Найти секрет (за руинами) (джен)

На этот раз все проходит довольно мирно. Впрочем, этот факт вряд ли назовешь чьей-либо заслугой. То есть, наверное, они и поссорились бы, ну или поспорили хотя бы, но у Сэма вместо тирады, которую он себе очень подробно и ярко разрисовывает в голове, выходит лишь мышиный писк, то и дело обрывающийся хриплым кашлем.

Чертов грипп. Еще и летом. Серьезно?

По крайней мере, Дин уже перестал рычать на него каждые пять минут, чтобы он прекратил таскаться за ним следом, как вонь за скунсом, и вернулся в кровать. Ну, Сэма все равно не особо впечатляло.

— Дин.

Хотя бросать полные молчаливого укора взгляды Дину все еще не надоело. Правда, и они на Сэме давно уже не срабатывают.

— Дин.

Сэм морщится от того, как звучит голос. Его хоть прямиком отправляй в студию для озвучки малобюджетных ужастиков, прекрасный дубляж вылезающих из-под земли мертвяков или жутких привидений был бы обеспечен. Ах да, кстати. О привидениях.

Дин издает долгий шумный выдох — Сэм много их таких слышал за последние несколько часов — и поворачивается к нему. Сумка с оружием и остальными вещами уже лежит на столе рядом с ключами от Импалы. Дин сейчас слегка смахивает на сторожевого пса, охраняющего вверенное ему имущество: как будто бы Сэм прямо сейчас может рвануть вперед и захватить сумку в заложники. На лице застыло странное выражение: то ли сожаление, то ли раздражение, то ли, скорее, все сразу… и, в общем-то, Сэм не может его винить: он знает, что достал уже брата до печенок. Но вся эта ситуация не обязана ему нравиться. Да он ненавидит такие случаи — они случаются очень редко, но от этого, пожалуй, и становятся излишне нетерпимыми.

Да, он чутка лицемерит. Бывало, они менялись местами, и уже Дину приходилось отлеживаться в мотелях, пока Сэм заканчивал дело, и в эти моменты Дин, как старший-я-должен-приглядывать-за-сэмми-брат, вел себя куда хуже, а Сэм упирался рогом еще упрямее, но это случалось всего пару-тройку раз за их жизнь.

— Сэм, — говорит Дин.

Одно слово из трех букв, но он умудряется произнести его с усталой непоколебимостью и в то же время терпеливо и мягко, будто общаясь с малолеткой, которому нужно растолковать о пользе овсяной каши на завтрак.

— Сколько можно повторять: это всего лишь чертов призрак. А они уже давным-давно вне нашей лиги, чувак.

— Не один, — сипит Сэм, на чистом упрямстве. К спорам он действительно сейчас не готов. Футболка на спине и подмышками потемнела от пота, тело с головы до ног пронизывает ужасающая слабость, нещадно ломит кости и, кажется, его начинает морозить. Опять.

— Сути дела не меняет. Я вернусь через день, ты даже сообразить не успеешь, что невыносимый старший брат, пичкающий тебя этими мерзкими лекарствами три раза в сутки, вообще куда-то сваливал. И вообще… да бога ради, Сэмми!

Силы все-таки подводят Сэма, когда его накрывает неожиданным, резким головокружением, от которого подкашиваются ноги. Но в последний момент, прежде чем грохнуться на пол, он успевает ухватиться за дверной проем. Дин в два шага подскакивает к нему и, подхватив за талию, закидывает руку себе на плечо. Сэм зажмуривается, пытаясь не дать очередному приступу кашля прорваться наружу, но в горле, по ощущениям, случилось маленькое торнадо из песка, стекла и колючей проволоки. Он проигрывает эту битву и, совершенно ослабевший, приваливается к брату боком, пока кашель, раздирая легкие, сотрясает его и так измученное тело.

Лучше уж ломать кости, честное слово. Оно как-то… обыденно.

— Ты снова весь горишь, — тревожно бормочет Дин, прикладывая ладонь к его лбу. Она прохладная, и Сэм едва не стонет от облегчения. — Сказал же, не вставай с кровати. Нет, его снова понесло ездить мне по мозгам. Мы обо всем договорились же.

— Это ты договорился, а я нет, — протестует Сэм едва слышно. Дин в ответ закатывает глаза и перехватывает его крепче.

— Идем-ка уложим тебя. Клянусь, Сэм, я привяжу тебя к кровати, если ты встанешь еще раз.

