Синий маяк (гет)

Как было дело, спрашивать не у кого. Вроде здешние маги что-то не поделили между собой. Наколдовали нечисти, чтобы драться с большим размахом. Но нечисть так всё заполонила, что наши чародеи перепугались и уплыли подальше. А не наши чародеи… Тоже, наверное, уплыли. Точно не знаю, это было на другой стороне острова. Кто туда сунется в здравом уме? Я дальше берега не хожу — мне надо за маяком смотреть. Больше некому.

Поначалу мы тут с папашей жили, но на беду построили лодку. Отец хотел поплавать вокруг острова, поглядеть, что к чему. Отчалил, а через три дня его на берег выкинуло штормом, уже без лодки. И без дыхания. Скалы у нас погибельные.

Прежде маяков было больше, чем один. Старые корабли сами находили по ним дорогу меж островами, когда возвращались домой. Вот и волшебники обещали вернуться, как только отыщут помощь или новые корабли, или чего им там не хватало? В то время здесь ещё оставались люди, которые сами колдовать не могли, а могли только отбиваться от нечисти. Отец объяснял, что с нашего берега всех пытались забрать. Но буря была страшенная, первый корабль разнесло о камни, а прочие не сунулись. Зато я знаю теперь, что корабли были. Ведь иногда сомнение берёт! Особенно когда ночь и ненастье, и нечисть завывает под маяком. Но поутру выглянешь — никого нет, разбежались. А этот, мираж или как его, дырявый уже насквозь, а весь как из тонкого хрусталя. Торчит на рифах, и рассветный луч в нём играет. ¬

Вернутся волшебники, как же! Что они здесь забыли? Я и сам думал плюнуть на всё и подыскать местечко потеплее. Ан нет, каждый вечер, как привязанный, тащусь включать маяк. Раньше у нас имелась вода разных цветов, и каждый цвет что-то значил. Язык был такой у маяков. Теперь вода осталась только синяя, вот я и жгу её. Понемногу. По сути это не вода, а масло. Горит хорошо, долго, но всё-таки сгорает, а как пополнять запас? Папаша что-то понимал в этом, всё же он считался чародеем, пусть и не самым ушлым. Раз торчал на голой косе, а не в тёплом замке.

Мамаша была из простых, её я не помню. То ли она родами умерла, то ли попалась кому-то в зубы — отец не хотел говорить. Он вообще разговоры не любил. И магии учил неохотно. Впрочем, какая тут магия? Ну, рыбу приманить в сети. Ну, огонь разжечь. Кое-что я почерпнул из книжек, но книг осталось мало — две, и те обгорелые. Матушка постаралась! Все несчастья от колдовства, вот она и жгла проклятую писанину. У меня даже карты острова нет — отец её с собой прихватил, когда поплыл изучать берега. Ещё он лук забрал и запас синей воды. Думал отбиваться от нечисти и зажигать другие маяки. Как ни крути, дурная была затея. Но и папаша к тому времени был плох. Всё кашлял кровью да заговаривался. Бредил своими кораблями. Обещал, что научит заклинать ветер, но, выходит, сам не больно умел. Словом, такая жизнь...

Днём ещё куда ни шло. Хотя дни у нас больше пасмурные, жарко не бывает. Но и снег подолгу не лежит. Терпимо. Можно по берегу прогуляться, порыбачить или водорослей нарвать. Запасов хватает, магия как-никак. Баночка махонькая, а есть из неё целый год можно. Правда, всегда одно и то же. Наскучивает. Иной раз и зверя добудешь, но кто его разберёт, зверя? Либо он несъедобный, либо вообще человек. Так и гадаешь всякий раз.

Оборотни приходят каждую ночь. Куда днём деваются — неизвестно. А по темноте их тянет на синий свет. Видно, чуют, что если корабли вернутся, то всем тварям несдобровать. И мечутся вокруг, и воют, и жрут кого-то во мраке. Добычу делят или друг друга терзают. Волки — не волки, какое-то чёрное зверьё! Чуть рассвет забрезжит, они бегом в лес. Опрометью. Там эти чудища вроде как обретают человеческий облик. А правда или нет — не проверять же? Будь они люди как люди, вышли бы к маяку. Но убивать их всё равно боязно. Вот чёрные и рыщут, где пожелают. Я уже и спать привык под их завывания. Ветер стонет, ну и эти с ним. Только бы огонь не гас.

Долгое время всё так и шло. Упорядоченно. И работа была, и еда — повезло по нынешним временам. Но женщины — это же главная напасть! Вот одна на меня и напала. Видеть я их прежде не видел, но не полный же я идиот? И отец рассказывал, и картинки в книгах попадались. Но книги книгами, там и не такую нечисть нарисуют!

