Долгая дорога к переправе (джен)

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,

У всех золотых знамен, у всех мечей,

Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —

Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Марина Цветаева

(эпиграф относится ко всей I части)

Пролог. Младший брат

— Снова плохие новости, государь.

— Говори. — Аюширидара откинулся на спинку золоченого дивана и нахмурился. Вышло уже вполне грозно, по-императорски. Суровый вид портил лишь пушок на верхней губе и подбородке: двадцатидвухлетний владыка империи Юань во что бы то ни стало решил отрастить усы и бороду, дабы походить на славного пращура Хубилай-хана.

— Мятежникам удалось захватить провинции Шаньдун, Хэнань и Шэньси, — доложил генерал Чахан-Тэмур. Немолодой, жилистый, с темным обветренным лицом, в исцарапанных доспехах, он словно только что покинул поле боя.

— Почему это произошло? — голос Аюширидары оставался ровным, и это не предвещало ничего хорошего. О вспыльчивости молодого императора судачили уже далеко за пределами дворца.

— Вам должно быть это хорошо известно, государь. — Поза генерала оставалась почтительной, но в словах слышался плохо срытый упрек. — Войска разрознены, даругачи⁽¹⁾ грызутся между собой. Они не чувствуют вашей власти!

— Ты смеешь обвинять меня?! — Император вскочил, точно подброшенный пружиной. — Мятежники вот-вот окажутся у стен столицы, а ты вместо того, чтобы сражаться, являешься сюда и обвиняешь в поражении меня, своего повелителя?!

— Казните меня, если я заслуживаю смерти, ваше величество! — Генерал упал на одно колено, но продолжал смотреть на императора. — Голова повелевает руками, государь отдает приказы подданным. Ваше величество, урежьте власть наместников, сосредоточьте ее в одних руках — ваших! Сильная и единая власть — вот залог нашей победы!

— То есть вы, генерал, предлагаете отправить в отставку верных слуг его величества только потому, что они действуют не так, как вам хотелось бы? — вкрадчиво поинтересовался Кама, бывший телохранитель Тогон-Тэмура, третий месяц занимавший пост канцлера Юань.

— Верные слуги его величества действуют во благо империи, а не ради собственной выгоды, как это делают даругачи! — огрызнулся Чахан-Тэмур. — Неужели я должен объяснять такие простые вещи канцлеру?!

В зале малых приемов сделалось шумно. Три десятка человек — министры, советники, личные друзья императора — заговорили все разом. