Необходимость определений (гет)

Вудс

— Что ты читаешь? — не cмог удержаться от вопроса Вудс. Южная ночь стремительно опустилась на город, и комнату теперь освещало лишь несколько свечей. Чернота за окном, казалось, излучала угрозу. «Это лишь воображение, — напомнил он себе, — темнота сама по себе ничего не значит». Может облегчить атаку из засады, но может и осложнить. Слишком много если. Природа сама по себе равнодушна к людским делам. Он весь день старательно избегал Элинор, не зная, как сообщить ей новости, пришедшие с письмом из Англии, и теперь надеялся, что это было не слишком заметно — лжецом он был никудышным, если она о чем-то догадается — вмиг припрет его к стенке.

Элинор с книгой в руках — нечастое зрелище, она если и брала с полки что-то, то сборники колониальных законов, в которых копалась, когда перед ними вставала очередная бюрократическая задача. Но судя по тому, с каким сложным лицом она сейчас перелистывала страницы, вряд ли небольшая книжка в ее руках имела отношение к законодательству.

— «Наставление дочери» маркиза Галифакса. Миссис Хадсон заверила меня, что настоящая леди должна знать эту книжку назубок, — невесело усмехнулась Элинор и продемонстрировала ему корешок с вытисненным на нем именем автора.

— Миссис Хадсон знает толк в благородных леди. И как оно?

Перед его глазами встала картина: гостиная в доме Уэтстоунов в Бристоле, полная девиц в пышных нарядах. Сара зачитывала куски из сочинения Галифакса подругам, отпуская язвительные комментарии, девушки смеялись, переговариваясь друг с другом. Заметив его, Сара замолкла. Она выглядела так, словно ее застали за обсуждением чего-то, не предназначенного для его ушей. Не смущенной, нет — смутить Сару вообще было нелегко — просто вот это чувство почти зримой черты, переступать которую у него не было права.

— Дамы, мой жених изволил навестить меня, не будем же обременять его обсуждениями тягот женской доли, — объявила Сара, с вызовом глядя ему в глаза. Раскрасневшаяся, со смеющимися глазами, она выглядела невероятно красивой.

Он так и не спросил, что забавного Сара находила в этой книге, у них были слишком разные литературные вкусы. Она любила читать французские романы, которые потом безжалостно высмеивала. Гомера она считала нереалистичным. «Он пишет красиво, но сюжет?.. Мужчины слишком ленивы, чтобы устроить настоящую войну из-за женщины. И эта Пенелопа, которая ждала мужа двадцать лет. Ни одна женщина столько не выдержит».

С замечанием про войны трудно было не согласиться. Что до остального... Что ж, для их брака и три года оказались слишком долгим сроком.

— Довольно... — Элинор явно колебалась с определением, — противоречиво.

— Что ты имеешь в виду? — Вудс нашарил стул и опустился на него. С полок на него смотрели корешки книг, привезенных из Англии. Дневники путешественников, труды по гидрологии, «Левиафан» Гоббса. Книги напоминали о доме, но не могли удержать от погружения в местную жизнь. Рано или поздно, думал Вудс, я забуду, кем был в Англии. Уже забываю — этот остров поглощает частичку меня каждый день, меняет, перестраивает под себя. Природа равнодушна, но все же у каждого места есть некое подобие личности, которое складывается из разных вещей, людских намерений в том числе, невозможно это отрицать. И Нью-Провиденс пока что к нему не благоволит. Чтобы закупить провиант, нужны деньги, вертелось в голове, но именно с деньгами благодаря Саре у них скоро возникнут серьезные проблемы. Новый график выплат кредиторам им не потянуть — не сейчас, когда Нью-Провиденс охвачен восстанием и все свободные средства уходят на оборону.

Элинор неопределенно пожала плечами.

— Макс бы оценила.

Макс — мадам Макс, как большинство в Нассау называли ее теперь — в прошлом была шлюхой, обслуживала клиентов в местном борделе. Секрет невеликий, но вслух об этом местные старались не говорить, разве что шепотом. Тех, кто обсуждал прошлое мадам Макс слишком громко, могли поймать в подворотне молодчики с крепкими кулаками и провести воспитательную беседу. Макс снабжала его информацией о происходящем в городе, но Вудс не мог избавиться от недоверия к ней: она была из тех людей, которые всегда принимают сторону победителя, а фортуна во время войны — вещь переменчивая. Человек она полезный, но не тот союзник, который будет с тобой до конца, если дела пойдут плохо — в этом Вудс был уверен.

— Полагаешь, между знатными леди и профессиональными жрицами любви много общего? — На языке вертелось другое, более хлесткое замечание: в том, что в лживости и любви к интригам Макс не уступит благородным дамам, он не сомневался, но Элинор была к ней привязана. Прямо сейчас обсуждать с женой, что не доверяет её подруге, Вудс был не готов. Не после ужасного дня (очередная ревизия запасов пороха и провианта была не утешительной) и новостей, грозивших ухудшить их и без того сложное положение, да и что толку? Ему некем заменить Макс, как некем заменить капитана Берринджера — он не самый приятный человек, неприкрыто жестокий, фанатичный, но хотя бы готов сражаться с пиратами. Коммодор Чемберлен оставил их, сославшись на приказ свыше, но и до того не демонстрировал энтузиазма.