Как-то осеним утром я отправился побродить на мелководье, чтобы ободрать ракушки с камней. Живность из этих раковин на вкус как подошва, но жалит не смертельно и есть её можно. Вот я и надумал разнообразить завтрак. А как к морю спустился, смотрю, колышется на волнах что-то. Тряпка — не тряпка. Вообще-то, сукно не помешало бы. Новые штаны пошить.

Прилив иногда выбрасывает разные полезные вещи. Пару лет назад хороший кусок полотна прибило. С того корабля, что застрял на скалах. Может, флаг, а, может, обрывок паруса. С одной стороны рисунок полинял под солнцем — так, что-то серенькое. Зато другая сторона в темноте мерцает. Бледно, но масло в светильнике можно поберечь. Я этим полотном ночью накрываюсь. От него тепло идёт, а если долго смотреть, то в глубине разные фигуры мелькают — то ли звери, то ли птицы. Так и гадаешь, пока не заснёшь.

Словом, я прикинул — вдруг опять что-нибудь интересное? И полез в море. Ладно, обсушусь потом. В крайнем случае, хлебну синей воды. Эта вода — незаменимая вещь. Хочешь, в лампу лей, хочешь, сопли лечи… Волны были немаленькие, не знаю, как я догрёб до той штуки. Глядь — а под ней человек! Почти. Я никого похожего не встречал, но кто сейчас нормальный? Всё равно, думаю, надо вытаскивать. На что мне тут трупы? Некрасиво. Закопаю его на пригорке, заодно карманы проверю. Глупо же бросать! Потащил. А тяжело, словно камни волоку! И будто не по воде, а по песку. Хотя тут магия везде, где надо и не надо. Захочешь — не поймёшь…

До прибоя я едва дотянул и прилёг на гальку отдышаться. Только эта тварь так и вцепилась в меня ручонками. Ледяная, как мертвец, но держится крепко. Даже зубами впилась куда-то в ворот. А солнце так спокойно светит сквозь тучку и море так ласково шуршит, что прямо рукой лень двинуть. Лежать бы да любоваться! Или подремать на берегу... Пока волки не набегут. Вот уж с ними я не жаждал встречаться!

Глаза открыл, а эта бестия на меня смотрит. И взгляд такой тёмный, как небо в бурю. Но ясно, что совсем не мёртвая. Или мёртвая, но не совсем. Ещё и говорить начала, только говор — как шум ветра, ни слова не разберёшь. Но я её дослушал — из интереса и вежливости.

— Отдохнула? — спрашиваю. — Полезли дальше.

Уже понятно было, что это дама, а прочие подробности могли подождать. А то я начал околевать под ветром. Словно на дне побывал — такой был холод! И силы иссякли не ко времени. Я всерьёз забеспокоился, что не вскарабкаюсь на маяк с такой ношей, но на спину её перекинул, и не почувствовал веса. Опять какое-то мутное колдовство примешалось! Но бросать мою находку оборотням тоже было не дело.

Ладно, затащил её к себе, сгрузил на кровать. А накидка так и не снимается. Крылья, что ли? Я на всякий случай подёргал, так эта летунья мне по руке стукнула — больно. Злая какая, ты подумай! Я завернул её в эти крылья, чтобы на постели помещалась, и пошёл огонь разводить. Обычный, не волшебный. Волшебный беречь надо. А если тварь кинется, так сразу кочергой её!

Сходу ведь не распознаешь характер. Укусила она всего раз и не сильно. В бессознательном, так сказать, состоянии. Шея даже не болит, но слегка чешется. Я на всякий случай синей водой помазал — вдруг какая зараза? Если бы яд, уже убило бы. Наверное.

От живого огня и на душе потеплело. Но шорох я расслышал, и тень по стене взметнулась — как отсвет пламени. Обернулся с кочергой наготове. Да нет, ничего. Эта смирно на лежанке сидит. А крыльев как не было. Волосы чёрные, длиннющие, и вода с них на пол кап-кап. Она эти волосы пальцами переплетает — быстро-быстро. И опять бормочет своё. Будто сквозняк по щелям стонет. Я и не вникаю, я за её руками смотрю. Кожа белая, ногти чёрные. В остальном на человека похожа, хотя кто её знает? Я всё же сделал ей знак, чтобы не шевелилась. Как будто бы поняла. И ручки на коленях сложила. Надолго ли? Мне ведь под самый потолок взбираться по шаткой лесенке! Как быть, если эта нежить набросится? Простынями её вязать?

Поколебавшись, я всё-таки поставил кочергу. С оглядкой. Добрался до книжки — первой из двух. Сдул с неё пыль, поискал заклинание. Где-то оно мелькало, просто никогда не требовалось. Но если правильно повторить все загогулины, должно заработать. Перо птицы Дук ещё нужно, и всё. Как выглядели те птицы и где водились, я в книгах не нашёл, так что Перо бесценно. От папаши перешло.

