Hostage (гет)

i wanna be alone

alone with you, does that make sense?

i wanna steal your soul

and hide you in my treasure chest

Мне бы хотелось остаться с тобой,

остаться с тобой наедине — есть ли в этом смысл?

Я хочу украсть твою душу

и закрыть ее в своем сундучке с сокровищами.

Драко сам не знал, зачем сел рядом с обезумевшей от горя Гермионой Грейнджер — её болезненные рыдания гулко разносились по коридору, и в груди у него что-то тянуло. Вокруг неё лежала куча ярко-жёлтых перьев, и у Драко был лишь миг, чтобы удивиться, откуда они взялись, прежде чем она резко обернулась и посмотрела на него.

Ему всегда было по-своему любопытно наблюдать, как Грейнджер обдумывала происходящее. Казалось, он мог слышать, как в её голове крутятся шестерёнки, а бесконечная череда выражений, мелькающих на лице, порой была куда привлекательнее, чем он был готов признать. Она всегда думала, прежде чем действовать, в отличие от двух других болванов, что неизменно следовали за ней по пятам. Иногда он задавался вопросом, почему Грейнджер не попала в Когтевран, но стоило вспомнить её склонность бросаться в опасные авантюры и странную тягу помогать обездоленным — и сомнений в решении Распределяющей шляпы не оставалось.

Прошло несколько минут в молчании, прежде чем она нарушила его:

— Что ты здесь делаешь?

Голос её дрожал, и было слышно, что она пытается казаться сильной. Получалось плохо, но Драко не стал это отмечать.

Он пожал плечами, потому что, по правде сказать, не знал, что его туда привело. Он шёл обратно в подземелья после очередной неудачной попытки починить Исчезательный шкаф и выбрал окольный путь, не желая сталкиваться с Пэнси и её заигрываниями. Ему нужно было время, чтобы остаться наедине с собой — чтобы хоть немного утихли обида и злость, преследующие его последние месяцы.

Он как раз спускался по тайному проходу возле башни Гриффиндора, когда услышал её тихий плач. Ноги сами понесли его на звук, и, вопреки здравому смыслу, что-то в её позе — сгорбленной, сломленной — заставило его сесть рядом.

— Ну давай же, Малфой. Я знаю, ты мечтаешь вставить словечко о маленькой несчастной грязнокровке, — ядовито бросила она.

Драко вздрогнул — не столько от её слов, сколько от того, что она сама назвала себя грязнокровкой. От того, что считала, будто он действительно так о ней думает.

А разве нет? Он оттолкнул голос сомнения в собственных мыслях.

— Не особенно, Грейнджер. Я слишком устал, чтобы выдумывать что-то даже отдалённо обидное, — и я не хочу видеть, как ты плачешь из-за меня.

— Ха, впервые слышу, — фыркнула она, и Драко безмолвно согласился, недоумевая, что с ним происходит. Последний раз, когда они обменялись хоть словом, он издевался над ней без пощады. Почему сейчас всё иначе?

Они сидели рядом, глядя на ночное небо сквозь арочные окна. Тишина между ними не была ни гнетущей, ни страшной, как в мрачных залах поместья Малфоев. Он чувствовал себя почти комфортно. Словно воцарившееся молчание было хрупким стеклом, а Драко был способен разбить его любым словом, что бы не сказал.

Грейнджер же, по всей видимости, нуждалась в разговоре.

— Ты исчезаешь каждый вечер, я заметила. Гарри тоже заметил. Он уверен, что ты что-то… замышляешь, наверное. Мерлин, он уже почти одержим этим, — она закатила глаза, и Драко с трудом сдержал смешок. — Куда ты ходишь?

— А тебе стало интересно, Грейнджер? — усмехнулся он. Она фыркнула, и он резко сменил тему: — Почему ты плакала?

Она метнула в него сердитый взгляд, и он в ответ приподнял бровь.

— Не рассчитывай, что я буду отвечать на твои вопросы, если ты не отвечаешь на мои, — её голос зазвучал с той же надменной ноткой, что и у самодовольной одиннадцатилетней девчонки, какой она была раньше. Он вспомнил, как сильно его это раздражало.

Они снова замолкли, ни один не желал уступать. Это было почти по-детски, но Драко не собирался давать ей повод для торжества.

