Семь золотых тарелочек (гет)

Видя, как изменился чародей, все диву давались и говорили девушке, что она победила там, где сотни красавиц потерпели поражение.

— Дж. К. Роулинг. “Сказки барда Бидля”

— Я собираюсь, отец мой, — сказал Рабадаш, — созвать твое непобедимое войско, захватить трижды проклятую Нарнию, присоединить ее к твоей великой державе и перебить всех поголовно, кроме королевы Сьюзен. Она будет моей женой, хотя ее надо проучить.

— К. С. Льюис. “Конь и его мальчик”

Наверное, Том мог мельком видеть Сьюзен на перроне, но тогда не обратил на нее внимания — слишком уж много всего было вокруг.

В поезде он осторожно молчал, хотя все кругом наперебой знакомились и заранее делились по факультетам. Том ехал в последнем купе, которое заполнялось по остаточному принципу, поэтому тут нашлось место и двойняшкам Прюеттам, которые занимали одно место, и угрюмой второкурснице, слишком высокой для своего возраста, и и ее младшему брату, который вертел головой так, что Том все ждал, что она слетит с плеч, и еще кому-то. Он не особо разглядывал нечаянных попутчиков (отчасти именно потому, что разглядывать смертельно хотелось).

Эйфория первого соприкосновения с волшебным миром таяла. Потом у него еще было много моментов вроде того мига, когда он услышал заветные слова “ты волшебник, Том” (“я знал! я знал! я всегда это знал!”), но с каждым разом эта нервная восторженная дрожь слабела. Он быстро учился не удивляться. Еще он учился смотреть по сторонам и делать выводы об этом дивном новом мире, и выводы были неоднозначные. Волшебников оказалось много, до неприятного много, и такие, как он — неприкаянные, плохо одетые, с простыми, не-колдовскими фамилиями, тоже водились даже и в этом поезде, но с ними Тому не хотелось иметь ничего общего. С теми, кто стоял на ступеньку-другую выше — тем более. На своей ступеньке ему хотелось стоять одному. Если б только вернуться в тот день, когда он впервые шагнул на Косую Аллею и почувствовал, что дышать не может от накатившего восторга — вот оно, вот оно, мой дом, моя родина, моя Косая Аллея, моя палочка, мое, все мое — по праву и навсегда. Право, как выяснилось, надо было доказывать. “А что это за фамилия такая — Реддл?”, — с неуместным любопытством спрашивал его волшебный мир, и Том знал, что на этот вопрос ему предстоит отвечать еще долго-долго.

Он выиграл в лотерею, в который было куда больше победителей, чем ему хотелось, вот что.

В памяти Тома этот день обрел форму созвездия — несколько коротких солнечных вспышек, между которыми зияла чернота. Он хорошо помнил (и как только помнятся такие мелочи) что где-то через час пути второкурсница, не прекращая хмуриться, вынула из кармана мантии коробочку с конфетами, и молча протянула ее брату. Тот долго шарил в коробочке, старательно глядя при этом в окно, а Том ненавидел его истинной, незамутненной ненавистью.

А все-таки Том не был бы одиннадцатилетним мальчишкой, если бы не его глаза не загорелись при виде силуэтов башен на фоне темно-синего неба и высоченных, в несколько человеческих ростов, ворот, если бы его сердце не забилось часто-часто, когда он переступил порог Большого зала и зажмурился от слепящего света парящих в воздухе — это что, сон? — свечей. Малявки кругом толкались и фыркали, старосты торопливо одергивали их, но все это было словно за стеклянной стеной, потому что Тома вдруг захватило то самое чувство перелома реальности, за которым он впоследствии будет гнаться всю жизнь. Он был здесь и не здесь, он был со всеми и в то же время один, он был частью этого и он был центром этого, и ради этой секунды умереть было не жалко.

Хор грянул “Наш любимый Хогвартс” так, что Тома аж подбросило. Он задрал голову вверх и вместо потолка увидел бездонное звездное небо, и впервые со дня разговора с Дамблдором по-настоящему испугался. Одно из двух: или он увидел небеса, какими только они могут быть на земле, или угодил в самую страшную западню. Том, стоявший ближе всего к краю толпы, украдкой дотронулся до холодной каменной кладки — надо было держаться за что-то, чтобы не проснуться нечаянно. “Будь настоящим, — не то приказывал, не то умолял он, даже не облекая эту мысль в слова, — будь настоящим, будь, будь, будь”.

И Хогвартс был. Под жадным взглядом Тома ему больше ничего не оставалось.

— Смотри-ка, — услышал он голос одного из старост у себя над ухом, — в полку Певенси прибыло.

Том, еще слыша над головой рев разверзшихся небес, быстро взглянул в сторону дверей Большого зала — как раз вовремя, чтобы увидеть, как к толпе первокурсников маленькими шажками спешит самая красивая девочка на свете. Она замерла на секунду, совершенная, как движение циркуля, и повела головой, высматривая кого-то, а потом той же танцующей походкой бросилась в толпу и пропала в ней.

— А, это же Питерова сестра, — одобрительно ответил другой, — Сьюзи, кажется? Она все вертелась возле него на вокзале в прошлом году.

Том, может быть, видел Сьюзи мельком на перроне или в Лондоне, или где-нибудь еще. Он сотни и сотни раз мог видеть таких, как она, на улицах или за стеклом кафе и магазинов (там, куда ему был заказан путь) — хорошо одетых, румяных, жмущихся к юбке матери, цепляющихся за рукав отца. Они вызывали у него эдакую смесь раздражения и зависти, и еще какое-то неназванное чувство, которое испытывает мальчишка, когда размахивается, чтобы запустить камнем в чистенькое окно.

Сьюзен Певенси не повезло стать таким окном. Ей не повезло ворваться в жизнь Тома в ту самую секунду, когда он поверил в волшебство. Сама того не зная, она раз и навсегда сделалась для него эмблемой, гимном, гербом, символом — называйте как хотите — всего этого нового мира.

Она встала под знамена Рейвенкло через минуту перешептываний с Распределяющей Шляпой. Том, чья очередь была сразу после “Певенси, Сьюзен!”, еще видел, как она весело машет кому-то рукой за гриффиндорским столом, когда плюхнулся на стул посреди зала.

— Тебе и на Рейвенкло найдется место, — проскрипел голос у него над головой.

Том вздрогнул. Он терпеть не мог, когда его мысли и чувства кто-то считывал.

Не надо искать мне никакое место, яростно подумал он, впившись глазами прямо в раскрасневшееся от счастья лицо Сьюзен. Хватит, наискался уже. Давай мне мое, мое по праву, и давай поскорее.

Шляпа скрипуче рассмеялась.

— Значит, Слизерин.

Потом он забыл про Сьюзен Певенси почти до самого Рождества. Не стоит этому слишком удивляться: детские сердца устроены гораздо проще (и правильнее), и долгое время Сьюзен не существовала для Тома, если только не попадалась ему на глаза.

Попадалась она не так, чтобы часто. У Слизерина и Рейвенкло в том году было мало совместных уроков, и Том мог видеть ее только в коридорах школы — чаще в компании брата, чем без. Когда она встречалась ему одна, Том издалека узнавал ее по легкой, летящей походке. Сьюзен вообще двигалась неуловимо иначе, чем другие девочки, стояла иначе, поправляла волосы очень плавным жестом, который смотрелся как деталь какого-то танца. Том мог не думать о ней целую неделю, а потом вдруг увидеть, как она покачивается на мысках, разглядывая расписание уроков, и замереть, как вкопанный.

Словом, тогда Сьюзен была для Тома эдаким метеором, время от времени рассекающим звездное небо. Обещание будущей красоты, уже начинавшее проступать на ее личике, пока ничего не говорило ни ей, ни ему. Но красивые вещи Тому нравились; более того, он всегда чувствовал на них какое-то внутреннее неоспоримое право, и, повинуясь этому праву, без зазрения совести забирал их себе. Иногда Сьюзен казалась ему просто красивой вещью, вроде книги в тисненной золотом обложке, полной ярких картинок — приятно поглазеть, хорошо о ней помечтать, было бы неплохо оставить себе, но, честно сказать, своих забот тоже хватает.

Все складывалось так, как Том предчувствовал еще в поезде: волшебный мир хотел знать, что это еще за фамилия такая — Реддл? Слизерин принимал его со скрипом, если вообще принимал. В приюте Том тоже не был душой компании, но там его хотя бы боялись, и в Хогватрсе он впервые осознал, какая это была роскошь — внушать страх. Не стоит забывать и о том, что дети попадают в Хогвартс в самом мерзком возрасте, и первые три курса любой черной овечке приходится нелегко.

Том, впрочем, был волчонком в овечьей шкуре. Еще до Дня всех святых Эйвери и Розье, самые зловредные его противники, трижды падали с лестниц (последнее падение отправило Розье в Больничное крыло на неделю), и всякий раз угроза была яснее некуда, но алиби — безупречно. За последним он следил особенно тщательно. Забавно, что многие и многие однокурсники и учителя Темного Лорда не будут помнить этих эпизодов. Дело вовсе не в массовом заклятии забвения, просто слишком уж рано он начал работать над главным своим оружием — репутацией.

В далеком детстве Том, конечно, ничего этого не формулировал и даже не осознавал. Он шел, а точнее, продирался, на ощупь, чуя выгоду и невыгоду тем особым внутренним взглядом, который так хорошо развивается у волчат, растущих среди задиристых овечек. Это чутье подсказывало ему, например, что слизеринцу не пристало очень-то выказывать восхищение волшебным миром.

Но что делать, когда сердце заходится от восторга всякий раз, когда видишь башни Хогвартса в рассветных лучах, всякий раз, когда входишь под своды Большого зала, всякий раз, когда произносишь “Люмос”?! Каждый раз — как первый. Том и замок-то до этого видел только пару раз на картинке, да еще Тауэр издалека, только это все, конечно, было не то. Почти весь сентябрь он просыпался ночью, глядел на сводчатый потолок, потом в полусумраке ощупывал свои руки, ноги, лицо — не сплю ли я? ведь не сплю? это все взаправду? Часто после этого Том не ложился, потому что не хотел опять видеть сны про Вул, а тихонько доставал палочку и читал при ее свете. Его соседом был Конни Мальсибер, спокойный малый, который не стал бы закатывать скандал, даже если бы и проснулся.

Чтение было отрадой, которой Том предавался самозабвенно и неразборчиво. Он читал, в общем-то, все, что попадалось под руку, лишь бы это была волшебная литература волшебного мира. Одолев большую часть учебников наперед, он принялся за внеклассное чтение, за легенды и сказки, за старые номера “Пророка”, и скоро был вынужден завести новую книжку под читательский билет, поскольку старая закончилась. Чистокровному ребенку этой жажды было не понять, поэтому Том скрывал ее, как мог, но в предрассветные и послезакатные часы обязательно припадал к какой-нибудь книге и вбирал, вбирал, вбирал в себя все волшебное, что было им упущено за долгие одиннадцать лет.

“Сказки Барда Бидля” сделались для него откровением.

Магловские (он старался называть маглов маглами про себя как можно чаще) сказки никогда его особо не привлекали. Ему и приобщиться к ним было особо негде. У одной робкой девочки со второго этажа Вула была Лэнгова “Синяя книга фей”, видимо, напоминание о прошлой лучшей жизни. Во всяком случае, девчонка ужасно ревела, когда обнаружила пропажу. Том завладел этой книгой, так как она была красива, а у него, как мы помним, было врожденное право на такие вещи, но содержание его разочаровало. Все это была какая-то напыщенная ерунда, кроме той истории про парня⁽¹⁾, который превращался в чудовище, если вел себя достаточно плохо, да еще про Синюю бороду. “Спящая красавица” его также не впечатлила. Со стороны короля было очень неразумно не иметь восьмой золотой тарелочки про запас на случай, если на вечеринку еще кто-нибудь явится. Словом, Том бы даже вернул эту книжку той девочке, если бы считал возможным расставаться с тем, что хоть однажды принадлежало ему.

Сказки волшебников, конечно, были гораздо лучше. За пару ночей Том выучил их почти наизусть. Он как-то сразу почувствовал, что, в отличие от магловских сказок, все, что тут написано — чистейшая правда. Разве не существуют анимаги? Это, конечно, Зайчиха-Шутиха, и Том считал себя ужасно умным, разгадав, в чем тут дело. Он точно знал, что и прыгучие котлы бывают, и на ведьм когда-то охотились, и, значит, все остальное тоже было на самом деле. Значит, Смерть существует. Она являлась людям, с ней говорили, от нее получили подарки, и, более того, эти подарки сейчас где-то обретаются.

“И Смерть заговорила с ними. Она очень рассердилась, что три жертвы ускользнули от нее, ведь обычно путники тонули в реке. Но Смерть была хитра…” — благоговейным шепотом повторял он про себя, склонясь над книгой. Смерть была хитра. Том видел все это будто своими глазами — темную, высокую фигуру на мосту, пропасть с нитью реки на самом дне, костлявую нечеловеческую руку, протягивающую палочку. Знать, что Смерть приходила в мир вот так, было как получить послание с небес.

Эти ночные посиделки не очень хорошо сказывались на его зрении, и, если бы так и продолжилось, Тому непременно понадобились бы очки. К счастью, незаметно для него настали Рождественские каникулы, и можно было читать в библиотеке хоть целый день.

Большая часть детей разъехались по домам, чтобы встретить Рождество с родителями. Тома раздирали противоречивые чувства по этому поводу. С одной стороны, видеть, как они веселой гурьбой собираются в зале, чтобы отправиться на поезд, было как-то гадко. Они-то вернутся с подарками, дома их будут обнимать мамы, папы и бабушки, там будет елка и все такое, а он сиди здесь, кукуй, если только не хочешь ехать в Лондон. С другой — весь замок теперь был его. Опустевшие коридоры и куча свободного времени были подарком, о котором он и мечтать не мог, но, как выяснилось, мечтал всегда, и так Хогвартс стал принадлежать Тому, словно еще одна красивая вещь.

Том протаскивал в библиотеку булочку или две (привычка что-нибудь жевать потихоньку укоренилась у него, когда он понял, что за кухней здесь особо не следят), обкладывался книгами и блаженствовал. За окном валил снег, в гулких коридорах завывал ветер, зал наполнялся серовато-молочным зимним светом, и Том не замечал, как бежит время. Он был счастлив совершенно.

Однажды он сидел там, по обыкновению забравшись с ногами на стул, как вдруг услышал чьи-то шелестящие шаги позади себя. Том обернулся и увидел Сьюзен Певенси.

Она замерла, недовольно поджав губы, но тут же чуть-чуть улыбнулась. Пустота библиотеки требовала от нее поздороваться.

— Привет, — сказала Сьюзен и направилась к полке чуть подальше, у окна.