Пока я этим Пером воздух расписывал, сквозь шум ветра начали прорываться слова.

— Вот я влипла! — говорит. — Ты никак волшебник?

И дальше опять шум ветра. Тьфу ты, одну закорючку не дорисовал! А этой твари лучше в лицо не смотреть. Глянешь — и как будто время останавливается. И пальцы немеют. Ох, зря она это! Я еле-еле дописал заклинание, и то с запинкой. Мог дырку в полу прожечь или снег вызвать.

— Ты-то что такое? — спрашиваю.

Теперь она и моргать перестала. А глаза словно ещё больше сделались.

— Не узнаёшь? — удивляется. — Ты же по-нашему говоришь…

Как бы не так!

— Я по-вашему не говорю, — объясняю я, убрав Перо за ухо, — просто тебе так кажется. Это магия из книжки.

Она покосилась на книгу, потом на меня, потом опять на книгу и заявляет:

— В первый раз настоящую магию вижу. А ты хороший волшебник?

— Лучший. На всём острове.

В этот раз гостья моргнула. Но, по-моему, не поверила.

— Я про другое, — поясняет она, замявшись, — ты сразу истреблять будешь или возможны другие варианты? Что укусила, извини. Есть хотелось до жути. Но я ведь тебя не доела! В благодарность за спасение.

Необычная благодарность.

— Ладно, что с тебя взять, раз тебе так приспичило? — вздыхаю я, вытирая со лба воду. Или холодный пот.

Толку-то пререкаться с тварью?

— Шла бы ты в лес. Пока опять не оголодала.

— Да я, — щерится она, — и сейчас голодная! Ночью на охоту слетаю, не беспокойся.

Ага, не буду. Не выгонять же её, с чего бы?

— Тебе поспать не надо? Ты устала, наверное. Летела долго.

Она так глянула, будто услыхала что-то несуразное.

— Я голодная не сплю. Сам бы заснул?

— Что же ты будешь делать до ночи? Дать тебе книжку? У меня ещё есть.

— Так я на вашем языке не читаю.

— Рисунки поглядишь.

Молчит. Значит, не возражает. Пришлось мне опять лезть на лестницу. Лезу и думаю, что бы такого сказать? Долго ведь до вечера!

— По имени тебя как?

Она опять таращится, словно не понимает.

— О! — вроде сообразила. Даже засмущалась. — Да я так, без имени.

Совсем чудной народ! А так посмотреть, разумный.

— Как же тебя звать? — недоумеваю я. — Просто «Эй-ка»?

Она даже вперёд подалась.

— Ты меня звать будешь? — сразу не верит. — Эйка подойдёт. Далеко слышно.

То ли шутит, то ли взаправду чудная.

— А ты, — начинает она аккуратно, — в самом деле про нас не знаешь?

Я как раз с лестницы спрыгнул. Со второй книжкой. Так что ответ сам напрашивался.

— У меня, — говорю, — только первый том есть. И семнадцатый. Обрывочное, так сказать, образование.

— Живёшь тут один?

Я развожу руками:

— Как видишь.

— Это хорошо, — решает гостья.

С какой стороны смотреть. Вообще, наверное, хорошо. Было.

Она снова помолчала, а затем плавно сползла с кровати. Я книжку отложил на стол и за Перо взялся — на всякий случай. Но тварь эта безымянная дальше не двинулась. Встала и опять свои волосы перекручивает. А волосы прямо до пола.

— Я объяснить должна, — произносит она как бы через силу. — Раз я тебя укусила и не убила, между нами теперь Связь. Магическая. Нам надо вместе держаться, если не изведём друг друга.

Счастье-то какое.

— Какого же рода, — осведомляюсь я, — эта связь? Ты не уймёшься, пока меня не доешь?

— Да нет, — морщится она, — я-то уймусь. А ты будь осторожнее. Связь эта наподобие брака. Третьего не потерпит.

— Третьего тут трудно найти, — заверяю я, не сводя с неё глаз, — но спасибо, что уведомила. Очень вовремя.

Брак — дело неплохое, но я жениться не планировал. Тем более, так скоропалительно. Да ещё на нечисти! Она, видимо, так и поняла. Поразмыслила немного и подошла ближе.

— Это не шутки, — предупреждает, — не забудь, что я сказала, если надумаешь другую целовать. И тому подобное.

— Я и тебя целовать не намерен. Какая необходимость в таком смертельном риске?

Она прищурилась и снова переступила через одну половицу.

— Никак не разберу, — признаётся, — ты про Связь не понял? Или не поверил?

