Всё могут короли (джен)

Овернь не встретила его радушно. Да и сама поездка проходила довольно гнетуще, даже солнце ни разу не выглянуло из-за туч за все долгие дни, что он провёл в дороге. Быть может, и католики, и протестанты в одном были одинаково правы — Господь всё же существовал, и видел теперь, какую подлость он замышляет? Потому небо хмурилось на его глазах, и встречавшиеся на пути люди так же хмуро глядели вслед его невзрачному маленькому отряду?

Или виной всему была предстоящая встреча с Маргаритой, мысли о которой портили настроение не хуже плохого вина?

В тихой пустой библиотеке, где под неусыпным бдением хозяйки каждая книга стояла на точно отведённом ей месте, твёрдый стук её каблуков пронзал уши как пули мушкета. От такого и оглохнуть недолго, наверняка слуги засовывали тайком кусочки ваты, чтобы не слышать этого грохота.

— Когда слуги доложили, что прибыл мой супруг, я не сразу им поверила, — не опускаясь до приветствий, с порога заявила Маргарита и изогнула рот в неприятной усмешке. За годы, проведённые в ссылке, вдали от столичных интриг, эта некогда красивая женщина, которая в юности обязательно увлекла бы его, не будь она дочерью своей матери, подурнела и похудела так, что даже модный корсет, способный придать утончённости самой нескладной фигуре, висел на ней, как на скелете.

На долю секунды в сердце Анри прокралась жалость. Отчасти именно он был виновником её нынешнего незавидного положения. Но ещё в день их свадьбы она первая занесла над ним лезвие кинжала. И не одно лезвие. Теперь Маргарита сполна получала за унизительные годы, что он провёл в плену её семейки под неусыпным присмотром паучихи-Екатерины, связанный по рукам и ногам брачными узами с подлой змеёй, желавшей его смерти даже больше, чем королева-мать. Многолетняя ссылка — меньшее, чем он мог ей отплатить.

— Дорогая жёнушка! Как тебе живётся на свежем воздухе, вдали от городской суеты?

— Как видишь, сносно. А тебе корона рода Валуа голову не натирает?

«Род Валуа пресёкся десять лет назад. Ты — последняя», — не без удовольствия подумал Анри, но вслух этого, разумеется, не произнёс.

— Хочешь верь, хочешь нет — сидит как влитая.

Маргарита лишь хмыкнула и раздражённо повела плечами. Этот её жест вкупе с презрительно поджатыми губами мог кого угодно привести в чувство и заставить лепетать, как малых детей. Но за годы вынужденной жизни бок о бок с ней он на зубок выучил все её повадки, и сейчас торжествовал — как бы ни вела себя, как бы ни хорохорилась, Маргарита очень хотела услышать, зачем он явился. Потому что точно знала...

— С каким подарком ты пожаловал на этот раз? Монастырская келья?

...что была лишь одна причина, по которой он мог проехать через половину королевства ради одной только встречи с ней...

— С подарком под названием «развод», — будь его путь менее изматывающим, Анри не удержался бы и посмаковал интригу. Но дорожный плащ был весь в пыли, а по замку Юссон разбрелись гвардейцы, которых, памятуя о разудалом образе жизни Марго в молодые годы, нельзя было оставлять здесь одних надолго. Оно и к лучшему: на Маргариту его слова не произвели должного впечатления, и всё же приняла это известие она не без явного удовольствия.

— Как же ты предсказуем. Франция нуждается в наследнике уже многие годы, — скучающе протянула она, но Анри явственно увидел, как цвет её лица стал немного здоровее, в глазах загорелся маленький, но буйный огонёк радости, и вся она как-то вмиг похорошела, будто слово «развод» обладало целительными свойствами, доселе неизвестными медицине. — Интересно только, получит ли она его теперь? Каждый в стране наслышан, со сколькими женщинами ты спал, но видел ли кто-нибудь хоть одного наваррского бастарда?