Элинор отвела взгляд. Обычно смутить ее было не так-то просто, и уж точно не разговорами о падших женщинах Нассау — она в свое время подробно рассказала ему историю взлета мадам Макс, выбившейся в негласные хозяйки города благодаря общим делам с Джеком Рэкхемом и сокровищам с «Урки де Лимы».

Жены плантаторов — самое близкое к благородному обществу, что Элинор могла видеть на Нью-Провиденсе. Просто одетые в сравнении с дамами из метрополии, религиозные — потомки приверженцев Кромвеля, бежавших от последствий гражданской войны. Еще была покойная мать Элинор — дочь нотариуса из Бостона, которая, по разговорам, вела здесь дела на пару с мужем. Скупка пиратской добычи, разной степени законности сделки. Вряд ли миссис Хадсон сочла бы эту деятельность подобающей приличной даме. С другой стороны, уж она-то сама может порассказать о незаконных сделках, не без иронии подумал Вудс. (По сути, ему повезло — горничная, подавшаяся в испанские шпионки, оказалась полезным источником информации в стремительно меняющейся ситуации.)

— Я мало понимаю в благородных леди, — сказала наконец Элинор после паузы. — Да и они меня не жалуют. Но этот твой маркиз Галифакс пишет так, будто советы ему давали девушки из борделя. «Если твой муж осел — пусть он будет твоим ослом», и далее в том же духе.

— Он буквально так выразился или это итог его рассуждений? И вовсе он не мой, к слову. В жизни этой книжки не читал. Возможно, зря. Чтение, кажется, забавное.

— Именно что буквально! «Подобный глупец опасен, если он попадет под чужое влияние, и потому ты должна быть очень осторожной, и если твой супруг пожелает стать ослом, то пусть он будет твоим ослом»,⁽¹⁾ — зачитала Элинор. — Совет, конечно, неплохой, если с мужем не повезло, но я-то была уверена, что приличных девушек учат не такому. А это, оказывается, популярная книга! Признавайся: вы с Хадсон забыли рассказать мне нечто важное об этом вашем приличном обществе? Вас там что, в частных школах учат дергать людей за ниточки, словно марионеток, и плести интриги? — интонации у нее были шутливые, и в то же время она казалась рассерженной и уставшей одновременно.

— Не помню, чтобы говорил тебе, будто «это мое приличное общество», — передразнил он, — сплошь состоит из честных людей. А уж такого количества лжецов, как в королевской приемной, я не встречал нигде.

— Но требуешь честности от меня.

— Потому что это основа любых отношений. Не всем и не всегда удается это правило соблюдать, но чем больше люди друг другу лгут, тем хуже идут дела. — «Теперь бы еще последовать своему же совету и признаться Элинор, в какой скверной ситуации мы оказались».

— Миссис Хадсон тоже уверяла меня, что основа брака в порядочных семьях — честность и взаимное доверие, — хмыкнула Элинор. Вудс не удержался от улыбки, услышав, что миссис Шпионка учит его жену не врать. — Но то, что здесь написано, не больно-то похоже на пожелания быть правдивой. Вот, послушай: «Предусмотрительно уступай своему супругу во всем, пока он не остынет, и только потом добивайся своего». Да у нас просто нет времени на такие глупости! — В голосе Элинор звучало неприкрытое возмущение. — Он чем думает, этот Галифакс? Я буду ходить вокруг да около, когда дел невпроворот, а люди Флинта того гляди атакуют город?

— Если буквоедствовать, — заметил Вудс, — в этой цитате нет призыва ко лжи — только к разумным умолчаниям. Он советует выбирать правильный момент для обсуждения важных вопросов. Хотя потеря времени в нашей ситуации — вещь и впрямь недопустимая. Зуб даю, Галифакс писал это по мотивам каких-нибудь прений в парламенте, у них там есть время на бесконечные разговоры. Он заседал в Палате Общин, потом в Палате Лордов, миссис Хадсон тебе говорила? Политики, — с отвращением выдохнул Вудс. — Вечно все... удлиняют.

— Кто бы говорил. В твоем письме губернатору Барбадоса были сплошь сложносочиненные предложения, и оно не поместилось на один лист бумаги. А ведь всего-то и требовалось, что попросить прислать нам помощь.

— Там были еще сложноподчиненные. И два или три простых тоже были, ты просто забыла. К тому же речь шла о деле первостепенной важности, я должен был изложить все аргументы. Что толку обсуждать, если он нам отказал. Ни людей, ни запасов пороха и провианта. И губернатор Ямайки тоже.

— По крайней мере, теперь ясно, почему я прочитала главу о браке трижды и не могу понять, чему этот кусок должен учить. Ну, кроме того, что жена должна вертеть мужем, но притворяться, что на самом деле главный в семье он. Мне вроде казалось, это не то, чего ты от меня ждешь? Еще Галифакс считает, что женщины глупее мужчин, и вместе это довольно нелогично. — Щеки Элинор пылали от праведного гнева.

