Луч света для мотылька (джен)

Я не сумасшедший, просто моя реальность отличается от твоей.

Чеширский кот, Льюис Кэрролл.

Начну я рассказывать эту историю с самого начала. К сожалению, а может и к счастью, я не знаю о чем думал отец, когда увидел меня, светловолосого и сиренеглазого, на руках моей черноволосой матери. Я был другим и это вовсе не метафора. Я осознавал себя квами, прожившим 3500 циклов равных около ста лет. А именно Нууру — квами передачи, привязанному к талисману бабочки. Моя жизнь была бы прекрасной если бы не одно «но» — вскоре после моего как бы «перерождения» здесь мама сильно заболела и умерла, а отец, без всяких угрызений совести бросил меня на пороге приюта в возрасте одного года. И последнее, что я помню из своей прошлой жизни, это сильный зов других квами, бражник, который так сильно тянул из меня силы и пытался выяснить местоположение других квами и я, что даже не успев попрощаться с остальными, резко прервал симбиоз. Моя связь с камнем чудес ослабла, Бражник сейчас корчиться в жутких болях и приступах слабости и наверняка судорожно ищет брошь. Так, 3500 цикл закончился, время разрыва совпало с его окончанием и оказался там, где нахожусь сейчас. Лондоне 1927 года. А если точнее, в приюте Вула.

Мда... В последнее время я редко чувствовал себя настолько беспомощным. Все-таки умение парить в воздухе и проходить сквозь стены давали хоть какое-то ощущение свободы, а здесь... Я был ребенком. Не умеющим ни ходить, ни говорить до определенного момента. Да, в первое время я пытался пересилить собственный организм, но против самой природы не пойдешь. Поэтому я расслабился. Вспоминал все, что мог только вспомнить, пока однажды возможности моего организма расширились и нам, малолетним детям, дали хоть какую-то свободу действий.

Это было в мои семь, тогда, всех моих ровесников, в том числе и меня, рассадили по комнатам. По двое. А приютские дети Вула, мягко говоря, не слишком хорошо ладили.

Я был весьма необщительным и больше времени проводил в одиночестве, размышляя. Ни с кем не дружил, а говорить было и не о чем. Ровесников я старался не злить и вообще всячески их избегал.

Они, естественно, это чувствовали и не скрывали своей враждебности, а я... А я молчал обо всем, что хоть как-то касалось моего прошлого и способностей, сохранившихся даже в этой жизни.

Сильно притворятся даже не надо было, ведь многие дети были до ужаса наивными, потому я успешно играл маленького миленького мальчика, прятался за улыбочкой и честными глазами, с лёгкостью меняя маски, перестраивая свое поведение под других людей. Дети лишь подозревали о том, что я был другим. Но свою истинную сущность в приюте я никому так и не раскрыл. Слишком рискованно.

Единственное, что напоминало мне о прошлой жизни, это черная брошь-талисман, которая осталась у меня, хе-хе. Немного поэксперементировав в одиночестве я выяснил, что когда я активировал его, моя сила становилась равномерней, сильней и возвращала некоторые особенности квами. Но я боялся использовать его. Боялся то ли силы, что несёт этот камень чудес, то ли последствия, что эти силы принесут. Брошь я носил на груди с самых ранних пор и сильно ею дорожил.

Как и драгоценная память, эта брошь была моим своеобразным ошейником. Стоит только попасть в чужие руки, как ты станешь безголосым рабом.

Но я ещё не перешел к основной истории.

Тогда, стоя у комнаты семь и держа на руках свои немногочисленные пожитки, я тянул время из-за всех сил, но не мог решиться войти. Как будто что-то непреодолимое, словно ментальная стена, мешало мне открыть дверь и зайти.

— Ты мой сосед по комнате? — я обернулся.

Под вежливо-вопросительными интонациями скрывалась еле заметная угроза в голосе стоявшего передо мной мальчика. Темные, подернутые дымкой безразличия глаза, красивое бледное лицо, обрамленное темными волосами спадающими мягкими волнами и маска тихого презрения.

