Находка (гет)

В рюкзаке у Гарри был презерватив. Нет, не то чтобы существование в мире презервативов было для Гермионы сюрпризом — все-таки она была дочерью врачей, и мама еще несколько лет назад провела с ней разъяснительную беседу. И да, Гермиона понимала, что Гарри мужчина и что ему есть куда надевать презерватив, пусть даже она знала его с одиннадцати лет и до сих пор иногда представляла себе его как мальчугана со всклоченными волосами.

Это, конечно, было не ее дело, что Гарри носит в рюкзаке, тем более что и сама она носила в сумочке кое-что женское, что не собиралась Гарри показывать. Но презерватив случайно выпал у Гарри из рюкзака... вернее, не так: квадратненьких конвертиков высыпалось из его рюкзака столько, что это была явно не пачка на три и не большая пачка на дюжину, а скорее очень большая пачка, как те, которые некоторые семейные пары покупают в мелкооптовых магазинах. Только самой пачки не было — вероятнее всего, Гарри вскрыл пачку какое-то время назад и выбросил, а оставшиеся презервативы покидал в рюкзак, и теперь они рассыпались по полу их большой палатки, которая на двоих им была даже великовата.

Гарри совсем не смутился, а деловито покидал презервативы обратно, как самую что ни на есть будничную и обычную вещь, а Гермионе все-таки было обидно: она и представить себе не могла, что у Гарри и Джинни до этого уже дошло. И если молчание Гарри об этом еще можно было извинить тем, что он не хотел компрометировать девушку, то Джинни... подруга называется! О самом главном так и не рассказала! Да и Гарри тоже хорош: раньше он советовался с Гермионой, кого ему пригласить на Святочный бал; потом, когда не решался в первый раз поцеловать Чоу, смотрел на Гермиону так, словно ждал, что она по дружбе поучит его целоваться...

Гермиона почувствовала, что начинает краснеть и что ее мысли бегут куда-то не туда, а Гарри наконец убрал все в рюкзак, кроме одной книги, которую он и искал, а потом снова туда полез, вероятно, за чем-то еще, что по ошибке закинул в рюкзак вслед за горкой презервативов. Интересно вообще, когда это он стал такой взрослый и невозмутимый?

Гермиона постаралась припомнить, сколько всего этих квадратных конвертиков у Гарри примерно высыпалось... больше дюжины, но явно не две. И когда он только успел столько использовать, за не более чем неделю в Норе? О том, что бывают пачки и на три дюжины, даже думать было немного боязно — пойди поживи наедине с таким темпераментным парнем, который уже месяца два лишен женской ласки.

Гарри сел на низкую походную кровать, скрестив ноги, и принялся читать, придвинув к себе керосиновую лампу, и в ее дрожащем свете его похудевшее лицо с небольшой щетиной на челюсти теперь казалось Гермионе строгим и мужественным. Он рано повзрослел, да и всегда был сильнее, чем можно было подумать по его сухощавой фигуре. В Гарри была целеустремленность и воля, и хоркрукс в медальоне, висевший на его груди, не имел над ним власти — а ведь Гермиона и сама знала тяжесть этого медальона, и видела, что за несколько недель темная воля хоркрукса сделала с Роном.

За неделю до своего ухода Рон, носивший медальон с ними по очереди, стал раздражителен, груб и невыносим. А хуже всего было то, что он с чего-то стал подозревать их с Гарри в том, что они шушукаются за его спиной, а то и более того. «Ты выбираешь его!» — с негодованием бросил Рон, прежде чем выбежать из палатки и аппарировать прочь. Это было, конечно, ужасно глупо, потому что Гермиона ни о чем таком по отношению к Гарри не думала, а уж Гарри, как оказалось, и подавно выбрал Джинни, причем, судя по содержимому его рюкзака, выбрал весьма решительно.

И тут Гермиона почувствовала, что ей почему-то позарез нужно знать, что случилось с этими презервативами... в смысле, было у Гарри с Джинни что-нибудь или нет. Конечно, спросить об этом было страшно, стыдно и вообще немыслимо — хотя еще час назад Гермиона могла бы поклясться, что может спросить у своего друга что угодно, а уж стесняться его до пожара на щеках... Гермиона опустила голову и задумалась, не понимая, что с ней происходит и как ей удовлетворить или унять свое любопытство, а Гарри уже был рядом — вероятно, ему показалось, что она опять грустит из-за бегства Рона.

