Мартуся (гет)

Маму свою Яков почти никогда мамой не называл. Она для него, как и для всех, была Мартуся. Однажды, уже будучи постарше, он спросил её, как же так получилось. Пусть все называют, как хотят, но он-то не все. Он же сын, так почему же? Мартуся рассмеялась звонко, как только она умела, потрепала его по голове, чмокнула куда-то в нос, и ответила: "Как только ты научился выговаривать букву Р, так сразу я из мамы превратилась в Мартусю. Наверное, ты просто решил попрактиковаться, а потом тебе понравилось". А ему и правда нравилось забавное это имя, и как-то очень оно ей подходило. Мартуся была светлая, солнцем поцелованная, с копной густейших рыжих, заплетённых в две, а то и три косы волос, с созвездьями веснушек на молочно-белой коже. Веснушки у неё были повсюду, даже на мочках ушей. Даже на веках вокруг зеленовато-серых глаз. Даже на кончике носа, который она смешно морщила, когда фаршировала рыбу, помогала Якову с немецким или учила его танцевать венский вальс. А ещё она была молодая совсем, всего на восемнадцать лет его старше, все всегда и везде думали, что она его старшая сестра. Всякие из-за этого случались недоразумения. Когда он пошёл в первый класс, им с Мартусей по пути на первое родительское собрание встретилась в коридоре завуч по воспитательной работе АннСанна, суровая дама с причёской в виде снеговика. Она вдруг заступила им дорогу, ухватила Мартусю за плечо, и поинтересовалась у неё с подозрением: "А ты из какого класса, девочка? Почему я тебя не знаю? Ты новенькая?" Мартуся от изумления не сразу нашлась с ответом, и Яков ответствовал сам сердито: "Это мама моя, вы что, не видите?! Я её на собрание веду".

Мартуся очень любила эту историю, и всем её рассказывала. Она вообще была знатная рассказчица. Яков сказок не любил, считал, что они для девчонок придуманы, рассказов про самого себя стеснялся, но другие семейные истории мог слушать часами. Благо, их достаточно было о разных поколениях. И были они на любой вкус — и весёлые, и тяжёлые, и даже страшные, и не всегда с хорошим концом, в общем, про настоящую жизнь. Одной из самых любимых у Якова была история про знакомство Марты и Платона. Раз сто он её наверное слышал, и никогда она ему не надоедала. Однажды приснилась даже. Хороший был сон, светлый.

После смерти родителей Мартуся жила с тётей Риммой, сестрой отца, в её комнате в коммуналке в одном из множества старых ленинградских дворов-колодцев. Тётя Римма, трудившаяся редактором и переводчиком с немецкого при "Лениздате", была женщиной сильной и самостоятельной. Два крайне неудачных романа в нежной молодости привели её к выводу, что мужчины в абсолютном большинстве своём любить не умеют, им бы где-нибудь пригреться, и хорошо. Пригреть какого-нибудь постороннего мужчину тётя Римма в свои тридцать пять была совершенно не готова, хотя в желающих недостатка не было. Она пригрела Мартусю, да так, что та своего сиротства совершенно не чувствовала. Жили они с тётей душа в душу, всё и всегда делали вместе, вместе готовили, вкусно и замысловато, соседки приходили поучиться, вместе читали, по очереди переворачивая страницы, вместе гуляли под ручку, выгуливали пошитые тётей Риммой обновки. Славно жили, почти идиллически, пока в коммуналку этажом ниже не переехала семья Тихвиных.

Соседями Тихвины оказались шумными, супруги громко, с надрывом и битьём посуды ссорились, и так же громко мирились, в общем, подробности их личной жизни обсуждались в доме на всех коммунальных кухнях. ЖАра этим разговорам добавлял тихвинский сынок Олежа, который в кратчайшее время собрал вокруг себя и возглавил всю местную несовершеннолетнюю шпану, в результате чего в подъездах стали пропадать лампочки и запахло мочой, а за месяц непонятно кем было выбито два окна. На жалобы соседей Тихвин-старший только скалился, и интересовался с некоторой гордостью, удалось ли кому-нибудь застать его сынулю на месте преступления. Нет? А на нет и суда нет, у нас презумпция невиновности.

