Цвет твоей души (джен)

Реабилитологи в санатории были предупредительны... до навязчивости: смотрели в рот, пытались уловить движение мысли по выражению глаз и бросались на помощь, стоило Антону погрузиться в воспоминания, будто от этого он взорвётся.

Лестное внимание этих товарищей в светлых одеждах с идеально чистыми руками и возвышенными мыслями отчего-то вызывало содрогание. Антон предпочитал их обществу одиночество, уходил подальше, в луга. Среди луговых цветов, куда бы ни тянул он руку, всюду находилась спелая, сочная и сладкая ягода земляники. Просто рай.

Здесь, подставив тело солнцу и спрятав голову в тени лесной опушки, он мог обдумать то, что произошло с ним, прислушиваясь только к голосу ветра и пению птиц.

С детства готовившийся к своей миссии историк перешёл черту. Позабыл, быть может, даже предал заветы победившего коммунизма. Что заставило его превратиться в средневекового дикаря?

Антон потерял идентичность. Воспоминания притупились. Теперь он и сам не до конца понимал свои поступки и даже ужасался им. В том, что чуждая формация так переплавила его, вызвала ярость, страх, давно позабытые в светлом коммунистическом завтра, пожалуй, не было ничего удивительного. Он всю свою жизнь готовился стать частью того мира, мимикрировал так тщательно, что чужая личина в момент напряжения стала своей. Так говорили ему все. И согласиться с этим было легко и просто.

Антон не хотел соглашаться не только потому, что такое «заболевание» делало его неработоспособным.

«Нет, отчего же, — возражали на его опасения, — на Земле много работы, а ваши развитые умственные способности легко позволят занять любое место. Вы не думали о том, чтобы попробовать нейроинтерфейс? Управление при помощи нервных импульсов сейчас используется на всех производствах».

Нет, не хотелось Антону садиться в мягкое кресло, позволять вмешиваться в своё сознание и заменять картину мира перед взглядом виртуальной реальностью, сотканной из восприятия сложных механизмов.

Его уговаривали, ему объясняли и даже проводили параллели между его прошлой работой и предстоящей. В чем разница? Между реальностью чужих миров, неидеальных, чаще всего лживых и хуже — лицемерных, и точными показаниями датчиков, которые могут разве что ломаться и ошибаться.

Антон отказывался и упрямствовал. Его уговаривали не ломать свою жизнь. Его спасение называли чудом, которое он не в праве отвергнуть. С ним соглашались и даже оставляли в покое: «В любом случае, мы вас не бросим. Вы сможете жить достойно. Ваши друзья...»

Сердце трепетало от ужаса при одной мысли о таком существовании. Нет, жить достойно... так достойно... Антон не хотел. Он собирался доказать, что прав.

Нет, то, что он был не единственным сгоревшим на работе пациентом этого санатория, не оправдывало его. Антон требовал для себя чего-то более основательного и даже системообразующего, чем уникальность. Будь на его месте любой другой, пусть не подготовленный, пусть не переживший всего, что ему самому довелось, как бы он повёл себя?

Утверждение о том, что история не терпит сослагательного наклонения, потеряло актуальность с началом космических полётов, и умственный эксперимент вполне допускался в качестве одного из методов исторического познания.

Как бы повёл себя среднестатистический гражданин страны Советов, столкнись он с такой же несправедливостью?

Думая об этом, Антон задремал. Сон у него был глубоким, крепким и наполненным сновидениями. Реабилитологи объясняли это защитной реакцией организма. Не было ничего удивительного в том, что во сне к нему пришла Кира.

Она шла, отчего-то минуя протоптанную тропинку, по пояс в цветах, будто удивляясь тому, что видит, будто там, откуда она пришла, не осталось ни лугов, ни лесов...

Антон не сразу понял, что она так озирается в поисках кого-то, должно быть, именно его. В этот самый миг их глаза встретились, она прижала руки к груди и как будто подпрыгнула, приподнявшись немного выше над цветами. А потом побежала навстречу. Антон приподнялся и протянул руки навстречу, прежде чем она легла поверх.

Кира обняла его ногами и руками, стараясь одновременно раскрыться навстречу и сжаться вокруг, спрятаться в нём, слиться с ним в единое целое.

— Ну что ты, маленькая? — привычно назвал её Антон, поглаживая по голове.

В ответ она только сильнее сжалась, спрятала лицо у него на груди и, чуть ворочаясь, принялась тереться. Вне времени и пространства, вне базисов и надстроек она была его частью, его плащом, величайшей силой и слабостью.

