Вы все хорошие люди (джен)

Выстрел оглушил Юлия Капитоновича. Как изваяние застыл он напротив осевшей на стул Ларисы.

— Что я, что я... ах, безумный! — только и повторял он, вцепившись в волосы руками.

Набежали люди, закричали, стали хватать Ларису, трясти ее, Паратов взвыл высоко и протяжно, а Юлий Капитоныч так и стоял, словно превратясь в соляной столб. Кто-то толкнул его кулаком в грудь, и Карандышев бы упал, если б кто-то другой не подхватил его за локти. Потом его тащили и, после череды ничего не значащих для него вопросов, Юлия Капитоныча заперли в камере.

Он сидел на деревянной скамье, сгорбившись и зажав руки между коленями, чуть раскачивался вперед-назад, широко распахнув глаза и страшась их закрыть. А в ушах все звучали слова Ларисы, и лицо ее, искаженное болью, стояло перед его внутренним взором.

Ему казалось, он век так просидеть может, но ближе к утру естественные потребности тела заставили его подняться.

— Безумный, безумный, — все повторял он, вернувшись на скамью, съеживаясь на ней на боку, подтягивая колени к груди. — Вот и все, вот и все…

Все его мечты, еще недавно обещавшие стать реальностью, рухнули. Ничего ему не осталось от счастливого будущего с молодой женой. Только каторга ждала его впереди, да и все. Он всхлипнул и зарыдал, оплакивая не столько Ларису, сколько себя. Что ей? Душа ее уже была на небесах, уже не грозили ей ни страсти, ни страдания, а сколько-то ему еще придется натерпеться?

К обеду, чуть отойдя от пережитого, он стал размышлять, что и как ему говорить, когда поведут его на допрос. Сквозь мутную пелену вспоминал он, как переговаривались полицейские о том, что порох на руках и одежде не скроешь, да и рана такая, что видно сразу — не сама в себя стреляла, не сама. Он стал придумывать речь. Но все выходило не то, не так, как-то жалко, не по-мужски. «Да ну и что? — думал он, — главное — жизнь сохранить, да на каторгу не отправиться, а достоинство — какой с него толк, коли в кандалах идти в Сибирь придется?»

К вечеру его вывели из камеры и отвели в другую комнату в конце темного коридора. Юлий Капитонович остановился в дверях, недоуменно оглядывая посетителя: щегольски, лучше Вожеватова, одетого господина с лихо закрученными усами и блеском в глазах.

— Проходите, уважаемый Юлий Капитонович, — господин встал, подошел стремительно, схватил Карандышева за руку, пожал ее сильно и уверенно, проводил к столу, на котором стояли две чашки крепкого ароматного чаю, а на тарелке лежали ватрушки из лучшей кофейни Бряхимова.

— Пр-простите, — усаживаясь и сглатывая вязкую слюну, сказал Карандышев. — Я не понимаю…

— Состояние у вас после случившегося такое, что не грех ничего не понимать. Да вы чай пейте, а я пока вас в курс дела-то введу. — Господин, поддернув брюки, уселся напротив Карандышева. — Фамилия моя Синицын, Иван Егорыч. Буду защищать вас в суде. Вот так. Ваши друзья попросили проявить все возможное рвение.

— Друзья? — спросил Юлий Капитонович, решительно отказываясь понимать, что происходит: никаких друзей у него отродясь не было.

— Как же — какие? Помилуйте! Паратов Сергей Сергеевич, Мокий Пармёныч Кнуров, как же!

Карандышев закрыл глаза, глубоко вздыхая и не зная, что и думать.

— Дело ясное, Юлий Капитонович, — в голосе Синицына зазвучали нотки грусти. — И свидетели есть, которые вас видели, и улики все против вас. Но репутация у вас человека честного, грехов за вами не водилось, а вот о Ларисе Дмитриевне, упокой господи ее душу, много, много чего сказать нехорошего можно. И в дом-то к Огудаловым кто только не ходил, по рассказам-то, и сама Лариса Дмитриевна вела себя порой… странно, не так ли? Чего только эпизод, как она за Сергей Сергеевичем кинулась, стоит, а? — Синицын подмигнул. — Вытащим вас, Христом Богом клянусь, вытащим мы вас, Юлий Капитонович!

Карандышев хотел было вскочить, запротестовать, чтобы не смел никто порочить имя Ларисы, но вдруг словно обмяк, утыкаясь взглядом в хлебные крошки на столе.

— Только вот что, — Синицын подождал, пока Юлий Капитонович поднимет голову, нахмурился и сказал тихо и спокойно. — Раз уж друзья вам помогают, так и вы помогите. Люди они серьезные, нечего их имена на судах трепать, как считаете?

Юлий Капитонович кивнул медленно, сжимая руки, опущенные под стол, в кулаки.

— Что ж, обещайте мне тогда слушаться, и все у вас хорошо будет, — довольно заулыбался Синицын.

И вышло все так, как и обещал Иван Егорыч. Слушая его выступления в суде, Карандышев сам поверил, что все вышло случайно, что искал он Ларису из-за беспокойства, а что с пистолетом — так мало ли шального народа в городе? Убивать не хотел, и не ревновал ни капли, только жалел ее, непутевую. И сам не знает, как так вышло. Если на первых заседаниях Юлий Капитонович глаза не смел поднять, то на последнем сидел, гордо вскинув голову и с прищуром глядя на зал, полный людей, ловил восхищенные взгляды молоденьких девушек, которые ему писали письма и обещали, коли он захочет, идти за ним на каторгу. Да и чего стыдиться было, если мать Ларисы все его слова подтверждала, промакивая платочком сухие глаза?

— Может, и к лучшему, что не стало Ларисы? — думал Карандышев уже дома, оправданный, в ореоле новой для него славы человека тонкой душевной организации и всяческих достоинств. Образ Ларисы Дмитриевны, той девушки, которую он так хотел заполучить, померк, вылинял и ничего, кроме горького разочарования в зряшных надеждах, не будил.

Юлий Капитонович развернул письмо, полученное вот только: его приглашали на обед. Выпрямив спину, посмотрел он на себя в зеркало, огладил отросшую бородку, и, довольный собой, кивнул своему отражению. Будущее его рисовалось новыми красками — яркими, свежими, и обещало только хорошее.