Демонически забавная прогулка (джен)

Уильям Т. Спирс колебался целых десять минут, что для него было неимоверно много, прежде чем решился встретиться с Греллем Сатклиффом наедине.

Невообразимо, какие слухи могли распустить случайные свидетели этого визита, но Спирсу было необходимо услышать экспертное мнение, и ради этого он готов был принести в жертву свою репутацию — репутации Сатклиффа уже ничто повредить не могло, даже посещение его квартиры Спирсом.

Все образы, которые столь правдоподобно и мастерски примерял на себя Грелль, являлись лишь способом избавиться от скуки, довести коллег до белого каления или вогнать их в крайнюю степень смущения или восхищения. Но жнецы смерти верили в каждую роль Сатклиффа, потому что актер он был потрясающий — потрясающий воображение и моральные устои. Даже Спирс иногда проникался талантом Грелля, но почти всегда вовремя одергивал себя, чтобы не убить подчиненного на месте, не пожалеть и не пойти на поводу у откровенной манипуляции — вариант действий Уильяма зависел от образа, избранного Сатклиффом.

Коротко постучав в дверь служебной квартиры Грелля, Уильям застыл в освещенном ярким дневным светом коридоре и впал в панику. Он совсем не знал, что он предпримет, если дверь никто не откроет. Врываться в жилище силой? Проникнуть через окно? Плюнуть и уйти, чтобы и дальше барахтаться в океане сомнений, пока не захлебнешься? Только больной разум увидит следы глобального заговора или саботажа в том, в чем их заметил Уильям.

Сатклифф определенно был дома, совсем один, если не считать составлявшего ему компанию ужасного насморка. Спирс сам сегодня пораньше отпустил их обоих (да, после суток в компании Грелля насморк воспринимался как отдельный злокозненный субъект, который путал отчеты, слушал вполуха, мешал Сатклиффу думать, читать, дышать и говорить. Последнее, к сожалению, не часто — Грелль любил страдать громко и со вкусом, описывая невыносимость невзгод).

«Лучше бы я завтра зашел. Говорят, при психических расстройствах надо избегать шока», — пронеслось у него в голове, когда дверь распахнулась, открывая удивительное зрелище: Сатклиффа без грима, с покрасневшими веками и носом, да еще и не в очередном невообразимом или непристойном наряде, а в мягкой салатовой пижаме, украшенной изображениями красных и синих плюшевых мишек.

Мишки Уильяма доконали — и он совсем забыл, что должен сразу же втолкнуть Сатклиффа вглубь прихожей и захлопнуть дверь, пока Грелль не оповестил всех вокруг, как счастлив видеть Спирса, скрасившего его невыносимые страдания.

Грелль, к счастью, то ли пожалел остатки рассудка Спирса, то ли сам удивился, то ли простуда наконец лишила его красноречия, и поэтому Сатклифф лишь чихнул, хлюпнул носом и хрипло спросил:

— Что случилось?

— Надо поговорить, — выдавил Спирс. — Без свидетелей.

Грелль прищурился, поправил очки и кивнул, отступив в сумрак прихожей:

— Проходи в гостиную, дверь сам закроешь.

Уильям без приключений добрался до гостиной, всего лишь раз споткнулся о брошенные в прихожей сапоги и чуть не запутался в бархатных занавесях, отделявших прихожую от комнаты, — в конце концов, планировка всех служебных квартир жнецов была одинаковой, сложно заблудиться. Обстановка у жнецов тоже не радовала разнообразием — но, разумеется, не у Сатклиффа. Такого безумного количества этажерок, усыпанных шкатулочками, шарфиками и какими-то мелочами Спирс не видел ни разу.

«Бардак тоже может быть травмирующим для твоего разума и даже тела», — хмыкнул он, пробираясь к креслам у оконного проема, потому что лежавшие на диване вперемешку с шелковыми блузками, разнообразными брюками и приталенными пиджаками полоски железа и детали каких-то механизмов явно не желали быть потревоженными и скалились острыми краями. Вот второе кресло, справа от окна, казалось более гостеприимным, на нем всего лишь валялся ком одежды...

Грелль тем временем уже устроился в кресле слева от окна, завернувшись в бежевый плед, как в кокон, и фыркнул оттуда:

— Так что ты хотел?

