Живет моя далекая подруга (гет)

На Маяковской площади в Москве

Живет моя далекая подруга.

В ее окне гнездо свивает вьюга,

Звезда горит в печальной синеве.

Судьбы моей извилистая нить

Оборвана у этого порога,

Но, сколько ни упрашивай я Бога,

Нам наши жизни не соединить.

— Здесь свободно? — весело спросил Рон, Гарри и не заметил, как тот подошел, и все-таки улыбнулся этому вопросу. Действительно, было что-то забавное в том, что Рон был первым, с кем Гарри познакомился в Хогвартс-экспрессе, и Рон же теперь один его провожал. Рон, наверно, тоже это припомнил и нарочно задал такой же глуповатый вопрос, как тогда: как могло быть занято в совершенно пустом купе или за столиком в пабе, куда Гарри его сам и позвал?

Хотя, если подумать, то в том, что Гарри уезжал один и провожать его пришел только Рон, ничего забавного не было. В этот тяжелый момент Гарри больше никого не хотел видеть рядом: любой из тех, кто был ему симпатичен, стал бы убеждать его, что он не может просто так уехать, что он что-то еще должен, что на него рассчитывают. Джинни так и вовсе набросилась бы на него с обвинениями, что он ничего не сказал и что он опять ее бросает. А Гермиона — Гарри, к удивлению Рона, махом опрокинул стакан — Гермиона сказала бы: «Я поеду с тобой», — и действительно уехала бы с ним вместе, даже не собираясь в дорогу. Так же, как и у него, у нее больше ничего не было, ни дома, ни семьи, словно она вместе с ним вернулась из того края, куда ничего с собой не возьмешь — да так оно и было, так они и ходили вдвоем за смертью, больше не связанные с этим миром ничем, и не их вина, что смерть прошла мимо.

А теперь — что Гарри мог ей предложить? Раньше он думал, что после победы все изменится, что стоит Вольдеморту окончательно умереть, как перед ними откроется дверь в новый беспечальный мир, в котором и он сам станет лучше и веселее. Понадобилась всего неделя, чтобы Гарри понял, что ничего не кончилось, ровным счетом ничего: те же кошмары, от которых он просыпается по ночам, те же головные боли, просто болит не лоб, а висок, те же постоянные тризны, на которые его таскают как символ того, что все было не зря, то же чувство вины за всех пострадавших и погибших, а особенно за то, что теперь-то его беды ни к чему — если раньше их имело смысл терпеть как временное бремя, как цену будущей победы, то теперь надежды больше не осталось. Гарри был почему-то уверен, что Гермиона уехала бы с ним все равно, но раньше у них была общая цель, раньше он мог разделить с ней надежду, что все когда-нибудь закончится и у их путешествия будет счастливый конец — ну или хотя бы героический в своей трагедии. А в его теперешней мрачной хандре нет ни обещания счастья, ни трагедии, даже обещания конца — и того нет.

Так что Гарри был почти рад, что у Гермионы с Роном что-то налаживается. У Рона большая и дружная семья, обжитой и теплый дом, а главное, что сам Рон даже шутит и улыбается, его не так покалечила война.

— Слушай, подвинься, а? — попросил Рон. — Не хочу я спиной к двери сидеть. Я последний раз в маггловском кафе был год назад — как ты помнишь, не очень удачный выдался визит.

— Извини, — сказал Гарри и подвинулся вместе со стулом. — Мне просто здесь легче, где меня никто не знает.

— Что, мы настолько тебе надоели? — весело кивнул Гарри Рон.

— А почему ты себя относишь к ним, а? — это у Гарри вышло скорее раздраженно, чем примиряюще, но ведь и действительно, и на пятом курсе, и на четвертом, и всегда Гермиона говорила ему: «Не обращай на них внимания». Может, ей было проще отмежеваться от волшебного мира, который не был ей своим, а может, в ней было куда больше той же бескомпромиссности, что была у Гарри — здесь мы, а там они, правда на нашей стороне, даже если нас всего двое, и важнее всего то, что мы вместе, а не то, что мы одни против всех.

— Ну опять началось, — вскинул руки Рон. — Окей, дружище, я с тобой, но «с тобой» — это, извини меня, хотя бы где? Ну хоть подумай, с чем ты меня оставляешь на растерзание нашим девчонкам.

— Мальтийский орден, — коротко ответил Гарри и положил перед Роном бумагу с вертикальными квадратными крестами. — В целом, я буду заниматься тем же, чем занимался весь прошлый год, только более толково. Они ищут и обезвреживают темные артефакты, разыскивают по всем странам подавшихся в бега темных магов, ну и вообще занимаются тем, чем не могут или не хотят заниматься национальные аврораты. Сначала они написали мне и довольно формально попросили о встрече, потом прислали двух своих людей. В общем, мы друг другу понравились.

Гарри было трудно выразить, что именно ему понравилось в двух мужчинах в простой маггловской одежде — наверно, то, что они относились к нему ровно так, как он заслуживал. Он не был для них ни школьником, ни героем — о том, что он сделал, они слышали и приехали именно поэтому, и относились они к нему с уважением, как к перспективному сильному магу, который хорошо начал. Экзамены и оценки их не интересовали, потому что все проверит бой — хотя и существование трехмесячного курса для тех, кто нигде до этого не служил, от Гарри тоже скрывать не стали. В нем были заинтересованы, без любопытства и излишних ожиданий. Приезжай — и посмотрим, что у нас получится.

— Интересно, где они были в прошлом-то году, — проворчал Рон. — Вот как раз тогда, когда аврорат ничем не мог и не хотел заниматься.

— Я спрошу, — пообещал Гарри.