— Привет, — неприязненно сказал Том и снова уткнулся в книгу.

Сьюзен села за стол чуть поодаль, притянула к себе какой-то учебник и склонилась над ним. Волосы упали ей на лоб, и она торопливо отбросила их тем самым “танцевальным” жестом. Том быстро взглянул в ее сторону раз, другой. Она сидела очень тихо, но своим присутствием наполняла всю библиотеку.

— А почему ты не уехала? — спросил он, не поворачиваясь.

— У Эда драконья оспа, — печально сказала Сьюзен. — Дома карантин. Питер тоже здесь, только он целыми днями в Хогсмиде.

Том уже знал, что такое драконья оспа, потому что прочел “Популярный справочник лекаря”.

— Жуть, — сказал он без всякого выражения. — А кто такой Эд?

Сьюзен повернулась к нему, и Том увидел, что меж ее бровей пролегла встревоженная морщинка.

— Эд — это мой младший брат, — сказала она. — Он приедет сюда в следующем году. Есть еще Люси, но она совсем маленькая. Маленькие дети этой оспой обычно не болеют, но взрослые…

И Том понял, что она боится за родителей, и так Сьюзен повернулась к нему стороной, которую он прежде не видел. Она была не просто какой-то там самой красивой девочкой в Хогвартсе, она была из большой, и, наверное, богатой семьи, и у них в семье было принято бояться друг за друга.

— Хм, — сказал он. Они просидели в молчании еще какое-то время, и Сьюзен тихонько ушла, но на следующий день явилась снова в то же самое время.

На третий день Том догадался, что ей, наверное, скучно. Подруги Сьюзен разъехались, брат не ищет ее общества, в Хогсмид ей пока нельзя, и пустой замок, который был для Тома благословением, вызывает у нее тоску. Еще не зная точно, зачем это делает, он спросил ее:

— Ну, как там Эд?

— О, — с облегчением сказала Сьюзен, словно ждала этого вопроса, — я получила письмо сегодня утром, ему гораздо лучше. Лу немного покашляла и только, а мама с папой даже не заболели. Все в порядке, только возвращаться все равно нельзя, там теперь будут перестилать полы и менять обои.

— Это что, так серьезно? — с сомнением спросил Том.

— Ну да, — сказала Сьюзен. — В прошлом году в Лондоне была просто эпидемия, мы даже в город зимой не приезжали.

— А я ничего такого не помню.

Сьюзен взглянула на него с любопытством.

— А ты живешь с родителями?

Жгучий необъяснимый стыд на мгновение охватил Тома, но тут же исчез. Во взгляде Сьюзен не было осуждения, только искренний незамутненный интерес.

— Не, — равнодушно сказал он. — У меня их нет.

Лицо Сьюзен вытянулось.

— Ой, — сказала она. — А они были волшебники?

— Конечно, — уверенно сказал Том, надеясь, что она оставит эту тему, и Сьюзен так и сделала, потому что была хорошо воспитана, но незаданный вопрос остался висеть в воздухе.

— В общем, маглы обычно эти эпидемии не видят. Я даже слышала, что ни один магл не может заболеть драконьей оспой, ну, как волшебники не болеют ветрянкой, например.

В приют один раз пришла ветрянка, одна из нянек даже отправилась на тот свет по ее милости, и Том всегда считал, что болезнь обошла его неспроста.

— Они вообще ничего не видят, — проворчал он, не поднимая глаз от книги.

— А по-моему, они довольно интересные, — возразила Сьюзен. — Нам на нумерологии рассказывали, что вся математика была придумана маглами, мы даже проходили арифметику.

— Арифметику и я знаю, — быстро сказал Том. — Ничего особенного.

— О, правда? — оживилась Сьюзен. — Ты сам научился?

— Нет, в приюте.

Том так и не собрался с духом, чтобы сказать ей “я вырос в детском доме среди маглов”, но с помощью игры в вопрос-ответ ему удалось более или менее обрисовать ей картину своего детства, и деликатная Сьюзен не стала забрасывать его расспросами. Она была слишком рада новой компании, пусть и не самой благородной, и еще Том казался ей достаточно серьезным, то есть заслуживал говорить с ней. Кроме того, его познания в арифметике и кое-какая помощь с домашней работой поразили Сьюзен в самое сердце.

Ближе к концу каникул Сьюзен спросила, не хочет ли он пойти с ней к озеру и пострелять из лука.

Это звучало многообещающе; кроме того, к тому моменту Том тоже оценил прелесть ее присутствия и мысленно перевел Сьюзен в разряд “нормальных людей”, то есть таких, которые его уважали. С утра ударил мороз, и Том надел под зимнюю мантию два свитера, надеясь, что их не будет видно, а Сьюзен явилась в пушистой белоснежной шубке, которая ей очень шла. Том даже не почувствовал привычного укола зависти — слишком уж Сьюзен была хорошенькая. Кончик носа у нее покраснел, и она все время шмыгала. За спиной у нее была настоящий колчан.

— Питер рассказывал, что катался тут на коньках, — сказала она, указывая пальцем на берег, — только я не умею.

— Это ничего, я тоже, — снисходительно сказал Том. Он почему-то находил удовольствие в том, чтобы узнавать, что она чего-то не знает или не умеет. Но оказалось, что Сьюзен на самом деле умела то, что могли делать только сказочные принцессы. Он никогда прежде не видел людей, которые могли бы стрелять из лука.

— Смотри, — сказала она, держа лук перед собой и придерживая пальцами тетиву, — держишь стрелу вот так, легонько, а локоть вот сюда. Потом отводишь ее до уха. Оп!

Стрела со свистом вонзилась в снежную метку на коре дерева. Том потянул ее на себя — крепко. Сьюзен подошла к нему, постучала палочкой по древку, и стрела легко вышла.

— Это папа меня научил, — с гордостью сказала она, — когда я утыкала стрелами весь балкон. Попробуешь?

И он попробовал, и с двадцатого или тридцатого раза даже попал в метку, но, конечно, до танцующей легкости Сьюзен ему было как до Лондона пешком. Том, впрочем, не мог на нее злиться. Чутье подсказывало ему, что она не вполне понимает, что такое эти ее загородные дома, белые шубки и диковинные увлечения, и как нескромно все это выглядит в обычном мире. Она, может быть, и не принадлежала к обычному миру, что с нее взять? Она, может быть, маглов видела только издалека.

Потом они сидели на берегу и жевали пирожки, принесенные запасливой Сьюзен.

— Я когда-то прочитала про Артемиду, — сказала она, — и с тех пор решила, что тоже хочу так.

— Что за Артемида? — подозрительно спросил Том. — Это волшебница?

— Лучше, — улыбнулась Сьюзен и объяснила, кто такая Артемида, а потом всю греческую мифологию в общих чертах. Это был постыдный пробел, который Том немедленно поклялся восполнить.

— Мы один раз ездили в Грецию, когда я еще была маленькая, — сказала Сьюзен. — Я думаю, Артемида действительно была. Я все представляла, как она охотилась в этих лесах, а когда мы вернулись, папа подарил мне лук.

— А сказку про Дары смерти ты знаешь? — спросил Том, стараясь ничем не выдавать свою надежду. На миг ему показалось, что Сьюзен говорит с ним на одном языке, на языке людей, которые верят, что Смерть и боги ходят по земле. Сьюзен уставилась на него, будто он сказал что-то глупое.

— Так это же не сказка! Это и правда было.

С этой минуты Том считал Сьюзен своим другом — ну, в том смысле, в каком он вообще допускал у себя друзей.

Они с жаром обсудили каждый дар Смерти и пришли к выводу, что лучшим является палочка, только надо обращаться с ней осторожнее и не кричать про нее на каждом углу. Сьюзен, впрочем, колебалась.

— Это только если палочка вообще всемогуща, — рассудила она, — а если она только для дуэлей, то мантия, наверное, лучше.

— Да ну, — с сомнением сказал Том. — Разве что банки обносить.

— Как раз банк так обнести нельзя, там куча заклятий… Ой, — встрепенулась она, — а ты слышал про четвертый Дар?

Певенси были какой-то дальней веткой Рейвенкло (Сьюзен говорила об этом так легко!), и из поколения в поколение у них передавалась легенда про то, что вместе с братьями по мосту прошла сестра, пра-пра-пра… Словом, бабушка Ровены. Она попросила у Смерти подарок, который тоже вышел ей боком. Сестра Певереллов захотела знать, когда Смерть явится за ней, потому что была очень амбициозной девушкой и хотела успеть все на свете. Ей достались часы, которые отмеряли, сколько еще времени осталось жить человеку, который на них смотрит.

— Тогда еще и часов, наверное, не было, — заметил Том.

— А как же всякие часы на башнях? — возразила Сьюзен. — Она просто сделала их поменьше, это же Смерть.

Сестра не расставалась с часами и то и дело сверялась с ними. Она видела, что времени у нее остается все меньше, перестала есть и спать, чтобы не тратить ни одной минутки, и совсем лишилась покоя. Чем ближе к роковой встрече, тем реже она отнимала взгляд от часов, и в конце концов обезумевшая женщина упала с обрыва, потому что не глядела по сторонам. Там и упокоились эти часы, если только кто-нибудь их не достал.

— Прабабушка рассказывала, что Ровена, узнав про эту легенду, отправилась к тому обрыву и достала часы, — продолжала Сьюзен, — но, так как она была очень умная, она не стала на них смотреть. Потом она передала их своей дочке, и так далее. Она даже клялась, что видела у своей бабушки эти часы.

— А куда они потом делись?

— Не знаю, — задумчиво сказала Сьюзен. Ее взгляд был затуманен. — Может, она их спрятала? Все-таки это опасная штука.

— Но полезная, — сказал Том. — Можно все распланировать, а как увидишь, что время приближается, посмотреть по сторонам и быть готовым. Под поезд, во любом случае, не попадешь.

— Это уж точно! — фыркнула Сьюзен. — Я вот не отказалась бы от таких, потому что за все берусь и ничего не успеваю.

Это была неправда. Она уже училась лучше всех на курсе, даже по нумерологии.

— А у маглов есть какие-нибудь сказки? — с любопытством спросила она.

Том с содроганием вспомнил “Синюю книгу” и понял, что ничем из своей магловской, “земной” жизни хвастаться не хочет.

— Да так, — с пренебрежением сказал он, — там всякие феи и принцессы. Сказки вроде волшебных, только хуже.

— Ой, расскажи какую-нибудь?

Том был ужасный рассказчик. На память ему пришла только “Спящая красавица”, и он довольно уныло и с купюрами пересказал ее фабулу, путаясь в числе золотых тарелочек и подарках фей, но Сьюзен слушала с живым интересом. Для нее это тоже был осколок чужого мира.

Потом они еще стреляли из лука, потом играли, будто они Артемида и Аполлон на охоте, потом они нашли где-то сучковатую палку и Сьюзен посвятила его в рыцари.

— Встаньте, сэр Том, — возвышенным голосом сказала она, и Том поднялся с колен. Лицо Сьюзен раскраснелось, черная прядь волос выбилась из-под шапки.

Он еще ни перед кем не преклонял колени, но для королевы Сьюзен было не жалко.

---

1) Речь идет о сказке “Принц Дарлинг”.

Вернуться к тексту

На день рождения Сьюзен подарила ему роскошные “Сказки барда Бидля” с движущимися картинками. Том так и не понял, где она ее раздобыла; наверное, попросила Питера поискать в лавочке в Хогсмиде. Том даже не сразу осознал, что это подарок, когда она весело протянула ему книгу, перевязанную красно-зеленой лентой, а осознав, не сразу ее поблагодарил — язык прилип к горлу. Сьюзен что-то прочитала на его лице и смутилась. Она начинала понимать, что оскорбить можно не только жестокостью.

Тысяча девятьсот тридцать девятый год начинался для Тома отлично: он вступил в него, зная, что самая красивая и умная девочка в Хогвартсе, Сьюзен Певенси — его друг.

Теперь она весело махала ему рукой, если встречала в коридоре, и этот жест давался ей так же легко и изящно, как и любой другой. В новом семестре травология у Рейвенкло и Слизерина шла в одно время, и Том стал видеть ее чаще, и даже стал неосознанно ждать вторников. Сьюзен, как правило, выбирала его в пару, и все у них получалось быстро и ловко, даже разговаривать друг с другом было не нужно.

Примерно об эту пору начал потрескивать лед, отделявший Тома от сокурсников, которые, может быть, не признали в нем равного, но начали что-то такое в нем прозревать. “Этот Реддл” потихоньку превращался в “Того самого Реддла”. Фаза активных боевых действий прошла, и надо было становиться пай-мальчиком — словом, все складывалось, как надо.

Дождливым мартовским днем они со Сьюзен сидели в библиотеке, постигая новую порцию рун, когда за стул напротив кто-то уселся. Том поднял глаза — это был Питер.

— Привет, — неуверенно сказал он. Том уже знал, что для гриффиндорца Питер довольно мягкосердечен, и угрозы никакой не ждал, поэтому лучезарно улыбнулся.

— Привет, Питер, — весело сказал Том. — А мы здесь рунами балуемся.

— Вовсе не балуемся, — возразила Сьюзен, не поднимая глаз от тетради. Голос ее напрягся. — Питер, у меня скоро контрольная работа, ты же знаешь.

— Сьюзен, можно тебя на минутку? — уже жестче спросил он. Сьюзен взглянула на него и нехотя вылезла из-за стола.

Они с Питером удалились за соседний книжный шкаф минут на десять, а Том все это время тупо глядел в учебник, изо всех сил напрягая уши. Когда Сьюзен вернулась, он уже был до того красный — хоть в Гриффиндор переводи. Она уселась за стол, как ни в чем ни бывало.

— Домашние дела, — отмахнулась она от вопроса. Меж ее бровей вновь пролегла сердитая морщинка.

Вечером Конни Мальсибер (он сам просил называть себя Конни) сказал так:

— Ты же знаешь, что это Эйвери насвистел в уши Питеру?

Том не знал, но быстро сориентировался.

— Конечно, — равнодушно сказал он. — А тебе что за дело?

— Да так, — лениво отозвался Конни, — ты забавный, а Эйвери в каждой бочке затычка. Мало с лестниц налетался, я считаю.

— А я-то здесь при чем? — удивился Том. — Сам виноват, что под ноги не смотрит.

Конни одобрительно улыбнулся, и Том мысленно поставил галочку против его фамилии. В следующий вторник Эйвери отдыхал в больничном крыле, а Том и Сьюзен вместе пересаживали мандрагору. В больших меховых наушниках она была ужасно хорошенькая, как медвежонок. Контрольную Сьюзен написала на “Превосходно”, и Том расстарался похвалить ее за это в присутствии Питера.