— Мне нужен ответ на один вопрос, — начал Спирс, но решил обойтись без долгого вступления и почти спокойно спросил: — Сатклифф, я похож на сумасшедшего?

Разве что голос предательски дрогнул, и ручка косы смерти чуть не выскользнула из влажной ладони.

— Хм-м-м... Жнец смерти, который прощупывает кучу одежды рукоятью косы смерти, кажется слегка ненормальным, — иронично начал Грелль и добавил, когда что-то со скрипом захлопнулось под ворохом ткани: — Но в данном случае ты поступаешь совершенно разумно. Нет, я не специально, я про него совсем забыл, — ответил он на незаданный вопрос Уильяма, когда Спирс с укором посмотрел на него, демонстративно покачивая в руке закрытый медвежий капкан, сожравший несколько шарфов.

— Но вопрос, конечно, интересный, — не давая Уильяму возмутиться вслух, протянул Грелль, — сам факт, что ты решил задать его именно мне... Я что, в твоей картине мира эксперт по психическим отклонениям? Обидно, знаешь ли.

Уильям пожал плечами, устроившись в кресле.

— Из тех, кого я знаю, ты подходишь лучше всех. Я никому не могу доверять в этом вопросе...

Да, в его посмертии определенно что-то пошло не так, если он мог полностью полагаться только на Сатклиффа и верить исключительно ему, но это «хождение посмертия не так» Уильям уже давно воспринимал как данность.

— М-м-м, паранойя, — хмыкнул Грелль. — Но нет, не похоже. Ты отвратительно рационален и разумен...

— То есть твой ответ...

— По тому, что я вижу — нет, Спирс, ты не более сумасшедший, чем был с самого начала нашего знакомства. Может, слишком сильно нервничаешь, разве что. Доволен? Теперь ты оставишь меня в покое и дашь гордо и с наслаждением пострадать в одиночестве?

Грелль завозился в своем «гнезде», взял с подоконника чашку с чем-то горячим, пахнущим медом, земляникой и ромом, прикрыл веки и с предвкушением облизнулся.

Уильям отчего-то почувствовал себя обиженным.

— Тебе совсем не любопытно узнать, в чем дело? — спросил он.

— Уил-л-ли, — простонал Грелль с досадой и приоткрыл один глаз. — Ну за что мне это все? Да, мне до безумия любопытно, но я два часа готовился страдать с земляничным и малиновым пуншем, пока его сварил, пока нашел подходящую одежду, вывернув все шкафы наизнанку... А тут ты со своими страшными тайнами! И все три часа тяжелого труда насмарку!

— Два часа, — автоматически поправил Уильям и встал, чтобы уйти.

— Неважно, все равно слишком много для такого результата — никакого удовольствия, — огрызнулся Грелль и тут же жалобно чихнул и хлюпнул носом. — И куда ты собрался? Рассказывай. Можешь налить себе любой пунш, его все равно слишком много получилось, он на кухне, там две кастрюли. На полке найдешь чашку... Наверное... И не вздумай уходить — теперь я умру от любопытства, а не от насморка, и это будет на твоей совести.

— Я поражен твоими капризами, — усмехнулся Уильям.

— Я болею, мне можно. Ну и я не настолько жесток, чтобы добивать того, кто и так не в себе... — Грелль немного поколебался, но закончил фразу: — И кто настолько безумен, чтобы мне доверять.

— Да брось, последнее не признак сумасшествия, ты умен, изворотлив, изобретателен и ни разу не пытался меня подставить, в отличие от многих.

— Может, я просто еще не догадался, как это сделать? — Грелль, очевидно, был польщен до глубины души, но вяло сопротивлялся комплиментам.

— Сатклифф, почему ты не можешь принять искреннюю похвалу за то, что в тебе действительно ценно? — возмутился Уильям из кухни, гремя чашками и пытаясь найти хоть одну чистую. — К слову, твое умение взбесить до белого каления к ценным качествам в большинстве случаев не относится.

— Ну, если ты настаиваешь... — Грелль появился у него за спиной, вытащил из шкафа абсолютно чистую чашку, всучил ее Уильяму и приглашающе махнул рукой в сторону столика и двух стульев. — Давай здесь, пунш ближе. Хотя в кресле страдается лучше.

