделей, полно мышей и жуков, которых можно поймать. Но вот, пожалуйста.

За кудахтаньем и карканьем воронов я слышу еще кое-что знакомое. Поступь на лестнице. Остановка и шаг того, кто поднимается с тростью. Каз. Я рассыпаю еще одну порцию кукурузы и овса, считая ступени, по которым он поднимается. Я могу понять его настроение по походке, определить уровень его усталости или гнева. Всё это в ритме и паузах. Сегодня он свеж и оживлен. Либо что-то хорошо обернулось, либо он считает, что скоро обернется.

Я придаю лицу спокойное выражение, безмятежно глядя на птиц, словно нет ничего интереснее. К этому моменту некоторые из них закончили драться за еду и стоят в стороне, чистя перья. Каз вскрывает замок на двери собственного кабинета так быстро, как если бы у него были ключи. Вот только я не думаю, что от замков Каза существуют ключи.

— Какие новости, Каз? — не поворачиваясь, приветствую я его от окна, когда его трость ударяет по полу кабинета.

По одному только звуку я могу точно сказать, насколько сильно он опирается на нее. Сегодня хороший день.

— Призрак, — отвечает он, сухой скрежет его голоса спокоен.

Он больше не удивляется, обнаружив меня за своей запертой дверью, если вообще когда-нибудь удивлялся. Он проходит к столу, словно меня здесь нет, затянутые в перчатки руки ловко достают из-под одежды ночную работу. Обрывки бумаги, часы, сложенные банкноты, письмо, спичечный коробок. Ключи к загадкам, куда Каз ходил в темноте. Поскольку он тоже знает этот город со всех самых острых углов.

Я перемещаюсь, вставая на колени сбоку так, чтобы могла тайком наблюдать и за моими воронами, и за моим парнем. Нет, этот парень не мой. И вороны не мои. Здесь нет ничего, что принадлежало бы мне. Даже моя жизнь. Еще один выбор. Наверное.

— Ты рано закончила, — замечает Каз, в его тоне нет и намека на эмоции — доволен он этим или разочарован.

— Работа была простой, — отвечаю я.

Прошлой ночью у меня было три задания. Проследить за неким купцом до более чем приметного заведения. Отметить расписание доставки в клуб конкурентов и купить еще один пакет, спрятанный сейчас в моем жилете.

— Никаких затруднений?

Каз осматривает меня, и я не тороплюсь отвечать, обволакивая вопрос своими эмоциями. Я чувствую на себе взгляд Каза, который оценивает мою позу, проверяет на предмет повреждений. Если бы он, приветствуя, назвал меня по имени, я могла бы притвориться, что он беспокоится обо мне. Но он назвал меня Призраком, так что его вопрос означает лишь, что он хочет убедиться, что его инвестиция по-прежнему будет как следует функционировать в следующий раз, когда ему понадобится.

— Никаких, — подтверждаю я, и солнечный свет на полу слегка тускнеет, тепло отступает.

Я кладу на подоконник следующее угощение — ягоды из Нового Зема, свежие, только с утреннего корабля. Птицы подозрительно тыкают в них. Это настолько редкое удовольствие, что они никогда прежде их не видели и не знают их ценности. Я подбираю самую крупную ягоду из середины и кладу ее в рот, чтобы показать им, для чего они. На моем языке взрывается настоящий теплый и несоленый солнечный свет.

— Хорошо, — отрезает Каз и снова перемещается по комнате.

На этот раз он снимает пальто и шляпу. Прислоняет трость к столу. Устраивается в своем гнезде. Смотреть на него больно. Вспышки света на его волосах. Бледные скулы. То, как он не смотрит на меня. Я беру еще одну ягоду, слушаю, как Каз рассказывает подробности этого дня. Мне нравится знать, что я настолько пользуюсь его доверием, что он раскрывает так много информации о своих планах. Всё еще не всю, но намного больше половины.