Сама того не осознавая, не переходя, по её мнению, черту в общении с Анри, поскольку так же, как и он, была бездетна, Маргарита, однако, затронула тему, которая причиняла ему сильную боль. Если что-то и могло заставить Генриха потерять самообладание, то это обсуждение его родственников в уничижительном тоне, будь то отец, слабый политик, ставший марионеткой в руках Екатерины Медичи, или мама, женщина настолько же эмоциональная, насколько и рассудительная, не боявшаяся прямо в стенах Лувра читать протестантские молитвы. Разговоры же о его бастардах, о коих и впрямь никто не слышал, были сродни тем самым кинжалам, что наёмники Маргариты вонзали в его тело в первую брачную ночь. О своих детях он не знал ничего — ни их имён, ни кем были их матери, ни даже сколько их было — лишь то, что каждый из них погиб, и погиб по его вине. Анри не оплакивал их как своих детей, он их не знал и не растил, но всякий раз, как мысль об убиенных младенцах прокрадывалась ему в голову, он уже не мог от неё избавиться. Одно из последствий сделки с дьяволом, заключённой в безрассудной молодости, самое жуткое и самое жестокое из всех, что можно было представить, — смотреть на свои руки и видеть на них кровь невинных.

Лишь один человек на всём белом свете понимал, насколько в действительности тяжёл тот крест, что ему довелось нести. В Юссон он приехал ради неё и обязан был довести начатое до конца.

— Я дам тебе то, чего ты так страстно желала все эти годы, — процедил Анри и одарил Маргариту взглядом настолько жёстким, что заставил её дрогнуть и отступить на шаг — а такое удавалось далеко не всегда. — Остальное не должно иметь для тебя значения.

— Неужели? — в мгновение ока растеряв всё чувство юмора и припрятав ядовитые остроты, скрестившая руки на груди Маргарита стала ещё больше напоминать себя прежнюю, такую, какой она была в напряжённые годы войны за трон. Одичавшая кошка, которая боится людей, потому что те бросают в неё камни, но готовая оцарапать и искусать любого, кто только посмеет протянуть к ней руку — такой она была тогда, такой она была и сейчас. — Ты теперь не просто пришлый гугенот, и для развода не нуждаешься в моём искреннем на то желании. Ты явился сюда с таким щедрым предложением потому, что тебе от меня нужно что-то, помимо развода.

— Кажется, ты хотела уехать в Италию? — Анри немного смягчился и даже позволил себе подобие улыбки. Обезумевшая кошка была ему без надобности. Для задуманного необходима хладнокровная расчётливая женщина, готовая пойти на всё ради своей цели. А Маргарита могла и, самое главное, любила быть такой. — Поезжай. Отвезёшь наше прошение Папе, заедешь к родственникам. Уверен, в Тоскане тебя примут с распростёртыми объятиями.

— Не в Тоскане ли живёт некая Мария, которую прочат тебе в жёны?

— В первую очередь она твоя племянница.

Маргарита вдруг звонко рассмеялась, и от её смеха у Генриха сразу разболелась голова — акустика в помещении была отменная.

— Не смеши. Даже ты мне по крови ближе, чем она, как бы прискорбно это ни было.

— Значит, ты не будешь по ней горевать.

Молчание повисло между ними на долгие секунды. В ожидании, когда застывшая в немом удивлении Марго раскроет рот, он встал с резного стула и медленно, точно ленный, объевшийся добычи хищник, прошёлся по комнате вдоль стеллажей, заставленных книгами. Внешне он оставался совершенно спокоен, но про себя молился, не переставая: «Господи, если ты и впрямь есть, услышь меня. Говорят, нет такого греха, что нельзя искупить. Но я не жду твоего прощения. Я не нашёл иного выхода, иного пути. Если эта девушка умрёт по моему приказу, то кровь её будет на моих руках и только на моих. Мне и так уже не отмыться. Я готов взять на себя вину, готов стать палачом, но так будет лучше, лучше для всех. Не позволь этой жертве стать напрасной. Не только о себе пекусь, не об одном лишь своём счастье. Если ты слышишь меня, видишь меня, значит, и сам знаешь».

— Постой. Ты предлагаешь мне... — наконец, изумлённо пробормотала Маргарита, но он перебил её, предпочтя, чтобы она ещё немного подумала над его предложением.

— Давно хотел поинтересоваться. Правду говорят, будто род Медичи происходит от лекарей?

— Враньё, — фыркнула Маргарита.

— Странно. Это многое бы объяснило. Скажем, вашу с матушкой тягу к ядам.

— Хочешь, чтобы я её отравила?

Нет, Генрих не хотел этого. Господь свидетель, не хотел. Но другого выхода у него не осталось. Разве что пойти наперекор собственной знати, наперекор воле европейских правителей и самого Папы Римского, что было бы правильнее, но не привело бы ни к чему хорошему.