Сэм фыркает, но позволяет брату развернуть себя в сторону спальни.

— Тогда тебе придется остаться и буквально нянькаться со мной.

Он был бы не против, честно говоря. Переживания за брата — была ли это набившая оскомину охота на призраков или нет, он сражался бы в одиночку, и Сэм не прикрывал бы ему спину, — вряд ли ускорили бы его выздоровление.

Они доплетаются до Сэмовой комнаты, и Дин аккуратно усаживает его на кровать, откинув в сторону покрывало.

— Так, ложись, герой… Сейчас воды тебе еще принесу, чтоб не подскакивал лишний раз.

Дин хватает с тумбочки почти опустевший графин и поспешно выходит из комнаты. Сэм, клацая зубами, пытается улечься удобнее, но простыни кажутся колючими и горячими, подушка — слишком низкой и твердой, а тело не слушается, ощущаясь бесформенным мягким пластилином. Плюнув, он замирает на месте и ждет Дина, безучастным взглядом уставившись в потолок.

Какого хрена это всегда… вот так?

Дин возвращается через пару минут. В одной руке он держит наполненный водой кувшин, в другой ¬- пару блистеров и мокрый платок. Оценив, по всей видимости, положение Сэма, Дин вздыхает.

— Ох, Сэмми… Привстань.

Дин ставит кувшин и, бормоча сквозь зубы что-то об излишне упрямых младших братьях — Сэм не собирается вникать более подробно, — помогает ему приподняться, вытаскивает подушку и подкладывает под спину. После чего наливает воду в стакан и протягивает его Сэму вместе с двумя таблетками.

— Держи.

Сэм проглатывает таблетки, запив водой, и Дин тут же забирает стакан. Отставив его на тумбочку, он наклоняется и натягивает на Сэма одеяло до подбородка. Еще и деловито подтыкает его со всех сторон, как раньше, в детстве. Сэму почему-то вовсе не хочется язвить по этому поводу.

— Нужно? — Дин поднимает кулак со сжатой в нем смоченной тканью.

— О боже, да.

Дин дергает уголком рта и прикладывает влажный платок к его лбу. Сэм едва не мурчит от благословенного ощущения прохлады на коже.

— Сэм, я серьезно, — Дин понижает голос. — Поспи. И не шатайся по бункеру без необходимости, а? Ты температуришь третий день без изменений.

Он прикусывает губу, окидывая его беспокойным взглядом, и, кажется, собирается добавить что-то еще, но передумывает. Выпрямившись, он похлопывает Сэма по ноге через одеяло.

— Еда в холодильнике, но ты все равно ведь к ней не притронешься.

— Хорошо, мамочка, — хрипит Сэм и шутливо отдает честь. — Болеть я учился у лучших.

Дин даже не улыбается, брови все так же хмуро сведены у переносицы. Сэм видит по выражению его лица, по покрасневшей искусанной губе, что на самом деле не так уж и легко это все ему дается: не требуй дело срочности, вероятнее всего, Дин остался бы с ним еще на пару дней и выхаживал, как наседка, заставив Сэма взбеситься в конечном итоге. Сэм знает, как брат ненавидит, когда он болеет. Это пошло еще с детства, когда отец оставлял их вдвоем, и Дину приходилось в одиночку противостоять всем простудам и болезням Сэма. Которые пугали Дина куда больше, чем твари на их охоте, с которыми для него было все намного проще и понятней. Когда Сэм болел, Дин не мог ничего контролировать и по-настоящему помочь, ему оставалось лишь уповать на действие таблеток и отменного куриного бульона, который он научился варить еще в семилетнем возрасте…

Они повзрослели, но Дин, кажется, по-прежнему предпочел бы получить ранение на охоте вместо того, чтобы смотреть, как Сэма скручивает тяжелой простудой или гриппом — а болел он почти всегда с размахом и на всю катушку. Сэм все так же не мог с этим смириться.

— Я позвоню тебе, как доберусь до места, — обещает Дин и, протянув руку, взлохмачивает ему волосы на затылке.

— И после того, как закончишь.

Дин приподнимает уголок губ в легкой улыбке. Складка на лбу чуть разглаживается.

— Не сомневайся.

Сэм провожает его взглядом и, только когда шаги Дина окончательно стихают, позволяет себе закрыть глаза.

