Терапевтический дневник, или Несколько историй, которые никогда не случались (гет)

— Привет! Я тут решила прибраться — разуйся на пороге, пожалуйста!

Герман подставил щёку для дежурного поцелуя и с плохо скрываемым неудовольствием остановил взгляд на вытянутых трениках Марины. Ну что за женщина! Возвращаешься домой в половине двенадцатого, а квартира в руинах, будто другого времени для уборки не нашлось! Или она так с бессонницей борется?

— Есть хочешь? На плите плов, а ещё я оладьи пожарила. 

— Нет, спасибо. 

— Что, Аня накормила? 

Герман изобразил удивление и инстинктивно приподнял воротник. 

— От тебя её духами пасёт за версту, — прищурившись, пояснила девушка. 

— У неё люстра сгорела — просила посмотреть… 

— Ага, отличный повод для ужина при свечах! Знаешь, милый, мне кажется, она специально рубашку брызгает, пока ты в ванной. Ей тоже привет! — и она с удвоенным рвением и самый независимым видом продолжила драить пол в коридоре. 

Оказавшись отрезанным от остальной квартиры, Герман вздохнул для приличия и молча прошёл в кухню. Энтузиазма девушки хватило ненадолго, и скоро она пришла следом: 

— Купил продукты? 

— Ага, — он кивнул на пакет. 

— А цветы? 

Он снова поднял на неё грустные глаза: 

— Ну Марин! У неё же сегодня премьера… 

— Знаешь что?! — Марина не придумала ничего лучше, чем убрать с обеденного стола оладьи, на которые воровато косился мужчина. — Передай ей мои поздравления! 

— Хочешь быть в её глазах полной идиоткой? 

— Хочешь рассказать ей, что я всё знаю? 

— Хочешь, я не буду тебе больше ничего рассказывать? 

Герман сообразил, что брякнул глупость, прежде, чем успел схлопотать полотенцем: 

— Нет, хочешь, я не буду больше с ней встречаться? 

Женщина опустила занесённую руку, но через секунду недовольно метнула тряпку на угловой столик: 

— Тьфу ты, ну человек же старается, а ты… 

— А можно мне всё-таки оладий? — уловив перемену настроения, он обезоруживающе улыбнулся. 

— Да ешь на здоровье. 

Марина свернула опустевший пакет и ушла. Через пару минут из коридора донёсся её голос: 

— Спрашивала, когда разведёшься? 

— Ну, спрашивала, — он появился из кухни с кружкой чая одной руке и свёрнутым оладушком в другой. 

— А ты что? — она обернулась. — Блин, ну я же просила! 

— Но я же не мусорю! 

— Это тебе так кажется! Марш обратно! — и Марина угрожающе замахнулась шваброй. 

— Слушаюсь и повинуюсь, — он удалился. 

— Эй, не заминай тему! 

— Как всегда… 

— Сказал, что для неё ты всегда свободен? 

— Ну да. 

— Ох, вот возьму и расскажу ей, что ты на самом деле свободен! Что ты будешь делать? 

— Поеду к твоим родителям устранять это досадное недоразумение. 

— Ой, сиди уже… — Марина убрала швабру и оседлала табурет. 

— Да сижу я… Как день прошёл? 

— Нормально, — она пытливо вглядывалась в его лицо и наконец, не выдержав, спросила: — Ну что тебе ещё надо? Актриса, не чета нам, смертным, и всё при ней, и на шею тебе вешается… 

— Рим, ну перестань, ты опять меня гонишь? 

Перешли на клички… Когда-то им нравилось коверкать свои имена, почти доводя их до неузнаваемости. Так Марина получила мужской вариант "Рим", а Герман, на контрасте, стал "Маней", а потом и "Машей".

— Не то чтобы… Но кажется, Маш, я тебя скоро депортирую! — девушка безбашенно улыбнулась их старой шутке про Машеньку в вечном городе. 

— Ладно, виноват… — «Маша» покрутил в руках чашку, вспоминая шикарное тело страстной подруги. 

