Ночь святой Керлины (джен)

Снег громко-громко хрустел под сапогами, и Оретта опасливо ёжилась чуть ли не на каждом шаге. Фрагнар строго смотрел на неё запотевшими окнами. Ей, колдунье, непозволительно бродить по его улицам. Во Фрагнаре ей вообще непозволительно жить.

В день своего совершеннолетия Оретта покинула родную провинцию и уехала — почти сбежала — на юг. Там она могла жить, даже будучи колдуньей.

Здесь у неё осталась мать, с которой Оретта много лет общалась лишь редкими письмами. В последнем, написанном чужой рукой, мать сообщала, что больна — возможно, смертельно. Оретта не могла не приехать.

Забрать её к себе, обратиться к целителям, чтобы вылечили, а дом продать через какого-нибудь не слишком щепетильного законника. Главное, не колдовать во Фрагнаре.

Оретта добралась до родного города за три дня до Ночи святой Керлины. Она несла матери яблоки и сладости, которые пекут к этому празднику на юге: чуть подсохшее апельсиновое печенье, фигурную карамель и крохотные разноцветные шарики-леденцы.

На город опускался вечер, метель подступала, подвывая. Было неуютно. Выше по улице мелькнул тёмно-красный плащ, отороченный белым мехом. Орден Белого пламени — бельмо на глазу страны, истребители колдунов.

Оретта покосилась на плащеносца из-под глубокого капюшона и засеменила дальше, оскальзываясь на льду.

Ей предстояло пересечь тёмный проулок, и она будет дома. Но именно в проулке её и поджидали.

— Очаг аль костёр? — поинтересовался невысокий парнишка в сером балахоне не по росту.

У уличных воришек и грабителей эти слова, казалось, заменяли привычные праздничные «яблочко или розги».

— Очаг, — пробормотала Оретта.

Ей оставалось всего-то выйти из-за угла на свет. И позарился же на мешочек сладостей!

— Приличные девки костёр выбирают! — Парнишка осклабился и загоготал своей непонятной шутке.

Оретта попыталась пройти мимо, но он грубо схватил её за рукав. Она наступила ему на ногу и побежала. Он достал нож и погнался за ней. Почти догнал.

— Ис! — шепнула Оретта, и лёд под его ногами хрустнул.

Парнишка растянулся на снегу, а она, не медля, помчалась домой. Колдовство было незаметное, почти как случайность. Всё будет хорошо.

Дома у матери приветливо горел свет. Вязаные пледы, баночка мёда на кухонном столе, стайка кошек, пусть и не тех, кого знала Оретта, — всё здесь было по-прежнему. Только дверь ей открыла соседка.

Мать уже почти месяц не вставала с постели. Она осунулась и похудела. Глаза её почти совсем погасли — может, Оретта и не успеет отвезти её к целителям.

Едва она, ещё не сбросив плаща, обняла мать, как кто-то обрушил на входную дверь два властных удара. Соседка открыла и провела гостя в комнату матери. Увидев его, Оретта замерла: точно не успеет.

На пороге стоял высокий мужчина в тёмно-красном плаще. Из-под белого меха на его плечах свешивался круглый медный жетон с ликом святого Эсара.

Орден Белого пламени пришёл за Ореттой.

* * *

Высокое стрельчатое окно не пропускало ни лучика света. Строгие угловатые рамы пушистыми комьями залеплял снег. Сквозь невидимую, но осязаемую щель свистела проклятая фрагнарская вьюга.

Ангретт прожила в северо-западной провинции всю свою жизнь, но ничто не могло заставить её полюбить здешние холодные зимы. Из года в год снег воздвигался тысячей нерушимых цитаделей, и их ледяные гарнизоны ударным наступлением завоёвывали крыши, откуда затем грозили людям. Их передовые отряды занимали засады на дорогах, под обманчивым белым покровом, и каждый, кому не повезло встретить их на пути, падал под их атакой.

В самые лютые морозы Ангретт могла неделями не выходить из дома. Для почтенной госпожи и матери уважаемого семейства так долго игнорировать приглашения добродетельных соседок было довольно невежливо, но в письмах Ангретт неизменно оправдывалась тем, что её младший сын сильно простудился и она считает своим долгом оставаться подле него.

На самом деле Оссен за все свои шесть лет ни разу не подхватил простуду. И он, и его старший брат пошли здоровьем в отца. Да и не только здоровьем — все трое обладали чёрными вьющимися волосами, у всех троих были яркие голубые глаза. Болезненно хрупкая, почти прозрачная Ангретт в окружении своих мальчишек казалась себе мотыльком, затерявшимся лунной ночью среди дубов.

Их дом, Кей-Гелиг, был им под стать: высокий, тёмный, со стрельчатыми окнами, стёкла которых отражали холодное небо. Поговаривали, что некогда дом принадлежал чёрному колдуну, но Ангретт была склонна этому не верить. Её муж, Реол Гелиг, как и его отец и дед, служил Ордену Белого пламени — такой человек не мог позволить себе жить в доме, запятнанном колдовством.