*

На следующее утро Сэм уже не ощущает себя так, словно его переехало поездом (несколько раз). Температура впервые за несколько дней опустилась до более-менее приемлемого уровня, сковывающая тело жуткая слабость выпустила его из своих цепких лап, и наконец-то появился какой-никакой аппетит. Несмотря на все усилия Дина все эти дни накормить его чем-то существенным, максимум, что Сэм позволял в себя впихнуть, это хлебцы.

Умывшись, Сэм недолго раздумывает над выбором завтрака. Даже мысль о макаронах с подливой, которые Дин оставил ему в холодильнике, пока еще вызывает тошноту, поэтому он останавливается на том, чтобы пожарить себе несколько яиц. После нехитрой трапезы он решает все-таки послушать брата и снова прилечь — если не уснуть, то устроиться с недочитанной книгой.

Его планы меняются в ту же секунду, когда он касается спиной матраса и понимает, что ни одной лишней секунды не выдержит лежать на этом пропитанном потом, измусоленном постельном белье: все тело тут же начинает противно зудеть. Бормоча проклятия, Сэм вскакивает и принимается сдирать простынь с кровати. Где-то на этапе вытрясания подушки из наволочки он задумывается так же перестелить постель Дина. В их кочевой жизни не бывало возможности растягивать стирку на несколько дней, и даже теперь, когда больше нет никакой необходимости застревать в прачечной на несколько часов, вбитые в подкорку правила дают о себе знать. В любом случае, вернувшись с охоты, Дин первым делом отправится в душ (после того, как заставит Сэма измерить при нем температуру и все такое, конечно же, спасибочки большое).

Бросив свои постельные принадлежности в коридоре, Сэм заходит в комнату Дина и включает свет. В дальнейшем, когда он обдумывает все произошедшее, ему кажется, что это какие-то проделки вселенной, и не верить в это у него столько же причин, как и верить.

Стаскивая с матраса простынь, Сэм не удерживает равновесие и запинается о сваленное в кучу у его ног покрывало, скинутое с кровати. Он врезается бедром в прикроватную тумбочку, и лежащие на ней наушники Дина и пустая бутылка из-под пива сваливаются в зазор между тумбочкой и стеной.

— Да чтоб…

Пнув ни в чем не повинное покрывало и отбросив простынь, Сэм с кряхтением — окей, возможно, он и переигрывает перед самим собой — отодвигает тумбочку от стены.

Из-за нее он вытаскивает несколько разноцветных фантиков из-под шоколадных конфет (серьезно, Дин?), скомканный клочок бумаги, на котором набросан список... судя по всему, фильмов и сериалов для просмотра (серьезно, Дин?!); наушники, пустую бутылку и небольшую плоскую коробку.

Сэм задвигает тумбочку обратно, кладет сверху наушники — и пялится на коробку, как на ящик Пандоры. Не то чтобы у него нет повода. Черт, они здесь однажды наткнулись на самое настоящее огниво и, прежде чем Сэм успел хоть слово вставить, Дин с воодушевленным «Сэм, слушай, а у Беара Гриллса такой фигни точно не было» им чиркнул.

От трех огромных страшенных собак они бегали по всему бункеру достаточно долго, прежде чем сумели загнать их в подвал, и через содрогающуюся от ударов дверь Дин, психанув, проорал, чтобы они убирались к чертовой матери, иначе он их пристрелит. Ну. Это сработало. Очевидно. По крайней мере, собаки мгновенно исчезли, а Сэм решил не говорить Дину, что ближайшее время Ровене лучше не попадаться на глаза.

Но у Сэма есть ощущение, что в коробке он найдет вовсе не приколы по Андерсену — к лучшему или худшему. С некоторой опаской и с противным чувством, скребущимся глубоко внутри, что он не должен сюда лезть, Сэм открывает крышку.

Заготовленное «лучше бы это были не коллекционные карточки с порноактрисами девяностых, Дин» застревает у него в глотке и выходит тихим беспомощным выдохом.

В коробке несколько сложенных пополам листов. Это рисунки — измятые, потрепанные, как старые-старые карты. На одном из них оторван угол, на другом виднеется темный след от чая или от кофе, а когда-то яркие изображения от времени выцвели до блеклых. Сэм аккуратно, словно они вот-вот рассыплются, разлетятся прахом у него в руках, берет листы едва дрожащими — и дело вовсе не в физической слабости — пальцами.

Он не узнает ни одного рисунка, но сразу понимает, что они… его.