Когда она обняла его на прощание на Кинг-Кроссе, Том почувствовал себя человеком, которому не досталось золотой тарелочки. Сьюзен уезжала туда, где ее ждали братья и сестра, родители, стрелы и лук, волшебные сказки и греческие мифы, туда, где она сможет пользоваться палочкой все лето. Том почти ненавидел ее в этот миг. Он не сразу разжал объятия.

— Приезжай ко мне на день рождения, — серьезно сказала Сьюзен. — Я пришлю сову, папа тебя заберет. Куда тебе можно написать?

Залившись краской, Том назвал адрес.

День рождения у Сьюзен был двадцатого июня, поэтому думать над подарком надо было поскорее. Она, наверное, понятия не имела, в какое сложное положение его поставила, но разве можно было винить ее за это?

Том сразу решил, что в магловском мире работать не станет ни за какие деньги. На Косой Аллее нашлась лавочка, которой требовался курьер пошустрее, требовался настолько, что хозяйка даже согласилась нарисовать для Тома какую-то бумагу, утыканную печатями покрупнее. Изо всех сил напрягая свой интуитивный дар убеждения, Том выдал эту справку за направление на школьную практику. Практика была что надо — вечером он валился на койку без задних ног, зато и волшебный мир начал узнавать гораздо, гораздо ближе.

Перед сном, как бы ни слипались глаза, он обязательно пролистывал “Сказки” с движущимися картинками. Он Библию не читал с таким благоговением: это были ворота в царство Сьюзен.

Вечером двадцатого июня Том, поеживаясь от холода, в лучшей своей рубашке ждал у Воксхолльского моста (он ни за что бы не назвал отцу Сьюзен адрес дома Вула). Когда Джек Певенси показался на другом конце моста, Том узнал его тут же. Он всегда считал, что сможет отличить мага от магла в толпе, и отец Сьюзен показался ему тысячепроцентным колдуном, хотя был одет в обычный костюм. Том глядел, как тот весело шагает ему навстречу, и у него остро ныло в груди. Он как-то так и представлял себе отца, который должен был забрать его из Вула. Голос Тома дрожал не от холода, когда он сказал “здравствуйте, сэр”.

— Здравствуй, Том, — приветливо сказал ему Джек. — Не замерз тут? Давай-ка руку.

Том аппарировал впервые в жизни, и только гордость не дала ему завопить во все горло. Больно не было, только упало сердце, как будто на качелях. Он, никогда не упускавший ни грамма волшебного мира, малодушно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел вокруг синевато-сумрачный сад, освещенный светом гирлянд. Глаза привыкали к темноте медленно; Том еще держал Джека за руку, когда услышал голос запыхавшейся Сьюзен:

— Вот они, мама, вот они! Том!

Сьюзен бежала к ним по садовой дорожке так быстро, насколько позволяло длинное зеленое платье, вроде тех, какие девочки носили полвека назад. Замедляя шаг, она отбросила волосы с лица и сияюще улыбнулась, и в саду стало светлее. Том чуть было не забыл поздороваться — так это было красиво.

— Идем скорее! — она легонько потянула его за рукав. — Ты будешь торт с малиной или ежевикой?

Том ступил на лужайку, окруженную цветущими липами, и замер, словно впервые в Большом зале. Все в царстве Сьюзен было не так, как снаружи, а лучше и правильнее: большой стол поставили прямо на траву, мягкий свет лился будто отовсюду сразу, а где-то высоко пели невидимые птицы. На лужайке, кроме них, Том увидел Питера, темноволосого тощего мальчика (очевидно, Эда) и двух девочек, постарше и совсем маленькую — какая-то из них была Лу. “Минни Макгонагалл”, — сказали ему про другую. Ни Лу, ни Минни еще не ходили в школу, но все собравшиеся в доме Певенси в этот день были друзьями Сьюзен, и, значит, друзьями друг другу.

Стол был круглый, совсем как в легенде, места хватило всем. Том, который внутренне был готов услышать, что для него не нашлось места или тарелочки, что его пригласили по ошибке, что ему нужно сесть подальше от именинницы, обнаружил, что сидит между Питером и Лу, перед ним стоит тарелка с двумя кусками торта, а Лу смотрит на него с уважительным любопытством.

— Ты — Том? — спросила она, пытливо глядя ему в глаза. — Сью сказала, что умеешь говорить со змеями.

Том приложил палец к губам.

Потом Сьюзен поздравляли. Она стояла, потупившись, длинные ресницы ее трепетали, а лицо то и дело озаряла смущенная улыбка. Сперва Тому показалось, что это обычные поздравления, какие ребенок слышит на свой день рождения, если только не растет в приюте, но, когда поднялся отец Минни и стал долго и серьезно желать ей целый список всяческих благ, понял, что тут что-то не то. Питер слегка толкнул его в плечо:

— Придумывай тост, — шепотом сказал он. — Это очень важно.

— Ладно, — не стал спорить Том. — А почему важно? — тоже шепотом спросил он.

Преподобный Макгонагалл, кажется, решил выдать целую проповедь.

— Есть поверье, — вполголоса объяснил Питер, — что все, что любому Певенси пожелали на двенадцатый день рождения, обязательно сбудется.

— А примеры есть? — заинтересовался Том.

— Полным-полно, хотя бы и я сам. Думаешь, почему здесь так мало народу, хотя Сьюзен могла бы позвать всю школу? Сегодня пришли только те, кому она доверяет. Ну, придумывай скорее.

Тома впился глазами в Сьюзен, словно впервые ее видел. Она поставила его рядом со своей семьей. Она без страха доверила ему сказать такое, что обязательно с ней случится, сама отдала ему эту власть. Надо ли говорить, что Том тут же поверил в эту легенду, как верил в Дары Смерти?

— Желаю, чтобы ты никогда ни в чем не ошибалась, — деревянным голосом сказал Том, когда до него дошла очередь. Все выжидательно помолчали, но Том понятия не имел, что еще говорить.

— Хорошо сказано! — поддержал его Джек. — Главное сделать правильный выбор, а остальное приложится.

Звон бокалов поставил печать на этом пожелании. Минни велела Сьюзен “быть всегда класивой”, на этом парад поздравлений закончился, а значит, можно было вкушать торт. Том вкусил, и ему показалось, что он умер и попал на небо. Поставили магический патефон, мама Сьюзен принесла игру-ходилку (с живыми фигурками, конечно). Сьюзен сыграла с ними викторину, на вопросы которой Том отвечал довольно легко — в основном благодаря начитанности. Словом, развлекались, как могли, но в тот вечер у самых простых вещей и действий был какой-то особенный, волшебный привкус. Том всю жизнь считал, что одно яблоко с того праздничного стола было бы вкуснее, чем самые дорогие яства на витринах роскошных магазинов. Все было сочным, ярким, а главное — настоящим.

Он никогда прежде не был на днях рождения у магов и потому не знал, как у них принято дарить подарки. Потихоньку все подходили к Сьюзен, протягивали ей коробку или сверточек, а она делала книксен и благодарила. Наконец, когда Минни пролила на себя заварник и тем самым устроила небольшой переполох, Том решился.

— Вот, — сказал он, протягивая ей узкую деревянную коробочку. — Надень, а то я боюсь — вдруг малы.

Ни говоря ни слова, Сьюзен торопливо раскрыла коробочку и надела себе на руку маленькие часики. Серебряная цепочка была очень тонкая, но прочная. Она поднесла их глазам, любуясь переливом огоньков на стеклышке, потом подняла на Тома благодарный взгляд. С таким взглядом ей и говорить ничего не надо было.

Даже не будь эта ночь самой короткой в году, Тому все равно было бы ее мало. Попасть отсюда, из огромного деревянного дома, окруженного вековым садом, обратно в Вул, было все равно, что умереть — но он заставлял себя помнить этот день, одна мысль о котором могла вызвать Патронус безо всякой палочки. Сьюзен написала ему четыре письма — все они легли между страниц “Сказок”, как апокрифы.

В первый понедельник сентября он уже искал Сьюзен глазами в толпе на перроне и знал, что и она его ищет тоже. Она увидела его первой, толкнула Эда и Питера в бок, махнула рукой, мол, давай к нам (сверкнул циферблат часов на солнце). Том неторопливо зашагал к ней, осознавая, как неприятно много зависит от того, что Сьюзен сейчас скажет и как на него посмотрит.

— Том! — воскликнула она, и ее лицо осветилось изнутри, и она протянула руки для объятий. — Мерлин, я уж боялась, что ты опаздываешь.

Глядя на ее теплую улыбку, Том совсем забыл сказать ей, что в мире началась война.

Том работал в лавчонке до конца лета, загорел, подкопил денег, научился торговаться и говорить на диалекте Лютного переулка, поэтому на Слизерин вернулся не то, чтобы другим человеком, а скорее, чуть более тем человеком, которым он всегда был. Он даже научился плевать сквозь зубы (искусство, которое не впечатлило Сьюзен). Мантия на нем была получше, взгляд у него был пожестче. Сьюзен, казалось, не изменилась вовсе, как будто там, где она провела лето, время не шло. Это Тому понравилось. Еще не хватало, чтобы она начала меняться!

Том знал, что он не нравится, или, вернее, не очень нравится Питеру — с его-то чутьем да с Питеровой неспособностью лгать это было трудно не заметить. Но он держался строгой позиции “друг Сьюзен — мне не враг”, и был с Томом вежлив и обходителен, даром, что гриффиндорец. Том и уважал это, и не мог понять. Если бы его, Тома, сестра дружила с кем-то, кто пришелся ему не по нраву, он бы живо это прекратил.

Не то было с Эдом.

Шляпа отправила Эдмунда Певенси в Слизерин, проведя на его голове ровно две секунды, то есть даже меньше, чем у Тома. Он неловко поднялся со стула под гром аплодисментов и, печально оглядываясь на Питера, зашагал к столу слизеринцев. Том тут же расчистил место рядом с собой, спихнув какого-то первокурсника:

— Падай сюда, Эд, — весело сказал он. — Добро пожаловать на лучший из факультетов.

Эдмунд взглянул на него с испуганной благодарностью.

Все четверо Певенси уродились какие-то разные и внешне, и по характеру, они даже на факультеты попадали поодиночке; Сьюзен шутила, что Люси непременно должна оказаться на Хаффлпафе, чтобы не повторяться. Том, который редко где видел большую и дружную семью, иногда мысленно сравнивал их между собой и искал сходства и различия, как какой-нибудь алхимик. Становилось ясно, что более или менее явное родство проступает только в Эдмунде и Сьюзен. Оба они были нездешние, темноволосые, обманчиво хрупкие и немного заносчивые (Сьюзен была получше воспитана, а Эдмунд довольно робок, поэтому заносчивость не бросалась в глаза). Наверное, сам Том казался со стороны братом Сьюзен в большей степени, чем солнечноволосый Питер.

Том как-то сразу, с первых минут, безошибочно понял, что Эда надо брать под крыло, зарабатывая себе очки и в глазах факультета, и в глазах Сьюзен. Не то, чтобы возня с первокурсниками доставляла ему какое-то удовольствие, но это выглядело хорошо, а он старался выглядеть хорошо, если мог. Теперь они частенько сидели в библиотеке втроем.

Дел в новом году прибавилось. Том должен был учиться отлично, как и прежде, не терять из виду Сьюзен, а тут еще Слагхорн вдруг что-то в нем прозрел и стал допускать на посиделки, затягивавшиеся порой до полуночи.

— Фу, — сказала Сьюзен, наморщив лоб, когда Том похвастался этим событием. — Что тебе там делать? Это ведь даже не дополнительные уроки, а так, болтовня, сотрясение воздуха.

— Как сказать, — медленно ответил Том. Он и сам не смог бы точно сформулировать, почему приглашение Слагхорна обожгло его такой долгожданной радостью. Сьюзен никогда не была грязнокровкой на Слизерине, ей было не понять. — Что-то в этом есть.

— Лучше бы ты книжку почитал или лег спать пораньше, Мерлин свидетель, — заметила она.

— Слыхал я про одну девушку, которая очень берегла свое время, — хмыкнул он. — Как тебе часики, кстати, нравятся?

Сьюзен быстро улыбнулась и кивнула. С часиками она не расставалась, и они ей очень шли.

— Слушай, а зачем Ровена вообще достала эти часы со дна пропасти, если не собиралась на них смотреть? — вдруг спросил Том.

— Я тоже над этим думала, — сказала Сьюзен. — Ты знаешь, мне кажется, она просто носила их в кармане. Ну, чтобы помнить о смерти, не зная, когда она придет.

Том так никогда и не сказал Сьюзен, что легкость, с которой она разгадала эту тайну, чем-то его задела.

В жизни Тома прорастали новые друзья, и, если дружба со Сьюзен была розой, которую он яростно охранял, то новые знакомства были как сорная трава.

Отец Конни работал в Министерстве, а родители Чарли Нотта — в “Пророке”. Вместе с ними Том попал в компанию ребят, активно интересующихся политикой, то есть тех, кто тайком собирается в каком-нибудь пустом классе после отбоя и делится новостями (или греет уши, если новостей нет). На континенте что-то творилось. Сидели на партах, разгадывали, что на самом деле кроется за той или иной успокаивающей газетной заметкой. Кто постарше, курили в приоткрытое окно.

Компания была разношерстная, затесалась даже пара ребят с Рейвенкло, и один из них, очкарик Тим Роули с пятого курса, принес маггловский радиоприемник. Было немного противно увидеть в Хогвартсе магловскую вещь, но рейвенкловцы смогли настроить ее на волшебные частоты.

Так Том впервые услышал имя Гриндевальда.

В новом семестре Сьюзен стала изучать латынь, и то и дело щеголяла крылатыми фразами (ее любимой присказкой стало “мементо мори”). То ли она сама нагружала себя учебой, то ли рейвенкловцев и в самом деле учили как-то по-другому, но ни одной свободной минутки у нее не было, а те, что были — принадлежали Тому. Подарок Эду на день рождения они придумывали вместе.

Дело было в ноябре. Они сидели, как обычно, в библиотеке, Сьюзен раздраженно черкала на пергаменте (она уже извела его целую кучу, но полагала, что иначе не справится со спряжениями).

— А я думал, это должно быть весело, — заметил Том. — Ну, когда вас шестеро. Все время у кого-то день рождения, только один пройдет — сразу другой.

— Да, но ведь и подарков куда больше! — простонала она. — Может быть, шарф? Как ты думаешь, можно достать в Хогсмиде приличный шарф?

От родной сестры, будь у него такая, Том с радостью принял бы и коробку “Берри Боттс”, но в положении дарителя он всегда был к себе придирчив.

— Давай лучше коньки. Эд говорил, что хотел бы научиться, а Питер говорил, что мог бы его научить.