— Наша музыка, — напомнил Гарри, потому что по радио снова играла одна из тех песен, под которую Гарри и Гермиона танцевали — это вышло тогда как-то очень уместно, хотя если Рон спросит: «А что вы делали сразу после того, как я ушел?» — вот как на это ответить, чтобы Рон не сбежал снова? Ответ «танцевали и смеялись» будет честным, но явно очень обидным.

— Мадемуазель, вы позволите? — сказал Гарри, протягивая Гермионе руку и отвешивая ей шутливый поклон. Арсенал его средств утешения был неразнообразен, но, как подумала теперь Гермиона, вероятно, очень эффективен: шутка сказать, у Джинни половина семьи чуть не погибла, брат остался без уха, а тут Гарри, с целой утешительной коробочкой на две дюжины кондомов! И ведь уговорил же, и не раз!

— Гарри, а ты думаешь о Джинни? — начала понемногу подбираться к главной теме Гермиона, смущаясь и опуская глаза.

— Ну так, иногда, — ответил Гарри: он вообще-то думал, и не совсем пристойные мысли, как положено семнадцатилетнему парню, но сейчас Гарри казалось, что Гермиона слишком много думает о Роне и поэтому грустит, и Гарри решил подать ей хороший пример самоконтроля и сосредоточения на текущих боевых задачах.

А вот Гермионе за это «так, иногда» хотелось из женской солидарности влепить Гарри пощечину — он, конечно, и раньше ее иногда бесил, и ей хотелось тогда на него наорать и намылить ему шею, но раньше Гермиона при этом считала его несмышленым обалдуем и уж точно не ругала его про себя «проклятым Казановой». Соблазнил шестнадцатилетнюю девчонку, влюбленную в него с детства, а теперь даже о ней не вспоминает — «ну так, иногда»!

— А у вас с ней было что-нибудь? — решилась наконец Гермиона, когда они медленно совершили несколько кругов по палатке и дальше прятать лицо у Гарри на груди было уже неприлично.

— В смысле?

— Ну, больше, чем поцелуи...

Нельзя сказать, что Гарри не ожидал, что Гермиона когда-нибудь задаст ему подобный вопрос, но ему казалось, что это должно прозвучать более непринужденно и по-дружески, а не как сейчас, когда Гермиона замирает в его руках, прячет глаза и дышит так неровно, словно решается ее судьба.

— Да нет, ничего такого, — ответил Гарри, чуть кривя душой, и ему стало интересно, почему Гермионе так нужно это узнать.

— Правда? — удивленно спросила Гермиона и наконец взглянула Гарри в глаза, и Гарри увидел, каким важным для нее был ответ на этот вопрос.

— Правда, — сказал Гарри и, конечно же, тут же ляпнул не подумав. — А у тебя с Роном что, подальше зашло?

— Да ты что! — ахнула Гермиона и выскользнула у Гарри из рук. — Да нет, конечно! Что ты такое говоришь!

— Знаешь, я лучше пойду на ночное дежурство, — в некотором замешательстве ответил Гарри и поскорее смотался из палатки, устроившись у входа.

Гарри ее не обманывал — это Гермиона знала точно. Но куда тогда исчезли минимум пять презервативов из пачки? Гермионе приходилось признать, что о жизни Гарри на Привет-драйв она ничего не знала и, видимо, представляла ее себе совсем неправильно. Вероятно, Гарри был не трогательный мальчик-золушок, которого злые родственники заставляли готовить по утрам завтрак, а потом полоть грядки. Скорее всего, они просто не любили его, и Гарри тоже не желал их видеть и целыми днями болтался по улицам: дрался, хулиганил, знакомился с разбитными девчонками, может, даже пил с ними дешевое вино, а потом и презервативы пошли в ход. Он вообще парень был не промах, решительный и опасный: ему еще тринадцать не исполнилось, а он, узнав, что Джинни пропала, поплевал в руки, увел у директора антикварный ножичек да запорол василиска, а вслед за ним прирезал и почти возродившегося Темного Лорда. А потом сказал, что так, ерунда, повезло просто. Может, и повезло, но только самой Гермионе было противно втыкать нож в еще живую рыбу, которую Гарри последнее время притаскивал с реки, а Гарри чуть кривил щеку, отнимал у Гермионы нож и отрубал бьющимся в его руках рыбинам башку, а потом сразу начинал потрошить их и соскабливать чешую.

