Госпиталь для душ (гет)

Примечания:

За вдохновение спасибо Софочке :)

Она приходит сюда уже который день. Садится тихая, как мышь, в угол, прячется за большим, в забавном пятнистом горшке, фикусом и наблюдает, ощущая себя не то шпионкой, не то привидением, если между этими понятиями вообще существует разница. В просторном светлом помещении беспрерывно снуют люди, совершенно ее не замечая (или делая вид), отчего она глупо улыбается, про себя называя их персональной муравьиной фермой. Ей нравится разглядывать чужие лица: часто хмурые, задумчивые и почти никогда — счастливые. А еще красные и заплаканные время от времени. Неужели, думает она, человек может так сильно расстроиться, узнав, что кто-то очень дорогой ему должен поселиться тут? Почему они не веселятся, не танцуют, не смеются? Здесь же хорошо, да даже замечательно: и кровати мягкие, и кормят вкусно, и врачи с медсестрами и санитарами добрые и приветливые! Гермиона живет в клинике с удовольствием, хотя порой на нее накатывает это противное чувство одиночества, причем с такой силой, что выть хочется.

Выть и не просыпаться.

Но она всегда говорит дежурному, когда ей плохо — так научили ее доктора, — и ей сразу же дают разноцветные витамины — пусть немного горьковатые, но зато от них любая боль проходит.

На бумажном отрывном календаре над кулером значится цифра пять. Именно в этот день Гермиона встречает его, высокого и нескладного, со смешным именем Фред. Он первым подходит поздороваться, да столь бесшумно, что она даже пугается и руки ее сами собой поднимаются, прикрывая макушку. Только Фред и ухом не ведет (которое, кстати, за длинными оранжевыми, точно апельсин, волосами совсем не улавливается), невозмутимо устраиваясь в соседнем кресле. Он западает ей в душу мгновенно, ведь его щеки, в отличие от тысячи других, что она уже успела увидеть, украшают не слезы и не порезы, а ямочки.

Они долго смотрят друг другу в глаза, словно стремясь разглядеть некий шифр, объясняющий странное — даже для этого места — знакомство. Фред вдруг наклоняется и шепчет до ужаса неразборчиво: будь у нее закрыты веки, она бы приняла его голос за шуршание полов накрахмаленного донельзя халата пробегающей мимо мисс Лавгуд.

— Эти, — Фред кивает в сторону коридора, — похожи на муравьев, не находишь?

Гермиона вскидывает брови: а не послышалось ли ей? Судя по тому, как безумно щерится ее новоявленный собеседник, нет. Она поворачивается к нему всем корпусом, чуть склоняя голову, и зеркалит написанное звездоподобными веснушками блаженство.

Совпадение исключено.

Вскоре она уже ведет его в свою палату, впервые радуясь короткому до нее расстоянию: всего два поворота (направо и налево), пять плоских картинок на стене, тринадцать белоснежных дверей, и вот они оказываются в ее скромной чистой обители, которую она ласково зовет Норой.

Гермиона тянет его к койке, той, что в дальнем углу, мягко толкает в живот и опускается рядом, предлагая посчитать ворон на потолке. На триста пятой сбивается, но Фред не помогает ей, заваливаясь на левый бок. Она не отстает, выбирая правый.

Так они и лежат, спина к спине, дышат в унисон и не говорят ни слова. Засыпая, Гермиона чувствует, как теплая шершавая ладонь робко оглаживает ее собственную, чтобы в секунду по-змеиному скользнуть вниз, сплетая их дрожащие пальцы. А за окном, одетым в грозные стальные решетки, умиротворяюще скрипит снег, провожая в неизвестность тяжелые бесплотные шаги.

Ей больше не одиноко.