— Действительно, — Вудс поморщился. «Надо деликатно намекнуть миссис Хадсон, что ее попытки помочь Элинор справиться с ролью супруги губернатора не слишком удачны». Что ж, хотя бы понятно, что Сара находила настолько смешным. «Маркизу стоит определиться, на какой стороне постели он предпочитает спать», — живо представил он её язвительный голос. — Еще что-нибудь забавное там есть?

— Много чего. О дружбе маркиз тоже не лучшего мнения. Он советует бросать друзей, которые совершили что-то плохое. Меня за такое клеймили предательницей, а господин маркиз учит этому леди из высшего общества. Но друзей у меня теперь толком нет, тут я ему не критик. — Элинор в расстройстве захлопнула книгу. — Я с ума сойду, изображая из себя приличную женщину, — кисло призналась она. — На словах говорится одно, на деле другое. Бухгалтерия как-то проще.

Умеет же Элинор уловить суть, невесело усмехнулся Вудс. Он наивно считал, что для Сары их брак в прошлом — так же, как и для него: они едва разговаривали в последние пару лет, но стоило развестись и жениться на другой женщине — и бывшая супруга с ее обжигающе-ледяным равнодушием превратилась в разъяренную фурию. «Неужели это было так сложно — сказать хоть раз, что тебе не все равно? — мысленно вопросил он Сару. — Прости, я больше не могу быть твоим ослом».

— Пойдем спать, — сказал Вудс. — С ног валюсь от усталости. И лучше верни эту книжку миссис Хадсон. Человек, которому не попадалось умных женщин, не помощник в нашем браке. Да и советы Галифакс дает дурные.

Поменьше хождений вокруг да около — может, они с Сарой смогли бы расстаться мирно, поговорив по душам и придя к примирению. Но они оба сделали свой выбор. Месть всегда была Саре по нраву, следовало об этом помнить, когда он решил с ней развестись.

Элинор выглядит уставшей, думал он, пока они раздевались. Она храбрится, шутит, старается держать лицо — но вся эта ситуация потихоньку доканывает ее, и это видно.

Элинор

«Послать бы всю эту “веди-себя-как-приличная-дама” муть к херам, но не получится ведь». Люди Флинта, так старательно раздувавшие неприязнь к ней в городе до и после казни Вейна, хорошо сделали свою работу: иного выбора, как изображать кроткую и послушную жену губернатора с вечным вышиванием в руках, у нее теперь не было. Не то чтобы сама Элинор не облегчила им задачу, да и Тич, будь он неладен, внес свой вклад в настроения публики, когда присоединился к Флинту: слишком многие в городе были склонны впечатляться мужчинами, у которых лучше всех получалось махать длинным хуем на публике, а молва о пиратских подвигах Тича разнеслась далеко. Даже некоторые дочки местных торговцев и плантаторов произносили имя Тича с трепетом, в котором, помимо страха, угадывались и другие нотки. Он бы живот надорвал от смеха, узнав, что благовоспитанные девы из приличных семей надрачивают на него в своих ночных фантазиях: Элинор не видела Тича много лет, но даже в те годы, когда Нассау был его базой, ему было за сорок. Сейчас они оба постарели на десяток лет, и если Элинор только входила в пору зрелости, то Тич начал превращаться в старика и никакие подвиги и бегущая впереди него слава не могли отменить этот факт. Слабое утешение, если он таки сможет взять город штурмом и доберется до нее. Элинор поежилась.

Проще было читать чертову книжку, чем думать без конца о некоторых вещах. «Ты еще можешь избавиться от ребенка». Попросить Макс, в конце концов. Та будет рада оказать ей подобную услугу. Элинор живо представила, как Макс, старательно подавляя торжествующую улыбку, спрашивает, уверена ли она в своем решении — ведь отменить потом ничего будет нельзя. К тому же все необходимо провернуть втайне от Вудса: ее муж точно не проявит понимания, если она решит прервать беременность.

«Тебе не впервой, в конце концов». Тогда все было по-другому. У нее не было колебаний, оставлять ли ребенка от Чарльза. Она не могла себе этого позволить, и точка. Не здесь, не в Нассау, не с этим мужчиной. Ее ребенок рос бы среди хаоса и насилия, как росла в свое время она сама. Как предсказывала мама, когда они с отцом только-только приехали сюда, и Элинор ловила краем уха обрывки их ссор, не понимая толком сути: ей Нассау — с его пляжами и морем, с кораблями в уютной гавани и вечной суетой в конторе отца — казался в те годы волшебным местом, сказочным королевством, в котором чудеса подстерегают за каждым углом.

Она была бы ужасной матерью, в конце концов.