— Поверил, — отвечаю я торопливо, — хорошего мало, так что верится сразу. А на каком расстоянии действуют твои чары — лишний шаг убьёт или два шага разрешаются?

— Соображаешь, — одобрительно кивает гостья. — Не волнуйся, от самой магии ты не умрёшь, но покой потеряешь. И тоска заест, если не будем видеться.

Неужели заест?

— Иными словами, ты ядовитая, — подвожу я итог. — Не повезло мне, сам виноват. В другой раз не поведусь.

— У меня это тоже впервые— усмехается гостья. — Надо было перетерпеть, но зубы сами ухватились.

Клыки у неё, правда, острые! Как у хищной рыбы. Смотреть не хочется, а не смотреть не могу. И пятиться некуда — позади жаровня с огнём.

— Вот сейчас ты зачем подошла? — интересуюсь я для порядка.

— Просто так, — уверяет, — лицо твоё запомнить.

Спасибо, рассмешила.

— И без того не спутаешь.

По-моему, она что-то своё видит, а слов и вовсе не слушает.

— Так и знала, что рыжий, — это она мне сообщает, — пока мокрый был, и не разглядишь! Вечно меня на рыжих тянет, кожа у вас тоньше, что ли?

— Подозрительная похвала, — отмечаю я, задержав дыхание.

— А глаза как океан под солнцем. И также цвет меняют, — прибавляет она задумчиво.

У меня глаза цвет не меняют, я не маяк. Это у неё в глазах какое-то движение — будто ураган во мгле кружит. И пахнет она подводной мглой и тленом. С минуту эта нежить глядит исподлобья, а потом договаривает, скривившись:

— Не люблю солнце.

— У всех разные вкусы. Может, отцепишься по-хорошему? — предлагаю я, покрепче перехватив Перо.

Она уже перебралась лапкой со своих волос на мои и также их путает. А пальцы ледяные, что твоя смерть! Ещё и спрашивает:

— Тебе что, жалко?

— Мне не жалко, мне жутко, — говорю я, стараясь не замечать это копошение, — вдруг опять тяпнешь?

Она так и расцвела.

— Что, уже хочется?

Была охота, ага.

— Я не пойму, ты так влюбилась или оголодала, — рассуждаю я с грустью, — но, если свои шутки не прекратишь, я тебе Перо в глаз воткну.

По крайней мере, трогать перестала. И на том спасибо. Наклонила голову, ухмыльнулась:

— Тихий-тихий, а смелый.

Спасибо, развеселила.

— Не обольщайся, — улыбаюсь я, — это от отчаяния. А так во мне ровно ничего приятного нет. И даже примечательного.

— Придётся мне свыкнуться, — собирается она с духом. — Погоди-ка, а кровь откуда?

По запаху учуяла, да? У неё даже ноздри задрожали! Я пока не понял, в чём дело. Шею потёр — нет, не кровит.

— Это я себе руку проткнул Пером. Нервничаю.

Неужели отодвинулась?

— Не взыщи, — кидает она через плечо, — у нас это само собой получается. Тоже магия — чтобы подбираться к добыче. Теперь я, конечно, ни-ни. Связь есть Связь. И вообще, я не большая мастерица голову морочить. Мне проще скоростью взять.

Не сразу найдёшь, что возразить. В таких случаях лучше помолчать, и я молчу, слизывая кровь с ладони. Где-то тут бинт оставался, но не хочется делать резких движений. Раз эта нечисть скоростью берёт!

— Будь аккуратнее с ранами. Связь от этого крепнет, — разъясняет гостья, а сама просеивает золу в жаровне. Словно песок — набирает в кулачок и высыпает тоненькой струйкой.

Я прячу за спину повреждённую руку и задаю безнадёжный вопрос:

— Ты о чём-то другом иногда думаешь?

— А у тебя мысли поважнее? — сомневается она. — Тогда я могу одеться, чтобы не отвлекать. Если есть, что надеть.

— Там, — киваю я, — сундук под столом. Бери, что приглянется.

Сундук большой, кованый, но она его выдвигает одним махом. Я всё порывался его разобрать и приспособить для хозяйственных нужд. Но всякий раз захлопывал крышку. Нехорошо делалось. Да и на что мне платья?

А девчонке сгодятся. Она первое же и натянула — голубенькое.

— Длинно! — огорчается. — Иголку мне дать не побоишься? Подол подогнуть.

— Отрезать быстрее, — подсказываю я, — кому их носить?

— От матери остались? — хмурится она. — А матери уже нет?

Сметливая какая!

— Ну, значит, не обидится, — решает гостья, передвинув сундук к стенке, — я ещё гребень возьму, ничего? Глядишь, и за человека сойду!

