Особенный (джен)

Рик коснулся розоватого рубца, около дюйма длиной, над правой бровью и по привычке отдёрнул руку. Сейчас уже не болит, только зудит слегка, и след, наверно, останется. Он горько усмехнулся, тронув пальцами нижнюю губу. Когда бинты сняли, долго разглядывал своё отражение. Теперь он похож на любимого героя из мультика, ах, нет, если бы… Это всё мамины утешения. У тёмного брата Муфасы всего лишь был шрам, который совсем его не портил. Рику повезло намного, намного меньше.

Из больницы выписали вчера. Сначала даже не верилось, что после четырёх месяцев он вернётся домой. После всех этих капельниц и уколов, реабилитационного центра, боли, страха и слёз, нет, мир уже не станет прежним. Никогда.

Родители ушли на работу, Джимми — в школу. В квартире поселилась тоскливая тишина, лишь часы мерно отсчитывали минуты. Рик болтался из угла в угол, не зная, чем заняться. В больнице мечтал о свободе, о том, чтобы оказаться в своей комнате (их общей с братом, точнее), знакомой и привычной. Сейчас же сидел на кровати, на нижней — той, которую виновато уступил брат, и раз за разом оглядывал родные стены. Бежевые обои, высокий шкаф и книжные полки. Рисунки брата в маленьких деревянных рамках. Целый батальон солдатиков, несущий караул на подоконнике, и недостроенный рыцарский замок из светло-серых кирпичиков «Лего», торчащий в углу, у окна. На Рождество подарили, а собрать не успел. Так и стоит здесь с зимы. Осколки крепостных стен, будто эхо игрушечной битвы.

Рик вздохнул и поднялся с кровати, одёрнул рубашку — широкую и длинную — досталась по наследству от брата, и пробежал пальцами по зубцам круглой башни, будто по клавишам пианино. Теперь и строить неохота. Ничего неохота.

Навалившись грудью на подоконник, он выглянул во двор. Может, прогуляться? Возле качелей болтались какие-то мелкие девчонки. Знакомые или нет? С четвёртого этажа не разглядеть.

На улице мама всё время держала за руку, как будто он был малышом, и выходить одному запретила, сказала дождаться брата. Но разве запреты когда-то останавливали? Мама добрая — ругаться не станет, вот только будет смотреть так печально… опять.

Рик рассеянно перебирал пуговицы на рубашке в бело-зелёную клетку, поглядывая во двор. Может, кто-то знакомый появится? Нет, все в школе, наверное. Затем побрёл в коридор. Страшно было взглянуть в зеркало, но всё же, придётся ведь.

В дверце стенного шкафа отражался тощий девятилетний пацанёнок. Осклабился криво и тронул длинными пальцами узкий подбородок. Русые волосы отросли, Рик прижал ко лбу спутанные прядки, чтобы прикрыть шрам. В глазах — золотисто-карих — застыло пугливое недоумение. «Это я разве?» Мама говорила: «У тебя солнечная улыбка, тёплая».

Да-а… Теперь выходила лишь неуклюжая ухмылка. Правая половина лица плохо слушалась, навечно застыла в печальной гримасе, будто у грустного клоуна, уголки губ сползли вниз. Правая рука тоже с трудом повиновалась после перелома, словно чужая, а не своя. В школе раньше ругали из-за почерка, а теперь и вовсе буквы получались кое-как — корявые и оборванные. Мама сказала, это пройдёт, нужно только заниматься упорно. Рик пытался, но получалось плохо. Всё, что раньше удавалось легко, теперь требовало больших усилий.

Разбегались буквы в строчках, а цифры, с которыми прежде ладил, превращались в какие-то диковинные формулы. Смысл прочитанного ускользал, словно непокорный бумажный змей, вырванный из рук ветром, а от чтения голова начинала болеть. Возвращаться в школу не хотелось вовсе. Его там, наверное, все позабыли.