«Я все еще потенциально ужасная мать». Ничто не говорило об обратном. Если в этом городе и был человек, который мог сказать о ней что-то хорошее, Элинор его не знала. Вудс был не в счет — он пока еще был слишком влюблен и потому верил, что она может измениться. Она тоже старалась верить, иначе можно было сойти с ума: жить в повторяющемся круговороте предательств, ненавидя себя за боль, причиненную близким людям, было невыносимо. «Какое-то время я еще продержусь. Может, год. Но рано или поздно что-нибудь стрясется, и я опять налажаю. И Вудс меня возненавидит».

На такой случай у маркиза Галифакса советов не было. Он мог подсказать, что делать, если твой муж пьяница, или буйного нрава, или попросту идиот. Ничего о том, как быть, если ты сама — подлая тварь, которая портит отношения с людьми. Его дочь, которой посвящена книга, была хорошей девушкой, судя по всему.

«Ну я же правда хочу измениться, Господи». С Богом Элинор была не слишком в ладах, совсем нет, по правде говоря: если он не ужасался тому, что она творит, то вряд ли вообще помнил о ней — не молилась она очень и очень давно.

Оставить ребенка — значит сделать ставку на то, что эта перемена в ней возможна. Поверить, что она сможет не испортить отношения с мужем, будет заботиться о ребенке, научит его (или ее, хотя маленькая Элинор Гатри — последнее, что этому миру нужно) чему-нибудь хорошему. Поверить, что у них есть будущее, хоть какое-нибудь. Прямо сейчас ей казалось, что впереди дальше нескольких дней ничего нет, черная мгла. Может, это будет Тич. Или кто-то из людей Флинта. Вряд ли он сам, лично, но... «Он убил Гейтса, — напомнила себе Элинор, — не строй иллюзий, он не сделает для тебя исключения». Флинт уже заключил союз с Тичем, поставил свою подпись на ее смертном приговоре. Если придется решать, потерять корабли и людей, которые привел с собой Тич, или одного старого друга, Элинор знает, что он выберет. «Я бы, наверное, поступила так же, так что мы квиты».

Слишком поздно для неё налаживать отношения с Богом — она перестала полагаться на него очень и очень давно, но порой Элинор завидовала тем, кто способен был найти в вере утешение. Для них жизнь проще: у них есть что-то, в чем они не сомневаются. Раньше у Элинор был Нассау, но она вложила в настоящее и будущее этого города столько сил, столь многое принесла в жертву, и теперь, выдохшаяся, измотанная, загнанная в угол, уже не была уверена, стоило ли оно того?

«Если бы только я могла знать точный ответ на этот вопрос».

Со стуком вошла миссис Хадсон.

— Мэм. — Горничная вечно сутулилась — то ли подобострастие, то ли попытка скрыть высокий рост. В тонких руках Хадсон было что-то паучье.

— Есть какие-нибудь новости?

— Он не пришел на наше обычное место, — покачала головой Хадсон. — Опять. Не знаю, что это означает. Его точно не было среди арестованных во время последней облавы? Капитан Берринджер мог и не сообщить об этом.

Элинор поморщилась.

— Я пошлю за списками задержанных. Сама пойти искать Грандала среди заключенных я не могу — сейчас это привлечет слишком много внимания.

Хадсон на мгновение заколебалась:

— Вы могли бы сделать вид, что это благотворительность, — робко предложила она. — Почему бы жене губернатора не посетить заключенных, чтобы накормить их бульоном, к примеру. Я буду сопровождать вас.

Элинор фыркнула — при мысли о подобном спектакле ее всю перекорежило — и покачала головой:

— Исчезновение вашего связного может быть и делом рук пиратов, и тогда мы бессильны.

— И правда, — понурилась Хадсон.

— Почему бы вам не прогуляться по камерам одной — с благотворительной миссией от супруги губернатора?

— Если вы не против! — Щеки Хадсон вспыхнули.

— Вы слишком переживаете за человека, который угрожал вашим детям, — вырвалось у Элинор. Она тут же ощутила укол совести. Миссис Хадсон, скорее всего, просто боится за себя и своих детей, которые остались в Англии, но чья безопасность может зависеть от ее действий.

— Я предпочитаю держать ситуацию под контролем, — ответила Хадсон, нервно сплетая и расплетая пальцы. — И мне казалось, вы и ваш супруг тоже. Если моя тайна станет известна кому-то еще, у меня будут неприятности.

С этим не поспоришь.

— Я дочитала книгу. — Элинор взяла со стола «Наставление дочери» и протянула миссис Хадсон.

— Вам понравилось?

— У маркиза Галифакса довольно странное мнение о браке и дружеских отношениях, но мне показалось интересным то, что он пишет о Боге.

— В самом деле? — Миссис Хадсон просияла. Она была любительницей религиозных трактатов, да и вообще любила читать — пожалуй, даже слишком, для прислуги. Книги стоят недешево, по словам миссис Хадсон, большая часть ее скромной библиотеки была куплена еще при жизни мужа. Он плавал с Вудсом и погиб во время той злосчастной кругосветки, когда они охотились за галеоном из Манилы.