В невиновность или невинность Тихвина-младшего тётя Римма нисколько не верила, и Мартусю от него всячески оберегала, тем более что вьюнош сей, лопоухий и прыщавый, начал оказывать девочке знаки внимания. Он цокал языком ей вслед, дразнил конопатой мартышкой, предлагал научить целоваться, а то ведь больше не позарится никто и тому подобное. Мартуся подобных проявлений приязни оценить была не в состоянии, сперва она их просто не замечала, а когда не замечать стало незозможно, старалсь по возможности спастись бегством. Нет, вообще-то она была не робкого десятка, и за словом обычно в карман не лезла, но для Олежи Тихвина слов у неё не находилось. В голове крутилась только прочитанная недавно в какой-то книжке фраза: "Чего тебе надобно, убогий?", но говорить такое было нельзя, неправильно, оставалось только бежать со всех ног.

Тихвин-младший, поняв, что подобными маневрами ничего не добьётся, решил сменить тактику. В следующий раз он подкараулил Мартусю не один, а со всей своей стаей, едва она по дороге из школы свернула на их тихую улицу. Шестеро подростков вынырнули словно ниоткуда, окружили её, молча и быстро оттеснили в первую же подворотню, ловко отобрали портфель. Двое подхватили её под локти, не давая вырваться, а оказавшийся у неё за спиной Олежа несколькими стремительными движениями распустил её толстую пушистую косу, мазнув влажными от пота пальцами по шее. Поворошил волосы, шепнул: "Чё кобенишься, рыжая? Со мной надо дружить..." В этот момент Мартуся, до того сопротивлявшаяся отчаянно, но почему-то молча, наконец обрела голос и закричала, не столько от страха, сколько от отвращения. На крик, короткий и резкий, где-то в глубине подворотни басовито отозвалась большая собака, а потом раздался мужской голос: "Кто там, эй?!". Олежа отвратительно выругался, пребольно дёрнул Мартусю за волосы, и тут же вместе со своими подельниками рванул из подворотни. Она в изнеможении прислонилась к обшарпанной ближней стене, в глазах плыло, в ушах грохотало. Когда полминуты спустя она снова смогла сфокусировать зрение, напротив неё сидела большая немецкая овчарка, и кажется, улыбалась. Эта собачья улыбка, которую язык не повернулся бы назвать оскалом, ненадолго заняла всё Мартусино внимание, так что она не сразу поняла, что кто-то, осторожно придерживая её за плечо, что-то спрашивает.

— Девонька, милая, ты меня слышишь? — донеслось до неё наконец.

Мартуся кивнула. Человека, видимо, хозяина собаки, в полумраке подворотни было видно плохо, но голос был глубоким и тёплым, собачьей улыбке под стать.

— Кто это был тут с тобой? Ты их знаешь?

Мартуся знала только одного, поэтому просто пожала плечами.

— Что они от тебя хотели?

Обьяснить это незнакомому человеку было невозможно. Вместо ответа она спросила о том, чего ей сейчас больше всего хотелось:

— Можно собаку погладить?

Если человек и удивился, то виду не подал:

— Конечно. Не бойся, Цезарь очень хорошо воспитан. Кроме того, ты ему явно понравилась, вон, улыбается во весь рот.

Значит, ей не показалось. Мартуся осторожно протянула руку и дотронулась до головы зверя между ушами, и тут же в ответ её ободряюще боднули в ладошку. Она гладила и гладила собачью голову, шею и спину, и просто не могла остановиться. Шерсть, густая и тёплая, была удивительно приятной на ощупь, мерное собачье сопение под ухом успокаивало, отодвигая мерзость произошедшего. Мартуся вдруг глубоко вздохнула и заплакала.

— Эй, ты чего? — хозяин собаки снова осторожно коснулся её плеча. — Чем тебе помочь?

— Спасибо, вы и так уже помогли. Уже всё в порядке, я просто... испугалась.

— Я тут портфель твой поднял и собрал, что разбросано было.

Мартуся кивнула, вытирая слёзы. Убегая, Олежины подельники, видимо, бросили её портфель за ненадобностью.

— Давай, я тебя домой провожу?

— Нет, что вы! Я сама, тут недалеко совсем. Я прямо на этой улице живу, в доме 16Б.

Мужчина помедлил.

— А если тебя Цезарь проводит?

— А так можно? — изумилась Мартуся.

— Можно.