Опустившись на залитый солнечным светом паркет, Рик приложил ладонь к зеркалу, и «двойник» повторил его жест. «Такой я теперь, уродец? И тупой вдобавок», — с грустью подумал он.

Часы вновь считали минуты круг за кругом, а Рик сидел, скрестив ноги в домашних широких штанах, и барабанил кулаками по полу. За всё это время впервые остался один, и горькие воспоминания нахлынули, утянули на тёмное дно.

* * *

После Рождества они с братом отправились в летний домик, который родители купили пару лет назад, но до сих пор толком не могли обустроить. Чуть больше часа на пригородном поезде, и вот они на месте — топают по узкой тропинке через лес.

Как только пришли, Рик осмотрел дом снаружи. Мамин сад засыпало снегом, а на веранде окна застыли, подёрнулись причудливой росписью мороза, словно какими-то диковинными тайными письменами.

Вскоре брат позвал в дом: нужно было подготовиться к приходу гостей. Рик помогал охотно, сгорал от нетерпения, предвкушая праздник. У Джимми много друзей, а он как-то сам по себе, может, от того, что всё время таскается за братом?

В этот раз народу набралось изрядно. В гостиной гремела музыка, а на маленькую кухню вперлись аж целых семь человек: нарезали хлеб, колбасу и сыр, и разные фрукты. Рик протолкался между ними и забрался на подоконник. Стянул с подноса кусочек копчёного сыра и прислонился спиной к стеклу. Студёный ветерок долбился в окна, но в доме было тепло. Варилось что-то, кипело и жарилось. По случаю Нового Года предстоял настоящий пир.

Джимми, как хозяин вечеринки, окружённый вниманием девчонок, перебирал струны на гитаре в гостиной. Рик наблюдал некоторое время, пока не надоело, а потом отправился путешествовать по домику и разглядывать гостей. Было на что посмотреть. У девчонки, что нарезала фрукты, в рыжих мелких кудряшках звенели колокольчики — серебряные серёжки — пять в правом ухе, шесть в левом. Под пышной причёской их было и не разглядеть. На бледных руках разноцветные браслеты из ниток, а на тонких пальцах тяжёлые кольца. Сказка сказала — это обереги. Рик ещё не все имена запомнил, но её знал.

Тролль — толстый и добродушный, с фиолетовым «гребнем» и выбритыми висками — разливал напитки в пластиковые стаканы. Он склонился над столом, и два тяжелых амулета с рунными знаками звякнули друг о друга, а рисованный шут на футболке поморщился. Рик мигом соскочил с подоконника и проскользнул у него под рукой.

— А мне? — задрал голову и требовательно уставился на Тролля, дёрнул того за подол.

— Это не для детишек, — пробасил Тролль, растрепав широкой ладонью его волосы. Под пухлой нижней губой блеснул шарик пирсинга. — Хочешь сока тебе налью? — дружелюбно предложил он.

— Я хотел, как все, — сверкнул хитроватой ухмылкой Рик.

— Ага, как же, Бродяга мне потом башку оторвёт, — пробурчал Тролль и сунул ему в руки стаканчик с апельсиновым соком.

Рик нахмурился, сделал обиженный вид. Бродяга — это Джимми. У всех здесь другие имена. Ему тоже хотелось, но в голову ничего не приходило. Пока даже не определился кто же он — панк или гот, или, может, металлист? Песни ему нравились, но некоторые звучали непонятно. Лучше всех те, которые Ворон поёт, но они ужасно грустные.

Рик глотнул тёплого сока и оставил стаканчик на краю стола, вернулся в гостиную и уселся на пол. Приткнулся плечом к старшему брату и одарил его улыбкой. Джимми подмигнул в ответ.

Ворон устроился в центре круга, тихо перебирая струны, и все разговоры смолкли. Бархатно-мягким, чуть хрипловатым баритоном он затянул знакомые и любимые песни. А после одну новую, может, даже свою. Рик постеснялся спросить, но слова надолго застряли в памяти.