Вряд ли, но хорошо, что она притихла. На сундук вскарабкалась и косы расчёсывает. А глаза прожорливые.

— Давно ты здесь? — спрашивает.

— С рождения, — я ищу, во что упереть взор, и выбираю лесную даль за окном.

— Это сколько?

— А нужна точная цифра?

Не то чтобы я тут календари рисовал! Но она так посмотрела, что поневоле ощутишь себя недоумком.

— Пусть будет восемнадцать, — решаю я.

— Лет?

— Ну да.

— Ну мало ли!

Как-то не захотелось её в ответ расспрашивать. Скажет — две тысячи, мне что тогда, полегчает?

— А звать тебя как?

— Раньше звали Ильмом, — припоминаю я, разглядывая волны в другом окне.

— А теперь? — удивляется она.

— Теперь звать некому.

Усмехнулась — словно бритва блеснула.

— Ты долго будешь там стоять, Ильм? Как дальше устроимся?

— Как-нибудь, — я, наконец, решаюсь на неё посмотреть, — полы, что ли, помой, когда причешешься. Раз ты теперь за хозяйку. А я схожу на берег, проверю сети. Примерно так и заживём.

— Можно и так, — соглашается она, немного поразмыслив, — только я рыбу не ем. Даже сырую.

Отлично, мне больше достанется.

— Для тебя нормальная еда, как отрава? — спрашиваю я, ища, во что переодеться.

Собирался вот штаны починить, так и не собрался.

— Смотря что считать едой, — рассуждает гостья, мечтательно облизнувшись, — не отрава, но всё равно что землю жевать. Разве что вырвет. Желаешь удостовериться?

— Не особенно, — признаюсь я, заматывая в сухую рубашку Перо и книги. — Лучше принесу ракушек.

— На что они мне? — недоумевает гостья.

— Бусы сделаешь.

В самом деле, не вечно же тут сидеть, если она не уходит? Раз кровожадная нечисть, так непременно воровка? В итоге я выбираюсь за рыбой. Или топиться — какое настроение будет. Самое нужное я забрал с собой, потому что закралась мысль вовсе не возвращаться. Но как без меня корабли?

Пока я сети вытягивал, пока улов выпутывал, тоски и беспокойства не ощущал. Наоборот, полегчало оттого, что не было видно эту напасть. Ну а что, плакать теперь, что ли? Не может вся жизнь быть праздником! Эта кровопийца и прикончить меня могла. Ведь не прикончила? Еды не просит, что тоже кстати. А утонула бы сегодня — какая с этого радость? Ей уж точно никакой. Про себя я ещё не решил, есть ли чему радоваться. Пока только руки стали дрожать чуть меньше. На миг даже подумалось — вдруг, ничего и не было? Такая тишина стояла, так спокойно плескалась вода, что даже удивительно.

Нет, заявилась.

Подоткнула юбку, уселась рядом, уставилась пасмурными глазами в сизую даль.

— Для чего столько рыбы? — удивляется.

— Засушу. Или засолю. Правда, соли мало.

— Помочь тебе?

— Зачем?

Она дёрнула плечом:

— Так. А вдруг стерпится? Связь — это либо судьба, либо проклятие. Я пока не могу определиться.

Что уж тут определять! Ладно, дал ей рыбину и складной ножик.

— Полегчало? — уточняю. — Сначала так, потом так… А, хотя когтями тоже можно. Нормально, да. Пойду… Мох поищу.

— А мох для чего? — оборачивается гостья.

— Заместо соли, — отвечаю я, споткнувшись, — ты себе кровь без соли представляешь? Невкусно же!

— Я её стараюсь не представлять, — вздрагивает она, — ты иди лучше.

Ну, сходил туда-сюда. До дальних камней. Заодно одежду сменил. Теплее стало, веселее нет. И разговор иссяк. Так и промолчали весь день. То с уловом возились, то я сети чинил. А судьба эта либо вплотную подступит, либо отодвинется шагов на двадцать. Но совсем не уходит.

— В чём смысл? — силюсь я дознаться.

Она стоит и косу теребит — заплетёт волосы и опять распускает.

— Привыкаю, — объясняет, — я раньше не пробовала долго с людьми находиться и не есть их.

Я тоже к людям не привык. Но лучше бы всё же люди.

— Ты бы присела? — предлагаю я ближе к вечеру. — Могу тебе вслух почитать, раз ты неграмотная.

Она фыркнула, но села. Ногами в волны. Запустила когти в мокрый песок, запрокинула лицо к грозовым небесам.

— Море холодное, — предостерегаю я, отмывая руки, — а из лекарств только мох.

— Я не мёрзну, — успокаивает гостья, прикрыв глаза, — и это не море, а океан.