— Уж коньков-то мы в Хогсмиде точно не достанем.

— Съездим в Лондон на выходных, — предложил Том. — Через неделю как раз рейс. Твои родители могут прислать разрешение?

Сьюзен посмотрела на него искоса. Том мог распоряжаться ее временем, она к этому привыкла, но чтобы он просил ее родителей о чем-нибудь — это было что-то новенькое. Том понял, что взял неверную ноту и выученно потупился.

В Лондон они все-таки поехали — все вместе, конечно, на каникулах. Предполагалось отвлечь Эда чем-нибудь, пока каждый Певенси тихонько поищет ему подарок.

Удивительно, но за всю свою предолгую жизнь Том Реддл ни разу даже не пытался обучиться заклятию Патронуса — даже интересно, что он стал бы делать, если бы дементоры обернулись против него. Никакая гордость не толкала его изучить это мастерство. И хотя злые языки могут утверждать, что у него попросту нет хороших воспоминаний, эти воспоминания у него были. Добрая часть их была так или иначе связана с Певенси.

Впервые в жизни ехать на рождественские каникулы! Ехать в Хогвартс-эксспрессе зимой! Ехать в пустом купе со Сьюзен, Питером и Эдом, глазеть по сторонам на заснеженные поля и горы, распахнуть окно, глотнуть морозного воздуха! Пить горячий какао, перешучиваться, хохотать, петь песни! На Сьюзен была красно-зеленая вязаная шапочка со смешным помпоном. Одно воспоминание об этой шапочке могло бы прогнать всех дементоров мира.

На перроне их встретили родители и Лу. Завидев их фигуры вдалеке, Том поморщился. Он впервые невнятно подумал, что хотел бы стать частью этой семьи, только тогда, за незнанием других способов, он мечтал быть братом Сьюзен.

Он кое-что знал теперь о Джеке и Анне Певенси. Эти веселые, гостеприимные, улыбчивые люди были, что называется, предателями крови, то есть — будучи чистокровными — привечали полукровок и маглорожденных. Отец Минни, как позже с возмущением узнал Том, был и вовсе магл. И как он только не догадался? У Джека была приличная карьера в Министерстве, а у Анны — приличное приданое (она происходила откуда-то из Франции), которые позволяли им поплевывать на эти мнения, да и время тогда наступало иное, а все-таки всерьез их не воспринимали.

Настороженность Питера заиграла в новом свете. Том понял, что он видит в нем что-то нехорошее, и это не имеет никакого отношения к чистоте его крови.

Эти две недели казались калейдоскопом, разбитым калейдоскопом. Вот Джек, смеясь, подхватывает Люси, сажает ее себе на плечи и они все вместе идут по перрону, распевая “Храни тебя Господь, веселый гиппогриф”. Вот они со Сьюзен покупают коньки для Эда — разделившись, как настоящие шпионы, пока Питер отвлекает его, каждый конек по отдельности. Вот они в гостевой спальне заворачивают коньки в оберточную бумагу, их пальцы соприкасаются.

В апреле о войне заговорили вслух. Старшекурсники собирались кучками в коридорах, обсуждали новости, и имя Гриндевальда стало звучать обыденнее, но от этого не менее страшно. Несмотря на натренированное презрение к маглам, Том по привычке хотел знать, что происходит в этой половине мира, но “Пророк” упорно писал только об атаках армии Гриндевальда и вносил больше путаницы, чем пользы. До мая слухи были какие-то невероятные: что он делает подкоп под Ла-Маншем до самого Министерства, что не сегодня-завтра будет налет на побережье.

— У мамы есть две подруги из Шармбатона, — озадаченно сказала Сьюзен как-то вечером. — Представляешь, они одновременно написали ей, что будут уезжать из Франции, спросили, не сможем ли мы их приютить первое время…

— Скоро здесь будет не лучше, — хмыкнул Том.

Атмосфера царила такая, что выпускные экзамены все сдавали как попало, и даже умница Сьюзен получила “Удовлетворительно” по Зельям. Она долго не могла в это поверить и проревела весь вечер. Том не знал, как ее утешить, и почему-то сильно разозлился. Разве такая умная девочка может не понимать, что дурацкие оценки скоро никому не будут нужны?

А может быть, он завидовал ей за умение транжирить слезы на такие глупости.

Том отчаянно дорожил моментами даже не затишья перед бурей, а первых минут этой бури, пока та еще не разыгралась в полную силу. Оказавшись на Косой Аллее в начале июня, он вдруг не узнал ее.

Для Тома мир всегда делился на две неравномерные части: “половина” маглов, огромная, бестолковая, непригодная для жизни, и маленькая “половина” волшебников, наполненная смыслом и вообще всем прекрасным, что только есть на свете. В “Пророке” каждый день выходило по две-три очень убедительных статьи, в которых по полочкам разъясняли, что война в мире маглов — только часть отвлекающего маневра Гриндевальда, что Гриндевальд тем и плох, что притащил маглов на заварушку, что что у немцев ничего не получилось бы без Гриндевальда, ведь что маглы вообще без нас умеют? Том не верил. Он знал, что зараза поползла из неволшебного мира в волшебный, и ненавидел ее за это. Пока он был в Хогвартсе, зараза начала отравлять Косую Аллею.

Том прежде не видел патрули мракоборцев, а теперь они прочесывали улицу, и люди провожали их настороженными взглядами. В одном месте Том еле протиснулся через толпу — Косую Аллею перегородила длинная очередь в лавку зачарованной защитными чарами ткани. Шить из такой было куда дешевле, чем покупать готовую одежду или зачаровывать ее самому, и слух о ее достоинствах вдруг так распространился по магическому Лондону, что одному мракоборцу приходилось торчать там и дежурить, поддерживая порядок. Пятясь, Том то и дело оборачивался на лавчонку, срывавшую невиданный куш. Он навсегда запомнил эту картину: сбиваясь с ног, девочка его возраста в форменном переднике быстро-быстро снимает с витрины готовый крашеный лен и стопками выкладывает серую, плотную ткань. Волосы падали ей на лицо, она со злостью отбрасывала их назад.

Неуютной и непраздничной была Косая Аллея, и ее не делали краше даже столбы, сверху донизу уклеенные плакатами. Магические плакаты умели шевелиться, что твои мультики, но сюжеты они теперь брали из грязного магловского мира, и Том с отвращением от них отворачивался. “У Лео все схвачено!” — ну да, свежо предание. Он, в общем-то, пришел сюда за другим.

На углу Косой и Лютного была лавочка, в которой он отработал все прошлое лето. Хозяйка ее, суровая женщина пятидесяти лет, сперва воспринимала Тома скептически, но к августу зауважала его за пунктуальность и расторопность и даже немного подняла оплату. К концу дня она молча заваривала для него крепкий липовый чай и оставляла в подсобке. Звали ее Лина, и детей у нее не было.

Том умел ценить хорошее отношение, что бы там ни говорили. Он явился сюда прощупать почву насчет следующего лета, а застал хозяйку на стремянке, снимавшую железные буквы со стены и бросавшую их на мостовую. Стремянка отчаянно скрипела под грузной Линой, а лицо Лины, выражавшее крайнее недовольство, покрылось капельками пота.

Муж ее, мастер по производству тех самых котелков, которыми она торговала, преданно стерег стремянку, держа ее обеими руками. Завидев Тома, он ему подмигнул.

— Здравствуйте, мистер Реддл, — сказал он. — Пришли нас навестить?

Том редко видел, чтобы этот низенький печальный волшебник выходил из мастерской, и не знал, надо ли подмигнуть ему в ответ.

— Здравствуйте, сэр, — сказал он. — Я, э-э, насчет работы, — хотя догадывался уже, что никакой работы не будет.

Хозяин перехватил стремянку поудобнее. Он кивком головы указал на еще не снятую с витрины рекламу:

— Прочитаешь?

“Да умею я читать”, — чуть было не обиделся Том, но вслух прочел:

— “Котлы Макса Рунге, лучшие на Косой Аллее с 1918-го года”.

— Вот тебе и ответ, — сказал мистер Рунге. — Было приятно с вами работать, мистер Реддл. Не уходи пока, Лина тебе пирожков напекла. Она знала, что ты придешь.

А в доме Певенси под Катерхэмом время будто не шло, и тринадцатый день рождения Сьюзен был очень похож на двенадцатый, только народу было побольше. Том снова получил приглашение, и снова сад был увит гирляндами, а круглый стол царил посреди полянки как призрачное, но пленительное видение. Сьюзен сама разрезала торты, предварительно два раза пересчитав гостей (Минни она нечаянно посчитала дважды). Лицо у нее было при этом до того сосредоточенное, что Том невольно улыбался.

Ближе к ночи немногочисленные подружки Сьюзен разбрелись по гостевым комнатам, а четверо Певенси и один Реддл отправились в поле за домом — встречать луну. Это была какая-то игра, начатая еще до того, как Том приехал.

— Это Лу придумала, — вполголоса объясняла Сьюзен, чуть отстав вместе с Томом. — У нее там какая-то волшебная страна, и сегодня ночью между двумя дубами в нее откроются ворота. Она хочет, чтобы мы все в нее вошли, и ты тоже, так что подыграй ей, пожалуйста. Лу, как называется твоя страна? — крикнула она Люси, спешившей впереди всех.

— Нарния! — закричала Люси в ответ, не оборачиваясь.

— Нарния, — закатила глаза Сьюзен.

Было свежо, почти холодно. Они шли впятером по пустынному полю навстречу двум дубам вдалеке, между которыми проступало белое пятно луны. Впереди — Питер и Люси, смущенный Эдмунд следом, Сьюзен и Том — последние. Сьюзен шла, потупившись. Шли молча, для детской игры все было как-то слишком серьезно. Поднялся ветер, пустив волны по высокой траве.

Поравнявшись с дубами, Люси бегом пересекла границу между мирами и замерла, оглядываясь на них. Лицо у нее было восторженное и напуганное одновременно. Питер первым с улыбкой шагнул ей навстречу, и она с визгом бросилась ему на шею.

Сьюзен принесла колчан. Ей отчего-то захотелось потренироваться при свете луны.

— Королева Сьюзен! — радостно воскликнула Лу, указывая на нее пальцем, когда та всадила стрелу в дерево на расстоянии в сотню шагов.

— Королева Люси, — поклонилась Сьюзен.

— Две королевы, что ли? — спросил Том, когда они со Сьюзен отправились за стрелой к кромке леса.

— Ну да, — ответила она. — Люси придумала так, что все в этой стране короли и королевы.

— И я тоже?

— И ты, раз уж ты в нее зашел, — засмеялась Сьюзен. — Король Том, надо же.

Потом они водили хоровод вокруг дубов, Сьюзен пела “Зеленые рукава” — голос у нее был звонкий, не поставленный, но у Тома мурашки шли по коже. Назад шли за полночь, Питер нес задремавшую Лу на руках.

Утром Том уезжал в Лондон на маггловском поезде — аппарацию в черте города поставили под жесткий контроль. Провожать его пришли Сьюзен с отцом. Том высунулся в окно, нашел глазами Сьюзен, и они долго махали друг другу, на весь перрон обещая писать письма почаще. Когда поезд тронулся, Том чуть не свалился со скамейки, на которую забрался с ногами. Джек Певенси погрозил ему пальцем. Никакое хваленое чутье не подсказало Тому, что он видит Джека в последний раз.

Ранним августовским утром Том проснулся оттого, что сова скребется в окно. “Сьюзен”, — подумал он, и почувствовал обиду пополам с радостью. Она не держала обещания, писала редко, гораздо реже, чем хотелось бы, и все какую-то незначительную ерунду. Он даже решил сразу не отвечать, чтобы проучить ее, но, выхватив конверт из когтей, увидел в рассветных лучах мелкие, едва различимые буквы, совсем не похожие на аккуратный ученический почерк Сьюзен. Письмо было от Анны Певенси.

Катерхэм даже не был целью. Бомбили какой-то военный аэродром к северу от города, а досталось всем. Джек мог бы жить, если бы не отправился в город; если бы отправился туда днем раньше или позже; если бы он был в другой части города; если бы улицу, на которой он был, не разнесло в щепки; если бы он не услышал крики из полуразрушенного дома; если бы не бросился поднимать упавшую стену, забыв про всякие статуты секретности; если бы крыша не схлопнулась над головами у него и у тех маглов, которых он пытался спасти; если бы, если бы, если бы, если бы.

В черной мантии Сьюзен показалась Тому выше и взрослее, чем есть. Она не плакала, наоборот, была какой-то слишком деловитой и много сердилась. С перрона она вела его быстрым шагом, переходящим на бег.

— Слава Мерлину, ты здесь, — сказала она таким тоном, которым говорят “убирайся” и вдруг заговорила быстро-быстро: — Мама будто с ума сошла, все сейчас на нас с Питером... Служба в полдень, приедут из папиного департамента, а у нас ничего не готово, Питер сейчас на обряде и так до самого вечера, Том, это ужас какой-то, у нас, оказывается, стояла куча Обережных заклятий, они теперь сняты, даже Иллюзионное пришлось заново накладывать, представляешь, вчера вечером маглы так и шастали по саду, все не могли понять, откуда он здесь, я насилу их выгнала, им даже память пришлось стереть, я этого никогда раньше не делала… Том, там даже гроб закрытый, ты понимаешь?! — зло сказала она и замолчала.

Том подумал было взять ее за руку, но не стал, только провел ладонью по ее узкому плечу. Она дернулась и посмотрела на него, как на чужого.

Гроб стоял в пустой гостиной прямо на том самом круглом столе. Окна были распахнуты, белые занавески рвались наружу. Питер, неестественно прямо стоявший над ним с маленькой книгой в руках (молитвенник, что ли? у магов бывают молитвенники?), быстро взглянул в их сторону и опустил взгляд обратно. Губы его беззвучно шевелились. Они быстро нырнули в коридор, ведущий на кухню, словно боясь помешать чему-то.

Эту комнату Том еще долго видел в страшных снах: безлюдный августовский сад, зной, он бесконечно долго идет к дому и входит в залитую солнцем комнату с голыми стенами, и видит этот стол. Бок о бок со смертью с самого рождения, он ни разу не был на похоронах и не знал, как это жутко. Ему тут же захотелось уехать, и он бы уехал, если бы не Сьюзен.

Откуда-то вынырнул Эд в заляпаной черной мантии. Он, наоборот, казался младше и меньше. Сьюзен шепотом выругалась, схватила палочку и принялась быстрыми взмахами чистить ткань:

— Что там у вас?! На минуту нельзя оставить!..

— От Лу никакого толку, — оправдывался Эд. Глаза у него были распухшие и тоже злые. — Подорожное стало убегать, я попросил ее сбегать за моей палочкой, а она сидит, будто не слышит…

— Потому что палочку надо с собой носить! — сказала Сьюзен. — Человек на втором курсе, а ведет себя, как…

— Сью, она опять!..