Я заслужила каждую крупицу этого доверия. Слежкой, талантом и молчанием. Я заслужила его, лелею его и все-таки хочу больше. Я подбираю еще одну ягоду, аккуратно разделяю ее напополам ногтем большого пальца и предлагаю самому смелому из воронов. У него есть причина быть смелым: он большой, красивый и такой умный. Я не могу отличить птиц одну от другой: их слишком много и все они слишком похожи. Но этого я знаю. Я вижу его на подоконнике почти каждый день. И в других местах тоже. Он следует за мной в мою собственную комнату. Он находит меня на крышах. И он вплотную подходит к моим пальцам, когда я предлагаю еду. Но даже так мне приходится наклонить ладонь, позволив кусочкам ягоды упасть к его ногам. Я позволяю пальцам вытянуться, и одно из его перьев едва касается их, когда ворон перехватывает ягоду.

Для этого необходимо определенное терпение, четкое разнообразие неподвижности. Для этого необходимо не заботиться о том, случится ли прикосновение. Или, по крайней мере, делать вид, будто мне всё равно.

— Почему ты кормишь воронов, Инеж?

Я не могу понять, любопытство или презрение в его вопросе. Каз задавал его раньше несколько раз. Я знаю, он спрашивает снова, поскольку я никогда не даю одинаковый ответ. Сегодня, думаю, я не отвечу вовсе.

— Почему тебя заботит, что я кормлю их?

— Хотя бы потому, что ты создаешь беспорядок на моем подоконнике, — колко отвечает он, но я знаю, это неправда.

Как только мы с птицами заканчиваем, никто не может заметить, что подоконник когда-либо служил столом.

— Каз.

— От них нет отдачи, — продолжает он, и это чувствуется ближе к сути: загадка, которую он не может решить. — Ты кормишь их, и что? Они не могут ничего предложить взамен.

— Мне нравится наблюдать за ними, — наполовину объясняю я. — Мне нравится приходить сюда и находить их ждущими меня. И, возможно, я хочу.

Пауза. Хочу ли я раскрыть это Казу? У всех нас есть любимые угощения. Кукуруза. Овес. Омлет. Ягоды.

Тайны.

Каз наблюдает за мной, изучает меня яркими умными глазами. Он прислоняется к столу, не двигается, голова наклонена — сосредоточен на паузе, которую я поставила в разговоре.

— Чего ты хочешь? — спрашивает он, и я вижу, он заинтригован.

— Отдача есть, — говорю я, намеренно избегая вопроса.

Я хочу слишком многого. Но прямо сейчас больше всего я хочу, чтобы он хотел ответа.

— Они постоянно приносят мне вещи.

— Приносят вещи? — переспрашивает Каз, позволяя сменить тему.

Он по-прежнему прислоняется к столу, упираясь в него обеими руками. Стройный, сильный и холеный в угольно-сером.

— Например?

— Иногда монеты. Гладкие камни из гавани. Блестящие вещи — они же вороны.

Однажды они даже принесли мне бриллиантовую сережку, сокровище, которое, должно быть, случайно упало на улице. Драгоценный камень сейчас на мне, зашитый в пояс моих брюк. Еще один маленький секрет.

— Чрезмерная цена за камень из гавани, — замечает Каз.

— Я считаю, они стоят затрат.

— Но это то, чего ты хочешь? — повторяет он вопрос, возможно, так резко вернувшись к нему в попытке хитростью спровоцировать меня на ответ.

Нет, я не хочу камней, или монеток, или даже бриллиантовых сережек. Я хочу мой любимый цветок на столе. Я хочу привычный вес моего первого кинжала на бедре. Я хочу тебя, Каз Бреккер, каждую частичку тебя. Твоего доверия, твоего беспокойства, всю любовь, что могла еще остаться в твоем черном сердце. Она может быть такой же крошечной, как бриллиант, такой же острой как кинжал, но я знаю, она в десять раз драгоценнее.