В последние годы приближённые стали всё чаще заикаться о его разводе и повторном браке. Конечно же, невеста должна была происходить из знатного или хотя бы достаточно богатого рода. Мария Медичи казалась всем идеальной кандидатурой: она была молода, неглупа, образованна и, судя по портрету, довольно миловидна, к тому же за неё было обещано щедрое приданное. Вот только последнюю сотню лет страну раздирали войны и междоусобицы, и лишь совсем недавно удалось достичь шаткого мира. Генрих опасался, что пришлая королева станет раскачивать лодку. Стоило отдать должное Екатерине Медичи: после смерти своего мужа та вцепилась в страну и удерживала её в своих руках столько же лет, сколько Бог отпустил ей на этом свете. Для этой жестокой, но умной и по-своему справедливой женщины даже родные дети были не так важны, как сила и независимость Франции. Но Мария могла оказаться другой. Он не знал, насколько она податлива, не мог быть уверен в том, что она не будет плести интриги за его спиной, а после его смерти не станет плясать под дудку Италии или Испании.

Его желания расходились с желаниями знати: он хотел жениться на своей фаворитке. Кто из королей в глубине души не хотел того же? Титулом Мадлен была преданность ему и королевству, а её богатством — дар прорицания, уже не раз уберегавший его от нежелательных решений. Его звезда была подле него последние десять лет, и ни разу не дала усомниться в себе: интересуясь политикой, она никогда не оспаривала его решений, если не имела на то веских причин; когда началась война с Испанией, она с готовностью отправилась вместе с ним на фронт и по мере своих сил помогала лекарям; своё положение она никогда не воспринимала как нечто должное, но никогда не боролась за его к себе расположение. Возможно, за последнее качество он ценил её больше всего.

Анри был рождён править, и, разумеется, не стал бы ввязываться в подобные авантюры из-за одной только любви. Но он чувствовал, что поступает правильно, пусть и не с точки зрения христианской морали. Зимой во время лихорадки Мадлен в бреду сбивчиво бормотала спутанные пророчества и тогда же предсказала, что в Сен-Дени голову Марии Медичи увенчает корона. Слова, произнесённые ею в забытьи, стали крахом всех его надежд, но тогда же, на руинах несбывшихся ожиданий, у постели своей больной звезды он вдруг понял кое-что.

Как пройти сквозь стену? Представить, что её нет. Если Мария Медичи должна стать королевой Франции, пусть так и будет. Если настоящая Мария умрёт, её имя сможет присвоить себе любая, достаточно лишь договориться с её опекуном Фердинандом Медичи.

Такое деликатное дело он не смог бы доверить никому другому: только Маргарита была достаточно умна, чтобы сделать всё аккуратно, но боялась его при этом достаточно сильно, чтобы отбросить всякие мысли о предательстве.

— Она должна уйти тихо и мирно, — оставив в покое тщательно собранную библиотеку, он вновь обратил внимание на свою супругу и стал тихим вкрадчивым голосом втолковывать ей, как именно стоит поступить. — Подскажи её дяде, что живая для всего мира Мария ценнее. Пошли мне весточку, когда её не станет. И, само собой, не болтай лишнего. С остальным я разберусь сам.

Успевшая прийти в себя после обескураживающего предложения, Маргарита не стала ничего уточнять или спорить. Деловито потирая ладони, она сразу перешла к условиям их договора:

— Пообещай, что взамен дашь мне полную свободу. Я смогу уехать, когда захочу, и вернуться обратно, если захочу, и ты больше не запрёшь меня ни в Юссоне, ни в Бастилии, ни в монастыре.

— Даю слово, — он милостиво кивнул. — Даже не спросишь, зачем мне это?

Со смешком она покачала головой и всплеснула руками.

— Что мне с того? Я всегда знала, что ты чудовище, Анри.

— Вот поэтому наш с тобой брак, Марго, и был обречён. Два чудовища никогда не смогли бы согреть друг друга.

Отдав ей написанное ещё в Париже прошение Папе Римскому, Генрих в сопровождении своей охраны спешно покинул замок Юссон. В Париже его ждали накопившиеся за недели поездки дела. Укрытая саваном тёмных туч, Овернь провожала короля начинающимся дождём.