Долгие две недели (гет)

Это были очень долгие две недели, думает Кадди, устроившись у окна, и пытается улыбнуться.

Автобус трогается с места, за окном раскручивается серо-зеленая лента, но скоро она посинеет и хорошо, если не начнет наматываться вокруг шеи. Странно, Лиза помнила о дамбе, но почему-то представляла себя на корабле. Или, скорее, на крохотном суденышке, скользящем по темным водам.

Тогда, возможно, ее золотой был бы потрачен не зря.

Море оказывается светлым, сверкающим, и это разочаровывает почти так же сильно, как равнодушный бетон под колесами. Как разводы на стекле, которые она видит яснее, чем щерящийся башнями замок.

Сестра почему-то испугалась. Или озадачилась? В любом случае, в ее глазах промелькнуло это выражение: смесь тревоги, досады и жалости. Лиза понимающе усмехнулась.

«Хочешь, я поеду с тобой?»

«Нет».

Джулия скорбно замолчала. Потом все-таки не удержалась:

«Скоро ведь будет год…»

Лиза решила, что теперь ее очередь скорбно молчать, и подумала: люди так любят банальность, потому что она делает мир понятным.

Она тоже всегда хотела любить банальность. В известной степени она была ее воплощением: студентка-отличница с мечтами об идеальной карьере. А потом случился Хаус. Как случается какой-то несчастный, непрогнозируемый случай. И показал ей, что бывает иначе. Наотмашь и вопреки. Открыл глаза на омывающий их упорядоченный мирок океан первобытного хаоса.

Это было уж слишком. Для Лизы Кадди это было слишком. Он понял это вперед нее и отступил. А она пустилась в бега. Но бег от себя, как известно, это всегда бег по кругу, и, намотав пару сотен тысяч, она оказалась перед ним на коленях, целующей его шрамы, признающейся ему в любви.

То было лучшее время и место в любом из миров. Она знала это тогда и знает сейчас. Он знал всегда, потому что чертов засранец обладал каким-то абсолютным знанием.

А я снова буду делать гадости, потому что я не изменился.

Лиза тогда подумала: он напуган. Но Хаус просто предупреждал ее.

«Ты переоцениваешь себя. Это может меня прикончить».

Вот что он на самом деле имел в виду.

И нет, Лиза не чувствовала вины. Ее намерения были чисты, а чувства — искренни (как и положено воплощенной банальности). И да, она задохнулась бы ею, если бы позволила себе чувствовать.

Оказавшись на улице, Кадди прикрывается рукой от солнца. Ей быстро становится жарко, но она медлит, не торопясь укрыться в прохладе крепостных стен. Суровый нормандский ветер, о котором настойчиво твердили в каждом путеводителе, присмирел и лишь слегка перебирает волосы на затылке. Лиза смотрит на зыбкую грязь за стеной, небольшие группки туристов ловко прыгают по ней вслед за гидом. Пройдет меньше недели, и на короткое время Мон-Сен-Мишель вновь превратится в неприступный островной замок. Такой, каким она его когда-то увидела и полюбила. Каким придумала, глядя на случайно открытый снимок. Но между приливами он напоминает ей севший на мель корабль, все такой же великолепный, но отчего-то беспомощный. И да, сначала план был таков — поселиться в одной из местных гостиниц, остаться на несколько дней, увидеть все своими глазами. Но напряженный график, неотложные дела, важная работа…

Не говоря уж о тревоге, досаде и жалости.

Кадди знает: ей нельзя себя распускать. Никому нельзя. В этом они никак не могли сойтись с Хаусом, совершенно по-разному определяя бесполезную трату времени. Можно сказать, их критическое разногласие: на что и как транжирить свою жизнь. Самое смешное, Лиза точно знала, кто из них прав. Как и то, что правота сама по себе редко приносит счастье.

Зато позволяет двигаться вперед.

С этой мыслью она шагает к воротам, и вскоре круговерть тесных улочек, пестрых лавочек и разноголосицы захватывает, увлекает и уводит ее за собой все выше и выше.

Ближе к вечеру в ногах пульсирует усталость, в висках — слабая, но нарастающая боль. Сувениры куплены, фотографии сделаны, знаменитый омлет матушки Пуляр съеден.

«Хм, похоже на сперму», — заявил голос в голове Лизы, когда на тарелку вытек вспененный белок.

Она позволила себе улыбнуться.

Она давно привыкла к его комментариям. Он высмеивал ее коллег, раздавал непрошеные советы, критиковал выбор одежды и шептал на ухо непристойности, стоило забраться ночью под одеяло. Гнать его прочь оказалось так же бесполезно, как просить о соблюдении больничных правил когда-то.

