Старый дом и маленькая девочка (джен)

В старом доме каждый звук слышен особенно сильно. Скрипели половицы, тихо, словно робея, отсчитывали ход времени старые ходики… Маша ходила на цыпочках, чутко прислушиваясь не проснулась ли Мира. Дочка вчера долго не хотела засыпать — конечно, столько новых впечатлений. Все для девчушки в новинку было: и скрипучая дверь, с которой с трудом справилась мама, открыв вытащенным из-под цветочного горшка ключом, и колодец с искусно украшенной резной крышей, и заросли малины во дворе, и щавель с кислицей под ногами… Набегалась малая, устала, но не засыпала. Еле-еле удалось угомонить, рассказав, наверное, тысячу историй.

А самой Маше и вовсе не спалось — полночи провертелась на узкой деревянной кровати. Само нахождение в доме этом, на этой кровати смущало и вызывало неприятный привкус во рту. Вкус обиды и вины — самое досадное сочетание. Не таких коктейлей хотелось ей в жизни.

Когда-то, хлопнув дверью, прокричала, что ноги ее здесь не будет. И не было бы… Однако судьба порой выворачивает рулевое колесо твоей жизни куда-то в совсем не желанную сторону. Так и сейчас — решить вопрос на месте с наследством, оставшимся от матери, не получилось. Пришлось приехать в дом детства, надеясь на месте все-таки разобраться с проблемой.

Еще какая проблема! Маша прерывисто вздохнула: все самые горькие воспоминания, кажется, родом отсюда. Проклятый старый дом, который так хотелось забыть. И человека, который, вроде как, дал жизнь ей, Машеньке, но так никогда и не любил. Машинально заботился, как казалось тогда девочке, но словно по принуждению. В глазах общества всегда была хорошей матерью, а на деле за всю жизнь не сказавшая доброго слова своему единственному ребенку. Злого, впрочем, тоже. Да, Машу никто не бил, не ругал особо… Да разве только в этом дело? Её просто не замечали, порой, когда отчаянно хотелось любви и тепла, она думала, что правильнее было бы назвать ее Мышей. Так было ближе к истине.

Мария задумчиво провела рукой по слегка запыленной столешнице. Пыль неприятно покоробила — у мамы никогда не было столько пыли, дом всегда сиял своей чистотой, словно в нем денно и нощно работали маленькие человечки. Как гарантийный Успенского, только в ответе за чистоту. На самом деле, конечно, ловкие руки порхали и убирали, оттирали, чистили…

Открыв шкаф, Маша вытащила чистое полотенчико и стала смахивать пыль в кухне. Все равно делать нечего, а поселковая администрация еще не работает. Да и Мирку не оставишь же, спящую.

«Вот так, смотри, чтоб разводов не было», — зазвучал вдруг как наяву знакомый голос. Маша вздрогнула — ей почему-то очень ясно привиделась картинка из прошлого, когда мама давала ей тряпочку и показывала, как правильно убираться, в конце, глядя на наполовину стертую пыль, сухо бросая «молодец». И всегда незаметно доделывала работу.

Вообще, стол этот многое пережил. Маша водила рукой, а глазами цеплялась за каждую трещинку-царапинку. Вот подпалины от утюга — тогда она прожгла накануне выпускного платье… Пошла бы в джинсах, видимо, да мама, бросив на зареванную девочку раздраженный взгляд, каким-то чудом за ночь подобрала и нашила каких-то лент, тканей, так, что платье стало краше, чем было.

— Держи, это хоть не сожги, — скупо проронила.

Слова благодарности тогда застряли где-то в горле, хотя, конечно, это было неправильно. Маша вздохнула. Это до сих пор неприятно поддевало что-то внутри, словно задевая незажившую рану.

За этим столом матушка учила ее готовить. Как умела, поправляя резким «мельче режь!», «смотри, все уже выкипело, выключай давай», «куда столько муки сыпешь?».

К слову, о готовке… Мира же скоро проснется, надо бы подумать о завтраке, что ли. Вчера в поселковом магазинчике она купила яйца, хлеб и молоко, но готовить яичницу или омлет почему-то не хотелось. Порывшись в шкафчиках, обнаружила пакет муки, и идея пришла сама собой.

Осторожно обходя скрипучие половицы — тело действовало на автомате, зная здесь каждый миллиметр — Маша вышла на крыльцо и спустилась в небольшой огородик. Ухоженный, как и все остальное. Даже отсутствие хозяйки пока еще не сказалось на нем. И здесь она знала, куда идти — мама всегда сажала все по строгому, ведомому только ей порядку. Узенькая тропка привела ее к желаемому: небольшой грядке, на которой светлели несколько, не больше десятка, молодых капустных кочанов. Срезав один из них, торопливо вернулась в дом. Прислушалась — нет, дочь еще спала. Улыбка тронула уголки губ — время создавать.

Руки работали ловко: шинковали капусту, замешивали тесто… Мария смотрела, а видела, как ровно то же самое делали материнские руки. С первого вилка капусты всегда напекала капустных оладьев, пока сама Маша еще сладко дрыхла. Просыпаясь, девочка заставала горку слегка дымящихся кругляшиков и сметанку рядом. Признаться, она бы и тогда, и сейчас съела бы эти оладушки и без всякой сметаны. Вкуснотища же.

История имеет свойство повторяться — когда в том же самом доме проснулась уже другая маленькая девочка, на столе ее поджидал простой, но очень вкусный завтрак. Правда, без сметаны.

— Мамочка, как вкусно! — в восторге повторяла девочка. — Почему ты раньше так не готовила?

— Это рецепт твоей бабушки, — Маша невольно улыбнулась, заразившись радостью девочки. — Мы сейчас в ее доме, вот и вспомнилось.

— А мы здесь останемся? — Мира, доев, вскочила и покружилась по комнате.

— Да, наверное… — Мария задумалась.

Вообще-то, через положенный по закону срок, она планировала домик продать, ведь ее, казалось, с этим местом ничего не связывало, как и с женщиной, жившей здесь… Но… Перед глазами пронеслись все воспоминания: платье, уборка, оладушки и многое-многое другое. Многие мелочи, сливающуюся в одну картину любви. И мама, все-таки умевшая любить, не умеющая это выразить словами, как живая встала перед глазами. Да, глаза внезапно защипало — любила, как же жаль, что это осознание пришло лишь тогда, когда ничего нельзя было исправить. Но можно было дать шанс дому — наполнить его светом, любовью и новыми, счастливыми воспоминаниями. И, может быть, это загладит немного ее вину, примирит прежде всего с самой собой. И с мамой, да. Уменьшит немного ту боль от потери, так старательно отрицаемую ею.

— Да, Мира, мы останемся, — уже уверенно и твердо, смахнув подступающие слезы, повторила.