— Вкусно, — признал Уильям, сделав глоток.

— Естественно, я для себя его делал, идеально страдать можно только с чем-то вкусным, — отозвался Грелль. — Рассказывай, в чем дело. Ты же не мог просто так дойти до грани нервного срыва ради собственного удовольствия.

— Так заметно?

— Нет не так, но я тебя тоже неплохо знаю. Спирс, я уже упустил пять или шесть поводов привести тебя в ярость. Ну вот в коридоре мог бы радостно оповестить всех, как безмерно счастлив тебя видеть... Эффект был бы...

— Ты еще и настолько милосерден?

— Разумеется, — без тени иронии ответил Грелль. — Но уже немного в этом раскаиваюсь. Ты испытываешь мое терпение, пьешь великолепный пунш, а что я получаю взамен? Вместо вечера упиваний своими страданиями в одиночестве — сплошные муки от зудящего любопытства и насморка...

Уильям закатил глаза, чтобы Грелль не заметил сочувствия в его взгляде — с ролью несчастного Сатклифф справлялся превосходно, и можно было поверить, что тот неизлечимо болен всеми смертельными хворями, включая воспаление любопытства.

— Два года и почти три месяца тому назад меня назначили начальником отдела, — начал Уильям. — Через месяц после назначения я заметил одну странность, но списал ее на свою невнимательность. Грегори Смит упомянул в итоговом отчете две собранные души, хотя утром в его списке задач значилось три, я читаю задания всех жнецов. Естественно, я должен был заставить Смита исправить отчет, но сперва сверился с изначальным списком задач, который поступает в начале смены в отдел и который я изучал в восемь утра — и оттуда бесследно пропало упоминание о третьей душе. Хорош бы я был, отчитывая Смита безо всяких доказательств. Конечно, я решил, что мне показалось — это было объяснимо, я работал начальником отдела первый месяц, мог что-то перепутать...

Грелль протестующе фыркнул, загремев половником в пунше, перемещенном на квадратный белый столик между ними:

— Ты невнимателен к документам? Чушь! Эти бумажки — единственная любовь всей твоей жизни, — Грелль усмехнулся. — Ты в каждом отчете помнишь мельчайшую закорючку, словно это черты лица любимого человека, которые навеки запечатлены в твоей душе.

— Сатклифф, — простонал Спирс, чуть не подавившись пуншем. — Тебе не кажется, что сравнение не очень удачное? Каждый документ при твоей интерпретации обязан меня ревновать к другому, или я должен ревновать...

— Не придирайся к больному человеку, — Грелль смешно наморщил нос и снова чихнул. — Сравнение так себе, но дальше должен был идти неприличный намек на то, почему ты вечно мнешь и рвешь мои отчеты, одновременно заучивая их наизусть... Ну хорошо, молчу, это неуместное замечание.

— Вот это — счастье, которое я заслужил, молчащий о неуместном Сатклифф, — закатил глаза Уильям. — Ничего нормального — ни счастья, ни сумасшествия...

— Ну, может, насчет последнего мы заблуждаемся, — ободряюще ухмыльнулся Грелль. — И у тебя вполне себе нормальное помешательство. Но не очень похоже. Если бы ты мне сказал, что с утра в задачах было три пункта, а не два, которые вечером я бы увидел своими глазами, я бы поверил тебе.

— Грубая лесть начальнику?

— Нет, не лесть, у тебя фотографическая память, Спирс.

— Но ведь у меня могут появиться галлюцинации.

— С периодичностью примерно раз в два года и строго одни и те же? Тогда даже галлюцинации у тебя дисциплинированные. Повезло.

— Но я еще вроде не говорил, что это повторилось, — возразил Уильям, с подозрением уставившись на Грелля.

— Ты сам пел дифирамбы моему уму и не веришь, что я дошел до простейшего вывода, — Грелль укоризненно цокнул языком. — Потому что вряд ли ты бы стал так долго переживать из-за происшествия двухгодичной давности. Значит, недавно случилось еще одно и точно такое, иначе ты бы их не связал воедино. Я прав?

— Да, к сожалению прав. Сегодня то же самое произошло, когда я просматривал отчет Тодда Гриффитса. У него в книге с утра появилось два задания, к обеду, когда он принес отчет, осталось одно. Только вспомнил я про чехарду с количеством задач поздно, когда уже вынес Гриффитсу предупреждение.