Игрушки заброшены на полку, уроки позабыты

Над книгой застыл мальчишка, глаза прикрыты.

Какие тайны в потёртом переплёте скрыты?

Ворчание бури, сияние стали, и звон монет, в бою добытых.

Планеты, звёзды, леса и горы — калейдоскопом.

И кавалерия в атаку мчит галопом.

Любовь и дружба, война и горе,

Солёно-горькое, зелёно-синее — море.

Печаль и радость по строчкам скачут.

Картонные герои не плачут, не плачут.

Это всё, что запомнилось. Долго потом представлялись «картонные герои» — они походили на персонажей из «детского театра». Когда он учился в первом классе, у них была такая игра дома, а потом куда-то потерялась. Героев было не так много и декораций тоже, но Джимми нарисовал новые, даже лучше прежних. Они целыми вечерами разыгрывали пьесы. Джимми совсем настоящий художник — он умеет рисовать всё, что угодно, но лучше всего у него выходят животные.

Брат коснулся его плеча, и Рик встряхнулся.

— Спишь, что ли?

— Нет, просто думал о всяком.

— О чём таком «всяком»? — в орехово-карих глазах Джимми мелькнула добродушная усмешка, он растрепал ему волосы. Сам-то ходил специально лохматым. Мама сначала ворчала на него, а потом смирилась.

Рик улыбнулся.

— Про наш театр. Ты помнишь?

Джимми нахмурился — забыл, что ли?

— Ах, да, точно. Жаль, что он потерялся.

Рик хотел расспросить ещё, может, Джимми вспомнит, куда театр делся. Но брат оставил его и отошёл к окну. Они о чём-то там шептались со Сказкой. Она ему улыбалась, а Джимми млел от восторга, глядя на неё. Ну ещё бы, и дураку понятно, что они друг другу нравятся! Рик не стал встревать в беседу, отвернулся смущённо. Как это так бывает, чтобы два человека одновременно нравились друг другу, он ещё не выяснил.

Уютно потрескивали поленья в камине, а за окном свистал ветер. Ёлка, маленькая, пахучая, наряженная в яркие шары и звонкие бусы, празднично мигала гирляндой в углу. Настоящее волшебство! Первый день нового года — лучший день нового года.

Рик жевал конфеты, а из ярких фантиков они с Троллем сделали смешных человечков и повесили на ёлку.

Призрак и Тень затеяли игру в фанты. Рику нравилось дурачиться и кривляться. И пусть он самый младший в компании, но чужим себя вовсе не чувствовал, скорее даже наоборот. Друзья Джимми и его друзья, и даже, если не так, можно хотя бы это вообразить.

Когда родился Рик, Джимми было шесть лет, и Рику многое досталось по наследству от старшего брата. Одежда, игрушки и вот, друзья теперь тоже общие. Но разве это плохо?

Музыкальный центр гремел на всю катушку — старшие веселились и пили. Домов в округе мало, вряд ли кто-то придёт ругаться.

Рик поднялся и потянулся, зевнул и потёр глаза. Спать уже хотелось, но здесь никто ложиться пока не собирался. Джимми куда-то ушёл, да и Сказку он тоже не видел. Игра закончилась, песни тоже и стало немного скучно.

Картонные герои всё не выходили из головы. Куда же мог подеваться театр? Рик огляделся, как будто бы мог найти его здесь, и взгляд зацепился за круглую лестницу, ведущую на чердак. Мама иногда отвозила сюда разные вещи и старые игрушки тоже. А что, если и театр здесь? Это будет настоящее новогоднее чудо!

Тролль, Медведь и Фея устроились на полу, перебирали диски и писали какие-то стихи или пожелания в потрёпанный чёрный блокнот с наклейками Iron Maiden и AC/DC на обложке. Рик проскользнул мимо, обошёл Тень, Призрака и Демона с Ведьмой, которые хохотали над какой-то шуткой и пили шампанское из пластиковых стаканов, закусывая виноградом и сыром. Вот уже и лестница.