— Что — опять?! Не переводи стрелки! Марш на кухню, я сейчас приду!

Эд вырвался из ее рук и исчез в доме. Сьюзен затравленно обернулась на Тома, будто и не кричала минуту назад. Тот стоял, как дурак, и одного не понимал — зачем его позвали. Сьюзен — сирота. Разве это можно? Разве так бывает? Он и дом Певенси прежде видел только в сумерках, и теперь, под безжалостным солнцем, все было не то и не так. Он ошибся адресом. Он чужой.

— Давай я хоть что-нибудь сделаю, — попросил Том.

Сьюзен спрятала руки в лицо на секунду, потом посмотрела на потолок.

— Там, на кухне… Понимаешь, так принято. Еды может и не быть, но Подорожное варят обязательно, его пьют все, кто придет. Том, они заляпали там, наверное, все… Мы неправильно все делаем, да? — жалобно спросила она, будто это он должен был решить. — С папой нельзя так. Надо… надо аккуратно, без спешки, а у меня все из рук валится.

Они обнялись возле гроба — всего на секунду, и до полудня почти не виделись. Подорожное зелье варится долго, они с Эдом по очереди разбирали рецепт, солнце ползло по стене. Некоторые слова рецепта были подчеркнуты, обведены. “Семнадцать капель ромашкового настоя, перемешать”. “Дубовый желудь, пять или семь, в зависимости от объема”. Интересно, это припасенные желуди, или Сьюзен с утра пораньше насобирала их возле тех дубов? Сколько раз в семье Певенси книгу открывали на этой странице? Когда это делали в последний раз? Когда человек умирает, все всегда ведут себя так обыденно, варят зелья и ждут гостей? В голову лезла какая-то чушь. Они с Эдом даже посмеяться умудрились (он не помнил, над чем, уже через пять минут), но Том всегда чувствовал — лопатками — комнату с круглым столом позади себя.

Потом появился Питер. Он вел Люси, медленно и бережно, будто у той что-то болело, а она тянула его руку, спотыкалась, рассеянно глядела по сторонам. Том даже подумал, не повредилась ли она в уме.

— Слава Мерлину, ты здесь, — сказал он тоном, которым говорят “хорошо, что ты пришел”. Втроем они вынесли котел в сад, разливали зелье по стаканам, накладывали заклятье на каждый… Тягуче пахло зеленью и медом с чесноком. Если бы существовала анти-Амортенция, она бы всегда пахла для Тома так. Было что-то около одиннадцати, когда Анна спустилась вниз. Она совсем не выглядела так, будто сошла с ума, напротив; спокойная и вежливая, с очень аккуратно убранными волосами, она обняла Тома и поблагодарила его за помощь своим “всегдашним” мелодичным голосом, и они со Сьюзен отправились к воротам — встречать.

Был отец Минни — без самой Минни, еще слишком мала. Был начальник отдела, в котором работал Джек — невысокий полноватый волшебник по фамилии Огден, которого Анна и коллеги называли “Бобом”. Даже чудно, что такой человек мог возглавлять отдел обеспечения магического правопорядка. Он-то и говорил речь, из которой Том узнал, как именно не стало на свете Джека Певенси, отца Сьюзен, человека, который однажды летней ночью весело шагал навстречу ему по Воксхолльскому мосту.

Тому показалось, что его ударили. Он ничего не понимал.

— Он спасал маглов? — переспросил он шепотом, не понимая, к кому обращается. К Сьюзен, к Анне, к самому себе.

— Он спасал людей, — холодно сказал Питер, не поворачиваясь. Тому показалось, что у него земля уходит из под ног. Боб говорил спокойно, размеренно, опустив глаза, а Том видел перед собой отплывающий в сторону перрон и Сьюзен с отцом вдалеке. Хороший подарок Смерть дала бабушке Ровены, всем бы такой носить. Успевали бы хоть прощаться друг с другом. У человека четверо детей, причем один из них Сьюзен, а он полез под рушащийся дом, и теперь его хоронят в закрытом гробу. Бред какой-то.

И вот что странно: Том, который всегда прекрасно следил за языком, всегда знал, где и что можно говорить, видел, как напряглась спина Сьюзен, знал, что она все слышала, а простить Джека не мог, и думать о том, что все теперь поломано и испоганено — тоже не мог.

К городскому кладбищу шли пешком, через то самое поле, на котором еще в июне они впятером водили хороводы. При свете дня оно было совсем обычное, оскорбительно обычное, будто не здесь королева Люси открывала ворота в Нарнию. Питер и Анна — впереди, Эд — следом, Том и Сьюзен ведут Люси, держа ее за обе руки. Чтобы Сьюзен забыла его дурацкий вопрос, он что-то сказал; вроде про то, что Лу молодец, хорошо держится. Она и ухом не повела, и тогда Сьюзен сделала ему знак, прижала палец к губам.

— Том, она перестала говорить, — быстро зашептала Сьюзен, когда Эд перехватил Люси и повел ее дальше. — Мама сказала Лу про папу… Она не плакала, ничего такого. Мы сперва думали, что она не поняла или не поверила, а потом смотрим — не разговаривает. Том, она уже третий день молчит, я боюсь, вдруг она теперь всегда так будет?! Ей же в школу через неделю…

Бросали землю по очереди. Говорили, молчали, говорили, опять молчали. Том, всегда столько думавший о смерти, никак не мог понять, почему все так просто и глупо, как на свадьбе (ему не приходило в голову, что эти обряды во многом похожи). Воплощенное волшебство, которое сияло в Сьюзен с самого первого дня, поблекло, как флаг, выгоревший на солнце. Она не такая была и все у нее дома было не так; умница Сьюзен только одну умную вещь за весь день и сказала — что нельзя так хоронить Джека Певенси, а как хоронить так, чтобы было не страшно и не противно — Том не знал.

И была еще минута, когда привычная зависть к Певенси куснула его за сердце. Дорогой назад они поотстали, и Лу вдруг начала яростно вырываться и чуть ли не силой потащила их в сторону, к дубам. Том сперва не понял, а Сьюзен, видимо, что-то уже знала; она дернула Люси за руку и не своим голосом сказала:

— Нет.

Люси закусила губу и потянула сильнее. Том вопросительно взглянул на Сьюзен, но та его словно не видела.

— Нет! — взвизгнула она и вырвала руку. Люси стремглав бросилась к дубам.

Сьюзен догнала ее в три прыжка — как она только бегала в этом платье? Это выглядело как какие-то страшные, дикие салочки.

— Нет никакой Нарнии! Нет никакой Нарнии! — завопила Сьюзен, топая ногами, потом схватила Люси за плечи и начала ее трясти так, что голова Люси безвольно моталась, что твой одуванчик, и казалось немыслимым, что добрая, терпеливая, ласковая Сьюзен этого не замечает: — Нет никакой Нарнии и нет никакого Аслана! Папа умер, он умер навсегда, он не попал ни в какую Нарнию! Ты можешь хотя бы на его похоронах не сходить с ума?! Он умер! Навсегда! Если я еще раз услышу от тебя эту бредятину, я…

Люси наконец раскрыла рот и беззвучно заревела.

Плача Том так и не услышал. Просто лицо Лу сморщилось в болезненной гримасе, и по ее щекам покатились крупные слезы. Она распахнула рот в беспомощном, никому не слышном крике немого ребенка, и он вдруг вспомнил, что и сам так плакал когда-то давно-давно, утыкался лицом в подушку и замирал, не дыша, не издавая ни звука, только он даже мысленно не называл это “плакать”, он вообще никак это не называл.

Сьюзен на на секунду впилась глазами в лицо Люси, потом медленно опустилась на колени — прямо в платье, прямо на траву — и притянула ее к себе. Том видел, как дрожащие тонкие руки Люси обвили шею Сьюзен, и это, наверное, и было то воплощенное волшебство, которое он искал и не находил весь день.

Том смотрел на них и страшно хотел подойти, и не мог. Там, на этом поле, он впервые почувствовал, что их дружба со Сьюзен заканчивается, и что теперь будет — он не знает.

Одна дружба заканчивается — другая начинается.

Эд был приятно похож на Сьюзен: не слишком сильно, но узнаваемо. Том, чья звезда начала свой сперва неторопливый восход, стал держать его при себе, пока не очень понимая, зачем это делает. Он вообще часто делал что-нибудь, не ставя перед собой конкретную цель, так как чувствовал, что реальность сама повернется к нему нужным боком и сделает все его действия осмысленными.

Эдмунд отвечал с застенчивой благодарностью, которая льстила Тому большую часть времени и если раздражала, то самую малость. Том иногда смотрел на него словно чужими глазами и с неприязнью думал, что он сам мог бы распорядиться этим всем куда лучше. Приятная внешность, прекрасная родословная, скрытые упрямство и гордость, которые Эд почему-то стеснялся использовать, живой ум (занимаясь с ним после уроков, Том сам в этом убедился), семья — сестра! Прекрасная сестра, Сьюзен Певенси, лучше сестры и желать невозможно! Почему все это достается какому-то Эдмунду, а не Тому?

Том проглатывал эти мысли и снова делался приветлив с Эдом. В конце концов, он, как и Сьюзен, также был осколком чего-то прекрасного, и Том был готов в пыли ползать, собирая эти осколки, пряча их по карманам.

Сьюзен, Сьюзен… Она вернулась в Хогвартс такой нарочито взрослой, позже всех Певенси сняла траур, везде ходила с этой Люси и вообще как будто забыла, кто ее лучший друг. Том еще пересиливал крепостную стену, которая стала расти вокруг нее; она еще по привычке “разворачивалась” к нему лицом, умом и иногда душой, но Том чувствовал — что-то такое произошло у дубов, ведущих в Нарнию, что Люси теперь ходит под руку со Сьюзен, а он, Том — нет. Может быть, он сказал что-то не то. Или не сказал то.

Люси, кстати, заговорила до сентября, но говорила она теперь тихо и мало, и первые недели Сьюзен часто наклонялась к ней, переспрашивала, перешептывалась. Это проклятье временной немоты потом сопровождало ее до самой смерти. Люси, солнечная и неплаксивая по натуре, потом не раз теряла дар речи — как будто даже не от горя, а от удивления. Кажется, она так до конца жизни и не поверила в то, что плохие вещи происходят.

Вот уж кто не был похож на Сьюзен! В первый же день она удивила всех, когда отправилась не в предначертанный ей Хаффлпаф, а в Гриффиндор. Под гром аплодисментов она бросилась к гриффиндорскому столу, забыв снять Распределяющую Шляпу, а Питер уже бежал ей навстречу, подхватил ее на руки. Солнечная, немая, совершенно небоевая Лу — на Гриффиндоре. Том только брови поднял.

А иногда непрозорливому вообще в таких вещах Тому чудилось, что это Сьюзен цепляется за Люси, а не наоборот. После того дня на поляне они со Сьюзен никогда не говорили о Джеке, и он представить не мог, насколько глубоко это черное озеро, да и не хотел представлять. Он и помыслить не мог, что Сьюзен, может быть, из последних сил держится на поверхности.

Королева Сьюзен держалась прекрасно, а Том до смерти хотел, чтобы все было как прежде. Если ему удавалось урвать себе Сьюзен хоть на часок, ему казалось, что все так и есть: умная, веселая, немного строгая, капельку заносчивая, красивая, до мозга костей волшебная — она была прежняя, она была его. Ближе к октябрю она снова позвала его к озеру, пострелять из лука.

Ранним воскресным утром они шли, вздымая опавшие листья ногами. Запах осени стоял такой, что укусить было можно. Сьюзен все ворчала, что из-за тумана вдаль не постреляешь, и расспрашивала Тома, как ему магловедение (Том решил знать врага в лицо и записался на этот курс, а Сьюзен ничегошеньки не знала о маглах и думала, будто это интересно). Озеро так накрыло туманом, что и другого берега не было видно. Они с Томом сделали пару-тройку выстрелов в ствол склонившейся над водой ивы, и Сьюзен подошла к дереву, чтобы выдернуть стрелы тем самым Джековым заклятьем, достала палочку и вдруг замерла.

Том окликнул ее — она и не пошевелилась.

Ему пришлось обогнуть Сьюзен, чтобы заглянуть в ее перекошенное залитое слезами лицо.

— Папа, — сказала она. — Папа.

Она согнулась пополам, будто у нее схватило живот, и долго сидела так, ничего не говоря. Тому стало жутко. Он понятия не имел, что теперь делать. Так они и сидели молча на туманном берегу возле утыканной стрелами ивы, близко-близко и бесконечно далеко друг от друга.

Потом он, конечно, догадался самостоятельно повыдергивать стрелы и всунуть их в колчан. Они неловко обнялись и зашагали обратно. Это был последний раз, когда Сьюзен позвала его стрелять.

Она взрослела стремительно, через силу.

— Сьюзен вот уже знает, кем станет, когда закончит школу, — с кислым выражением лица как-то сказал ему Эдмунд. — Даже Питер не знает, а Сью знает. Она сказала, что будет лекарем, набрала себе дополнительных занятий по Зельям.

Том недовольно покосился на него. Почему это Сьюзен выбрала что-то важное, не посоветовавшись с ним? Почему Эдмунд знает, а Том нет? И почему лекарем?

Ведомый чем-то непреодолимым, Том тоже стал посещать дополнительные Зелья. Это было не так-то просто. На общих занятиях миролюбивый Слагхорн не лютовал, но тем, кто прорвался на спецкурс, приходилось несладко. Они со Сьюзен стали засиживаться в библиотеке допоздна, придумывая все новые способы запоминать бесконечные ряды комбинаций компонентов, таблицы ядов и противоядий, многоступенчатые цепочки реакций.

Голова у Тома тяжелела, а Сьюзен будто не знала усталости.

— Мама собирается продать дом, — вдруг ни с того ни с сего сказала она, помешивая зелье. Дело было к десяти, они уже час как работали молча. — Хочет перебраться поближе к работе.

Том представил себе Анну Певенси. Не такую, какой он видел ее в последний раз, а в изящном платье в пол из летящей бледно-зеленой ткани, в котором она была на дне рождения Сьюзен.

— Она работает?

— Да, в Святом Мунго. С октября.

— Ты тоже туда собралась? — прямо спросил Том.

Сьюзен помедлила.

— Это хорошая работа, — сказала она. — Правильная. Мама сказала, теперь в городе столько раненых, нельзя сидеть сложа руки, если у тебя есть совесть.

— К тому моменту, как ты закончишь школу, и война закончится, — возразил Том.

— Ну-ка понюхай, — вместо ответа она подсунула ему плошку с зельем. — Что скажешь?