Гермиона слишком замечаталась о ноже в крепких руках Гарри, о том, что с Гарри, наверно, не страшно пройти ни по какой темной улице, что не сразу вернулась к своему небольшому расследованию о пропавших презервативах: ладно, о том, куда они делись, она вряд ли сама разузнает, а Гарри она спросить не рискнет, ей уже и попытки расспросить про Джинни хватило. А вот зачем остались еще дюжины полторы? Почему Гарри не бросил их на Привет-драйв или хотя бы не завернул в какую газету и не запихал в самый дальний угол рюкзака, а разбросал среди своих вещей, сунь руку в рюкзак — и сразу наткнешься на один или два?

Гарри был без всякого сомнения гетеросексуален, пусть даже весь шестой курс он больше думал о Малфое, чем о вьющихся вокруг него самого девушках. Поэтому вариант ответа был только один. Выходит, Гарри не смущало наличие в их компании Рона, который за Гермионой ухаживал, или Гарри предвидел, что долгих скитаний Рон не выдержит и уйдет. Гарри перед уходом расстался с Джинни, объяснив это тем, что они не могут быть вместе из-за войны. А она, Гермиона, осталась с ним даже в войну — Гарри это оценил и, стоило Рону пропасть с горизонта, пошел на приступ: начал приглашать ее на танец практически каждый вечер, берег ее, будил перед самым рассветом, ласково коснувшись руки. И конечно, этот негодяй не сомневался в своем успехе — годы, в которые вокруг него вилась половина девчонок Хогвартса, не прошли даром.

За такую самоуверенность Гермионе хотелось Гарри немного поколотить, только представился ей этот процесс почему-то не так, как раньше: Гарри крепко обнимет ее за талию, а она будет стучать кулачками по его груди, обвинять его и жаловаться на его возмутительное негодяйство — а потом все равно сдастся. Ведь мужчина должен быть именно таким: уверенным в себе, твердым и заботливым. И да, чуть более опытным, не по учебникам же им учиться таким вещам — про это, наверно, и учебников не пишут. Гарри заранее знал, что Рон сбежит, заранее решил, какая женщина ему нужна, и даже позаботился о ней — полуторы дюжин презервативов должно было хватить недели на три, если не на месяц.

Конечно, Гермиона не собиралась так сразу сдаваться этому зеленоглазому нахалу — в конце концов, ей нравилось, как он ухаживал: ненавязчиво, не пытаясь угодить или чего-то от нее добиться. Было легко представить, что и дальше в их жизни он будет таким же надежным и уверенным в себе, — да и Вольдеморту, пожалуй, вскоре не сносить головы. И с этими мыслями Гермиона в первый раз за последние недели спокойно уснула.

Мысли Гарри, сидящего у входа в палатку, были куда более прямолинейны и четки. Во-первых, Гермиона требовала у него ответа, было ли у него с Джинни то, после чего порядочный юноша должен жениться. Это был факт — то есть то, что Гермионе очень нужно было это узнать, а не то, что что-нибудь было.

Если не судить по каким викторианским меркам, то у Гарри и Джинни действительно ничего и не было: конечно, за пару дней до отъезда, когда они с Джинни остались одни в ее комнате, ее блузка довольно быстро улетела в угол, и Гарри выяснил, что в магическом мире лифчики не в ходу. Это, может, и не было удивительно, учитывая свободный покрой мантий, но было весьма занимательно, поскольку будило мысли о том, у кого еще под строгой мантией отсутствует лифчик, и крепенькие молоденькие грудки упираются в ткань блузки вставшими от холода или волнения сосками. А вот у Гермионы, например, под блузкой всегда были какие-то кружавчики: это Гарри приметил еще давно, а убедился окончательно за последние недели в походе. И это было, пожалуй, даже поинтереснее, не все же ему покупать журналы с красотками в нижнем белье, а потом без оного, хотелось и вживую посмотреть — в том числе и на красивое белье, не только на то, что под ним.