Немного засомневавшись, Рик положил ладонь на перила. Папа запретил подниматься на чердак. Сказал, что лестницу давно пора чинить, а наверху всё прогнило, надо перестилать пол. Рик поставил ногу на первую ступень, покачался на доске. Вроде всё в порядке. Может, взрослого лестница и не выдержит, но он ведь совсем лёгкий. Туда и обратно. Коробка с театром точно наверху, теперь он был в этом уверен.

Ступеньки слегка поскрипывали, но поднялся он без приключений. Толкнул люк и очутился в густой темноте, и сразу же расчихался от пыли. Звёзды тускло светили в маленькое круглое оконце под потолком. Без фонарика здесь ничего не разобрать.

Рик ужасно огорчился, поджал губы и переступил на шатких досках. Что же делать? Не уходить ведь с пустыми руками. Он зажмурился на пару мгновений, чтобы глаза привыкли к темноте.

Среди всякого барахла: высокого торшера с пыльным тканевым абажуром, старого пледа и детского трёхколёсного велика всё-таки отыскал картонную коробку с игрушками. Брякнулся на колени, на грязный пол, и доски застонали. Неважно. Лошадка с облезлой плюшевой шкурой и «линючим» синтетическим хвостом была отложена в сторону, следом — тяжёлый железный грузовик без колёс. Под ним-то и обнаруживалась заветная коробка.

«Так и знал!» — Рик едва не подпрыгнул от восторга, но всё же сдержался. Театр! О, вот оно — его новогоднее чудо.

Назад он возвращался, сияя счастливой улыбкой и прижимая к груди находку. Она оказалась тяжелее, чем помнилась, а после темного чердака, свет резанул глаза. Коробка загораживала обзор, Рик споткнулся, не удержал равновесие и навалился на перила…

Страха не было, лишь краткий миг свободного падения, когда опора под ногами растаяла. Кажется, он так и сжимал коробку в руках. А дальше совсем ничего.

Когда Рик открыл глаза, мир вокруг окрасился в голубой цвет, разбавленный белым. Бледные гиацинтовые стены и белая простыня. Солнечный луч, разлившийся по нежно-голубому линолеуму, будто свежий мазок кисти на полотне. Писк приборов и люди в белых халатах.

Боль пришла не сразу. Вроде это был уже другой день и палата другая. Мамино посеревшее печальное лицо и заплаканные серо-голубые глаза. Папино — усталое и бледное с тревожными складками у рта. Цвета казались слишком яркими, а голоса — громкими. В череде смутных дней мелькало и лицо брата — виноватое и испуганное.

Когда Рик понемногу пришёл в себя, первым делом спросил о театре. Почему-то это казалось важным. Мама удивилась, осторожно коснулась его щеки.

— Всё хорошо, милый. Папа его завтра привезёт, если хочешь.

Рик растерянно моргнул.

— Я хочу мороженое. Можно?

Мама вновь склонилась над ним. Чёлка тёмным крылом закрыла широкий лоб, в этот раз улыбка тронула не только губы, но и глаза.

— Конечно, Рикки, если врач разрешит.

— А Джимми придёт со мной поиграть?

— После школы, сынок, — пообещала мама, успокаивающе погладив по груди.

— Но ведь каникулы? — удивился Рик. Новый Год только прошёл.

— Они уже закончились, — пояснила мама с печальной нотой.

Вот как, оказывается, в больнице он торчал дольше, чем думал! В этом состоянии полусна-полуяви Рик понял, что все его желания теперь сбываются — всё, о чём только попросит. В разумных пределах, конечно. Жаль, что нельзя обратить время вспять, тогда бы он на чердак не потащился. Но, что сделано, нельзя отменить.