Наконец, спустя, казалось, долгие часы, она вздохнула и убрала с лица непослушный локон.

— Рон. Он… он сегодня целовался с Лавандой Браун. В общей комнате. При всех. И все смотрели на меня. С жалостью, я уверена, — она всхлипнула, и в Драко что-то кольнуло: паника. Что, если она снова заплачет? — Просто… я всегда думала, что мы с ним будем вместе. Понимаешь? Я для него всё делала — проклятье, я даже околдовала Конфундусом чёртового МакЛаггена, чтобы Рона взяли в команду… А он не видит. Не замечает, как я на него смотрю. Он никогда меня не видит.

Голос её дрожал от усилий сдержаться, не дать слезам хлынуть вновь. Драко хотел протянуть руку, коснуться, но нет, он не мог, потому что они стояли по разные стороны, были чужими. Одно прикосновение — и начнётся буря, в которую он лезть не собирался.

Он скривил губы в слабой усмешке и наконец заговорил:

— Честно говоря, я не понимаю, что ты в нём нашла. Уизел настолько ничтожен, что единственное, чем может хвастаться — это успехи Поттера. Это жалко, правда. Я поражён, что ты считаешь, будто он стоит твоих слёз. Хотя, зная тебя, неудивительно. У тебя всегда было… извращенное чувство жалости.

Он знал: утешения в этих словах не было — но и яда тоже.

Она хмыкнула, повторила «извращённое чувство жалости», качая головой. Он слегка усмехнулся, наблюдая, как она, будто раздумывая о чём-то, медленно проводит ладонями по ткани джинсов.

Когда она подняла взгляд, её глаза казались глубокими, как тёмные пруды.

— Ты… ты носишь Метку? Ты стал Пожирателем?

Слова обрушились на него, как капля ледяной воды за шиворот. Драко напрягся. Резко поднявшись, он взвился, как загнанное в угол животное:

— Н-нет! С чего ты это взяла? Поттер? Можешь передать ему, чтобы не совал нос в чужие грёбаные дела!

Он сразу же пожалел о сказанном, он знал, что его оборонительный тон лишь подтвердит всё, чего она боялась.

— Так это правда, да? — прошептала она, в голосе звучал ужас. Он хотел отвернуться, когда увидел, как в её взгляде ужас сменяется жалостью. Но не смог.

— Малфой…

— Не надо, Грейнджер… просто… — голос предательски дрогнул. Он сжал кулаки, заставил себя снова надеть маску холодного равнодушия. — Не делай выводов о том, чего не понимаешь, грязнокровка. И не строй догадок обо мне.

С этими словами он резко повернулся и зашагал вниз по лестнице к подземельям, чувствуя себя странно одиноким, пока руки дрожали, а к глазам подступали слёзы, грозя размыть всё перед ним.

* * *

i don't know what to do

to do with your kiss on my neck

i don't know what feels true

but this feels right so stay a sec

you feel right so stay a sec

Я не знаю, что

делать с твоим поцелуем на моей шее.

Не знаю, похоже ли это на правду,

но это кажется правильным, так что останься хоть на минутку.

Ты кажешься правильным, так что останься хоть на минутку.

Она бросила сумку рядом с его вещами, и он едва оторвал взгляд от книги о принципах Исчезновения, уловив её раздражённый выдох. Кудрявые волосы были ещё более взлохмачены, чем обычно, а глаза метали молнии, когда она с грохотом швырнула на стол учебник по зельям. И тут Драко понял, почему она так взбешена — осознание накрыло внезапно, точно удар в живот.

— Всё ещё бесишься из-за безоара Поттера? — спросил он с легкой ухмылкой. Подняв глаза от книги — он был до чёртиков вымотан после бесконечных попыток починить этот проклятый шкаф, — он заметил, как её мрачный взгляд сменился на явную гримасу злости, и ухмылка расползлась шире.

Поддразнивать её стало чем-то привычным. Он знал, какие струны задеть, чтобы вывести её из себя, не заходя слишком далеко. Она была чересчур восприимчива к его уколам, и это делало игру ещё увлекательнее.