Во-вторых, узнав про то, что Гарри и Джинни расстались друзьями, а не любовниками, Гермиона очень пылко отрицала, что сама позволила Рону хоть что-нибудь. В принципе, Гарри это и так знал: по его мнению, Рон проспал момент еще год назад, когда Гермиона его ревновала. Если бы Рон тогда приударил за Гермионой или при первых признаках ее ревности бросил ради нее свою Лав-Лав, что-нибудь у него могло и выйти, но он тогда слишком напоказ не обращал на Гермиону внимания и прилюдно целовался с Лавандой. Как друга Гермиона его простила, а вот как мужчину нет, и, похоже, это было навсегда: как ни старался Рон завоевать расположение Гермионы, от его неуклюжих и немного заискивающих стараний его дела становились только хуже.

Сириус когда-то подсказал Гарри, что мужчина должен быть холоден как лед и его внимание должно быть предметом девичьих мечтаний, а не скучной докукой и не игрушкой для женского самолюбия. Сначала Гарри проверил это на себе в прошлом году: стрельбу глазками в его сторону и попытки заигрывания со стороны студенток он принимал спокойно и весело, но продолжал заниматься своими делами, и уже к Рождеству даже со своим малым любовным опытом видел, что нескольких студенток Хогвартса можно подсекать и тащить, как на рыбалке, — а весной Джинни сама упала к нему в руки. А потом правоту Сириуса доказал Рон, способом от противного: его постоянное внимание к Гермионе так ничего ему и не дало.

Так что теперь оставалось сложить два и два: Гермиона спросила Гарри, свободен ли он от каких-либо обязательств, а потом и сама очень ясно дала понять, что свободна. Того, что Гермиона просто хочет отомстить сбежавшему Рону, Гарри не боялся: так мстить надо у всех на виду, а не в палатке, спрятанной под чертовой тучей заклинаний. Например, Гермиона могла бы пойти с Гарри как с кавалером на рождественский вечер к Слагхорну, чтобы Рон поревновал, но так использовать Гарри она не решилась, хотя он мог бы, может быть, тогда и помочь, если бы Гермиона предложила.

Гарри понимал, что нужно решать, играть ли ему сейчас в романтическую игру, в которую девушки приглашают вот такими намеками. Обычно Гарри было плевать, и он уклонялся, хотя, наверно, Сириус на небесах и качал сокрушенно головой, глядя на крестника, который бездарно проводит свою молодость — Сириус наверняка сказал бы, что если плевать, то надо играть, чтобы было потом что вспомнить. Может, после окончания войны Гарри и порадовал бы крестного, позанимав собой газетчиков — те девчонки, которые видели в Гарри только героя, его мало волновали, а потому какая бы ерунда из будущих романов с ними ни вышла, Гарри бы только пожал плечами.

Но сейчас был тот случай, когда Гарри решал всерьез, понимая риск и ответственность. Гермиона была единственной девушкой, которую он берег и которой он не стал бы врать. Гермиона пошла вслед за ним, в поход за хоркруксами или за смертью, — Гарри надеялся, что Джинни хотя бы будет уговаривать его взять ее с собой, и немного огорчился, когда она так легко его отпустила. А теперь и вовсе из всего мира с ним осталась только Гермиона, и Гарри вдруг понял, что больше, чем есть, она с ним связать свою жизнь уже не могла. Все уже сказано и решено, гибель одного будет для другого страшнее собственной, а победа, если будет, будет у них одна на двоих.

Гарри даже пожал плечами, удивляясь, как все вышло просто, и почувствовал, что он засиделся и замерз. Получалось, что Гарри довольно долго валял дурака: то, что Гермиона симпатичная, худенькая и гибкая, он видел уже давно, просто не хотел переходить дорогу Рону — хотя в данный момент Гарри хотел дать Рону в морду разок-другой, для стимулирования верности и стойкости в трудную минуту. Да и крутить роман на виду у всего Хогвартса, словно приглашая всех заглянуть себе в душу, было той еще перспективой, вот он в школе за Гермионой и не ухаживал — глупая причина, чтобы упустить свою любовь, но Гарри просто был слишком уверен, что Гермиона всегда будет с ним рядом.

Гермиона привыкла, что под утро Гарри легко касается ее руки, словно не желая будить, а сегодня он вдруг провел рукой по ее волосам, а потом погладил ее по предплечью и бережно взял за руку. Это было так мило и приятно, что хотелось притвориться все еще спящей и посмотреть, что Гарри будет делать дальше, но Гермиона боялась, что он просто снова уйдет сторожить ее сон. Он так и не привык спать допоздна, сменяясь с ночного караула, и в результате спал часов пять за ночь, так что днем Гермионе хотелось уложить его в постель и заставить наконец выспаться — вот только звучало это после вчерашней находки уже совсем не как прежде.

— Я сейчас, — сонно пробормотала Гермиона, не открывая глаз и пытаясь нашарить палочку, чтобы зажечь свет, и почувствовала, что в палатке довольно светло.

— Гарри! — воскликнула Гермиона, открывая глаза и намереваясь его отругать за то, что он совсем не спит и слишком ее бережет, и увидела перед собой плавающие в воздухе волшебные огоньки. Наверно, в их свете она выглядела необычно, и Гарри смотрел на нее не отрываясь, словно зачарованный, да и она не могла отвести от него взгляд и даже выпустить его руку. Может, раньше Гермиона и приняла бы это за волшебный момент прекрасной дружбы, как было на свадьбе Билла и Флер, когда Гарри и Гермиона переглянулись на словах «пока не разлучит вас смерть», но теперь-то она понимала, что это Гарри очень красиво за ней ухаживает, настолько красиво, что любая девушка в магическом мире от такого бы растаяла и растеклась лужицей, полностью потеряв волю. И в первый раз в жизни Гермиона подумала, что все эти девушки обойдутся и что в разворачивающейся для нее сказке никогда не будет другой героини, кроме нее.

— Я просто читаю иногда по ночам, делать мне особо нечего, а мой Люмос никто не видит, мы же под чарами невидимости, — пояснил Гарри. — Вот, вычитал, как копировать свет, который создает Люмос.

— Здóрово, Гарри, — наконец сказала Гермиона, почему-то шепотом. — Очень красиво.

Гарри почти сразу же лег и уснул, а Гермиона вышла в предрассветный сумрак и села у входа в палатку. Ей хотелось тоже что-нибудь для Гарри сделать, ну хотя бы научиться готовить на костре или добыть еду — это в школе ей казалось, что этот разгильдяй без нее пропадет или по меньшей мере нахватает двоек, а теперь, в настоящей жизни, большинство школьных домашек не пригодилось.

Когда окончательно рассвело, Гермиона накинула на палатку еще несколько сигнальных заклинаний и изменила ее защиту так, что сама она теперь могла ее увидеть издалека и пройти обратно через защиту — что она тут же и проделала, потому что вспомнила, что так же надо модифицировать защиту и для Гарри, на случай, если он не найдет ее у входа и выбежит ее искать. Рон не вернулся, потому что не мог вернуться, и это Гермиона пережила, но если Гарри так же не сможет найти их палатку, то без него все будет бессмысленно — все ее приготовления, все их скитания, да и вся ее жизнь.

Гермиона взяла удочку и пошла к небольшому озерцу, из которого они вчера вечером брали воду. Накалывать червя на крючок было противно, да к тому же, как назло, ничего не получалось: рыба не то что не клевала, а каким-то образом незаметно сдергивала червя с крючка, и Гермиона вынимала обратно чистый крючок — ни червя, ни рыбы. После шестой или седьмой неудачи Гермиона рассердилась и на рыб, и на себя настолько, что решила охотиться на уток и могла бы даже, пожалуй, сшибить утку Авадой, если бы в нее попала. Ступефаи летели направо и налево, пугая уток и других окрестных птиц, Гермиона уже не думала о том, что по такому фейерверку ее засечет любой волшебник, находящийся рядом, и только кралась вдоль озера, стараясь как можно незаметнее подойти к камышам.

Наконец один из Ступефаев сбил утку; утка была выловлена из воды при помощи Акцио, а от заклинания Инкарсирус превратилась в большой моток веревки. Гермиона избавилась от веревки, понимая, что сама она не сможет связать утку, а тем более удержать ее, когда оглушенная утка придет в себя, и применила к утке Петрификус, который у нее хорошо получался с первого курса.