Его эмоции немного захлестнули меня отдаваясь в теле холодком, напоминающим мне Бражника.

— Пропусти, я не буду церемониться. — равнодушным тоном сказал мальчик и зашел в комнату, не дожидаясь моего ответа.

Привычное смятение усилилось и я поежился.

Новые эмоции всегда мне казались какими-то слишком сильными, слишком горячими. Сдерживать мне их было очень сложно, но возможно. Сохранив невозмутимость, я, как можно спокойнее, расположился на соседней кровати. Немного подумав, представился хотя бы для приличия:

— Альпин Агрест.

Да-да, по иронии судьбы меня наделили такой вот фамилией. Мальчик, между тем, склонил голову набок и пристально взглянул на меня.

Я тем временем заглянул в глаза напротив и в них отражалось... Удивление?

— Том Риддл. — после недолгой паузы медленно кивнул головой мой новый знакомый.

После знакомства прошло две недели. Я нервничал в присутствии Тома, так как он сильно напоминал мне бражника и сам обычно закрывался в музыкальной комнате. Там меня редко кто видел, но я появлялся там каждый день. Но сегодня, похоже, дверь закрыть я забыл.

Музыка лилась из-под клавиш пианино то быстро, то медленно, но плавно, словно журчащая вода в реке. В эту музыку я вкладывал все свои эмоции, накопившиеся за неделю проживания в новой комнате. Казалось, что кроме нее ничего не изменилось: так же, как и обычно, мы ходили в столовую, получали поручения, учились в церковной школе. За все это время Том не проронил ни слова и ни разу не обращался ко мне, но и я молчал, наблюдая. Я знал, что за подозрительно холодной маской может скрываться что-то сильно эмоциональное за что я привяжусь и буду сильно зависеть. Ведь молчание и игнорирование друг друга лучше чем, непродолжительная и фальшивая дружба, а затем постоянные ссоры, лишние эмоции, тяжкие привязанности. Тот же Габриель пример.

Я чуть не ошибся, но вовремя опомнился и нажал на другую клавишу. Игра звуков чуть не оборвалась. Пальцы уже уставали, а я не проиграл и половину. Я продолжил играть, силясь сохранить концентрацию, а не улететь куда-нибудь в астрал.

— Агрест? — голос Тома раздавался где-то рядом и я выпрямил спину, словно струну, боясь обернуться.

Как он меня выследил и... Что ему от меня нужно?!

Я, постараясь утихомирить хаотичные мысли в голове, продолжил невозмутимо играть. И слегка изменил мелодию. Том быстро забудет, что здесь увидел. Теперь с помощью музыки я мог внушить, что угодно. Был соблазн использовать талисман, но меня тревожила небольшая царапина на нем. Образ сходившого с ума Дуусу все еще не был подернут дымкой забытья. Но главное сейчас не это — Том сопротивлялся. Я чувствовал спиной его прожигающий взгляд и темную ауру, а потом, наконец нашел слабое место. У Тома пока было сердце. Он был слишком юн и не понимал всю жёсткость своих действий, не совсем умел сдерживаться и с трудом скрывал настоящие эмоции. Я мог это исправить, но для этого нужно было выйти из тени и масок. Трусливый бы обернулся. А я игнорировал, хотя знал, что добром это не закончиться.

Тем временем музыка стала более напряжённой. Казалось, весь воздух в комнате пропитан борьбой двух сил. Подходили к концу ноты, стоящие перед глазами, пальцы онемели от быстрой игры. Игры кошки-мышки. Я резко выдохнул, закончив, и тут же побледнел. Руки дрожали, а шаги за спиной заставили бы сжаться в комок, если бы я не удержался. Я был абсолютно беззащитен, но моя сила состояла в том, что я мог играть не только на пианино.