— Я понимаю, почему помешательство как объяснение странностей для тебя выглядит привлекательнее, — цокнул языком Грелль. — Изменять текст исходных документов — прерогатива очень высокого начальства. И оно может очень сильно огорчиться, если поймет, что его кто-то подозревает.

— А если подозревает якобы бездоказательно, то это клевета, — кивнул Уильям. — А доказательств нет. И мне кажется, что за мной пристально следят и не позволят докопаться до правды, стерев ненужные преступнику воспоминания тем же способом, как их убрали у Тодда. Я совершил ошибку — сперва вслух удивился исчезновению записи при Гриффитсе, а когда он вздумал мне перечить — я вышел из себя, потом обратился в отдел документооборота и архив с вопросом, сохраняются ли первоначальные версии списков задач.

— Разумеется, нет?

— Разумеется, нет, если изменения были внесены представителями Высшего Совета или иными...

— Но не начальниками отделов, — перебил его Грелль. — Значит, они отпадают. Но откуда у тебя параноидальные мысли?

— Ты знаешь это чувство, когда за тобой следят, оставаясь невидимыми?

— Откуда мне это должно быть известно? Не придумываешь? — Грелль украдкой огляделся и успокоенно вздохнул.

— Да, в этом бардаке даже невидимый жнец смерти так или иначе выдаст себя, — кивнул ему Спирс. — Либо опрокинет чашки, либо оставит след в луже... то ли рома, то ли...

— Карамель пролилась, — махнул рукой Грелль.- Тогда я хотел кофе с карамельным сиропом, но пришлось передумать и захотеть пунш.

— В общем, я уверен, что за мной следили едва ли не до конца рабочего дня, пока я не вызвал Гриффитса и не извинился перед ним за свою очевидную ошибку.

— Ужасный удар по самолюбию, тем более если знаешь, что ты прав. Кстати, Гриффитс не выглядел так, как будто что-то скрывает?

— Нет, он ничего не помнил, — Уильям поколебался, но продолжил: — Я просмотрел его пленку...

— Очевидное должностное преступление, на которое пошел сам Спирс... все именно так, как я люблю. Ты разрезал жнеца смерти косой, — рассмеялся Грелль. — И что там, на пленке его души?

— Там четкий разрыв, Грелль. Как будто убран час жизни. И, как ты понимаешь, так аккуратно это способен был сделать только шинигами.

— Хм-м-м, то есть ты перерезал ему горло...

— Нет, сначала оглушил, потом порезал ладонь, просмотрел пленку, привел Гриффитса в чувство и отправил к врачу. Недопустимо падать в обморок после выговора начальства, тем более недопустимо хвататься за чужую косу смерти, если пытаешься сохранить равновесие, это свидетельствует о профнепригодности или болезни.

Грелль закатил глаза:

— После этого ты еще навел справки в архиве, навлек на себя подозрения и не придумал ничего менее подозрительного, чем явиться ко мне. Отлично, просто отлично.

— Час назад Гриффитс вернулся от медиков с вердиктом, что он профпригоден, а внезапный обморок — скорее всего, случайность. Я извинился перед ним за чрезмерную резкость и свою ошибку, а невидимый наблюдатель удовлетворился и исчез. Ну и что может быть менее подозрительным, чем посетить больного сотрудника? Учитывая наши с тобой трогательные отношения...

— Знай они правду, они бы умерли от обрушения обломков картины мира на их скудный разум. А так в твоем визите для них правда нет ничего подозрительного, — сказал Грелль, подливая ему пунш. — Заметь, я верю даже в невидимого наблюдателя, а не издеваюсь над могуществом твоей паранойи. Давай пока исходить из того, что ты прав.

— Слушай, ну я могу понять, когда в кабинете есть кто-то еще! Сквозняк там, где его отродясь не было, косо лежащие стопки бумаг, сдвинутые на пару миллиметров, потому что их кто-то задел...

— Ни слова больше! — Грелль вредно прищурился. — Иначе я поверю, что ты и правда сумасшедший педант. Какой нормальный человек заметит эти изменения?