Солнце уже взошло довольно высоко, и Гермиона со всех ног кинулась обратно к палатке с окаменевшей уткой в руках, на полдороге вспомнила, что оставила на берегу удочку, а на полдороге к удочке вспомнила о том, что можно же аппарировать.

Гарри был в палатке и уже накрывал на стол: судя по ароматам, он не только где-то успел раздобыть еду, но и уже ее приготовил.

— Я поймала утку, — сообщила Гермиона. — Не смейся только.

— Молодец, — ответил Гарри как-то настороженно, и было видно, что всклоченный вид Гермионы и окаменевшая утка в ее руках скоро доведут его до колик. — Что тут смеяться, вот утке совсем не смешно, — и Гарри взял из рук Гермионы утку и предъявил ее Гермионе, чтобы та могла оценить, какие офигевшие у утки глаза.

Самое членораздельное, что они оба смогли сказать за следующие полторы минуты, было «утка под Ступефаем».

— Ну правда, — наконец произнесла Гермиона каким-то детски-обиженным тоном, а думала она при этом, что ей еще никогда в жизни не было так весело. — Я сначала хотела половить рыбу… ну перестань смеяться уже…

— А рыба постоянно срывалась у меня с крючка, — жаловалась Гермиона еще через минуту, и ей не казалось странным, что Гарри снял с нее пальто и посадил ее на кровать, приобняв за плечи. — Она как-то съедала моего червяка так, что я даже не замечала.

— Ты как червяка насаживала?

— Ну, накалывала…

— Его надо на крючок надевать, как перчатку, — объяснил Гарри. — Или как напальчник.

«Или как презерватив», — почему-то подумала Гермиона и опустила глаза, застыдившись собственных мыслей.

— Давай покажу.

— Не надо, я тогда есть ничего не смогу, — пробормотала Гермиона, и Гарри все понял и вышел из палатки, чтобы свернуть утке шею.

Гарри подвесил тушку на веревку, которая натягивала палатку между деревьев, рассудив, что на сами деревья они вряд ли накладывали заклинание невидимости, а болтающаяся на ветке среди пустого леса утиная тушка все же выглядит подозрительно, и вернулся в палатку, где Гермиона уже хлопотала у стола.

— Гарри, только не говори мне, что, пока меня не было, ты ограбил супермаркет, — попросила Гермиона, хотя откуда еще было взяться среди леса утиному паштету, копченой индюшатине, румяной обжаренной картошечке и свежим огурчикам.

— Я послал Добби, — признал Гарри. — Не волнуйся, я дал ему денег.

— Это как в шведской книжке про толстячка, который за все платил пять эре? Ты хоть знаешь, сколько все это стоит?

— Я дал Добби полтинник, и он даже принес сдачу, — поведал Гарри. — Вообще-то я велел ему просто оставить деньги там, откуда он берет продукты, но он, видно, подумал, что сдачи вышло много, и вот меня теперь несколько беспокоит, откуда он ее взял. Я бы лично не хотел быть на месте маггловской кассирши, перед которой вырастает Добби и требует семь фунтов с мелочью.

— Гарри, мне, конечно, очень приятно, что ты это для меня сделал, — нерешительно начала Гермиона, и ей захотелось куснуть себя за язык, вот зачем она все портит, кто еще будет так за ней ухаживать на последние деньги? — Но у нас осталось не так уж много денег…

— Да дофига их у нас, — махнул рукой Гарри. — В Гринготтс мне, конечно, нельзя, но Кингсли в Норе ходил весь набитый фунтами — он-то думал, что они ему в маггловском мире понадобятся, а оказалось, что охранникам маггловского премьер-министра и еда, и жилье, и вообще все предоставляется за государственный счет. Я просто выписал ему вексель на себя и все его фунты забрал, чтобы ему не ходить менять их обратно. А потом меня выкупили Фред и Джордж: ты же помнишь, я им дал тысячу галеонов на их магазин. За этот год они раскрутились и сказали, что по справедливости треть бизнеса моя, но они не дадут мне стать миллионером и выкупят у меня мою долю за три тысячи галеонов в маггловской валюте.

— Сколько же теперь у тебя всего? — спросила ошеломленная Гермиона, которая так удивилась, что забыла, что такие вопросы не задают.

— Да черт знает, тысяч тридцать, наверно — вон, в рюкзаке лежат.