— Хотя это странно: то, что человек, столь цинично настроенный по отношению к людям, способен найти утешение в Боге. Быть может, это путь, который остается тем, кто во всем разочаровался? — Последняя фраза вырвалась у Элинор почти помимо воли. Она не могла выкинуть эту мысль из головы уже какое-то время. «Я слишком много думаю о религии для человека, который даже не может точно сказать, верит ли в Господа».

— Бог есть утешение, неважно, что человек из себя представляет, — как заученный ответ произнесла миссис Хадсон. — Заблудший грешник так же способен найти в вере спасение, как и праведник, нужно лишь желание.

— И раскаяние, конечно, — не без язвительности добавила Элинор. — Без раскаяния никуда. Мне, вероятно, следует пойти в церковь и пасть там на колени — может, тогда меня перестанут ненавидеть в городе. Хотя это вряд ли.

Миссис Хадсон, пролистнув, раскрыла книгу и зачитала вслух:

— «... религия менее всего состоит из громких возгласов, благочестивых поклонов в церкви и неистовых молитв». Раскаяние должно быть внутри нас, а не снаружи.

— Наверное, в этом есть смысл, если не приходится все время разыгрывать спектакль на публике, — проронила Элинор. Увы, она не может сейчас позволить себе отвечать только перед собой. Слишком много людей считают, что имеют право судить и ее, и Вудса, и слишком многое поставлено на карту. Миссис Хадсон даже можно позавидовать — никому нет дела до того, кому она молится, а ее шпионские секреты интересны только Элинор и ее мужу. И Грандалу, конечно. Но последний исчез, и, возможно, мертв. Испанцы могут прислать кого-то еще на его место, а могут оставить все как есть — вспыхнувшая война сжирает ресурсы не только английских колоний, но и испанских. Достаточно ли важную роль играет Нью-Провиденс в планах Испании, чтобы продолжать отслеживать происходящее на острове — вопрос, на которой ни у кого из них нет ответа. Грандал мог бы поведать нечто полезное, но...

Миссис Хадсон

Хуан не пришел. И в этот раз тоже. Сидя за столом в таверне с книгой в руках, Грейс раз за разом прокручивала в голове возможные варианты. Остров охвачен восстанием, за каждым кустом прячутся вооруженные люди: в такой обстановке шпиону случайно попасться легче легкого. Если б его схватил Берринджер — скорее всего они бы уже знали. Но этот вариант хотя бы давал надежду. А вот если пираты... От них пощады не жди, и утруждаться судебным разбирательством они не станут: просто прирежут и все.

Она не хотела сюда ехать и была права: этот город подобен Топи Уныния. Ее взгляд скользил по буквам в книге Беньяна: «Эту грязную топь исправить нельзя. Это провал, куда стекают нечистоты с пеной, иначе сказать, в духовном смысле — понимание и сознание греховности. ...Миллионы верных наставлений и удостоверений были присланы сюда... и все знают, как хорош был этот материал, но все было напрасно, и, насколько я знаю, здесь тысячами погибали путешественники с нагруженными обозами добрых намерений и самонадеянности».⁽²⁾

Оставалось только надеяться, что она не окажется одной из тех, для кого Нью-Провиденс станет могилой.

Пока ей везло: губернатор был слишком умен, чтобы не использовать ее как двойного агента. Она сообщала ему то, что знала об испанцах, он холодно кивал в ответ. Ни осуждения, ни упрека — он, кажется, поверил в ее жалобную историю, и Элинор Гатри (теперь Элинор Роджерс) тоже. Иногда Грейс и сама начинала в это верить, так долго она жила притворством: несчастная вдова, ставшая жертвой шантажа испанской разведки, стала ее вторым «я». Если хочешь, чтобы ложь выглядела убедительно, смешай ее с толикой правды: она и впрямь была вдовой, воспитывавшей в одиночку троих детей, да и особенно счастливой себя давно не чувствовала.

Раньше Хуан часто делал ей подарки — когда появлялся после долгого отсутствия и просто так. Кулон в виде морской раковины, что сейчас был на ней, купил именно он, не муж. Уолтер был хорошим человеком, но лишенным даже толики фантазии, совершенно приземленным. Украшения он находил ненужным излишеством и дарил ей расшитые полотенца для кухни и скатерти в столовую. Он видел в своих плаваниях дальние страны, но все, что мог о них рассказать, сводилось к еде в тавернах и товарам на рынке. Не будет преувеличением сказать, что с Хуаном она купилась на красивые слова. Ей нравились его истории, как бы эфемерны они ни были. Ей нравилось быть частью истории, даже если это был секрет, который она не могла никому рассказать.

А теперь она осталась одна. Некому было поведать ей о том, что творится на другой стороне острова (до нее долетали сплетни прислуги, но это было не то), превратить Нью-Провиденс в волшебное королевство из сказок, населенное чудовищами, добрыми феями и отважными рыцарями, всегда готовыми прийти на помощь. Только в существовании чудовищ она не сомневалась: Флинт и Тич где-то рядом, за полосой воды, отделяющей Нассау от острова беглых рабов, притаились и выжидают, чтобы растерзать их. Люди Флинта уже захватили часть острова, и кто знает, каким будет их следующий шаг.