Уильям согласно кивнул — дальше он мог еще рассказать про давящее ощущение в затылке и тщательно огибающие край невидимого ботинка пылинки, кружащиеся в солнечных лучах. И про тут же пропавшее чувство, что к затылку привязали камень, когда дверь подозрительно долго закрывалась за Гриффитсом. На полторы секунды дольше, чем должна была.

— Хорошо, — наконец произнес Уильям. — Но если исходить из того, что я более чем вменяем, то мне все равно не попасть даже в то место, где Гриффитс забрал третью душу, если он ее вообще забрал.

— Почему не попасть?

— Согласно правилам, мои перемещения отслеживаются в течение всего рабочего дня, а не только в момент выхода на задание. Я же начальник отдела, а сегодня у меня еще и дежурство всю ночь. У меня нет гарантии, что этот неизвестный, который следил за мной в моем кабинете, не продлит действие мониторинга до утра лично для меня. Я бы так на его месте и поступил, хотя ты скажешь, что это перестраховка. Но не хотелось бы вызывать опасения у того, кто может безнаказанно перекроить твои воспоминания.

Сатклифф потер виски и встряхнул головой.

— Да, тебе желательно присутствовать только там, где ты можешь быть по рабочим вопросам, или рядом с этим местом. Зато... Мои перемещения не отслеживаются, у меня больничный! — Грелль хлопнул в ладоши, воодушевленно шмыгнул носом и даже подпрыгнул на стуле от восторга. — И я могу изучить обстановку где угодно, а не только в архиве или куда там ты наверняка хочешь пробраться. Адрес ты запомнил?

— Орнеби стрит, дом двадцать пять.

Грелль наклонился, извлек из-под стола карту города и с радостью возвестил:

— Прекрасно, это театр, рядом с ним — пара ресторанов и паб. Еще небольшой парк... Я вполне могу отправиться туда прямо сейчас на вечернюю прогулку! Мне нужен свежий воздух, врачи так сказали! Надо только придумать наряд. Что-то такое, что скроет вот это безобразие...

Он с печальной гримасой потер опухшие глаза и покрасневший нос.

— Наряд безутешной вдовы? Густая темная вуаль, чтобы скрыть отвратительное лицо, изуродованное болезнью? — предложил Уильям. — Можно ее как-то подхватить, чтобы не мешала есть и пить...

— Ой, скажешь тоже! Я прекрасен в любом обличье, даже болезненном. Но вообще... Да, пожалуй. Вдове или девице в трауре пойдет и носовой платок... Скучная роль, но может быть неплохо сыграна. А потом... Если я что-то узнаю, дам тебе знать. Часы не отключай.

Уильям с удивлением посмотрел на него, демонстрируя отключенный черный квадратный циферблат.

— Очевидно, что если за мной следят, то могут и прослушать...

— Так включи их, как от меня уйдешь. Я же не собираюсь связываться с тобой каждую минуту и отвлекать от работы. А если свяжусь — значит, дело дрянь. В противном случае просто забегу в отдел ночью.

— Давай я включу запасные, еще не внесенные в базу, и буду слышать, что у тебя происходит? У меня смена через четыре часа, можем успеть.

— Тоже хорошо, если не умрешь от стыда за меня или от смеха. Вдруг мне захочется устроить что-то смешное? Я не льщу себя надеждой, что ты станешь до умопомрачения волноваться за мою судьбу...

Грелль сорвался в комнату, волоча за собой плед, и застыл на пороге, медленно переводя взгляд с дивана на кучки одежды на полу, под шкафом и подоконнике.

Уильям счел этот момент подходящим, чтобы убраться из квартиры Сатклиффа. Он был безмерно благодарен ему за помощь, но был абсолютно не готов обсуждать особенности формирования гардероба безутешной вдовы.

Он вообще не был готов обсуждать что бы то ни было — напряжение, утром стянувшее виски надоедливой болью, отступило, и теперь он чувствовал себя сделанным из неудачного пудинга, готового растечься по любой поверхности и бессмысленно булькать. Или это пунш так повлиял?

— Иди уже, отдыхай перед сменой доступными способами в компании любимых бумажек, развлекайся интригами, настраивай часы, не мешай мне думать, — пробормотал Грелль, даже не обернувшись, когда Уильям попрощался с ним и взялся за ручку входной двери.