— У тебя с собой тридцать тысяч фунтов — и мы уже пару недель ловим рыбу и печем ее на костре, чтобы не голодать?

— Да прикольно, по-моему, — пожал плечами Гарри, он был молодым пацаном и такие приключения ему были не в тягость. — А про Добби послать я додумался только вчера ночью. В нашем положении по ресторанам же не походишь, мы уже вроде пробовали разок.

Гермиона хотела назвать Гарри балбесом, но тут же догадалась, что он совсем не балбес: он умеет ловить рыбу, если не ловится — умеет терпеть голод, а что Рон не умеет ни того, ни этого, так это Гарри, как оказывается, только на руку. Да и она сама, с ее невеликими умениями жизни на природе и небольшими сбережениями, сейчас по-прежнему у Гарри в гостях, как была до этого в гостях в его огромном доме на площади Гриммо.

— Мадемуазель, позвольте пригласить вас за наш столик, — весело сказал Гарри и странсфигурировал для Гермионы небольшое кресло.

Балбесом Гарри ругал себя сам: с деньгами действительно вышло неудобно. В первые же дни после переселения из Норы на Гриммо Гарри выяснил, что Рон отправился в странствия буквально без гроша в кармане: у раскрутивших свой бизнес братьев Рона действительно лишних денег не было, а нашлись деньги только на то, чтобы выкупить долю Гарри по очень выгодной для них цене. Гарри понимал, что продешевил, но о деньгах он думал мало, а когда увидел завещание Сириуса в свою пользу, так и вовсе подумал, довольно опрометчиво, что таких денег ему не потратить и за две жизни. А про Фреда и Джорджа Гарри думал, что поступили они с Роном не по-братски, не дав ему ничего в дорогу, и поэтому особенно не хотел говорить при Роне, что у него в рюкзаке болтаются несколько тысяч галеонов маггловскими купюрами.

Сначала казалось, что время поговорить об этом с Гермионой с глазу на глаз всегда найдется, потом была вылазка в Министерство, вынужденный отъезд с Гриммо, началась походная жизнь, по ночам Гарри караулил первым, за ним Рон, чтобы не будить Гермиону среди ночи, а днем застать Гермиону без Рона не получалось, Гарри даже надоело, что Рон за ней так увивается. А потом Рон психанул и убежал, как Гарри понимал — с голодухи, и виной всему было то, что Гарри балбес с тридцатью тысячами в рюкзаке и неумением их использовать.

У Гарри хватило ума не виниться в этом перед Гермионой, и сегодня с утра он пошел куролесить дальше — например, зачем-то велел Добби захватить к обеду вина. Не то чтобы Гарри не доверял выбору Добби, тот уж явно понимал в винах больше него самого — все-таки Добби раньше служил у пижонов Малфоев. Но бутылка явно обошлась во столько же, во сколько и все остальное, и лучше бы было велеть Добби притащить еще еды, на весь день. К тому же теперь от вина Гарри стало жарко, и он не подумав скинул рубашку, оставшись в одной майке-борцовке, кое-где запачканной после позавчерашнего заготовления дров, но хорошо на нем сидевшей. А потом Гарри махнул рукой на свои манеры, которые у него хорошие, но хромают, и пригласил Гермиону на танец — это у него уже получалось ловко, а свои преимущества всегда надо использовать.

Гермиону до Гарри вином никто не угощал, и потому в том, что ей стало жарко, она винила Гарри, который наверняка переборщил с Обогревающим заклятием, наложенным на пространство в палатке. Гермиона незаметно коснулась палочки и с хитрой улыбкой добавила еще тепла, чтобы Гарри поскорее осознал свою ошибку — скинуть бесформенный теплый свитер ей было приятно, но дальше снимать уже было нечего. А вот Гарри в ответ на ее колдовство совершенно бессовестно избавился от рубашки, у него-то под рубашкой была майка, а не кружевной лифчик — но все равно Гермиона немного покраснела от вида крепкого мужского тела в облегающей борцовке.

Гермиона попыталась сделать вид, что ничего такого, она и Оборотное зелье не так давно пила, и переодевалась, будучи фактически в теле Гарри — только вот непринужденности эти воспоминания ей не добавили, только сильнее ее смутили и вместе с тем породили в ней какую-то странную жгучую тягу к этому телу, которое она в те часы, ненадолго, могла называть своим. А Гарри уже стоял перед ней, протягивая ей руку, и только тогда Гермиона поняла, как шикарно он опять ее провел и даже заставил себе подыграть.