За соседним столом устроилась шумная компания мужчин — по виду местных. Они пили ром, громко смеялись. От каждого резкого взрыва хохота Грейс невольно сжимала побелевшими от напряжения пальцами книгу. В какой момент она начала видеть в каждом из здешних дикарей угрозу? Сразу, когда они высадились? Нет, тогда ей было еще просто любопытно. Ей не нравился остров — много развратных женщин и нетрезвых мужчин, грязь на улицах, пустые бутылки из-под рома и других крепких напитков повсюду, убогие постройки, призванные изображать дома — но она испытывала нездоровый интерес. Хуан пробудил его в ней, сейчас понимала она. Без флера его историй вся грязь безжалостно выступала наружу.

«Только вот я застряла здесь с людьми, которые вознамерились превратить обиталище грешников в райский сад», — намерение по умолчанию безнадежное, как сейчас сознавала Грейс. Если она будет ждать, пока губернатор Роджерс сможет осуществить свои планы — так и состарится здесь, а он так просто не отступится. Элинор была еще хуже: все еще считала, что Нассау — вотчина ее семьи. Они вцепились в этот остров, ничего из себя не представляющий, и пытались построить что-то на краю опасной трясины. Грейс испытывала даже что-то вроде сочувствия к Элинор — как женщина к женщине, пусть даже сходства между ними не было вовсе, и жена губернатора, в прошлом скупщица краденого, едва ли могла бы ее понять.

Грейс никогда не приходилось вести семейный бизнес, заниматься иными денежными расчетами кроме тех, что ложатся на плечи любой домохозяйки. Она могла бы покривить душой и сказать «не приходилось нарушать закон», но это было бы враньем — ей лишь не приходилось делать это так нагло и беспардонно, как Элинор, в открытую вторгаясь в дела мужчин и командуя ими. Грейс то и дело подслушивала разговоры Элинор с губернатором Роджерсом еще в ту пору, когда эти двое даже не были любовниками. Как же это было непохоже на ее общение с Уолтером в период ухаживания, дивилась Грейс. Из-за этого она даже не поняла поначалу, к чему у них идет дело, а ведь все было очевидно, если подумать. Манерой говорить, кругом интересов Элинор больше походила на друзей Вудса Роджерса, бывавших у него в доме. Купцы, приватиры, политики, их не интересовали домашние дела: как лучше отбелить ткань, по какому рецепту засолить овощи или сварить варенье — это все была женская вотчина. Элинор из богатой семьи, напоминала себе Грейс, она могла позволить себе переложить такие вещи на плечи прислуги. Едва ли ей приходилось самой подметать пол или стирать белье. Но и в типично женском кокетстве или любви к досужим сплетням она замечена не была. Кто на ком женился, у кого жена понесла от любовника, и чья дочь сбежала из дому и обвенчалась против родительской воли, театры, французские романы, последние моды — все эти вещи, волновавшие умы богатых дам в Лондоне и Бристоле, Элинор Гатри не интересовали. По сравнению с большинством знакомых Грейс женщин она мыслила по-другому — масштабнее и безжалостней — и думала о другом. Элинор напоминала чем-то Хуана, но была лишена его пылкого воображения — качества даже странного у шпиона, чьей задачей было точно передавать полученную информацию.

— Есть хоть что-то, о чем ты говоришь правду? — смеясь, спрашивала у него Грейс. Это был флирт, но в нем была доля истины — в историях, которые слетали с языка Хуана, игры воображения было больше, чем фактов. То была не ложь в обычном смысле, может быть, но способ видеть правду под определенным углом.

— Губернатор Роджерс мечтает превратить Нью-Провиденс в цветущий сад, построить свое маленькое, но приносящее заметную прибыль королевство на Багамах. Он уже начал подбирать ключи к незаконным источникам дохода, которые смогут обогатить его казну — иначе зачем ему Элинор Гатри в этом плавании? Он не лучше других, наживающихся на взятках и тайных сделках, и мы лишь обманываем лжеца.

В версии Хуана не было часов, проведенных над финансовой отчетностью новорожденной колонии, не спешившей приносить доход, политических расчетов, порой верных, порой нет, и безнадежно перемешанных с личными чувствами отчаянных попыток построить порядок из хаоса — но она давала Грейс возможность чувствовать себя свободной от долга и угрызений совести. Вот только волшебный флер потихоньку развеивался, она одна была не в состоянии его поддержать. «Я хочу домой», — думала она. Покончить со всем этим, вернуться в свою уютную квартирку, к детям, найти работу, которую не придется сочетать с опасными шпионскими играми. Если повезет, ей удастся убедить миссис Роджерс, что история с испанской разведкой окончена и в ее, Грейс, присутствии на острове нет необходимости. Как женщина женщину Элинор может даже пожалеть ее. От нее сочувствия будет добиться проще, чем от губернатора.