Он и сам не заметил, когда всё это стало привычным. Когда она сама стала частью повседневности. Та ночь на лестнице обернулась случайной встречей в библиотеке, потом — негласной договорённостью видеться каждый день в тихом уголке среди книг по астрономии. Это место стало их укрытием — от заданной ему миссии и ночных кошмаров, от её разбитого сердца и постоянной тревоги.

Он до сих пор не понимает, как она может его выносить, зная, кем он стал. Он даже однажды спросил её об этом — в момент полного презрения к себе. Её ответ был тихим, но твёрдым: она не хочет совершить ошибку, осудив его за то, кем ему пришлось стать. От этих слов его чуть не вывернуло, ведь он знал, что не заслуживает такой доброты.

— Я не понимаю, как у него это получается! Это всего лишь дурацкая книга — как она может быть права каждый чёртов раз?! Я столько времени потратила на это противоядие, а он просто достаёт какой-то козий камень — и Слизнорт тут же от него без ума! Э-это просто нечестно!

Она кипела. Драко вскинул бровь — он не припоминал, чтобы слышал, как она ругается.

— Зато теперь ты знаешь, что я чувствую, — пожал он плечами. Гермиона подняла на него глаза, и он увидел, как в её взгляде появляется понимание. Конечно, она поняла. У Поттера всегда всё сходило с рук. Он нарушил больше школьных правил, чем все слизеринцы вместе взятые, но по-прежнему был любимчиком. Он должен был погибнуть не один раз — и каждый раз выходил сухим из воды.

«Должно быть, приятно, — с горечью подумал Драко, — быть удачливым».

— Что ж, — тяжело вздохнула она, — мне всё равно нужно найти способ отвлечь его от этой книги, пока он не узнал что-то куда хуже безоара. Там явно замешана тёмная магия, Малфой. Ужасные проклятия — я видела собственными глазами. Я не хочу, чтобы у него появились новые неприятности, ему уже и так хватает.

Драко едва удержался от того, чтобы не фыркнуть. Уже и так хватает, чёрт бы его побрал. Ужасно утомительно, видите ли, избегать подхалимства Слизнорта и почти каждый день устраиваться поудобнее в кабинете директора. А как насчёт того, чтобы замышлять убийство этого самого директора, когда на кону жизнь собственной матери?

Его вырвала из мыслей Грейнджер, пытавшаяся выдернуть книгу у него из рук. Он сжал её крепче, не желая позволить ей заглянуть внутрь, не давая ни малейшего шанса задать вопросы, на которые он точно не собирался отвечать.

— Что читаешь?

В её голосе звучало плохо скрываемое любопытство. Он уже собирался придумать оправдание, зачем вдруг заинтересовался принципами Исчезновения, как в левую руку ударила боль — такая, будто кожа вспыхнула адским огнём.

Агония выворачивала изнутри. Он сжал пылающую руку, и сквозь жужжание в ушах различил голос Грейнджер — она тревожно спрашивала, всё ли в порядке. Но боль обездвиживала. Метка жгла нервы, словно сжигала их заживо. Ему хотелось вырвать её из кожи, исчезнуть, сбежать от этой боли, вины, от всей чудовищной задачи, которая была на него возложена.

Но пути назад не было. Из рядов Лорда не уходили. Это означало участь хуже смерти.

И именно такая участь ждала бы его мать, если бы он сбежал. А она не заслуживала этого.

И это было единственным, что удерживало его от бегства.

Он собирался бороться. Ради того, чтобы защитить Нарциссу Малфой, он был готов сражаться.

Он почувствовал, как холодные пальцы потянули его рукав. Он вяло запротестовал, пытаясь удержать свитер на предплечье. Но она не послушалась. Тёмные чернила змеи и черепа вспыхнули ярче, стоило ей коснуться метки. Он зашипел — она отдёрнула руку, нерешительно продолжая придерживать его локоть, будто хотела защитить.

— Что же они сделали с тобой, Драко? — прошептала она. И для него это стало последней каплей.

Он не заслуживал её силы, её сочувствия. Но всё равно погрузился в него с головой. Он знал, что не мог быть искуплён. И всё же — тёплый взгляд, единственная слеза на её щеке из-за его боли… всё это заставляло его поверить, что прощение возможно. Он поддался непреодолимому желанию — наклонился и поцеловал её.