Пахло горячим шоколадом и ежевичным тортом — значит, Амортенция удалась на славу. “Правильная работа”. “Он спасал людей”. Итак, нет больше сумеречного сада королевы Сьюзен.

— Ну? — нетерпеливо спросила она.

“Ты тоже теперь сирота!” — хотелось завопить ему. “Ты тоже сирота! Мы не можем теперь разлучаться, ты такая же, как я, ты и я, мы одной крови!”.

Но Сьюзен была не такая, как он, или, вернее, Том не был таким, как Сьюзен. Мертвая Меропа никаких чувств не вызывала в его душе, кроме гадливости. Он много раз подслушивал эту историю и несколько раз слышал ее от миссис Коул напрямую, но так и не понял, что должен испытывать. Он представлял: заснеженная улица, та, на которой он вырос, грязная нищенка бредет вдоль домов, спотыкается, перешагивает порог дома Вул, падает на руки нянечкам, сдавленно кричит, берет его в дрожащие от холода и усталости руки, называет Томом и умирает. Противно. Что это за имя вообще такое — Меропа? Неженское, некрасивое.

Он бы выдумал себе какую-нибудь другую мать, если мог бы, но факт был фактом. Том родился в подворотне от женщины, которая не нашла в себе сил протянуть еще хотя бы немного.

То ли дело — отец!.. Тут его фантазии было где разгуляться, благо, никакие факты ее не ограничивали. Верьте или нет, но Том отчаянно любил его, не зная (кстати, так любить куда проще). Конечно, отец был волшебником, как и он сам, наверное, могущественным, таинственным. Разыскивая призрачные следы своей возможной родословной, Том ни минуты не тратил на свою фамилию, так как сразу догадался, что “Реддл” — это псевдоним, чья-то попытка сбить со следа… кого? Врагов его отца? “Загадка”. Инкогнито, знак вопроса. Принц, подброшенный в хижину рыбака. Плетеная корзина, плывущая по ручью.

Надо думать, что по этой дурацкой причине Том Реддл-старший уходил от возмездия дольше, чем должен был.

Приближалось страшное Рождество 1940-го года, в канун которого Хогвартс-экспресс никуда не поехал. В Лондоне распахнулись ворота в ад.

Том не то, чтобы любил Лондон (он всегда считал его грязноватым и втайне мечтал жить где-нибудь у теплого моря, может быть, в Греции), но полагал его своим и, глядя на колдографии, украшавшие каждую передовицу “Пророка”, чувствовал, что реальность словно сломана кем-то об колено. Магловские фотографии не могли этого передать, они не были живыми, а от этих картинок тянуло дымом и смертью. У миссис Коул в запертом ящике стола была библия с иллюстрациями Доре (и бутылочка джина, ради которой ящик обычно и открывался); Том как-то полистал ее, когда упражнялся в умении вскрывать замки стихийной магией. Он помнил их, эти гравюры: затянутое черным небо с проблесками безжалостного белого в вышине, перепуганные люди, жмущиеся к земле. Знакомые линии домов и шпилей, по которым хорошенько ударили сверху. Смерть воплощенная.

Кое-кто из родителей поупрямей явился в Хогвартс лично, чтобы забрать ребенка — на Слизерине это были Малфои, Лестрейнджи, кое-кто взял к себе на каникулы и детей своих друзей и соседей — но негласно было решено, что покидать Хогвартс в этом декабре нельзя.

— Это точно Гриндевальдовы дела, — убежденно говорил Конни по вечерам в их спальне, где теперь собирались третьекурсники-слизеринцы. — Как эти штуки летают, если у маглов нет палочек? Наверняка в каждом сидит по волшебнику.

Он попросту пересказывал слухи, перепечатанные в “Пророке”, но Том не знал, злиться ему или смеяться.

— Нет там никаких волшебников, — сказал он. — Вы что, самолетов никогда не видели? Гриндевальд пустил своих маглов вперед, а те и рады стараться.

Его слушали. Том, который раньше скорее язык бы себе откусил, чем начал бы хвастаться своими познаниями о маглах, вдруг почувствовал себя знатоком на поле, где никто ничего не понимал. А там, где никто ничего не понимает, можно и придумать немножко.

— Я боюсь, — сказала ему однажды Сьюзен, а Том, как обычно, ее не понял. Его обожгло голодной радостью — наконец-то она к нему потянулась!

— Не бойся, — уверенно сказал он. — Шотландию пока не тронут, а если и тронут, Хогвартс хорошо спрятан, — и наткнулся на ее колючий взгляд.

— Я боюсь за маму, — тихо сказала она. — Мы с Питером не говорим Лу, но у нее сейчас одно дежурство за другим, она из больницы не выходит. Вчера была сова от нее… Том, я боюсь, — с нажимом повторила она и стала смотреть вверх, чтобы слезы затекли обратно в глаза.

Это было утром двадцать пятого декабря, на Часовой башне. Сьюзен и на каникулах истязала себя зубрежкой, но, видно, усталость начала ее одолевать. Иногда Том видел, как она сидит у окна, подперев щеку рукой, и бездумно смотрит вдаль. У него самого была такая привычка в приюте — впадать в забытье на особенно скучных уроках, но всегда ко всему внимательная Сьюзен прежде так не делала. Она зачастила на башни и, презирая мороз, подолгу стояла у стрельчатых окон, как сказочная принцесса — все глядела на север. Что, интересно, она хотела там увидеть? Вокруг Хогвартса и горизонт не такой, как везде, он ни в одну из сторон не просматривается.

Конечно, она думала о Лондоне. Том иногда тайком сопровождал ее, поджидал на лестнице этажом ниже. Ему почему-то казалось, что Сьюзен может нечаянно оттуда свалиться.

С Джеком Том не угадал, но с Анной интуиция его не подвела. Он уже месяц или два знал точно, что Анна и Джек своих детей не любят, и потому ищут смерти — самый мерзкий тип родителей, уж он-то мог это подтвердить — ну а тот, кто ищет, тот всегда найдет. Смерть Джека была в его глазах чистым самоубийством, а то, что делала Анна — самоубийством завуалированным, только и всего.

Если бы Том не мечтал однажды стать братом Сьюзен, он, наверное, не был бы так строг к ее родителям, но простить их за то, что они не берегли июньский вечер в липовом саду, он не желал.

Эту ночь назвали Вторым Великим пожаром Лондона. Экстренный выпуск “Пророка” вышел уже утром тридцатого декабря, но в Хогвартсе его прочитали только на следующий день. Том смотрел на колдографию дымящейся громадины Собора Святого Павла и все-все уже знал. По странной насмешке судьбы Меропа и Анна ушли из жизни с разницей всего в один день.

…Спустя многие годы, когда Тома уже будут звать иначе, а Эдмунд станет одной из его многочисленных правых рук, Том будет тяготеть к сентиментальности и однажды спросит: неужели Анна и в самом деле так ненавидела свою жизнь, что пошла работать санитаркой в самый проклятый для страны год? Она не могла придумать способа проще? Эдмунд медленно скажет, не глядя ему в глаза: “Мой Лорд, если только я вообще знал свою мать, то могу сказать точно, что она ушла, сражаясь за жизни тех, кто рядом с ней и за свою собственную”. “Ты в это и правда веришь?”, — с живым любопытством спросит Волдеморт. “Я это знаю”, — пожмет плечами Эдмунд. Он привычно поцелует руку своего господина и уйдет, так и не поняв, как страшно Волдеморт ему завидует.

Но это все было потом, а сейчас Сьюзен лежала на койке в больничном крыле прямо в туфлях, и ее руки беспокойно елозили по покрывалу. Январский свет рвался в окна.

— Том, — нервно сказала она, — Том, я, кажется, заболела. Я теперь умру.

От Диппета она дошла сюда почти сама, только опираясь на плечо Питера. Том уже поджидал ее у кабинета, сидя прямо на полутемной лестнице, потому что заранее проинструктированный Лестрейндж передал ему, что к директору вызвали всех четверых Певенси. Сьюзен вышла первая, Том впился глазами в ее лицо и сначала ничего не понял — оно было таким же, как и всегда, а она сделала два шага по лестнице и начала оседать на пол.

— А где Питер? — все тем же раздраженным голосом спросила она. — Том, где Питер? Мы сюда вместе пришли.

— Он с Лу и Эдом, — ответил Том. И добавил: — Все в порядке, Сьюзи, не беспокойся.

Сьюзен немедленно попыталась встать.

— Я сейчас же к ним, — деловито сказала она, но сама села на кровати и принялась теребить рукава мантии. Том смотрел на нее и чувствовал, что боится. Что, если Сьюзен обезумела? На похоронах отца она слегка заговаривалась, ее левый глаз порой дергался, но в общем и целом она производила впечатление нормального человека, только раздраженного и уставшего до смерти. А сейчас она сидела, как деревянная, будто Тома не было в комнате, и часто, неровно дышала.

Кстати, когда на Защите от темных искусств дошло до боггартов, Том увидел, как боггарт Сьюзен превращается в нее саму, только растрепанную, переступающую с ноги на ногу и хихикающую. Сьюзен тогда закусила губу и не сразу вспомнила, чем его пришибить. Больше всего на свете она боялась сойти с ума.

— Сью, — шепотом сказал Том, и она молча бросилась ему на шею.

— Ты мой лучший друг, Том, — зашептала Сьюзен, — ты мой единственный друг, у меня никого нет, кроме них и тебя, — и еще много, много других вещей, которые он так долго хотел от нее услышать. Том прикрыл глаза от счастья.

Он никогда никого не терял (потому что у него никого и не было) и не понимал, как это происходит; ему казалось, что на каждую смерть человек отвечает одним только, привычным для него образом. Ему было неведомо, что Сьюзен сейчас словно мячик, пущенный в стенку — летит куда попало, что таковы все люди, что потеря может то закалять, то ослаблять, то все сразу.

И вот ведь странная штука: Том, который с самого первого дня жаждал дружить со Сьюзен, на самом деле понятия не имел, как именно он собирается это делать. В самом деле, на что ему было равняться? В его коллекции Сьюзен была прекрасным, но чужеродным элементом, ни на что не похожим и потому необъяснимым. Стаббса и Эми можно было запугать, Эйвери можно было спустить с лестницы, Слагхорну можно было приветливо улыбнуться, Дамблдору можно улыбнуться еще приветливее, а вот как быть со Сьюзен? При мысли о ней его упрямую, не склонную к долгим рассуждениям голову наполняли какие-то смутные, ничего не значащие образы: зал с тысячей свечей, замерзшее озеро, залитая лунным светом поляна. Чего он, собственно, от нее хотел?

У него было время подумать над этим в те две долгие январские недели, на которые Певенси уехали из Хогвартса. Сьюзен прислала всего одно письмо, по которому нельзя было понять, сошла она все-таки с ума или нет; вновь оскорбительно-короткое, сухое, написанное будто второпях. Они остановились за городом у какого-то друга семьи, профессора Керка. Он-то и взял на себя похороны и улаживание юридических вопросов. “Бомбежку отсюда почти не слышно”, — холодно написала Сьюзен. “До встречи, С.”. И еще что-то, много-много раз перечеркнутое. Том, как ни старался, не смог это прочесть.

Тут бы ему и научиться бояться за тех, кто где-то там, далеко от Хогвартса, прячется от взрывов, но, к сожалению, он всегда учился только тому, чему хотел.

“С” ... Ее имя Тому нравилось: двухчастное, словно стрела просвистела и звонко вошла в мякоть дерева. С-с-су-у-у-зан-н-н. На парселтанге это звучало почти также, только вместо сонорного звука в конце был легкий выдох. Развлекаясь — а может быть, желая ее впечатлить — Том как-то перевел на змеиный язык имена всех Певенси. Сьюзен этого языка не понимала, но слушала с большим вниманием. Давно это было, курсе на первом или втором — как раз тогда, когда в библиотеке ему попалась книжка с броским названием «Необычайные таланты и способности среди волшебников». Главу про парселтанг Том, недолго думая, выдернул прямо из книжки и оставил себе (главным образом ради портрета Салазара Слизерина), и часто перечитывал.

С Томом в эту зиму делалось что-то непонятное. Он не находил себе места. Он на короткое время перестал следить за новостями, которые были одна хуже другой, раз или два пропустил сборища у Слагхорна, сказавшись больным, а сам в это время шатался по полутемным гулким коридорам и не понимал, отчего же ему так убийственно скучно. Привычное запойное чтение под завывание метели сделалось каким-то тесным и механически-утомительным.

— Мальчик мой, — как-то после урока сказал ему Слагхорн, понизив голос, — вы смотритесь ужасно усталым в последнее время. Не мучает ли вас бессонница?

Никакая бессонница Тома не мучила. Даже в самые черные периоды своей жизни он всегда спал крепким, здоровым сном без сновидений, но на вопрос застенчиво покивал. Слагхорн поцокал языком.

— Вы ведь дружны со старшей мисс Певенси, не так ли?

— Ну, — замялся Том.

— Ох, представляю, как вы извелись за свою подругу…

— Простите, сэр? — спросил Том и тут же прикусил язык. О нем опять подумали лучше, чем следовало.

Наверное, ни до, ни после в своей жизни Том Реддл не был так близок к самой маломальской моральной дилемме, как после этих случайных прекраснодушных слов. Никаким страданием совести это не сопровождалось, просто в тот вечер он снова сидел в библиотеке и напряженно думал, и чувствовал, что, кажется, упускает что-то важное. Смерть Анны Певенси, как выяснилось, имела несколько большое значение, и “друзья” Сьюзен должны были от этого “известись”. С таким чувством заглядывают в конец задачника и видят, что ответ не сходится.

Был почти девятый час. Том перелистнул одну страницу туда-сюда, но чтение совсем не шло в голову. Он лениво подумал, не спуститься ли в гостиную Слизерина — нехорошо все-таки надолго ослаблять поводок — но при мысли о заискивающем сопении Эйвери его буквально затошнило. Чернильная темнота за стеклом выглядела обыденной и скучной, совершенно неволшебной, и он добрых полчаса бездумно пялился на свое тусклое отражение в стекле, а отражение пялилось на него (так, собственно, и происходит, если слишком долго смотреть в бездну). Ему было необъяснимо мерзко, и источник этой мерзости находился где-то очень, очень близко. Том резко поднялся со своего места и быстрым шагом вышел из библиотеки, даже не вернув книгу на полку, не зная еще, куда пойдет и что сделает.

Ах, да сядь ты обратно за стол, возьми перо, напиши простым английским языком: “Сьюзен, я без тебя скучаю” !..