— Какая разница? — спрашиваю я, обтирая ладони о край рубахи. — Ты что, за этим океаном живёшь?

— Нельзя жить за океаном, — улыбается она, — океан — это шар. Ты хотя бы это знаешь? Весь наш мир — океан. И в нём таких островов, как звёзд на небе.

— Весьма полезные сведения, — признаю я, подворачивая разодранную по шву штанину, — я-то думал, мир побольше! Если считать со звёздами. А если считать, как есть, так мир вон от той скалы и вон до этой. Туда луч маяка доходит. А дальше лес и конец мира.

Она поглядела с удивлением.

— Что ты сердишься?

Я на неё тоже глянул. С удивлением.

— А с какого же перепугу, — спрашиваю, — мне радоваться? И какое мне дело, что там в темноте: острова или звёзды? До тебя тут прошлым событием была война, тем всё и кончилось.

— Я знаю, — выговаривает она глухо, — это же была война ста островов!

Видимо, я должен поразиться. Но я и свои берега плохо знаю: что тут, где. И сколько народу полегло. Поэтому мне сложно оценить размеры события. Я могу только сокрушаться:

— Отчего же ты выбрала этот остров, а не другой из ста?

Она моргает. Впервые за час.

— Я не выбирала. Мы стаей охотились на соседних островах, но они почти пустые. Промешкались там до утра, а как стали возвращаться, поднялась буря.

— Буря улеглась, почему назад не вернёшься? Или тебя тут Связь держит?

— Ну и Связь, — отвечает она осторожно, — и лететь неблизко. Боязно. Как я дорогу найду? У нас маяков нет, сплошь туман и утёсы.

— Уютное пристанище.

— Незаметное, — поясняет гостья, — и пещер много. Есть, где устроиться.

— А! Вы как летучие мыши гнездитесь!

Щурится, не понимает. Летучую мышь не видела! Ну да, много ли увидишь, на голой скале? Но чтобы мышей не было… Небось, сами же всех и сожрали.

— Нет, — определяется она, чуть подумав, — не как мыши. У нас большие пещеры. И вещи есть, и книги. Но на других языках. Кое-что своё, но больше с окрестных берегов. Люди нас не любят, вот мы и прячемся.

— Я бы о таком доме не жалел.

Разве что о книгах.

— Как будто здесь лучше! — оскорбляется она. — Странные вы, волшебники! Я бы на твоём месте с ума сошла.

— Возможно, я сошёл.

Она молчит, словно всерьёз над этим размышляет. А потом говорит тихо:

— Ты мне почитать обещал. Ну?

Обещал. Чтобы не встречаться с ней взглядом. А так вряд ли ей будет интересно. На этих страницах то ли правда, то ли сказки — не всегда отличишь. Всё про хрустальные корабли да про драконов. Но, к сожалению, я каждую историю наизусть знаю. Глаза со строчек соскальзывают и опять к этой летучей мыши устремляются. Говорю и на неё смотрю. Она слушала-слушала, а потом расхохоталась.

— Ой, не могу, — всхлипывает, — кошмар какой-то! — и опять хохочет. — Хватит, пошли отсюда! И ты замёрз, и солнце садится.

Я глаза потёр — и впрямь! Буквы совсем теряются в полумраке. И лес начал оживать. Он когда оживает, даже деревья шумят иначе. Словно перекликаются. И птицы по-другому кричат. Словно умирают. Пора возвращаться на маяк. Вдвоём так вдвоём. Лучше одна нечисть, чем свора.

— Ты, в самом деле, будешь на сундуке жить? — спрашиваю я, заперев дверь. — Если останешься, ложись на кровати. Сейчас найду, что постелить.

— Мне и в сундуке удобно, — отвечает из темноты шелестящий голос, — А что ты такой добрый?

— Тебя злить не хочу. Просто забудь обо мне, сделай такую милость.

Сумерки уже загустели во всех четырёх окнах, и угли в жаровне почти дотлели. Так что лица гостьи не разглядеть. Но прошуршала она совсем близко. Косой задела.

— Ложись нормально. Я на охоту.

— Уже? — выдыхаю я с надеждой.

Если она насытится, глядишь, и возвращаться раздумает! Я не спорю, что в одиночестве тоска загрызёт. Но от подобного соседства меня тихий ужас охватывает. А то и кричать начну.

— Таким, как я, голодать невмоготу, — растолковывает она, — что угодно, только не голод! Но днём мне трудно превращаться, я днём слабею. Непременно надо часок-другой в полной темноте отдохнуть. Затем и сундук. Если надумаешь со мной поквитаться, то лучше при свете солнца, когда я сплю. Найдётся у тебя столовое серебро?