Но в одном Элинор права, Грейс не помешает навестить тюрьмы с благотворительной миссией. Если Хуан там — она должна найти способ его освободить. Губернатор наверняка не прочь и дальше быть в курсе того, в чем заинтересованы испанцы. Возможно, удастся убедить его и Элинор помочь ей. Если так — вопрос решится несколькими росчерками пера. «И ты останешься на Нью-Провиденсе, в этой клоаке, полной всяческой мерзости, вдали от своих детей». Дэвиду скоро исполняется пять, он верно вытянулся за последние месяцы, старая одежда стала ему мала. Эми скучает без сказок на ночь. «Ну мам, я не хочу сказку тети Эстер, я хочу твою! Только ты умеешь так рассказывать!» А Томми, ее младшенький, наверное, уже забыл, как она выглядит. Тоска сжала сердце Грейс

У того, чтобы быть частью истории, есть цена, как-то обронил Хуан. Он говорил об истории в глобальном смысле, конечно, о великих деяниях, о том, что меняет судьбы целых народов и государств. Иногда на него находил такой стих, и он принимался многословно рассуждать о политике, судьбах мира, делах великих. Он с отличием закончил университет Саламанки (одна из немногих личных вещей, которые он рассказал о себе), и, верно, услышанное на лекциях прорывалось из него. Грейс кивала и улыбалась, делая вид, что все понимает, не запоминая и половины.

Нью-Провиденс, конечно, и близко не вызывал у нее таких мыслей. Клякса на географической карте, едва видная из Англии, остров, наполовину населенный отбросами общества. Она недоуменно морщилась, когда Вудс Роджерс обещал деловым партнерам, что изменит историю британских колоний. И удивлялась еще сильнее, слушая, с каким пафосом рассуждает о родном острове Элинор Гатри — как будто она была наследной принцессой могучего королевства, а не скупщицей пиратской добычи с островка в пару десятков миль длиной. Удобная бухта — конечно, вещь хорошая, тут ее покойный Уолтер, пожалуй, многое бы мог сказать, но ведь чтобы что-то построить, нужны еще деньги, упорный труд и благие намерения. Но с трудолюбием и добрыми намерениями у местных точно дело неладно, им лишь бы пьянствовать, с отвращением подумала Грейс. А деньги остров, истерзанный восстанием, когда-то еще принесет — даже она это понимала.

«Я не хочу больше быть частью истории этого места», — Грейс встала, плотно прижимая книгу к груди, инстинктивно стараясь держаться подальше от всех местных мужчин. Возможно, ей не нужно ходить в тюрьму, мелькнула трусливая мысль. Возможно, хватит с нее. Пусть строят свое прекрасное будущее без нее — все равно оно никогда не наступит.⁽³⁾

Сара

У нее в шкафу, на полке, еще стояли его книги. Вудс так и оставил их — не потому что не ценил, но взять все что хочешь в далекое морское путешествие нельзя. Возможно, он даже пришлет за ними — потом. Хотя, если ее план сработает, у него не будет такой возможности — разве что он решит проводить время за чтением в долговой тюрьме. Часы и часы, чтобы поразмыслить об ошибках прошлого. Хотя едва ли он найдет ответ в своих книгах. То, что он читал, было слишком далеко от таких приземленных вещей как брак.

Она в раздражении пролистнула томик Гоббса. «Так как мы видим, что истина состоит в правильной расстановке имен в наших утверждениях, то человек, который ищет точной истины, должен помнить, что обозначает каждое употребляемое им имя, и соответственно этому поместить его; в противном случае он попадет в ловушку слов, как птица в силок, и, чем больше усилий употребит, чтобы вырваться, тем больше запутается».⁽⁴⁾

Вот как это могло помочь их отношениям?

Слишком долго она считала, что однажды он явится забрать свои дурацкие книжки, и у нее будет возможность взять реванш.⁽⁵⁾ Сара Уэтстоун ненавидела оказываться неправой. И что она не выносила еще больше, так это оставаться в дураках. Вудс ускользнул от неё, оставил с носом. Променял на женщину сомнительной репутации, словно Сара была кем-то малозначимым, с кем можно не считаться. Словно она была хуже. Это было как плевок в лицо, у Сары щеки пылали, когда она думала об этом.

Сейчас, когда их разделял Атлантический океан, она даже не могла бросить мужу в лицо — бывшему мужу, не забывай об этом! — все те обвинения, что вертелись у нее на языке. «Ты мог бы тратить больше времени на меня, и меньше — на свои путешествия», — хотелось сказать ей. Америка, Мадагаскар, теперь Багамы — мили и мили чужих берегов и океанских просторов. Сара никогда не покидала пределы Англии, ей была непонятна эта жажда, что гонит людей — мужчин! — исследовать новые земли. Одно дело съездить на модный курорт, и совсем другое — плыть в неведомую даль, где еще неизвестно, будет ли у тебя крыша над головой и нормальная еда. Что за дурная причуда предпочитать опасности и неудобства семейной жизни?