Сегодня Лиза ощущает его присутствие как никогда остро. Иногда ей кажется, что она видит высокую жесткую фигуру в тени очередной арки, но не позволяет себе обернуться. Уже нет.

Наверное, так и сходят с ума.

Надеялась ли она, что эта поездка поможет ей избавиться от него? Может быть, поначалу. Когда задумалась о ней после очередной рекламной рассылки, когда с третьего раза все же заказала билеты, когда укладывала небольшой дорожный чемодан. Но сейчас… Она ведь даже не попрощалась, как следует.

Кадди сглатывает и вцепляется пальцами в каменную ограду, у которой принято любоваться видами. Для чего она здесь? Неужели всерьез рассчитывала, что он отпустит ее, если она выполнит обещание?

«Ну ты и дура, Лиза Кадди, — думает с грустной усмешкой. — Никто тебя не держит».

— Он очень красивый, правда?

Кадди неловко поворачивается и смотрит на пожилую американку, которая разглядывает то ли сам замок, то ли сверкающего на шпиле архангела, высоко задрав голову.

— Да, вы правы, очень.

Окрашенный закатным багрянцем Мон-Сен-Мишель великолепен. Не хватает разве что парящих над ним драконов, а может она теперь смотрит слишком много сериалов в то время, когда принято ходить на свидания или встречаться с подружками в каком-нибудь приличном и модном месте.

— Вы остановились здесь? Потому что мы с мужем — да! Хотим увидеть прилив своими глазами, — продолжает дама, почти не делая пауз между словами. — Да и вообще, разве это не потрясающе? Вы знали, что раньше вместо дамбы здесь были проложены деревянные балки, и время от времени переправляющихся по ним монахов смывало в море? Нам рассказывал об этом наш гид, такой обаятельный молодой человек…

— Нет, — сухо бросает Кадди.

Женщина озадаченно смотрит на нее. И тут происходит сразу несколько вещей, от которых в голове у Лизы мутится, а к горлу подкатывает тошнота.

Кто-то загораживает ей свет, одновременно опуская на плечо прохладную руку, и говорит знакомым язвительным голосом:

— Нет, она не видит ничего потрясающего в утопленниках, и нет, она не остановилась в одной из местных гостиниц.

Дама исчезает так же внезапно, как появилась. Лиза хватает ртом воздух, прислонившись бедром к ограде. Она боится поднять глаза. Боится смотреть, боится слышать и понимать. Она точно знает, что в этом нет ни капли смысла. Но его так много, что впору им захлебнуться.

Все та же рука осторожно гладит ее по спине, и ей вдруг хочется глупо, взахлеб расплакаться. Что она и делает, позволяя своей галлюцинации обнимать себя на глазах у заскучавших туристов.

— Пойдем, — велит галлюцинация, когда ее рыдания стихают, и ведет Кадди прочь, заставляя кое-как переставлять ноги, отмерять ярды за ярдами, дышать и даже пытаться думать.

На той стороне их ожидает припаркованная машина. Ее глаза уже высохли. Его хромота никуда не делась, и он устал тащить ее. Они садятся в салон в том же нерушимом молчании. Смотрят в разные стороны, затем друг на друга и снова в окна.

Хаус поворачивает ключ в замке зажигания и скорее утверждает, чем спрашивает:

— Сен-Мало?

У нее в голове столько вопросов. Но ни одного настолько важного, чтобы позволить ему быть первым. К тому же, она уже знает ответы на большую часть из них. Сукин сын… но ее злость выдохшаяся, как вчерашний виски в стакане. Поэтому все, на что ее хватает, это усталое:

— Ты следил за мной?

Хаус смотрит на нее с удивлением. Потом в его глазах загорается этот проклятый огонек, уголок губ слегка дергается.

— Сен-Мало — пиратский городишко, — говорит он. — Ты всегда хотела любить принцев и красивые сказки, но признай — тебя так и тянет ко всякой дряни.

Машина трогается с места.

Лиза помнит, что молчание — знак согласия, пусть даже Сен-Мало чудесный город.

— Ты все подстроил, — теперь ее очередь утверждать.

— Ты могла не ехать.

Кадди улыбается солеными от слез губами.

— Это были очень долгие две недели, — шепчет она.

Хаус находит и сжимает ее ледяную ладонь.

— Плюс-минус. Ерунда.

Замерев на мгновение, Лиза принимается хохотать.

Кажется, она все-таки тронулась.

Но какая разница, если закат так красив, а им больше нет нужды прощаться?