— Ты в самом деле кормишь их, потому что они приносят тебе камни? — почти требует ответа Каз, и я вижу, для него это не имеет никакого смысла.

Мне не стоило ожидать иного. Я кормлю воронов, поскольку вблизи их перья не черные. Я кормлю их, поскольку, даже если они могут прокормиться самостоятельно, они с готовностью прилетают ко мне. Поскольку мне нравится что-то отдавать в мире, в котором я, похоже, только беру.

— Я кормлю их, — начинаю я и снова делаю паузу.

Нет, я подарю ему это. Он уже владеет каждой частичкой меня.

— Я кормлю их, потому что хочу, чтобы кто-то скучал по мне в то утро, когда я не вернусь.

Потому что это случится. В конечном итоге со всеми, но я знаю, что с такими, как я, быстрее. Уже наполовину в тенях. Уже прозвана привидением. Я могла бы исчезнуть навсегда сегодня ночью, или завтра. И люди заметят почти сразу. Но думаю, или мне нравится думать, что воронам будет не всё равно.

Потому что вороны скорбят.

— Инеж.

Мое имя. Оно всегда звучит по-разному, когда он произносит его. На этот раз в нем звучит острота — предупреждение? Каз не любит чувства или слабость. Но он хотел ответа. Я заставила его спрашивать дважды.

Утренний ритуал подходит к концу. Еда закончилась, только пятно малинового сока на подоконнике. Я начисто вытираю его рукавом. Никаких следов.

— Кормить их нет необходимости, — признаю я.

Не знаю, почему я это говорю. Не знаю, почему произнести это так больно. Вот только я знаю. Я хочу нечто, что принадлежало бы мне. Что нуждалось бы во мне. Нечто, на что я могу рассчитывать. Души, которые счастливы видеть меня в солнечном свете. Спутники, которые будут наравне со мной на линии горизонта.

— Корми их, Инеж, — поощряет меня Каз, и соль и скрежет его голоса цепляются за слова. — По какой бы то ни было причине.

Я достаю второй пакет из жакета и протягиваю его Казу. Ничего особенного. Пирожок с мясом от торговца на полпути через гавань. Каз любит их. Каз не всегда ест, если кто-нибудь не напомнит ему.

Я встаю с пола и усаживаюсь на теперь пустой подоконник, солнце пригревает мне спину. Каз отрывается от стола, изучая меня, и хромает через комнату. Я держу пакет, удерживая его взгляд, ожидая, когда он подойдет. Он не улыбается. В Казе всегда есть напряженность, свирепость. Я помню время, когда это пугало меня. Но теперь я чувствую себя в безопасности.

Каз — единственный ворон, который берет у меня еду прямо из рук. Я улыбаюсь и закрываю глаза, перекидываю ноги через подоконник, чтобы они висели из окна, поднимаю лицо к солнцу. Я заслужила его доверие.

Почувствовав неожиданное давление сбоку, я застываю, прежде чем вздрогнуть. Каз? Я поворачиваю голову и обнаруживаю, что он прислонился к подоконнику, как до того прислонялся к столу. Наши бедра соприкасаются. Наши локти. Наши плечи. Каз тоже закрыл глаза, свободно держа в пальцах пирожок с мясом. Сосредоточенный. Я хочу расспросить его, но знаю, что делать этого не стоит. Такое нельзя торопить или вынуждать.

— Я бы скучал по тебе, — бормочет Каз.

Ярчайший бриллиант в мире. Спрятанный в узком переулке, в сточной канаве, поднятый и сверкающий в это мгновение. Сегодня хороший день.

Каз дышит тяжело и глубоко, почти жестко. Я не двигаюсь, изучая переливчатость его волос. Он берет еду из моих рук. Я прикасаюсь к его перьям.

Они не нуждаются во мне. Мои вороны. Мой парень. По крайней мере, не так, как я нуждаюсь в них.

— Не заставляй меня скучать по тебе.

Вот только, возможно, нуждаются.