На первом, в виде примитивных палочек и неровных кружков и треугольников, выведенные детской рукой, едва-едва научившейся удерживать в пальцах фломастер, изображены он, Дин, мама и отец. Двухэтажный кособокий домик на заднем плане. И в левом верхнем углу листа корявым, но, несомненно, почерком Дина написано: Сэмми 1986.

Сэм долго разглядывает рисунок, словно выискивая на бумаге невидимый шифр, разгадывая в нем неизвестные, скрытые смыслы (хотя вот же оно, все на поверхности), прежде чем отложить в сторону.

Под ним рисунок практически идентичный, только на этот раз вместо фломастеров использовалась акварель. Скорее всего, они в это время гостили у Бобби, потому что Сэм не помнит, чтобы отец когда-то покупал ему краски. Хотя не то чтобы у него был шанс помнить такое. У Дина на рисунке пшенично-желтые волосы и большущие глаза, а у Сэма в руках непонятная клякса, похожая очертаниями на… щенка? В углу листа Дин подписал: Сэмми 1987.

Третий рисунок — Сэмми 1989 — нарисован уже более кропотливо и детально. Карандашами. У него, Дина и отца изображено некое подобие одежды, в верхнем углу листа — солнце, почему-то желто-зеленого цвета. Вдали на двух рогаликах-колесах черная машина с синими стеклами — Импала. Мамы здесь нет.

На четвертом рисунке, датированном 1992 годом, вновь они трое. Сэм нарисовал себя и Дина держащимися за руки, а отец, в темной куртке, стоит чуть в стороне от них, и в руке у него длинная палка, по всей видимости, обозначающая обрез. Дин в красной футболке и синих штанах, и волосы у него все того же пшеничного цвета. На груди желтая рогатая блямба — кулон, подаренный Сэмом Дину вместо отца.

На этом рисунке Дин не улыбается. Сэм бросает взгляд на все остальные рисунки и только тогда понимает, что отец не улыбается ни на одном из них.

Он добирается до последнего изрисованного листа. Сэмми 1993. Это самый измятый лист, порванный с краю, и, несмотря на то, что был создан позднее прочих, рисунок выглядит наиболее выцветшим. На рисунке только он и Дин. Дин стоит чуть впереди. Над их головами — большая красная буква S в желтой окантовке.

Сэм бездумно проводит по ней пальцем.

Запомни одну важную вещь: твой брат круче Супермена, Сэмми. И он всегда защитит тебя. Я всегда защищу тебя.

Сэм не знает, дарил ли он какие-то из этих рисунков Дину — или дарил все из них, — а может, Дин просто подбирал их за отцом… Сэм хоть и не помнит ни одного рисунка, но точно знает, что они… Дина.

Ему было семь, и он тогда еще не понимал, почему они живут в мотелях и постоянно меняют города, почему отец исчезает и возвращается под покровом ночи, часто израненный и пугающе молчаливый. Но, когда, выезжая из очередного отеля, тот оставил накануне подаренный Сэмом рисунок на столе, Сэм кое-что понял, кое-что важное, и запомнил на всю жизнь.

В конце концов, ключи от Импалы лежали прямо на рисунке.

На все его последующие самодельные подарки Дин будто бы чуть шире ему улыбался, чуть дольше удерживал руку в его волосах, ласково растрепывая прическу, чуть теплее говорил: «спасибо, Сэмми». И взгляд у него был чуть печальнее.

Дин ведь тогда понимал намного больше.

Сэм понятия не имеет, как Дин умудрился протащить рисунки за собой через ад во всех известных им смыслах, где они были до этого, как он смог сохранить их, чтобы Сэм до этого ни разу на них не наткнулся.

У Сэма вдруг перехватывает горло.

Большинство ответов на большинство его вопросов практически всегда сводились к «это просто Дин». Это была аксиома, которую Сэм помнил назубок и никогда в ней не сомневался, это был постулат с морем глубинных, скрытых, жизненно важных смыслов, которые никаким образом передать или объяснить у него не получилось бы. Так что на самом деле более подробный ответ на вопрос о содержимом коробки ему и не требовался.

Отложив листы в сторону, Сэм заглядывает в коробку — и вытаскивает из нее браслет. Его он узнает сразу. Три шнурка, переплетенных между собой, между ними протянута белая эластичная блестящая резинка. Из шнурков кое-где повылезали нитки, но в целом браслет выглядит почти таким же, каким он его помнил. Он сплел его Дину на день рождения в свои то ли десять, то ли одиннадцать лет.