Боль начала отступать, когда она, задохнувшись, ответила ему. Её мягкие губы с горячей пылкостью встретили его. Большим пальцем он провёл по её щеке, стирая слезу, а её руки скользнули в его волосы. В этот миг весь мир сузился до неё, и кроме неё, для него больше ничего не существовало. Он не мог и мысли связать, стоило носу наполниться её запахом корицы и дыма, а пальцам — запутаться в её волосах, как в лабиринте. Она притянула его ближе, пока между ними не осталось и дюйма пространства. И Драко подумал, что, возможно, он мог бы забыть обо всём — здесь, в её объятиях.

Спустя миг его разум прояснился. Она чуть отстранилась, прижалась лбом к его лбу, и с её распухших губ сорвался вздох, в котором звучало смирение — будто она приняла: от этого, что бы это ни было, пути назад уже не было. Драко знал это чувство.

Она спрятала лицо в изгибе его шеи, поцеловала кожу тёплым, почти умиротворяющим поцелуем. Его руки скользнули по её спине. И снова ему захотелось плакать — из-за неё, из-за них, из-за того, во что они ввязались. Потому что это не могло закончиться ничем, кроме трагедии.

Он не знал, что делать.

Но в тот момент всё в мире, казалось, вернулось на свои места — с её тёплым телом, свернувшимся у него в объятиях, со спиной, прижатой к холодной каменной стене библиотеки. И потому Драко остался.

* * *

gold on your fingertips

fingertips against my cheek

gold leaf across your lips

kiss me until i can't speak

Золото на кончиках твоих пальцев,

кончики пальцев на моей щеке.

На твоих губах лист золота,

целуй меня, пока я не замолчу.

Ударившись спиной о дверь Выручай-комнаты, Драко зарычал, целуя Гермиону с обжигающей страстью. Она потянула его к дивану посреди комнаты. Их руки, полные отчаяния, стаскивали мантии с плеч и расстёгивали рубашки. Он знал: времени у них почти не осталось, а быть с ней после этих украденных мгновений станет невозможно. Она тоже знала — в её прикосновениях звучала та же неотложность.

Они упали неуклюжей грудой на диван, и Драко вздрогнул, когда Гермиона коснулась его щеки своими вечно холодными пальцами, проведя ими к новому шраму — подарку от самого Поттера. Он провёл пальцами по её изгибам, наблюдая, как дрогнули её ресницы и приоткрылись губы. В груди вскипало чувство — нежность, привязанность — и он гадал, стоит ли ему озвучить то, что так и рвётся наружу. Ответит ли она взаимностью — или отвергнет с пренебрежением.

— Я знала, что должна была отобрать у него ту книгу, — прошептала она, глядя на багровую кайму, обрамлявшую бледную, израненную кожу. Драко мягко поцеловал её, стараясь без слов сказать, что она ни в чём не виновата — как бы она ни убеждала себя в обратном. — Посмотри, что он с тобой сделал. Я… мне жаль.

— Это не твоя вина, — прошептал Драко, перебирая тёмные локоны её волос своими бледными пальцами.

Иногда он не мог не поддаться поэтической иронии происходящего: они — полные противоположности. Гермиона — картина насыщенных оттенков: тёплые коричневые и оливковые краски на фоне золота и алого, а он — лишь бледный набросок из серебристого, серого и зелёного. Она — воплощение чистоты и света, он — застрял в серой мгле, из которой не может выбраться.

— Нет, Драко… — начала она, но он притянул её к себе, прикусил нижнюю губу и прошептал:

— Заткнись и поцелуй меня.

И она поцеловала.

Когда дыхание утихло и время вновь обрело форму, его пальцы начали вырисовывать созвездие между веснушками на её ключице, и он прошептал:

— Просто хочу, чтобы ты знала, что я… прошу прощения. За всё. За то, каким ужасным я был с тобой. Я пойму, если ты не простишь…

Он поднял руку, не позволяя ей перебить — он должен это сказать. Должен вытащить это наружу.

— Всё это было из-за многолетней слепой ненависти и предубеждений, которые вложил в меня отец. Я… Мерлин, как же я ошибался. Всё пошло наперекосяк. И… мне так стыдно, что я заставил тебя плакать в тот день… когда назвал тебя… грязнокровкой.