Гермиона положила руки на голые плечи Гарри и посмотрела на него каким-то чуть испуганным взглядом, а Гарри не стал длить напряжение и ее поцеловал. Поцелуй был долгим и глубоким, и в нем был привкус электричества, словно предвестник накатывающей страсти. Гермиона провела ладошками по груди Гарри и почувствовала, как Гарри от этого вздрогнул — да даже больше почувствовала, Гарри прижимал ее к себе так плотно, что его желание было вполне осязаемым и очень твердым.

Смущаться было поздно — Гермиона понимала, что Гарри уже взрослый и поцелуями не ограничится, он, наверно, давно привык, что такое начало имеет и продолжение. А Гарри в подтверждение этого снова набросился на ее губы и стал расстегивать ее рубашку, так что Гермиона от неожиданности слегка пискнула, а потом застонала, когда рука Гарри легла на ее грудь.

— Если ты не хочешь, я перестану, — шепнул ей Гарри, а руки его никак не подтверждали его слова: расстегивать лифчик Гарри не стал, а ловко его отогнул и уже добрался до нежного сосочка.

— Я думаю, мы достаточно давно знаем друг друга, — выговорила Гермиона, спрятав лицо у Гарри на груди. — И мы уже достаточно взрослые.

А потом смущение неожиданно прошло, когда Гарри усадил ее на стол и начал целовать ее грудь, и на Гермиону нахлынуло какое-то сумасшествие, в котором она неумело кусала Гарри в шею и за мочку уха, потом скользила языком по его груди и забиралась рукой в его брюки, потом сама выскользнула из своих джинсов и даже показывала Гарри, как ее гладить, и двигала бедрами навстречу его руке. И закончилось все тем, что они оказались в ее постели, она была сверху, так было и больней, и приятней, и только когда судороги удовольствия покинули и тело, и разум, Гермиона спохватилась, что про презервативы-то они и забыли — хотя как тут вспомнишь, когда так сорвало крышу?

Гермиона вскочила и бросилась за справочником по чарам, должно же там было быть Противозачаточное заклинание, она о таком даже слышала — и ее уже не смущало то, что именно сейчас подчеркивают ее пышные волосы длиной как раз до крепких кругленьких ягодиц. Мысли Гарри по этому поводу ее еще немного смутили бы, если бы он их сейчас озвучил, но через пару ночей она бы все равно ему все позволила.

— Я к твоему виду с книжкой уже давно привык, — смеясь выговорил Гарри. — К тому, что раньше кроме книжки на тебе была еще и одежда, а теперь нет, я привыкну быстро. Но я все же свой первый раз чуть по-другому себе представлял, без книжек, — и в Гарри тут же полетели сначала справочник по чарам, а потом голая Гермиона.

— Первый раз! — возмущенно воскликнула Гермиона и очень удобно улеглась на Гарри плашмя, даже стукнуть его кулачками по груди забыла. — Это у тебя-то первый раз? Да там минимум семи презервативов не хватало!

— Каких презервативов? Где?

— Ну вчера, когда ты вывалил почти всё из своего рюкзака — думаешь, я не видела, сколько их высыпалось?

— Это были гигиенические салфетки, — наконец выговорил Гарри, совладав с новым приступом смеха. — Ну, в пакетиках такие, руки перед обедом вытирать.

Гермиона смотрела на Гарри широко распахнутыми глазами, и в ее взгляде ясно читалось: «Мошенник, негодяй, как же ты меня провел!» — хотя умом Гермиона понимала, что Гарри тут ни при чем: она сама обозналась и сама потом все навыдумывала.

— Я виноват, конечно, — признал Гарри, хотя по его довольному и веселому лицу не было заметно, что его мучают угрызения совести — за что бы то ни было. — Если по-другому никак, я куплю — ну или Добби пошлю, если застесняюсь. Представляешь: заходит Добби в аптеку...

Пользуясь случаем, автор поздравляет всех своих читателей, пайцев, гармонистов и просто хороших людей с днем св. Валентина и желает им, чтобы в любви удача была всегда на их стороне.