— Ничего подобного, — вспыхнула «Рим», — я же тебя сама отпустила. 

Девушка поелозила, съедаемая смесью любопытства и стыда, приправленной ревностью, но не стала пока задавать вопросов.

Герман зашёл в ванную и, отодвинув край занавески, смотрел, как она, сидя на корточках, по-кошачьи смывает скраб с лица и шеи. Куда ей до Ани… И до Лиды не близко. Но думалось не об этом. Феноменальные ревнивцы, они умудрялись развлекаться изменами, и тем страшнее было отпустить друг друга. Марина освободила глаза от мыла и, увидев задумавшегося Машу, по-доброму улыбнулась и вдруг выдала: 

— А я сегодня у Андрея была. Поэтому и убраться не успела. 

Как ведро холодной воды на голову. Стой и обтекай. И думай: спросить, переспала ли она с ним наконец, или гордо промолчать? А промолчать-то придётся и не очень гордо, потому что у самого рыльце в пуху… и кое-где в помаде. И когда представишь, что в одно и то же время вы оба трахались с чужими людьми, а потом приехали спать в одну постель, становится дико обидно и за себя, и за неё. 

— Эй, Маш, что не так? 

Нетрудно догадаться… 

— Да не спала я с ним, не спала! — почти раздражённо бросила Рим. 

— А почему? — волна мальчишеской радости и желание подколоть застилали глаза. 

— Не захотелось, — ответила она просто и искренне, протягивая руку за полотенцем. 

И он мгновенно додумал: «…в этот раз. А в следующий?» Маша перехватил её руку: 

— Послушай. 

Надо же чем-то занять руки — он взял полотенце и вытер её: 

— Давай прекратим это. Хватит. Финита ля комедия. Я разгоню их всех к чёртовой матери: и Аню, и Лиду, и иже с ними. А ты бросишь Андрея. Идёт? 

— Идёт. Знаешь, я тоже устала. Я рада слышать от тебя эти слова. 

— Вот и славно, вот и договорились. 

Рим обвивает руками шею Маши, прижимается голым телом сквозь полотенце и думает: «До следующей премьеры…» Маша уворачивается от мокрых прядей и вторит: «До твоего следующего голода».

* * *

Одним воскресным утром город ещё только варил себе кофе, когда в кабине поднимающегося лифта молодая женщина смотрелась в зеркало и стирала с губ помаду. Она поправила стрелки на глазах, убрала выбившийся каштановый локон и улыбнулась своему отражению. Помада некрасиво размазывается, когда один рот впивается в другой, а вот стрелки почти безгрешны. Хорошая ставка, выигрышная.

В одной из клеток многоквартирного улья её уже ждут, хотя и не желают себе в этом признаться. Там ходит мужчина из комнаты в ванную и обратно, ложится на тахту и смотрит в потолок. Он хочет сказать ей, что забыл и проспал, что эта встреча для него ничего не значит. Он хочет, чтобы всё это было правдой, и он обязательно так и скажет, и она будет верить, и он сам поверит, и благополучно забудет о том, как ходил из комнаты в ванную и обратно, расчёсывался и снова взъерошивал волосы, лежа на тахте, силился уснуть и смотрел в потолок.

Когда он откроет ей дверь, то не пригласит войти, а будет молча смотреть, как и полагается тому, кто абсолютно равнодушен. Но, чёрт, не развлекать же соседей — он подвинется и позволит ей пройти.

— Доброе утро, Андрей!

— Приличные люди в такое время по гостям не ходят.

— А если у меня с собой горшочек мёда?

— Правда?

— Нет.

— Тогда зачем спрашивать.

— А зачем вообще что-то говорить?

Они стоят друг напротив друга как дуэлянты. И если один даст слабину, то второй не замедлит его прикончить. Такова суть их игры. Становиться всё в ближе, но не допускать привязанности. Открываться со всей подноготной, как перед случайным попутчиком, но не выдавать болевых точек. А если и выдать — то тут же анестезировать, чтобы на пробу летящие камни обозвать пушинками и осмеять в ответ.