Она поцеловала его, и он вздохнул:

— Хотел бы я, чтобы всё было иначе. Но, надеюсь, ты знаешь: я никогда… я больше не…

— Я знаю, Драко. Поверь, знаю. И я прощаю тебя.

Она обняла его, и он ощутил, как с него спала тяжесть.

— Ты заслуживаешь прощения. Ты не злой, Драко — хоть ты и убеждён в обратном. Ты добрый. И ты храбрый. И я тебя люблю.

Её последние слова сорвались шёпотом, и она напряглась.

Но Драко не дал ей замкнуться в своей неуверенности — крепко обнял её, повторяя снова и снова, что любит. Она простила его. Она любила его.

И, возможно, она его и спасёт.

* * *

gold's fake and real love hurts

and nothing hurts when i'm alone

when you're with me and we're alone

Золото — подделка, а настоящая любовь причиняет боль.

Но ничто не ранит, когда я одна,

Когда ты со мной и когда мы одни.

В последний раз он видел её перед тем, как отправиться в Выручай-комнату, чтобы открыть Исчезательный шкаф для Беллатрисы и других Пожирателей. Его руки дрожали, сердце стучало так сильно, что гул отдавался в ушах. Но стоило ему подойти к ней в их укромном уголке библиотеки — где, как всегда, были только они вдвоём, — и внутри воцарялся покой.

В её глазах читалась грусть и понимание. Иногда он ненавидел её за это безмерное сострадание. Если бы она была менее чуткой — может, он не был бы так безнадёжно влюблён в неё, не боялся бы до боли мысли о том, что сегодня ночью им придётся расстаться.

Но в глубине души он знал: по-другому не могло быть.

— Не плачь, любовь моя, — тихо сказал он, почти шёпотом, вытирая слёзы с её щёк подушечками пальцев. Ему было невыносимо видеть её в слезах — возможно, потому что впервые она плакала из-за него.

Она слабо усмехнулась, яростно стирая с лица остатки слёз.

— Знаешь, ты никогда меня так раньше не называл. Мне, кажется, даже нравится.

Он чуть улыбнулся и сжал её руку:

— Если мы оба выберемся из этой войны живыми… я буду называть тебя своей любовью каждую минуту, каждый день.

Если ты вообще захочешь, чтобы я был рядом.

Они никогда не говорили о будущем — оно казалось слишком туманным, слишком болезненным, — и Драко тут же укорил себя за эти слова. Он уже готовился извиниться, как вдруг заметил, как её лицо озарилось светлой улыбкой.

— Ловлю тебя на слове, — сказала она.

Он ухмыльнулся и украл у неё поцелуй:

— Знаю.

А потом поцеловал её в последний раз, вдыхая аромат волос с лёгкой ноткой корицы — стараясь запомнить этот запах. После этого он ушёл, не оглядываясь. Его руки сжались в кулаки так крепко, что костяшки побелели, а её тихие всхлипы ещё долго звучали у него в ушах.

* * *

it's not like me to be so mean

you're all i wanted

just let me hold you

hold you like a hostage

Это не похоже на меня — быть такой грубой,

Ты — всё, чего я желала.

Так что позволь мне держать тебя

как заложника.

Стоило ей, наконец, прийти в себя, как облегчение накрыло его с головой — обрушилось, как половодье, и едва не сбило с ног. Её взгляд был растерянным, глаза налиты кровью, голос — охрипшим. Но это была его Гермиона, и она произнесла с вопросительной интонацией:

— Драко?

— Как, чёрт возьми, вас поймали, Грейнджер?

Гнев поднимался в нём, кипел, и всё, чего ему хотелось — это заорать на неё, разорваться криком, потому что она обещала быть в безопасности. Уверяла, что будет осторожна. Но вот она лежит, полуживая, изломанная, и пытала её его тётка, самая безумная из всех людей. Его сердце горело страхом и яростью, и он чуть не утонул в этом пламени, пока не заметил, как она вздрогнула от выражения его лица.

— Я-я…

Голос её сорвался и утонул в рыданиях, и сердце его сжалось до боли. Он подошёл к ней осторожно, злость испарилась, сменившись ненавистью к себе. Она прижалась к нему — лёгкая, хрупкая, такая слабая, что он боялся: стоит ему сильнее обнять — и она разобьётся. Её слёзы пропитывали его рубашку — ту самую, что он не успел переодеть, — а он покачивался взад-вперёд, пряча собственные слёзы в её кудрях цвета красного дерева.