Гелиги не принадлежали к числу знати, но вели свой род от одного из основателей Ордена. Это накладывало на них определённые обязательства, главным из которых всегда оставалось хранить безупречную репутацию. Поэтому Реол женился на небогатой, но непорочной девушке из хорошей семьи. Поэтому Каис, их старший сын, учился в Вайклемском кадетском корпусе. Поэтому Реол никогда не возвращался домой к ужину — к этому времени он обычно только заканчивал работать.

Сегодня он, наверное, и вовсе не вернётся — не ехать же ему верхом в такую бурю?

Жаль, конечно. Украшать дом к Ночи святой Керлины надлежало всей семьёй и непременно за два дня до праздника. Увы, Реол наверняка заночует в обители Ордена, а Каис приедет только завтра, так что готовиться к празднику Ангретт предстоит в компании младшего сына.

Служанки принесли с чердака коробки с украшениями, и Ангретт отпустила девушек по домам, чтобы хотя бы они могли должным образом встретить праздник. Сама же она вернулась в гостиную, где Оссен, взобравшись на спинку кресла, дышал на стекло и что-то выглядывал в растопленных кружочках.

— Счастье моё, — позвала Ангретт, — нам пора.

— Разве отец и Кайси уже вернулись?

— Нет, Оссен, они будут позже. Идём.

Ангретт подала сыну руку, и он лихо спрыгнул на пол, после чего радостно побежал в переднюю, куда принесли украшения.

Первым делом Ангретт и Оссен раскрыли коробку с огоньками. Стёклышки в форме язычков пламени, собранные в гирлянды-паутинки, блестели и переливались в свете ярких гномьих ламп. Когда Ангретт, вдоволь нажаловавшись себе на отсутствие в доме мужчин, развесила их по стенам в передней и гостиной, ей стало казаться, будто в доме наступила тёплая осень.

В житии было сказано, что святая Керлина родилась на изломе янтарного месяца, в середине угасания мира. Наверное, именно поэтому, из-за сопровождавших её янтаря и золота осени, колдуны юга почитали её покорительницей огня.

Здесь же, во Фрагнаре, её знали как покровительницу семьи, детей и дома, а потому в самую глухую и безнадёжную зимнюю пору отмечали её ночь — ночь, когда уныние сменяется надеждой.

После огоньков пришёл черёд яблок. Их, сложные фигурки из крашеной бумаги, Ангретт когда-то клеила вместе с Каисом. Зелёные, красные, жёлто-оранжевые, с пятнышками и листиками — они занимали целую коробку.

— Мам, а почему на святую Керлину именно яблоки делают? — спросил Оссен, доставая одно яблоко за другим со дна коробки. — Мандарины же оранжевее!

Ангретт, занятая составлением яблочной композиции на каминной полке, ответила не сразу.

— Возможно, мандарины тогда ещё не выросли. Или выросли, но их не открыли.

— Как это — не открыли? Что, они висели-висели, и их никто не чистил?

— Возможно. Передай мне ещё одно красное яблоко. Да, вот это.

Закончив с яблоками, Ангретт открыла единственную новую коробку — со свечами. Толстые и тонкие, совсем маленькие плоские, разных цветов, с узорами и благовониями — они почему-то всегда ей нравились. Даже имея дома гномьи лампы, эти круглые матовые шары, Ангретт предпочитала проводить вечера при свечах. Оставаясь одна, она зажигала лампы лишь для чтения или вышивания.

Вскоре после того как свечи встали на отведённые им места, большие напольные часы пробили девять.

— Кому-то пора спать, — ласково сказала Ангретт, вновь найдя сына у окна.

— Там отец едет! — воскликнул Оссен, указывая пальцем в прогретую на стекле дырочку. — Можно пять минуточек?

— Можно шесть.

Почему-то эти слова до слёз развеселили Оссена. Смеясь, он побежал навстречу отцу.

В переднюю вместе с Реолом ворвался свистящий холод. Дверь была открыта меньше минуты, но Ангретт всё равно плотнее закуталась в шаль.

Реол сбросил тёплый форменный плащ на скамью, подхватил Оссена на руки, подбросил к потолку и, ловко подхватив, крепко-крепко обнял. Ангретт покачала головой: Каиса миновала сия участь, но это вовсе не значит, что Оссен никогда не ударится головой о лампу.

Опустив сына на пол, Реол поцеловал Ангретт в висок и прижал к себе. Губы его, несмотря на всю нежность, были неспокойными, грубыми, а руки, которыми он её обнимал, сжимались, как тиски.

— Что-то случилось? — спросила Ангретт, прижавшись к мужу.

— Ничего, моё сердце, всё хорошо. Замёрз сильно — только и всего.

Отчего-то Ангретт ему не поверила.