Нацепил его Дину на руку, пока тот спал, что было само по себе удивительно, учитывая, каким чутким всегда был у Дина сон. И все то время — час или около того, — пока Дин ходил с браслетом на руке, его не замечая, Сэм (и он помнит это так явно, будто было вчера) не мог удержаться от довольного хихиканья. Дин косился то на него, как на ненормального, то периодически на себя в зеркало, чем вызывал у Сэма более громкий и задорный смех.

Вероятно — Сэм понял это уже намного, намного позже, — Дин сделал это специально. Разыграл представление, развеселившее младшего брата, превратил вручение подарка самому себе во что-то похожее на ожидание чуда — для Сэма. Ведь для младшего брата реакция Дина, его одобрение, таковым и являлась... На самом-то деле все с ним, Сэмом, связанное Дин замечал мгновенно.

Браслет Дин носил, не снимая, очень долго, пока он не стал ему мал. Сэм думал, что Дин потерял его на одной из охот или выбросил эту безделушку, в конце концов… Сэм не удерживается от печальной усмешки. Он мог бы знать лучше.

В коробке остается еще тонкая тетрадь. Сэм колеблется перед тем, как достать ее. Дин вовсе не похож на человека, который вел бы дневник, но…

Сэм с некоторой опаской переворачивает обложку и не удерживается от громкого смешка.

— Ты и это сохранил, Дин?

Тетрадка вдоль и поперек исчиркана его, Сэма, почерком, хотя кое-где встречаются и пометки Дина. В основном листы исписаны математическими примерами, но местами Сэм натыкается и на какие-то теперь не особо понятные нагромождения слов на разные темы.

Сэм с улыбкой пролистывает всю тетрадь. Ему было восемь, и в то время они жили какое-то время на окраине Иллинойса в мелком пригороде. Зима была чертовски холодной в тот год, Сэм долго болел и потому пропускал слишком много занятий в школе. Тогда еще такие длительные пробелы в школьных посещениях были для него в новинку, так что все произошедшее казалось ему чуть ли не концом света. И поэтому он психовал. Очень. Сильно. Психовал. Отец удачно смотался на охоту, и потому все плаксивые причитания Сэма о том, что он навсегда останется глупым неучем, непоправимо отстав от остальных одноклассников, свалились Дину на голову.

Тому пришлось чуть ли не буквально одной рукой заливать в Сэма бульон или раствор для полоскания горла, а второй листать его учебники и разбирать вместе с ним примеры и задачи. Часто Сэм засыпал от слабости и действия таблеток прямо посреди их «уроков», почти что уткнувшись лицом в тетрадь. Он до сих пор смутно, но помнит, как Дин аккуратно вытаскивал у него из пальцев ручку, отодвигал в сторону учебник с тетрадью, и на руках относил его в кровать.

Сэм в итоге проболел почти две недели, отец, появляясь совсем ненадолго, снова исчезал, а они с Дином заполнили тетрадь от корки до корки. Как потом оказалось, они даже перегнали программу по нескольким предметам.

Сэм какое-то время еще бездумно перебирает найденное в руках, прежде чем сложить все обратно в коробку. Коробку он кладет обратно за тумбочку, куда она когда-то и свалилась. Рано или поздно Дин вспомнит о ней и найдет.

Сэм подбирает с поля грязное постельное белье вместе с фантиками и бутылкой и, прикрыв дверь, выходит в коридор.

Чувство, будто его бессердечно разбили на куски, чтобы затем склеить обратно — вместе с недостающей частью, о существовании которой он и вовсе не подозревал, но в которой все это время нуждался, Сэм запихивает глубоко внутрь себя.

Хотел бы он тоже оставить что-то с собой. Чуть больше.

*

Грохочет входная дверь, и Сэм вздрагивает, очнувшись от затянувших мыслей. Он бросает взгляд на циферблат наручных часов и шипит ругательства сквозь зубы: оказывается, он уже битый час сидит на кровати, уставившись в стену. И крайний прием лекарств он, конечно, пропустил, а с Дина же станется, он ведь все таблетки в блистере пересчитает.

— Дорогая, я дома!

Тихо усмехнувшись, Сэм с силой проводит по глазам сжатой в кулак ладонью и захлопывает дверцу прикроватной тумбочки. Бумажный конверт, лежащий сверху, от порыва воздуха подлетает и медленно планирует на пол.

Перед тем как покинуть свою комнату, желтый кулон на черной нитке Сэм, помедлив, прячет в нагрудный карман рубашки.