Откуда бы такие излишества?

— Лети уже, — отмахиваюсь я, — не могу больше слушать. Дверь отпереть?

— Для чего? ― не понимает гостья. ― Я и в окошко пролезу.

Наконец, её стало видно — узкий силуэт на фоне неба. Выглянула наружу и ахнула.

— Тебя каждую ночь так сторожат?

Я даже голову не стал поворачивать. Ясно, что чёрные вокруг шастают.

— Да, — отвечаю, — оборотни навещают регулярно. Что, прямо ими отужинаешь?

— Зубастые больно! — ворчит она, — я лучше в лесу порыскаю. Ну, глазеть будешь или отвернёшься? Ты как к превращениям относишься?

— Пока не решил. Превратись, тогда скажу.

В конце концов, она себя будет превращать, а не меня. Не каждый день видишь настоящую магию!

Превратилась… Резво так! Скок с карниза — и нет её. Только ветер от крыльев. Страшновато, но жить можно. Я же стоять остался, не упал! Только зря в жаровню вцепился. Ничего, подул на пальцы, прихватил одеяло и отправился включать маяк. Подлил синей воды в лампу, помахал Пером, чтобы свет загорелся. Налетайте, чёрные, развлечение вам! Поглядел, не плывут ли корабли? Нынче особенно хотелось, чтобы приплыли. Но их всё нет и нет. И волки внизу кишат. Вот куда отсюда денешься ночью? Да и днём тоже.

Не найдя решения, я сполз по стеночке на одеяло. Посидел немного, руки стиснул между коленей, чтобы не дрожали. Это уже совсем несерьёзно! Что я, мало тварей видел? Хоть сейчас гляди! Но я всегда старался держаться от них на расстоянии. И такие, как эта летунья, у нас не водились. Может, в её родных краях все на неё похожи? Там, где вокруг только пустые острова… Теперь они и сюда добрались. Надо что-то делать, а я сижу, вцепившись в Перо. Всё же оно тёплое, и свет от него мягкий, золотистый. Всегда убаюкивал. Правду сказать, у лампы не заночуешь! Жарко, и глаза режет. Лучше вернуться в кровать и сразу заснуть. Там и утро.

Заснёшь тут! А если моя нечисть не отыщет подходящей еды и вернётся некормленая? Я решил, по крайней мере, не раздеваться. И нож не выкладывать из кармана — вообще никогда. Спустился в потёмках по лестнице, лёг. Подскочил, заорал, чуть не скатился на пол.

— Опять подбираешься?!

Мрак непроглядный, но я же чувствую её рядом! Одна радость, что крылья исчезли. Но и платье тоже.

— Успокойся, я сытая, — незримо улыбается нечисть. — Так какой смысл тянуть с приятной частью? Не попробуешь — не узнаешь! Вдруг нам обоим полегчает?

И горячая, как печка! Это у неё сытость так проявляется?

— С чего я должен верить, что полегчает? — бормочу я, нащупывая ножик. — Я тебя в первый раз вижу! А сейчас даже и не вижу. Вдруг ты опять за кровью явилась?

Отодвинулась. Села, кажется. Волосы по всей постели рассыпались, а глаза посверкивают бледным огнём. Так иногда ночами светятся волны, из самой глубины. Сверху заметно, как в них шныряют медузы — видимо-невидимо. Самые крохотные с меня ростом. Красота несказанная! А тронь воду, и кожа сойдёт до мяса.

— Не стану я тебя кусать, — вкрадчиво обещает гостья, — разве что сам попросишь.

Да чтоб её! Хоть бы моргала. Я обмираю, предчувствуя неминуемый подвох.

— Зачем о таком просить?

— С магией у тебя посредственно, а так летать сможешь. Сотни лет напролёт.

Она это объясняет и легонько скребёт по простыне коготками.

— Ты столько живёшь? — не могу я поверить. — Поэтому такая умная?

— Не живу, а существую, — поправляет она, втянув когти, — и умная не поэтому. Если хочешь, я объясню, только тебе не понравится. Мы память выпиваем заодно с кровью. Обычно сущая чепуха перепадает. Забываешь её, как давний сон. Но случаются и полезные сны.

Вот это мило! Прямо оторопь берёт от таких откровений. Для чего она мне это рассказывает, за что?!

— А зачем… ― я не сразу заканчиваю вопрос, так как язык присыхает к нёбу. ― Зачем ты меня расспрашивала, если уже укусила?!

— Но ты же ещё не умер! — обижается гостья. — Так откуда мне про тебя знать?

Я откидываю голову на подушку и слежу за конусом синего света, скользящим по потолку. Собираюсь с духом для ответа. Но ответить могу только шёпотом:

— Завидное будущее предлагаешь! Каждую ночь жертвы. Сердце не бьётся, взамен снов — чужие жизни. И все мысли про кровь. Даже джема не поешь! Помереть лучше.