Единственное дело, у которого оставался еще какой-то вкус — изучать замок — тоже почти не приносило ему радости, потому что в своих поисках он уперся в, казалось бы, непреодолимый тупик. Еще в декабре на посиделках Слагхорна решил похвастать своей коллекцией архивных документов, связанных с Хогвартсом; из кипы значительных и не очень бумажек выпал кусочек пергамента с планом замка. Том услужливо подхватил пергамент с пола.

— О-о, друзья мои! — воодушевился Слагхорн. — А я-то гадал, куда это он запропастился!

— Что это, профессор? — спросил Лестрейндж, который из всех мальчишек его курса отличался, пожалуй, самым искренней тягой к неизведанному, и чуть ли не нос сунул в пергамент.

Том вообще довольно давно расставил их всех по полочкам и разложил по скляночкам, так было проще. Что можно велеть сделать Конни, того не стоит и ждать от Малфоя — и наоборот. Реджи Лестрейндж, щуплый симпатяга, которого все считали второкурсником, пожалуй, нравился ему чуть больше остальных за эту бескорыстную, немного детскую любознательность, родную сестру его, Тома, жадности до чудес.

Слагхорн невольно потянул пергамент к себе, прокашлялся и сказал так:

— Известно ли вам, ребята, сколько веков замку, под сводами которого мы имеем счастье находиться?

Без малого девять, мысленно сказал Том, прежде чем Эйвери выпалил ответ. Долгих девять веков — он иногда пытался их представить, как в убыстренной съемке, и всегда при этом у него захватывало дух.

— Этот документ, — сказал Слагхорн, положив листочек в центр стола, чтобы даже в полумраке аудитории все могли его разглядеть, — я получил в подарок от Пегги Бэгшот, да-да, родственницы той самой… Мы с ее тетушкой устроили Пегги в архив при Министерстве, и добрая девочка решила порадовать нас сувенирами. Это — искусная копия той самой карты Хогвартса, которую девять веков назад начертила рука Салазара.

Тому показалось, что он разучился дышать.

— Да, — мечтательно сказал Слагхорн, — она знала, чем отблагодарить старого учителя! При очередном переезде, правда… М-м, такой беспорядок в бумагах… Ах да, обратите внимание на вот эту крепостную стену — сейчас там начинается Хогсмид, а самой стены уже и в помине нет. А вот этот мост между Астрономической и Часовой башнями рухнул в шестнадцатом веке, н-да…

— Профессор, — сказал Том, — позволите взглянуть? — и протянул руку прежде, чем услышал ответ.

— О, пожалуйста, Том, — с готовностью отозвался Слагхорн, — но, прошу, осторожнее. Так, о чем это я?.. Ах, да! Существует легенда, что карту, хранящуюся в архиве, Салазар особым образом зачаровал. Будто бы стоит кому-то из рода Слизерина взять ее в руки, и ему тут же откроются, э-э, некоторые детали.

— Вроде Тайной комнаты?! — встрепенулся Реджи.

Слагхорн скорбно поднял брови.

— Эта легенда, — сказал он, — почти ровесница самого Хогвартса, хотя, возможно, и имеет под собой некие основания…

Старый дурень, думал Том, впившись глазами в карту. Сам ты легенда. Тайная комната есть, и я ее найду.

Проще сказать, чем сделать. Прежде всего, конечно, надо было скопировать карту, отбрехавшись проектом по истории магии (здесь Тому пришел на помощь Реджи, поскольку, как ни смешно, будущий Темный Лорд рисовал из рук вон плохо). Сколь ни хороша была копия, она не была настоящей, зачарованной, и нечего было и думать о том, чтобы попасть в архив — оказаться в Министерстве на каком-нибудь серьезном посту Том планировал не раньше, чем после окончания школы. Значит, надо было действовать чутьем.

Том не очень хорошо помнил тот вечер. Ноги привели его обратно к гостиной Слизерина, и там он послушно просидел добрый час, хотя вообще-то ненавидел терять время. Вальбурга Блэк, в этом году впервые получившая значок перфекта, возилась у камина с двумя первокурсницами, а над ними, небрежно облокотившись на каминную полку, нависал Грегори Нотт, старший брат Чарли, и время от времени басил что-то доброжелательное. Том слушал вполуха, его клонило в сон. Нотт тоже метил в перфекты, да вот снова пролетел, а в следующем году ему уже выпускаться; его плоский веснушчатый нос поблескивал в свете камина; все знали, что он клеится к Вальбурге и что она его разве что Круциатусом не хлещет; Вальбурга ответила что-то резкое…

— Хватит пугать девчонок! Они и так ходят пудрить носы чуть ли не через всю школу по твоей милости!

— Да брось ты, Вэл, — засмеялся Нотт, — от сказок еще никто не умирал. Ты лучше мне скажи, четверг в силе?

— Какой еще четверг?.. Нет, это ни в какие ворота… — растерялась Вальбурга, но тут же нашлась: — Дениз слышала вой в трубах! Девочка эвакуацию прошла, у нее нервы и так ни к черту, а тут ты со своими байками!

— Ветер она слышала, — сказал Нотт. — Ну или свист своей фляги, не могу сказать.

Том приоткрыл глаза. Он теперь видел, что делают первачки на ковре — перешивают мантии. Тем, у кого в этом году не достало денег приодеться к школе (а таких оказалось немало), Хогвартс пожертвовал одежду, и одежда-то была неплохая, да вот часто не по росту. Кто из первокурсников не умел сотворить Швейных чар, был вынужден браться за позорные маггловские иголки. Вальбурга, видимо, решила обучить девочек, а Нотт, видимо, задался целью ей мешать.

Хорошее это дело, Швейные чары. Никогда без куска хлеба не останешься. Конни рассказывал, его мама часто брала на дом такую работу — где подшить, где укоротить — и получала неплохо. Освоить, что ли? Деньги-то будут нужны…

— Не вой, а шипение, — сказала одна девочка, не поднимая глаз от шитья в руках. Сильный французский акцент выдавал в ней эту самую Дениз.

— И ты туда же! — быстро сменила милость на гнев Вальбурга. — Повторяешь за ним всякие глупости! — и добавила что-то злое на французском. Том знал, что все дети из чистокровных семей говорили на двух языках, так уж было заведено; Сьюзен и Питер до войны учили немецкий. Дениз зашмыгала носом, но глаз не подняла. Нотт хмыкнул и навис над ней еще сильнее:

— Скажешь, в Шармбатоне чудовищ не водилось?..

Том из последних сил притворялся спящим еще с четверть часа. Его трясло. Он, в общем-то, уже услышал все, что нужно, и должен был почти физически останавливать себя от того, чтобы вскочить, бегом помчаться на третий этаж, распахнуть дверь — он почему-то представлял, что Тайная комната сразу откроется ему, как хозяину, потому что вообще верил в такие вещи — но об этом нечего было и думать. Не сейчас, не под носом у Вальбурги, не тогда, когда в Хогвартсе ввели комендантский час и можно, чего доброго, нарваться на патруль Вилкост — но Мерлин, как же тяжко ждать! И еще долго лежал он в постели без сна, широко распахнутыми глазами уставившись на темный потолок, и думал о том, что наследнику Слизерина всегда все карты в руки. Стоило ему слегка отчаяться, как судьба посылает подсказку.

— Люмос, — сказал Том даже не шепотом, потому что Конни всегда спал крепко, и вытащил карту. Он уже наизусть ее знал, но чувствовал, что должен, обязан взглянуть еще раз.

Зачем только Салазару понадобилось устраивать вход в Тайную комнату в девчоночьем туалете?.. Но тут же Том одернул себя — в двенадцатом веке, наверное, и слова-то такого не было. Зато тогда было принято украшать карты причудливыми зверями и чудовищами, и Салазар — от одной мысли, что его рука чертила эти линии, сосало под ложечкой — щедро украсил ими поля карты. Том точно знал теперь, что вот эта змея, тянущаяся вдоль линии третьего этажа, была вполне реальна.

Хвост у Большой лестницы, морда — почти у башни. Том всмотрелся в рисованную морду. Ему не то, чтобы было страшно, нет, но он живо представил себе эту громадину, перекрывшую собой коридор, и подумал, что, может быть, торопиться и не следует.

Под утро ему пригрезилось, что уже этим вечером он будет восседать на троне в Тайной комнате (там почему-то был трон), а королева Сьюзен будет стоять у подножия и радостно хлопать в ладоши, но, как это часто бывало, реальность не поспевала за его мечтами, и со входом пришлось повозиться. За несколько вечеров он простучал все стены, обшарил всякую нишу и всякую трещину в полу, чуть не попался патрулю, потому что делать все это надо было непременно после отбоя — и не нашел ничего. Том даже стал подумывать, не остаться ли на ночь — вдруг Комната открывается в какой-то определенный час, скажем, в полночь? — но тут в Хогвартс вернулись Певенси.

Сьюзен была все та же и все-таки не совсем та. Она, конечно, не сошла с ума, но как бы еще сильнее отдалилась и захолодела, и Том невнятно подумал, что лучше бы она сошла с ума. Всех четверых привез этот самый профессор Керк; они несколькими портшлюсами добрались до Шотландии и в Хогвартс прибыли чуть ли не пешком.

— Интересный старикашка, — рассказывал ему Эдмунд тем же вечером, — сам когда-то тут преподавал Трансфигурацию. Диппет его сразу к себе в кабинет утащил.

Они стояли на лестничной площадке перед входом в Большой зал и смотрели, как внизу собирается вечерний патруль. Внутри Хогвартса его вели перфекты, снаружи, в Хогсмиде — Дамблдор, и этому патрулю уже было дозволено применять боевые заклятия. Такое уж было время, что невидимая ограда кругом школы уже не казалось нерушимой. Не далее, как на прошлой неделе, рассказывали, в «Трех метлах» была большая драка по наущению не иначе как шпиона Гриндевальда. Вообще стало как-то много слухов и домыслов.

Выглядел Эдмунд плохо. Том, не скрываясь, разглядывал его и видел: круги под глазами, проступившие скулы, злая складка у рта. Как и многие нервные тихие мальчики, младшие братья, он любил мать сильнее всего на свете; может быть, только ее и любил. Кто его сейчас подхватит, тот и будет им владеть.

— Как она умерла? — спросил Том, глядя прямо ему в глаза.

Эдмунд поглядел в ответ с тоской, потом отвернулся и снова начал, запинаясь, что-то рассказывать про Керка, про его дом за городом, большой такой, и на мили вокруг — ни одного магла, про то, как Люси там чуть было не заблудилась; искали ее всем миром, нашли в шкафу…

— Как она умерла, Эд? — повторил Том.

Эд закрыл руками лицо.

Том отчаянно хотел бы так уметь. Он ведь тоже был нервным тихим мальчиком.

…Где-то на изломе сорокового и сорок первого года Сьюзен сделалась совсем другой, но Том, занятый новой игрушкой, не сразу это заметил.

Когда он ступил под своды Тайной комнаты, ему наконец-то стало страшно, по-настоящему страшно. Воздух был сырой, влажный, темно, хоть глаз выколи. Ему всегда в такие моменты чудилось, будто он ослеп, и это был обжигающий страх, к которому не привыкнешь.

— Люмос Максима, — сказал Том и не узнал свой голос. «Максима, максима, максима», — ответила ему темнота, и тут ее прорезала белая вспышка. Сколько хватало света, он увидел колонны, распахнутые змеиные пасти на капителях, залитые лужами каменные плиты, скрытый во тьме потолок и огромное, страшное, нечеловеческое лицо в двухстах футах. Том тут же вспомнил книжку Сьюзен про греческую мифологию. Он бы и до носа не дотянулся этому лицу, даже если бы подошел вплотную и встал на цыпочки, но подходить вплотную не хотелось.

Том искал трон, который Салазар приготовил для своего наследника, а зловредный старик взял, да и встретил его своей огромной статуей в несколько человеческих ростов. Хорош предок!..

Так бы он и стоял, наверное, не зная, что теперь делать и что теперь будет, если бы не почувствовал — не услышал, а именно почувствовал — что в глубине статуи нарастает гул. Сперва ему представилось, что где-то там, за стенами, под землей, тащат огромный мешок с камнями, потом вибрация превратилась наконец в звук, и Тома словно расколдовало.

Он помчался прочь.

Он никогда в жизни не бегал так быстро и ни о чем в этот момент не думал. Салазар, честь Слизерина, грязнокровки, чистокровки, война, королева Сьюзен — все это были глупости, мелочи, ерунда какая-то бессмысленная; он со всех ног, спотыкаясь и падая и снова поднимаясь, удирал от неминучей смерти, и был он в этот момент просто-напросто перепуганным мальчишкой тринадцати лет от роду.

Стой, сказали ему в спину.

Том рванулся ко входу в трубу и попытался туда запрыгнуть. Мантия задралась, палочка выпала из кармана — черт с ней, жизнь дороже, надо только допрыгнуть хотя бы до края трубы, ухватиться, пальцы соскальзывают... Стой, глупый детеныш, ты все равно не заберешься туда без моей помощи, сказали еще раз, и на этот раз он все же замер, но поворачиваться не стал. Повернись, сказали ему, и только тут Том понял, на каком языке с ним говорят. Он медленно повернулся, глядя в пол, как провинившийся ребенок. Сердце стучало в горле.

Подними глаза, малыш, сказали ему. Это не причинит тебе никакого вреда, ты же сам сюда пришел, значит, ты можешь не только смотреть мне в глаза, но и ответить, как и подобает важной особе вроде тебя, наследнику рода Слизерин. Не позорь честь славного рода, не то я тебя съем.

Глаза у нее были с ладонь размером, выпуклые, желтые и очень внимательные. Том смотрел в них, не отрываясь, он знал, знал, знал, что увидит ее здесь, но к такому просто нельзя быть готовым, это тебе не в Запретную секцию прокрадываться, это реальное, настоящее и очень-очень древнее. Здравствуйте, сказал Том. Простите, что нарушил ваш покой, я только хотел посмотреть, что тут.

Змея распахнула пасть, обнажив частокол зубов, любой из которых мог бы пробить туловище человека насквозь, и сказала: ну, как тебе здесь?

Красиво, соврал Том. А ты правда хочешь выбраться наверх, чтобы убивать грязнокровок?

Надо понимать, что эта беседа велась на языке, который и на английский-то сложно перевести. Том не был лингвистом, он не смог бы объяснить, какой синтаксис и какие падежи использует; знал только, что говорит с ней, не как с равным, а как ребенок с родителем; змея же и вовсе перегружала свою речь такими сложными старинными оборотами и подчинительными союзами, что он ее едва понимал.

Змея засмеялась (звук, который он надеялся никогда больше не слышать) и сказала: нет, тебе надо еще немного подрасти, ведь я тебя едва вижу. Что будет толку, если они умрут сейчас? Разве ты уже готов захватить замок и весь этот остров?

Пока нет, сказал Том.

