Семь золотых тарелочек (гет)

Видя, как изменился чародей, все диву давались и говорили девушке, что она победила там, где сотни красавиц потерпели поражение.

— Дж. К. Роулинг. “Сказки барда Бидля”

— Я собираюсь, отец мой, — сказал Рабадаш, — созвать твое непобедимое войско, захватить трижды проклятую Нарнию, присоединить ее к твоей великой державе и перебить всех поголовно, кроме королевы Сьюзен. Она будет моей женой, хотя ее надо проучить.

— К. С. Льюис. “Конь и его мальчик”

Наверное, Том мог мельком видеть Сьюзен на перроне, но тогда не обратил на нее внимания — слишком уж много всего было вокруг.

В поезде он осторожно молчал, хотя все кругом наперебой знакомились и заранее делились по факультетам. Том ехал в последнем купе, которое заполнялось по остаточному принципу, поэтому тут нашлось место и двойняшкам Прюеттам, которые занимали одно место, и угрюмой второкурснице, слишком высокой для своего возраста, и и ее младшему брату, который вертел головой так, что Том все ждал, что она слетит с плеч, и еще кому-то. Он не особо разглядывал нечаянных попутчиков (отчасти именно потому, что разглядывать смертельно хотелось).

Эйфория первого соприкосновения с волшебным миром таяла. Потом у него еще было много моментов вроде того мига, когда он услышал заветные слова “ты волшебник, Том” (“я знал! я знал! я всегда это знал!”), но с каждым разом эта нервная восторженная дрожь слабела. Он быстро учился не удивляться. Еще он учился смотреть по сторонам и делать выводы об этом дивном новом мире, и выводы были неоднозначные. Волшебников оказалось много, до неприятного много, и такие, как он — неприкаянные, плохо одетые, с простыми, не-колдовскими фамилиями, тоже водились даже и в этом поезде, но с ними Тому не хотелось иметь ничего общего. С теми, кто стоял на ступеньку-другую выше — тем более. На своей ступеньке ему хотелось стоять одному. Если б только вернуться в тот день, когда он впервые шагнул на Косую Аллею и почувствовал, что дышать не может от накатившего восторга — вот оно, вот оно, мой дом, моя родина, моя Косая Аллея, моя палочка, мое, все мое — по праву и навсегда. Право, как выяснилось, надо было доказывать. “А что это за фамилия такая — Реддл?”, — с неуместным любопытством спрашивал его волшебный мир, и Том знал, что на этот вопрос ему предстоит отвечать еще долго-долго.

Он выиграл в лотерею, в который было куда больше победителей, чем ему хотелось, вот что.

В памяти Тома этот день обрел форму созвездия — несколько коротких солнечных вспышек, между которыми зияла чернота. Он хорошо помнил (и как только помнятся такие мелочи) что где-то через час пути второкурсница, не прекращая хмуриться, вынула из кармана мантии коробочку с конфетами, и молча протянула ее брату. Тот долго шарил в коробочке, старательно глядя при этом в окно, а Том ненавидел его истинной, незамутненной ненавистью.

А все-таки Том не был бы одиннадцатилетним мальчишкой, если бы не его глаза не загорелись при виде силуэтов башен на фоне темно-синего неба и высоченных, в несколько человеческих ростов, ворот, если бы его сердце не забилось часто-часто, когда он переступил порог Большого зала и зажмурился от слепящего света парящих в воздухе — это что, сон? — свечей. Малявки кругом толкались и фыркали, старосты торопливо одергивали их, но все это было словно за стеклянной стеной, потому что Тома вдруг захватило то самое чувство перелома реальности, за которым он впоследствии будет гнаться всю жизнь. Он был здесь и не здесь, он был со всеми и в то же время один, он был частью этого и он был центром этого, и ради этой секунды умереть было не жалко.

Хор грянул “Наш любимый Хогвартс” так, что Тома аж подбросило. Он задрал голову вверх и вместо потолка увидел бездонное звездное небо, и впервые со дня разговора с Дамблдором по-настоящему испугался. Одно из двух: или он увидел небеса, какими только они могут быть на земле, или угодил в самую страшную западню. Том, стоявший ближе всего к краю толпы, украдкой дотронулся до холодной каменной кладки — надо было держаться за что-то, чтобы не проснуться нечаянно. “Будь настоящим, — не то приказывал, не то умолял он, даже не облекая эту мысль в слова, — будь настоящим, будь, будь, будь”.

И Хогвартс был. Под жадным взглядом Тома ему больше ничего не оставалось.

— Смотри-ка, — услышал он голос одного из старост у себя над ухом, — в полку Певенси прибыло.

Том, еще слыша над головой рев разверзшихся небес, быстро взглянул в сторону дверей Большого зала — как раз вовремя, чтобы увидеть, как к толпе первокурсников маленькими шажками спешит самая красивая девочка на свете. Она замерла на секунду, совершенная, как движение циркуля, и повела головой, высматривая кого-то, а потом той же танцующей походкой бросилась в толпу и пропала в ней.

— А, это же Питерова сестра, — одобрительно ответил другой, — Сьюзи, кажется? Она все вертелась возле него на вокзале в прошлом году.

Том, может быть, видел Сьюзи мельком на перроне или в Лондоне, или где-нибудь еще. Он сотни и сотни раз мог видеть таких, как она, на улицах или за стеклом кафе и магазинов (там, куда ему был заказан путь) — хорошо одетых, румяных, жмущихся к юбке матери, цепляющихся за рукав отца. Они вызывали у него эдакую смесь раздражения и зависти, и еще какое-то неназванное чувство, которое испытывает мальчишка, когда размахивается, чтобы запустить камнем в чистенькое окно.

Сьюзен Певенси не повезло стать таким окном. Ей не повезло ворваться в жизнь Тома в ту самую секунду, когда он поверил в волшебство. Сама того не зная, она раз и навсегда сделалась для него эмблемой, гимном, гербом, символом — называйте как хотите — всего этого нового мира.

Она встала под знамена Рейвенкло через минуту перешептываний с Распределяющей Шляпой. Том, чья очередь была сразу после “Певенси, Сьюзен!”, еще видел, как она весело машет кому-то рукой за гриффиндорским столом, когда плюхнулся на стул посреди зала.

— Тебе и на Рейвенкло найдется место, — проскрипел голос у него над головой.

Том вздрогнул. Он терпеть не мог, когда его мысли и чувства кто-то считывал.

Не надо искать мне никакое место, яростно подумал он, впившись глазами прямо в раскрасневшееся от счастья лицо Сьюзен. Хватит, наискался уже. Давай мне мое, мое по праву, и давай поскорее.

Шляпа скрипуче рассмеялась.

— Значит, Слизерин.