— Маленькая? — объятия становились уже неудобно возбуждающими, деловитое сопение прерывалось, горячее дыхание обжигало грудь. — Все хорошо. Мы живы, мы вместе. Маленькая, отпусти меня, не прячься, все будет хорошо. — Маленькая?

В ответ Кира нехотя перевернулась на бок, легла рядом и прижалась. Антон рассмеялся проказливому выражению её милого личика, провёл ладонью по рыжим кудрям и поцеловал Киру в лоб. Она продолжала держать его всеми частями тела и старалась прикасаться всей его поверхностью, только руки её оставались прижатыми к груди.

— Давно не виделись, — рассмеялся Антон.

Поза, в которой оставалась Кира, казалась ему неудобной, почти невероятной для человека. Он попытался уложить её удобнее, но она, не отводя лукавого взгляда, недовольно заныла и прижалась крепче.

— Что ты прячешь? — она покорно раскрыла ладони и опустила на грудь Антона яркий алый бутон. Цветок был странным, точно не местным. Нижние лепестки, тонкие, нежные, полупрозрачные, с вычурным рисунком золотистых прожилок, легли на рубашку, оставив стоять плотный бутон, будто сноп огня, над которым искрами на высоких хрупких нитях поднимались золотистые, осыпанные пыльцой тычинки.

— Твой подарок... Антон, — произнесла Кира, и звук собственного имени заставил его вздрогнуть: «Откуда она узнала?»

В следующее мгновение картинка перед взглядом поплыла, а голос, звавший его, изменился:

— Антон! Тошка! Неужели просто спишь?

Антон открыл глаза. По протоптанной тропинке к нему шли друзья. Анка немного опережала Пашку, а разглядев его в траве, и вовсе побежала навстречу. Антон поднялся и распахнул руки для объятий. Анка была готова кинуться ему на плечи, когда внезапно остановилась, будто что-то испугало её: с рук Антона капал сок раздавленной в руках земляники.

Её страх резанул по сердцу.

— Антон, прости! — Анка через несколько мгновений совладала с собой и обняла его. Объятие получилось отвратительно фальшивым.

— Что с тобой не так? — прошептал Антон.

Анка не успела ответить, когда Пашка, приблизившись, похлопал Антона по плечу.

— В Арканаре дона Румату почитают едва ли не святым. Никто из тех, кто был там, тоже тебя не осуждает, но обратно тебе нельзя.

— Как там? — спросил Антон.

— На крови выросли цветы.

Антон чувствовал, что Пашка не договаривает, но расспрашивать не стал.

Обида нагнала его в палате. Присутствие друзей оставило болезненные ощущения. Стоило ему остаться в одиночестве, как измученный мозг принялся прокручивать каждый жест, каждый взгляд, каждое слово. Каково было ей, оператору, видеть кровь и грязь Арканара? Почему его приближение с испачканными (пусть и в крови!) руками она приняла с содроганием? Почему сейчас, а не тогда?! Почему она не уничтожила ту юдоль человеческих страданий: не выжгла скверну, не изменила мысли убийц, когда они пришли хотя бы в его дом. Где-то на задворках сознания Антон чувствовал, что не прав, что сам недавно с уверенностью бы ответил на свои вопросы, и переспросил бы, и устыдил, но... этот Антон слабел, сдавал позиции и окончательно уступил другому.

Реабилитологи напрасно радовались обуявшему его деятельному возбуждению. Антон запросил доступ к земным архивам и часами пропадал в хранилище. Они не сразу узнали, что он ищет... преступников.

Антон разрывался между тем, чтобы найти несправедливость и создать её. Мир, в котором Антону довелось родиться, был хрупок, и любое преступление грозило его основам. Да, мир держался на людях — их возвышенные стремления, их готовность пострадать за идею, терпеть неудобства ради призрачных целей, скромность, трудолюбие, нестяжательство двигали его вперёд.

Его поиски завершились ничем. Его соотечественникам всё-таки удалось выстроить вавилонскую башню и достать до неба. Только держалась эта башня на плечах атлантов, обычных атлантов, таких же, как Антон, на их стремлениях, мечтах, работоспособности и долготерпении. Стоило упасть одному — и башня закачается. Или нет?

Уже заметившие необычные занятия подопечного реабилитологи успели испугаться прежде, чем желание Антона использовать нейроинтерфейс их шокировало.