Замерев ненадолго в задумчивости, Сара швырнула Гоббса в камин. Бумага вспыхнула, чернея. Тонкие листы посередине прогорали быстро, а вот обложка долго не сдавалась огню. Сара пошевелила ее кочергой. Несколько невесомых листов бумаги, уже почти сплошь состоящих из золы, разлетелись в стороны, один упал на ковер перед камином. Сара поспешно затоптала его. «Дура, — обругала она себя, — так и все вокруг поджечь можно. Себя, в том числе».

Но вид горящей бумаги дал ей ощущение приятного торжества.

Раз уж ее супруг — бывший супруг, бывший! — напомнила она себе в который раз — не собирается возвращаться в родной дом и искать с ней примирения, то и ей ни к чему хранить здесь далее весь этот бумажный хлам. Напыщенный треп высокоученых болтунов, россказни про заморские страны — тысячи и тысячи слов, лежавшие между ними не хуже морских просторов. Довольно она это терпела!

Сара стащила со стола скатерть и бросила на пол. Затем покидала в ее центр книги с полок и завязала углы узлом. Скатерть была чьим-то подарком и, наверное, стоила приличных денег, но Саре в ее приступе одержимости разрушением было уже не важно. Все эти элегантные вещицы, украшавшие дом, не сделали ее счастливой и не спасли ее брак, так не все ли равно? Одной больше, одной меньше — никто и не заметит.

— Мэм? — Кэти, горничная, проходившая мимо полуоткрытой двери, замерла в недоумении, глядя на нее.

— Чего стоишь? Помоги мне! Надо оттащить это вниз.

— Вы продаете книги? — вырвалось у Кэти.

— Что? Нет, конечно, только этого не хватало. Больно много чести — продавать. Это на кухню, на растопку.

— Но мэм! — Глазищи Кэт стали круглыми как плошки. — Это же такая куча денег.

— Ну и что?! — Сара злобно зыркнула на нее. Вообще-то, Кэти была права, и, будь Сара чуть менее зла, она бы всерьез обдумала мысль о продаже библиотеки Вудса: все равно он уже вряд ли пришлет за книгами, а лишние деньги ей не помешают. Это была бы даже по-своему утонченная месть — спустить вырученное за его книги на оборки и булавки, на мелкие, столь мало значившие для него женские развлечения. Но распирающая ее обида требовала реванша здесь и сейчас.

Книги оказались тяжелыми. Ну чисто каменьев наложили. Сара уперлась в пол каблуками и потянула узел на себя. Пышные юбки мешали свободно двигаться, она случайно наступила на оборку и чуть не упала. Кэти в ее более практичном платье пришлась очень кстати. Вместе они сдвинули тяжеленный узел с места.

— Мэм, — подала голос Кэти, — давайте я позову Тима. Эти книги страсть какие тяжелые, вы так надорветесь.

Сара нехотя кивнула. Крушить вещи самой оказалось на диво приятно, но Кэти, конечно, права. Да и с чего это она должна мучиться, пытаясь избавиться от столь раздражающих ее книг? Нет, она будет вести себя как настоящая дама: лениво попивать чай с кексами, пока слуги выполняют ее приказы. На кухне должны остаться вчерашние кексы. Вудс и его бумажный хлам не стоят и капли ее усилий.⁽⁶⁾

1) Книга маркиза Галифакса «Новогодний подарок для леди, или Наставление дочери» цитируется по изданию Татьяны Лабутиной «Мир английской леди. Воспитание, образование, семья XVII — начала XVIII века», издательство «Ломоносовъ», Москва, 2017 год, где «Наставление дочери» фигурирует в числе приложений. Впервые изданное в 1688 году «Наставление дочери» на протяжении XVII-XVIII веков выдержало 25 изданий и было переведено на французский, голландский и другие языки. Это была первая в истории страны книга, в которой рассматривались проблемы образования, досуга, брака и семейной жизни юных аристократок.

Вернуться к тексту

2) «Путешествие Пилигрима в Небесную страну» Джона Беньяна цитируется в переводе Ю.Д. Засецкой по изданию СЗКЭО, Санкт-Петербург, 2023 год. «Путешествие Пилигрима» — английский религиозный бестселлер второй половины XVII века. В сериале миссис Хадсон читает эту книгу во время встречи с Грандалом в таверне.

Вернуться к тексту

3) Не смотревших канон автор спешит успокоить: Грандал в это время преспокойно тусит в Гаване и, кажется, неплохо себя там чувствует.

Вернуться к тексту

4) «Левиафан» Томаса Гоббса цитируется по изданию Москва, Издательство АСТ, ОГИЗ, серия «Вся история в одном томе».

Вернуться к тексту

5) Учитывая, что другой экземпляр «Левиафана» Гоббса стоит у Вудса на полке в Нассау — он, судя по всему, просто купил еще одну книгу в Лондоне, перед отъездом на Багамы, так что Сара из фика со своими фантазиями, конечно, конкретно лоханулась.

Вернуться к тексту

6) Автор практически уверен, что, учитывая стоимость книг в то время, слуги дружно заверят Сару, что «мывсесожгли», а сами спиздят книжки и продадут, что добру пропадать-то.

Вернуться к тексту