* * *

Рик очнулся от воспоминаний, когда в замке заворочался ключ, всхлипнул и отвернулся к стене. Брат вернулся из школы.

— Эй, ты чего? Что случилось, Рик? — Джимми бросил рюкзак на пол и подхватив его под локти, помог подняться.

— Я урод? — Рик запрокинул голову и уставился на брата несчастным взглядом.

Джимми опустился перед ним на колени и стиснул за бока. Теперь их глаза оказались на одном уровне, и в отражении его зрачков Рик увидел себя. «Покорёженный мальчик».

— Ну что ты, Рикки, нет, конечно, — жалобным тоном заверил Джимми.

— Ты так говоришь, потому что ты мой брат, — вздохнул Рик.

Джимми коснулся его лица — той, «покорёженной части». Прикусил губу, верно, подбирая слова, но Рик опустил голову. Слова ничего не исправят, утешения ничего не изменят. Если бы только можно было вернуться в тот «самый лучший день», но… это невозможно.

— Всё наладится, Рик. Пойдём, погуляем? Ты слишком долго сидел взаперти.

Джимми поднялся, и Рик тут же отступил, наблюдал издалека, как он разувается, моет руки и разогревает обед. Крутилась в голове какая-то мысль, что-то важное, но никак не удавалось сообразить. После операции, после больницы он вообще медленно соображал и много тормозил.

Джимми всё время опускал глаза, и улыбка его стала печальной. Мама обращалась с ним, будто он детсадовский малыш, а папа держался преувеличенно бодро и оптимистично. Чересчур оптимистично. Они все считают себя виноватыми — вот, в чём дело.

Они пообедали вместе, хоть Рик и не чувствовал особого аппетита, после брат помыл посуду. Он же ушёл в комнату, раздумывая над своей догадкой. Забрался на подоконник и долго глядел в окно. Услышав шаги брата, представил, как тот замер в дверном проёме, опустив глаза в пол.

— Ты не виноват, — сказал Рик своему отражению в стекле. Нет, конечно, он обращался к брату. — И мама с папой тоже. Я сам не послушал, не надо было мне туда лезть.

Брат подошёл и стиснул его плечи.

— Это был несчастный случай, Рик.

Рик покорно кивнул своему отражению.

— Да, так и есть.

— Пойдём гулять? — чуть помолчав, спросил Джимми. — На тусовку поедем. Все ребята про тебя спрашивали, — с воодушевлением сообщил он. Видно, что ему не терпится повидаться с друзьями.

Рик рассмеялся, а потом заплакал, да так горько, что брат его насилу успокоил.

— Я теперь, как Франкенштейн! Не хочу, чтобы на меня пялились! Больше никогда на улицу не пойду!

— Рик, послушай, тебя никто не обидит, ты же со мной будешь. Но если не хочешь, можем никуда не идти. Я останусь, поиграем во что-нибудь… — торопливо и как-то растерянно предложил Джимми, прижал его к себе и погладил по спине. Когда он отстранился, Рик прерывисто вздохнул вытер лицо рукавом. Голова разболелась, и он лёг на кровать, изучал тоскливым взглядом дно верхней койки.

— Ты правда останешься? — сипловато спросил он.

— Да, я же сказал. Хочешь я тебе почитаю? — предложил Джимми, опустившись рядом, и Рик согласился. Всё равно, что брат будет читать, главное, что он рядом. Рику так не хотелось оставаться одному, но выйти из дома сегодня он точно был не готов. Когда-нибудь, наверное, придётся, но только не сейчас.

Джимми взял с полки «Кентервильское привидение». Он читал с выражением старательно, но негромко, тихо шелестели страницы. Рик закрыл глаза, пригрезилось, что он вновь очутился в том холодном январском дне. За окном свистел ветер, мигали гирлянды на ёлке, а в камине танцевало пламя. В этот раз коробка с театром так и осталась на чердаке. Жаль, что это всего лишь сон.