— Агрест... Ты такой же как я. — скорее утверждал, чем спрашивал Том.

Я не ответил. Упрямое молчание ему надоест быстрее. По силы мы были абсолютно одинаковыми, но Том все равно не удержался и резко схватил за воротник. Благо я оставил брошь сегодня в тумбочке.

— Отвечай, когда я спрашиваю!

Я также с молча выдержал его долгий холодный взгляд, но в нём чувствовалась раздражённость и даже неуверенность.

Молчание стало гнетущим.

Тогда, Том, похоже решил преподать какой-то урок и, не менее резко схватив меня за руку, потащил на осеннюю улицу. Я не сопротивлялся, но ясно чувствовал: что-то он хочет во мне проверить. Но чувства — не мысли, так что угадать его намерения точно я определенно не мог.

Снаружи шел проливной дождь, стуча крупными каплями по спине и голове или проникая под рубашку.

Не обратив и малейшего внимания на дождь, часто царящий в сером Лондоне, мы тихо проскользнули сквозь кованные ворота. Том повел меня к парку.

В парке царил сумрак, всюду были лужи, дул легкий прохладный ветер. Шелестели листья деревьев, еще не опавших оземь, а упавшие хлюпали под ногами. Тишина была здесь весьма относительной, но шум дождя стал тише.

Отпустив мою руку и дав осмотреться, Риддл подошел к одному из деревьев и что-то зашипел. Это шипение было пугающим, пошли холодящие мурашки по коже и отнюдь не из-за дождя. И я в очередной раз замер, глядя на завораживающее зрелище. По руке Тома скользила змея. Она явно была не безобидной, черная короткая змея без единого желтого пятнышка — гадюка. Они были единственными ядовитыми змеями в Туманном Альбионе.

Скажу откровенно, я боялся. Но знал: лучше не двигаться.

Том взял мою руку и змея скользнула по ней, что-то шипя. Я почти не дрожал. Гадюка на ощупь была слегка шершавой, прохладной. Я знал, что вовремя оказанная медицинская помощь уменьшит риски смерти. Змея скользнула в руках рубашки. Я посмотрел на Тома.

Тот, уловив мой взгляд, хитро прищурился и с легкой ухмылкой спросил:

— И теперь ты будешь молчать?

Вопрос я проигнорировал и хотел остановить змею, но Том предупредил мою реплику:

— Только попробуй. Только ты двинешься, как я скажу змее искусать тебя до смерти. Она на это способна, я знаю, — он приблизился к моему лицу, заглядывая в глаза, — Я знаю, что ты такой же как и я, и теперь, ты будешь во всем подчиняться мне. — Почти прошипел он.

Я опустил взгляд и, тут же подняв его, почти беззаботно улыбнувшись, подмигнул.

Не думайте, что я сошел с ума, нет. Просто страдать мне надоело. Улыбаться Габриэлю в лицо я бы не осмелился, потому что в его контроле было все, но о многом он и не подозревал, а здесь... Истории не повториться.

Убьет меня Том или нет, сейчас это было неважно. Было важно то, что он думал обо мне. Он хотел подчинить, и я подчиняюсь. Но подчиняться я буду с улыбкой на лице, страдать ещё в этой вселенной я точно не намерен. А Том...

Он явно ожидал сопротивления, дрожащего голоса, слез, крика. Чего угодно, но не моего даже слегка беззаботного спокойствия. Да рычаги давления у него были прямо в комнате, но он о них не узнает. Я по прежнему не боялся его, но ему казалось, что я боюсь змею и боли, которую она принесет. Не выходит как-то мной манипулировать, да, Том? А тот, видимо, решил действовать решительно.

Прошипев что-то змее он с предвкушением начал ждать от меня чего-то вышеперечисленного. Что ж... Стоит попробовать сыграть новую роль.