Мужчина прицепил к ошейнику собаки короткий поводок и протянул ей. Наклонился ко псу, ухватив его за нижнюю челюсть. Сказал, раздельно и серьёзно, глядя в умные собачьи глаза.

— Проводишь барышню до подъезда и возвращайся.

Собака согласно моргнула.

Цезарь в самом деле дошёл с ней до самого подъезда, и по пути она почти совсем успокоилась. Думала о том, как хочет такую собаку, ну, не такую, такой, может, вообще больше нет, а хотя бы просто собаку. И что хозяина собаки она толком не разглядела, вот встретит и не узнает, если он без Цезаря будет. Она тогда с ним не поздоровается, а он решит, что она неблагодарная. И ещё думала, как тёте Римме рассказать о происшествии, чтобы она не разволновалась. Но тёти Риммы дома пока не было, Мартуся попила чаю с сухариками и решила прилечь буквально на минутку.

Через три часа вернувшаяся с работы тётя обнаружила её крепко спящей, тревожить не стала, только пледом укутала, разбудила уже утром в школу. Мартуся спросонья да второпях так ей ничего и не рассказала, она вообще как-то почти забыла и страх свой пережитый, и отвращение. Всё нахлынуло снова по пути домой после уроков, едва впереди замаячил знакомый поворот. Как что-то толкнуло её замедлить шаги, перейти на другую сторону улицы, укрыться в тени деревьев. И не зря. Чуть-чуть не доходя до перекрёстка она разглядела одного из своих вчерашних обидчиков, немного подальше подпирали стену ещё двое. Внутри всё похолодело. Мартуся поняла, что домой ей идти нельзя, а надо возвращаться назад к остановке трамвая и ехать с двумя пересадками к тёте Римме в издательство.

— Там ещё трое за углом, — раздался вдруг за её спиной знакомый голос. — Мы мимо них прошли и они нам не понравились, да, Цезарь?

Мартуся обернулась с улыбкой и непередаваемым чувством облегчения. Присела поприветствовать собаку, которую хозяин спустил с поводка, и посмотрела на мужчину снизу вверх. Нет, она вчера совсем его не разглядела. Глубокий голос, высокий рост, то, что он назвал её "девонька", — и воображение дорисовало кого-то, годящегося ей в отцы. А на самом деле пришедший ей на помощь человек был, пожалуй, лет на пять-семь всего её старше. Молодой, стройный и плечистый, кареглазый и горбоносый, темно-русые волосы курчавились над высоким лбом, в уголках выразительного рта притаилась улыбка. Симпатичный. Мартуся в свои без малого пятнадцать лет ещё ни разу не задавалась вопросом, какие мужчины ей нравятся, и вот получила ответ не незаданный вопрос. Она выпрямилась и сказала, радостно и звонко:

— Здравствуйте!

Парень улыбнулся, слегка, больше глазами.

— Привет. Только ты не кричи, а то нас эти, которые засаду на тебя устроили, услышат. Может расскажешь, чем ты им не угодила? Потому что на игру в казаки-разбойники это всё совсем не похоже...

Мартуся вздохнула. Как это объяснить?

— Я только одного из них знаю, он у них главный заходила. Тихвин Олег, этажом ниже живёт.

— Это постарше который, с вулканическими прыщами и выдающимся ушами?

Мартуся удивлённо кивнула.

— Он там за углом и ещё двое с ним. Что ему от тебя нужно? Любви и взаимности?

От этих слов, сказанных, видимо, просто в шутку, стало вдруг так неловко, просто невыносимо. Надо уходить, ехать к тёте, а не стоять тут и краснеть всем лицом и шеей.

— Извини, Марта, не хотел тебя смущать, но у нас со временем не очень. Нам надо решать, что делать, пока эти диспозицию не сменили и ещё чего-нибудь не придумали...

Мартуся так изумилась, когда он назвал её по имени, что даже не расслышала, почему и что им надо решать.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?!

— Вчера прочитал, когда тетрадки твои подбирал. Марта Гольдфарб, 8Б. Тебе, кстати, удивительно твоя фамилия подходит, я такого вообще не встречал ещё. Знаешь что, Марта, давай-ка мы с Цезарем тебя мимо них проводим, пусть они тебя с нами увидят, это небесполезно будет. А потом где-нибудь присядем и ты мне всё расскажешь... Цезарь, охраняй!