— Таков наш мир, — ухмыляется она, — выбор — роскошь.

Ну не паршивка, а?

— Я вот родилась мёртвой, — выдаёт она преспокойно, — худо-бедно справляюсь. Полы же помыла! И говорить могу, и думать. И женой быть могу.

Поверю на слово.

— Как бы не так! Где жена, там и дети. Что мне их, солить тут? Одно зверьё же кругом!

— Дети со мной будут охотиться, если что, — хихикает гостья, — да ты погоди до детей-то!

— И так нечисти полон лес, — повторяю я упрямо. — Куда ещё плодить? Лучше не подходи.

Она плечом повела — волосы на спину перебросила. А они так и льются на пол смоляным водопадом.

— Как близко не подходить? — уточняет. — Здесь не больно-то развернёшься!

— На расстояние вытянутой руки. Для начала.

А то мне всё время кажется, что она клыки нацеливает.

— На длину руки? — удивляется. — Чтобы детей не было?!

И опять хохочет. А у меня озноб по хребту от этого смеха. Уже и на пол спрыгнула, а всё смеётся.

— Ладно, — обещает, — не трону! Завтра начнём алфавит учить.

— Что учить?!

Она перестала смеяться, но, чувствую, опять подошла. Уселась у кровати и голову на подушку кладёт. Я отодвинулся — мы ведь обговорили правила.

— Буквы покажешь? — спрашивает. — Буду читать книжки и осваивать ваш язык.

— Не наш, а мой. Больше на нём никто не разговаривает, ― предупреждаю я, стискивая ножик.

— Ну вот я буду с тобой разговаривать, ― обещает гостья. ― Ты ведь мой муж, что бы это ни значило.

— Ничего это не значит, кроме вашей кровожадной магии.

В ответ доносится глухое шипение:

— Почему — нашей? Ты сам мне имя дал!

— Это не имя.

— И в дом позвал.

— Это не дом, это маяк.

— Но ты же зажигаешь маяк? — не сдаётся гостья. — Я на него и летела.

— Так ведь я не для тебя его зажигаю.

— Ну почём ты знаешь, для кого?

Синий луч ненадолго задевает окно и скользит по её лицу, а потом снова настаёт мгла. Лампа поворачивается бесшумно. Слышно только, как ветер плутает в скалах и беснуется внизу нечисть.

— Я вообще ни о чём не хочу знать, — произношу я сквозь зубы, — я спать хочу. Спокойно.

— Зачем же, — изумляется она, — ты спасаешь кого ни попадя?

— А зачем ты кусаешь кого ни попадя? Думаешь, только на тебя дурь находит?

— Как знаешь, — ворчит она, отползая. — Смотри не порежься ненароком, ножик уж больно острый. А кровь надо беречь.

Надулась. Ушла в свой сундук и крышкой хлопнула. А говорила — только днём спит! Я подождал немного — вдруг опять вылезет? Нет, тихо всё. Выпустил нож, пошёл к умывальнику, зачерпнул воды. Одну кружку выпил, другую вылил на голову.

Угораздило так вляпаться, а? До сих пор трясёт! От холода, не иначе. Она же не мёрзнет, вот и не затворила раму! И подоконник попортила. При синем свете на белой краске проступают глубокие борозды — от тех когтей, что у неё на задних лапах. Дерево пропарывает, как масло! Ножом эту летунью не возьмёшь, без толку. И Пером не возьмёшь.

Глядя в осеннюю темноту, я прикидываю, не спихнуть ли её вместе с сундуком в море? В океан, который как шар. Так ведь крышку выломает! И неразумно это — сперва вытаскивать, потом топить обратно. Ради чего тогда было мучиться? Особого вреда она мне не причинила. Прибирается, тоже польза. Правда, убивает каждую ночь кого придётся. Но такова её сущность, верно?

Почесав на горле след от укуса, я запираю окно и возвращаюсь в ледяную постель. Подушка мигом намокает от волос, нож мешается в кармане. Я кутаюсь в волшебное одеяло, но мне всё равно зябко. И запах чужой остался, тревожный, как от близкой грозы. И рассвета ждать не хочется — первый раз в жизни. Так и маюсь до утра. Слежу, как скользит по стенам синий луч. Гляжу, как серые тени разбегаются от луча. Слушаю, как терзают друг друга чёрные волки. Глаза начинают слипаться, лишь когда небо в окнах светлеет. Я хочу, чтобы мне привиделись кружевные корабли в невесомой пене. Но мне ничего не видится, словно лишённой снов твари. Так, чернота одна. Чернота и холод.