Шею пронзила острая боль. Я присел. Сейчас мне надо было протерпеть эту боль. Хотелось вскрикнуть, но сдержавшись, это желание прошло. Вскоре боль стала ноющей, а змея отстранилась и отползла от меня, а от Тома повеяло удовлетворением. Это было мерзко. Я уже отчаялся, но приказав себе не сдаваться раньше времени, молча встал и начал перевязывать рану. Пусть это и было больно, но меня перегнуть не сможет никто. В том числе и Риддл, но показывать себя слишком сильным мне и не нужно было.

Моя непонятная отстранённость пугала всех в приюте. Я почти всегда был одиночкой. А Том... Он не знал людей сильнее боли.

Тот, что-то прошипев змее, отошел на несколько шагов. Гадюка тем временем уже ускользала в кусты. Шея все еще болела, и я не выдержав нового наплыва боли, упал на колени. Проигнорировав руку помощи Тома, я встал и поковылял к приюту. А когда мне осталось только перейти дорогу, он догнал меня и молча подставил плечо. На этот раз я не стал отпираться. А когда мы подошли к приюту Риддл что-то невразумительно пробормотав, убежал. Различив в его тихих словах извинения, которые доходили до моего сознания ну очень туго, я постоял в дверях, а затем пошел в сторону больничного крыла. Еле-еле до него добравшись, я повалился в кровать и отключился. Сейчас мне было уже не до Риддла и его странностей. Не заподозрил чужака, ну и хорошо.

* * *

Болезнь была тяжелой. Я пролежал в больничном крыле с высокой температурой и бредом две недели, и как только мое состояние стало улучшаться, был тотчас завален по горло работой. Моя обязанность заключалась в мойке пола крыльца, нескольких главных коридоров и туалета. За то время что я болел, никто толком ничего там не убирал и поэтому сейчас там было жутко грязно. Поборов нежелание прикасаться к холодной воде, я сполоснул тряпку и провел ею по полу. И ничего. Совершенно ничего не оттерлось, но тряпка уже покрылась слоем грязи. Сполоснув еще раз я провел еще. И так несколько раз пока из-под слоя грязи не показалась знакомая плитка. Все отмыл я через какие-то два-три часа и, сильно проголодавшись, отправился в столовую, где уже подавали обед.

Зайдя в столовую я обнаружил что подавали на этот раз кашу. Риддла боялись все, поэтому я ничуть не удивился когда обнаружил, что тот сидит аж за отдельным столом, в полном одиночестве.

Раньше я всегда сидел со всеми, но случай немного изменил мое отношению к Тому. Тихо подсев к мальчику, я преспокойно принялся есть. И думать. Это была проверка? Определенно. Было ли это из-за того что мы оба владеем магией? Возможно. А может, его мнение обо мне изменилась также как и мое мнение о Томе? Тоже возможно.

Каша была холодной, комковатой и склизкой, но я быстро все съел и запил горячей водой. Утолив голод, я взглянул на Тома, что задумчивым взглядом буравил почти нетронутую тарелку. Он подрабатывал в приютской прачечной и я, если честно, ему не сильно завидовал. Вчера была большая стирка, и сегодня всех отправили по своим делам. Как-никак заслужили. И порция у тех была побольше и повкуснее. Я хотел уйти, чтобы не дразнить собственный аппетит, но Том сидел как-то напряженно и явно не собирался есть. Мне нужно было сделать хоть что-то.

Дождавшись, когда все уйдут, я вздохнул и, взяв ложку, начал кормить Тома, что поначалу даже отворачивался, но видимо решив, что можно и побаловаться, да и не настучу я... (Не сказал же откуда я получил эту рану и так тяжело простудился). Вскоре он послушно стал открывать рот и задумчиво есть. Доев, он наконец опомнился. С глубоким подозрением и осторожностью взглянув на меня, он выдал:

— Ты странный.

Хотелось закатить глаза, и сказать: «Кто бы говорил», но я сдержался и просто фыркнул.

Мы оба были странными и не ему винить меня в этом.