— Ты хочешь отомстить ему?

— За что?

— За то, что сегодня уехал раньше тебя.

— Как глупо. Ты нас не понимаешь.

— Глупо то, что ты здесь.

— Я хотела увидеть тебя.

— Увидела?

— Не груби.

— Мне вообще-то холодно тут стоять. Я возвращаюсь в постель. Входная дверь сама захлопывается.

Он не оборачивается. Он думает, что она уйдёт. Всегда уходит. Его это не цепляет. Она не его, она ему не нужна. Забавное развлечение, не более того. Если она исчезнет с его радаров, он даже не заметит. Хотя последнее — ложь, но обманывать себя можно и нужно.

Сегодня всё не так. Она идёт за ним:

— Пустишь под одеяло?

— Ты в уличной одежде.

Она раздевается и ложится рядом.

— Почему ты это делаешь?

— Потому что ты не откажешься.

Он осторожно целует её в губы и внимательно следит за реакцией, ожидая увидеть на глазах липкую поволоку. Тогда можно оттолкнуть, тогда можно расхохотаться в лицо и с позором выгнать, тогда он победит в битве. Но её ресницы не дрожат, и дыхание ровно. Она так же осторожно кладёт ладонь на его щёку, гладит, касаясь кончиками пальцев волос. Он отвечает, проводя рукой вдоль шеи к ключицам. Она тянется за ещё одним поцелуем, более долгим и чувственным.

Из всего их самообмана прорастает одно чувство, которое они молча разделяют в этот момент — собственного одиночества. Добровольного и настоящего, как у него, или же родившегося в паре и самолюбующегося, как у неё — это не так важно. Горькая духовная близость, имеющая на самом деле мало общего с любовью в общепринятом понимании, сталкивает их, объявляет перерыв в дуэли, заставляет быть искренними в страстном порыве простить друг друга на этот короткий промежуток вечности.

* * *

— А как это называется?

— Что?

Он скривил тонкие губы в усмешке. Она протянула руку и забрала у него пахучую сигарету.

— Я думаю, это дружба плюс секс.

Он качнул головой.

— А с ним?

Она на секунду задумалась.

— Да то же самое, с одним маленьким отличием.

Он молчал, она продолжила:

— У меня с ним жизнь.

— Ага, дом, дети, конечно.

— Именно. Сейчас — дом, потом дети.

— А почему не я, например?

— А оно тебе надо?

Он прищурился и опустил взгляд куда-то на скрещенные лодыжки. Покачал отрицательно головой.

— Вот поэтому.

На полу завибрировал телефон. Мужчина автоматически посмотрел на экран:

— Тебе тут какая-то Маша звонит.

Девушка едва заметно улыбнулась:

— Хорошо. Мне уже пора.

Она чмокнула его в щёку, забрала в прихожей сумочку и тихо ушла.

Потом она сидела в сквере напротив вокзала, запивая горький привкус сигареты горьким чёрным кофе. Врать Андрею было легко. Ему не стоило знать, что чемодан с её вещами с прошлого вечера лежит в ячейке камеры хранения.

Девушка смотрела на пропущенный вызов и собиралась с духом, чтобы перезвонить. Она ещё не знала, что сказать, и не могла решить, что делать дальше.

— Привет.

Она вздрогнула, едва не расплескав кофе. Мужчина, чьи тени под глазами выдавали бессонную ночь, сел рядом:

— Пожалуйста, вернись домой.

— А зачем? — выпалила она. — Мы снова сделаем друг другу больно. Мы будем ревновать, злиться, бесконечно проверять самих себя на прочность...

— Да, всё так. Но почему-то только вместе мы счастливы... Или я не прав?

Она не сомневалась, но выдержала паузу:

— Прав... К сожалению.

Потом спохватилась:

— Как ты нашёл меня?

Он покатал между ладонями такой же, как у неё, картонный стаканчик:

— Случайно. Просто все мои дороги ведут к тебе, Рим.