Так они и сидели — она с головой, укрытой в его груди, он с руками, не выпускающими её из своей защиты, — пока не появилась Флёр. Она подошла, чтобы сообщить, что ужин почти готов, и её лицо вспыхнуло радостью, как только она увидела, что Гермиона очнулась.

— Я скажу Гарри и Рону, что ты проснулась, хорошо? Они будут рады тебя видеть.

Гермиона лишь кивнула, и Флёр, тепло улыбнувшись им обоим, снова закрыла дверь.

— Ты рассказал Гарри и Рону… о нас? — Гермиона неожиданно напряглась.

— Думал, ты рассказала, — удивился Драко. На его измождённом лице отразилось замешательство. — Поттер не слишком удивился, когда я аппарировал сюда с тобой.

— О, нет, он понял ещё в прошлом году. У него была Карта Мародёров — она показывает местоположение всех в Хогвартсе, — объяснила она то ли ему, то ли себе.

Драко закатил глаза: как раз то, чего Поттеру не хватало — дополнительный способ нарушать правила.

— Он сказал мне, что знал, когда мы были в бегах. А вот Рон — нет. Хотя, думаю, он воспринял это… неплохо, раз ты всё ещё цел.

— О, если ты называешь «пытался проклясть меня всеми известными способами» неплохой реакцией, то да, всё прошло великолепно. Но… потом он вроде бы смирился. Потому что я схлопотал Круцио из-за тебя — Гарри рассказал ему. С тех пор, как мы здесь, он ко мне не лезет, так что не знаю.

Драко пожал плечами и провёл большим пальцем по повязке на её левой руке — там, где Беллатриса оставила прямой, глубокий порез своим проклятым ножом. Он был благодарен себе, что успел вмешаться до того, как она смогла пойти дальше. У него было нехорошее чувство, что тётка хотела куда большего, чем просто вырезать одну строчку на коже Гермионы.

— Ты получил Круцио из-за меня? — удивилась Гермиона. Её глаза, в запавшем, измождённом лице, казались огромными.

В лунном свете она выглядела почти ребёнком — такой невинной, такой светлой.

— Я должен был. Не мог стоять и смотреть, как эта сумасшедшая издевается над тобой, Гермиона. С меня хватит. То, что я там видел…

Драко содрогнулся от навязчивых воспоминаний: магглы, которых он пытал; болезненное удовольствие на лице Волдеморта, наблюдающего, как один за другим умирают люди на одной из его бессмысленных пирушек. Он помнил боль от Круциатуса в исполнении Кэрроу — наказание за то, что он отказался пытать первокурсника. Ребёнка. Он помнил страх в глазах матери, когда егеря притащили трёх изуродованных пленников, и злобную ухмылку Беллатрисы, обращённую к поверженной девочке перед ней. И тогда он почему-то понял: возможно, это был последний раз, когда он видел её. Потому что, если придётся, он умрёт, но защитит Гермиону от палочки своей тетки.

— Всё хорошо, правда… всё хорошо, — прошептала она. Её холодная, бескровная ладонь легла на его щеку, и он прижал её к себе крепче. Она шептала, снова и снова, как заклинание — и он дрожал, но слушал.

Он не плакал — не думал, что способен, он был слишком сломлен для этого, — но чувствовал, как внутри что-то начинает заживать, пока её шепот скользил по его коже.

Шепча о своей любви друг другу в губы, они отчаянно пытались забыть последние несколько дней, обратившиеся в несколько месяцев. Он вспомнил, как однажды в тёмном коридоре Хогвартса сказал ей, что она держит его в плену в своём сердце. И он не видел способа сбежать от неё, от них, не разбив себе душу.

Не сдержавшись, она зевнула и прикрыла глаза.

— Спи, любовь моя, — прошептал он и поцеловал её в лоб.

Она улыбнулась — сонно, едва заметно, — и Драко подумал, что если он действительно был её пленником, то пускай. Потому что никогда ещё он не чувствовал себя свободнее, чем в её объятиях.