— Вот прямо так с порога?

— А почему нет? Они же пришли ко мне, а не я к ним. Те, кто ко мне приезжал, говорили прямо и без обиняков. Доверие стоит дорого, а я не бладжеры с ними гонять буду.

— Вообще хороший список, душевный, — заметил Рон, рассматривая письмо из мальтийского ордена. — Начинается наша жизнь с того, что нужно иметь при себе одну волшебную палочку, три мантии, котел и телескоп, а потом доходит до того, что палочки нужно иметь уже минимум две, а стрелкового оружия — не больше трех единиц.

— Вторую палочку я взял в бою, — напомнил Гарри. — Ты только никому не говори, что в гробницу Дамблдора я ее не вернул. И это, ты прости меня, что я тебя так подставил, но с Джинни у меня ничего не выйдет.

— Да это-то понятно, — махнул рукой Рон. — Тебе с ней неинтересно. Тебя так помотала жизнь, что тебе теперь место среди стариков с вот такими бородами, — и Рон от души отмахнул предполагаемую бороду Гарри и все-таки его рассмешил, да и выпивка уже помогала.

— Если меня пригласят стать директором Хогвартса и проводить свое время в обществе бородатеньких директорских портретов, я буду знать, что могу рассчитывать на твою поддержку, — в шутку поблагодарил Гарри. — Спасибо, друг!

— Ну тогда услуга за услугу: напиши Гермионе, — весело предложил Рон, и вот эта шутка уже не прошла, Гарри сумел удержать лицо, но внутри у него все сжалось. — Ты же знаешь, если ты ее не убедишь, что поступаешь правильно, она сядет вот как-то так, — Рон довольно похоже изобразил задумавшуюся Гермиону, — и будет часами думать о том, как тебе помочь, а я не буду знать, на какой козе к ней подъехать. И имей в виду, что она додумается: например, до того, что тебе обязательно надо сдать ЖАБА. Я уж не говорю о том, что будет, если ей покажется, что из-за твоих мальтийцев ты собираешься бестолку загубить свою молодую жизнь — тогда просто бери и стирай с карты этот свой Комино.

— Слушай, ты не мог бы за меня ее убедить, что для меня так будет лучше? — попросил Гарри. — Я напишу тебе через неделю и все расскажу.

— Ты сегодня в ударе, дружище, — покачал головой Рон. — Просто сыпешь остротами. Я относительно себя-то ни в чем Гермиону убедить не могу: того гляди, погрузят меня в Хогвартс-экспресс, как багаж, и повезут готовиться к ЖАБА. Так что срока тебе даю три дня, а дальше уж извини: я Гермионе выложу все начистоту, и если она приедет спасать тебя от самого себя — то ты сам этого хотел.

В августе на Комино стояла сухая жара, и солнце больно кусало непривычную к нему кожу. Облаков на небе не было, и под голубым куполом лежал посреди моря пыльный пустынный островок, на котором для магглов не было ничего, кроме песка и камней — а маги видели стоящий среди пустыни старый крепкий замок. Замок был построен еще до Статута, но с тех пор магический орден далеко разошелся с маггловским, и среди его солдат были и турки, и арабы, и греки. Многие сносно говорили на английском, вторым языком ордена был итальянский, которого Гарри не знал. Гарри ожидал встретить на острове группу новобранцев, но орден был невелик, не любил заставлять ждать нужных ему людей, и Гарри первые несколько месяцев был единственным новичком. В первую неделю к нему приходили его будущие боевые товарищи, чтобы поделиться чем-то полезным, вроде способа быстрого накладывания универсального маскирующего заклинания или вариантов одновременного использования двух палочек. На вторую неделю кто-то приходил для спарринга, а кто-то приносил книги, и Гарри стало уже тяжелее, потому что желающих поделиться с ним премудростью и намять ему бока было много, а он был один. На третью неделю обучение дошло до инфернов, которых коллеги Гарри делали из трупов сами и сами же истребляли, и Гарри порадовался тому, что Гермиона послушалась его совета и не стала к нему приезжать. Ему было тяжело одному, не с кем было посоветоваться, что-то спросить вечером, сидя над книгой, не с кем даже почитать рядом, но были вещи, в которые он Гермиону втягивать не хотел, он и так достаточно испортил ей жизнь. А вскоре оказалось, что инферны были только разминкой, что на двенадцатой неделе обучения будет настоящий боевой вылет в аравийские пески, и Гарри начал понимать, чему и зачем его учат: слева будет идти Гёркем, специалист по артефактам, и раз уж Гарри двурукий и попал в ударное звено, то его задача — сделать так, чтобы Гёркем дошел до черного камня.

Первое письмо Гермионе Гарри послал через две недели, он все писал, зачеркивал и сжигал пергаменты взмахом палочки, а потом решил не придерживаться никаких правил и просто написал несколько правдивых фраз.

«Это нельзя просто взять и выключить. Можно объявить войну, но нельзя потом объявить мир. Я же ничего не умею, кроме ерунды — вот снитчи я ловлю хорошо. У тебя есть твои эльфы, а у меня есть возможность наконец все сделать правильно, выучить все, чего нам не хватало в прошлом году. И еще правильно — это сделать так, чтобы такие вещи больше никогда не коснулись тебя. Ты мне снишься — то в нашей гостиной у камина, то здесь, у фонтана вечером. От первого сна мне бывает грустно, а после второго я не могу простить себе, что тебя не уберег и опять впутал тебя в свои невеселые дела. Просто будь счастлива и забудь все, что случилось между маем и маем. А мне пожелай покоя — твое желание обязательно когда-нибудь сбудется».

Второе письмо Гарри писал много недель и так и не отправил.