Мне нравится твой оптимизм. Надеюсь, ты усердно работаешь над тем, чтобы стать достойным своей фамилии и повести вперед тысячи тысяч. Вот тогда и я выйду на свет.

Она действительно помогла ему забраться обратно в трубу, подставив свою голову, покрытую мокрой гладкой чешуей и подняв его вверх. Том надеялся, что она не увидит, как он зажмурился. Приходи еще, я буду ждать, сказала змея. Учись хорошенько и подумай, кто станет твоей королевой, когда придет время. Помни, что это должна быть чистокровная девушка, безгранично тебе преданная.

Аудиенция получилась неловкая и позорная, но, когда Том выбрался из-под раковины и стоял перед темным расколотым зеркалом, отряхивая с себя паутину, ему уже казалось, что все прошло не так уж и плохо, и вообще он держался молодцом. Кто угодно побежал бы на его месте, даже Эйвери, даже Питер, а он вот не побоялся поговорить со зверушкой Салазара Слизерина, и она сказала, что он поведет тысячи или что-то в этом духе. В ту ночь Том спал особенно крепко и чуть было не прозевал подъем, а проснувшись, долго еще не мог сообразить, что же такого хорошего случилось. Чувство было такое, будто у него вчера был день рождения, и он получил то, о чем давно мечтал, и он минуту или две лежал в постели неподвижно, стараясь не расплескать это ощущение.

Том навещал змею еще много раз, рискуя попасться и совсем об этом не думая. Он и не подозревал раньше, как ему не хватало кого-то, говорящего на парселтанге. Вспомнилось полузабытое, туманное: как он, еще не освоив как следует человеческую речь, убегает тайком на первый этаж, где, ближе к подвалу, в расщелине в полу можно было говорить полной, быстрой и наполненной речью с теми, кого никто больше не видит. Помимо всего прочего, Том тревожил воспитателей еще и тем, что заговорил слишком поздно и как бы нехотя, а на самом-то деле он наконец признал, что разговаривать придется по-английски. С волками выть — по-волчьи выть.

Том рассказал ей про это, про войну и про Сьюзен, и она внимательно слушала и отвечала очень мудро для существа, которое многие сотни лет не выходило на поверхность. Он садился на холодный мокрый пол, не боясь запачкать мантию, подгибал под себя ноги и говорил, и расспрашивал, а она перетекала кругом него, как огромная чешуйчатая река, и обращалась к нему «маленький лорд». Рядом с ней Том не прочь был считаться маленьким, не прочь был и откинуться спиной на ее холодный упругий бок, слушать, как внутри этой стены что-то пульсирует. Здорово это, когда тебя любит и ценит что-то огромное.

Про войну ей было неинтересно, много их было на ее веку и все похожи одна на другую, а вот Певенси она заинтересовалась и сказала так: приводи свою подругу Сьюзен сюда, я хочу взглянуть на нее. Судя по тому, что ты говоришь, она единственная в твоем окружении, кто заслуживает внимания, и я вижу, как меняется твое лицо, когда ты произносишь ее имя.

Она не придет, сказал Том. Она, кажется, больше не хочет со мной дружить, все возится со своей придурковатой сестрой, а как увидит меня, сразу утекает под каким-то предлогом. Я даже не уверен, что она не настучит. Она такая правильная стала.

То, что Сьюзен так привязана к своей семье, говорит в ее пользу, а то, что она от тебя отдаляется, легко исправить, если знать, как. Приведи ее. Я хочу знать, стоящий ли она человек. Если же в следующий раз ты явишься без нее, я больше не желаю слышать это имя, потому что тебе не пристало быть нерешительным и сентиментальным — так сказала змея.

Снова Том стоял перед темным расколотым зеркалом, глядел в него пустыми глазами и думал, что понятия не имеет, как предложить Сьюзен спуститься в эту дыру. Закройся, сказал он, и раковина с грохотом встала на место. Легко же ей было позвать его в зачарованный сад! А в его, Томовом королевстве, сыро и темно, и ползает огромная змея. Думая так, он даже позабыл, что никакого сада у королевы Сьюзен больше нет.

* * *

Том не соврал, когда говорил, что Сьюзен медленно, но верно сходила с его орбиты. Как и он сам, она начала не то, чтобы меняться, а скорее еще больше превращаться в саму себя, и это была высокая, сердитая и очень рассудительная девочка, уверенно шедшая к тому, чтобы через два курса получить значок перфекта. Сняв траур не раньше осени, она стала убирать волосы в высокий хвостик, и такой Том и увидел ее на перроне в сентябре тысяча девятьсот сорок первого года.

Том будто на бегу споткнулся. Он сперва не узнал ее, потом хотел что-то про это пошутить и не стал, а новую шутку не успел придумать, потому что ноги понесли его к ней как-то чересчур быстро. Эд криво улыбнулся ему, и Сьюзен тоже обернулась и потеплела лицом. Том пожал руку Питеру заученным размашистым жестом.

— Здравствуй, Том, — серьезно сказала Сьюзен. — Эдмунд и Люси не хотели садиться в вагон без тебя, представляешь?

— Я это ценю, — засмеялся он. — Слушай, почему я тебе пишу, будто в пустоту? У меня такое лето было, не поверишь, а от тебя ни ответа, ни привета.

Лето было и впрямь из ряда вон, иначе не скажешь. Том снова явился к миссис Коул со справкой от дирекции школы, только на этот раз настоящей, со всеми печатями и подписями, о которых похлопотал Слагхорн, доброго ему здравия. Вообще-то до сдачи СОВ работу найти почти что невозможно, но Том об этом не думал и потому справился, отыскав место внештатного не то курьера, не то секретаря не где-нибудь, а сразу в «Пророке» — не без помощи отца Нотта. Уже к июлю мистер Нотт, грубоватый, коренастый волшебник, никогда не вынимавший сигары из зубов, ставил Тома в пример Чарли (на Грегори-то он давно рукой махнул), а Том улыбался лучезарно и работал безукоризненно. Миссис Коул намекнула, что в следующем году ему было бы неплохо освободить место — он и ухом не повел.

Ни одна новость о том, что творилось на континенте, не прошла мимо Томовых ушей, а когда приходили такие вести, которые нельзя было скрыть, он знал о них больше всего. Двадцать второго июня по магическому радио выступил министр Спенсер-Мун. Все, от распоследнего курьера до главного редактора высыпали в коридоры, стояли, слушали...

Но, как выяснилось, Сьюзен этих писем не получала. Совы прилежно доставляли их в запертую городскую квартиру Певенси, потому что дом профессора Керка под десятью Иллюзионными заклятьями было не отыскать.

— Прости, — говорила Сьюзен. — Правда, прости меня, пожалуйста. Я так мерзко себя чувствую. Все хотела тебе написать и не могла. Мы с Питером только и делали, что ссорились, а Люси стала какая-то дурная. Я так зла на профессора… Том, он поощряет эти ее бредни про Нарнию, она совсем заигралась, а ему и дела нет. Я уже не могла дождаться осени, — сказала она на следующий день.

Они сидели на подоконнике третьего этажа. Косил мелкий противный дождь. Сьюзен глядела в пол, болтала ногами.

— А почему с Питером-то ссорились? — невпопад спросил Том.

— Ой, это такой ужас, — мрачно сказала она. — Он собирается бросить школу после СОВ. Возомнил, что он теперь глава семьи и не может просиживать штаны и должен нас обеспечивать. Дом, — ее голос дрогнул, — хорошо продали, конечно, эти деньги закончатся, но ведь не завтра же! Я все пыталась ему объяснить, а он ни в какую. Может быть, ты с ним поговоришь? — Сьюзен наконец посмотрела на него своими новыми, «взрослыми» глазами.

— Вряд ли он меня станет слушать, — усомнился Том.

— Он никого не слушает, но ты все-таки попробуй.

— А ты сама-то не передумала? Ну, про то, чтобы стать лекарем?

Лицо Сьюзен вытянулось. Она поджала губы.

— Нет, не передумала. Я все лето запиралась где-нибудь и зубрила, хоть сейчас экзамены сдавай.

— Буду знать, к кому обращаться, если руку сломаю… Слушай, — Том резко соскочил с подоконника. Чувство перелома реальности снова было здесь. Сейчас или никогда. — Услуга за услугу. Я попробую поговорить с Питером, но сперва я хочу, чтобы ты… Ну, — ах, да решайся же ты, — короче, есть одно место.

Сьюзен сидела в проеме окна, как на картинке, вся темная и тоненькая на фоне серого неба. Хвостик ей определенно шел. Она тихонько прыснула, чего никогда себе не позволяла:

— Это что же, Том? Свидание? — потому что девочки раньше начинают разбираться в таких вещах.

— Да нет, ну тебя совсем, — быстро сказал он и почувствовал, что начинает неостановимо краснеть. — Просто есть тут одна комната… Помнишь, я тебе показывал копию карты замка?

Так королева Сьюзен нанесла королю Тому ответный визит.

— Смотри вниз, — сказал он ей, и попытался вынуть руку из ее руки, чтобы достать палочку, но Сьюзен вцепилась в него намертво. Ее рука дрожала. — Смотри вниз, Мерлин тебя возьми, — в отчаянии выдохнул Том, — или руками лицо закрой… Сьюзен, это не страшно, ты только мне верь, пожалуйста. Я ее хорошо знаю, она не кусается.

— Кто не кусается? — одними губами выговорила Сьюзен. Ей было так страшно, что она не смогла бы даже закричать.

Все было не то и не так. Она предстала перед змеей, пряча побелевшее лицо в ладони, в испачканной мантии и с растрепанными волосами, и Том впервые подумал, что от малейшая неосторожность может ее убить — вот так запросто. Летя вниз по трубе, а прежде того заманивая ее туда, он об этом почему-то не думал.

Сьюзен Певенси не умеет себя вести, заметила змея. Впрочем, это поправимо. Хорошо, что тебе удалось уговорить ее спуститься сюда. Ее чистая кровь восходит к Ровене, но я немного сомневаюсь в ее безграничной преданности. Может быть, она и вправду достойна считаться твоим другом. Вряд ли это может решить кто-то, кроме тебя.

Когда Том помог Сьюзен подняться на ноги возле раковины, к ней наконец вернулась речь. Ее взгляд затравленно метнулся к двери.

— Заперто, — успокоил ее Том, не поняв этого взгляда. — Это заклятие Засова, сюда никто не войдет, пока ход открыт.

— Отпусти меня, — чужим голосом сказала Сьюзен. — Отпусти меня немедленно и сними этот свой Засов, и никогда больше ко мне не подходи.

Тому показалось, что он провалился в дыру под раковиной и летит обратно.

— Она неопасная, — сказал он, — Сьюзен, я тебе клянусь, она неопасная. Помнишь, я тебе показывал фокусы с ужом? Это же Салазарова зверюшка, она и пальцем меня не тронет.

— Тебя, может, и нет! — завопила Сьюзен. — Ты… Со своими змеями! Со своим парслетангом!

— Тихо, тихо…

— Думаешь, я не знаю, какие про тебя слухи ходят?! Думаешь, я не знаю, как вашу компашку называют?! Чем я вам не угодила?!

Том сам активно участвовал в их распространении, но ему и в голову не приходило, что они могут дойти до Сьюзен.

— Всем угодила, — сердито сказал он, стараясь не кричать, — это вообще-то большая честь.

— Благодарю покорно!

— Всегда пожалуйста! Нет, послушай — послушай — ты бы все равно не пошла вниз…

— И ты решил устроить сюрприз?!

— Да, сюрприз! Да! Слушай, я нашел свою родню, можно сказать, ты же сама небось не скрываешь, что Рейвенкло и Певенси в родстве? Я думал…

Сьюзен сказала слова, которые и знать не должна была. В ее устах это звучало еще более дико, чем «авада кедавра».

— Прости, — быстро сказал он. — Прости, это было глупо. Прости. Мне надо было тебе все с самого начала объяснить. Прости.

— Том, снимай засов. Я буду кричать, Мерлин свидетель.

— Ты и так кричишь, сейчас вся школа сбежится. Сью, послушай, прошу тебя…

Она бросилась к двери.

Том всегда считал себя сообразительным, но на самом деле он был, что называется, «ситуативно сообразительным», то есть не был способен на решение абстрактных задач, но очень быстро находил выход в кризисную минуту. Закройся, велел он раковине, а потом взмахнул палочкой и впервые в жизни произнес:

— Обливиэйт.

Новичкам везет. Заклятие ударило Сьюзен в спину, между лопаток, и она, пошатнувшись, осела на пол, да так и осталась сидеть. Том медленно подошел к ней — такой маленькой и неподвижной.

— Сью?

— Кажется, у меня закружилась голова, — глухо сказала Сьюзен и посмотрела на него такими же глазами, как тогда, в Больничном крыле, когда он не знал, в своем ли она уме.

— Это ничего, — обреченно сказал Том, — это не страшно. Давай-ка руку, я тебя отведу до гостиной.

Сьюзен послушно оперлась на его плечо, и оказалось, что она очень легкая, как перышко. Том быстро оглядел коридор — ни души. До лестницы они добрались молча, а потом сознание в ней начало потихоньку проясняться.

— Ой-ей, — сказала она и нахмурилась. — Том, что это со мной такое? Мы ведь шли куда-то?

— Тебе стало нехорошо, — сказал он. — Пойдем в другой раз, не беда. Голова не болит?

— Болит.

— Как вернешься в гостиную, ложись спать, — ему казалось, что все эти умные спокойные слова говорит вместо него кто-то другой, но Сьюзен разницы не видела. Она уже тогда не понимала разницы между Томом, которого всегда знала, и «кем-то другим», который в тот день впервые показал свое лицо.

Идти в обнимку по коридору к башне Рейвенкло через толпу второкурсников, высыпавших на перемену, Том не решился, но ни на шаг не отставал от нее, видел, как медленно и осторожно она ступает, как сползла лента с ее хвостика и непослушная прядь вьется по щеке, думал, как она дрожала в темноте, вцепившись в его руку, как она могла умереть еще полчаса назад. Том еще никогда не ощущал ее такой хрупкой, такой прозрачной, и, когда эта новая, чужая Сьюзен слабо махнула ему рукой с порога башни, долго стоял там. В голове было пусто.

Потом он спустился обратно к змее.

Мы повздорили, сказал Том.

Тогда помирись с ней или забудь ее, был ответ. Наполовину друг — это всегда наполовину враг, а наполовину враг — это целый враг.

Она меня просто не поняла, сказал он. Она раньше такая смелая была. Она и сейчас смелая, но меня теперь боится. И все думает о своей семье и про учебу, но я-то помню, как было раньше.

А как было раньше, маленький лорд?

Помолчи, пожалуйста, сказал Том.

Он старался дышать медленнее, чтобы не плакать.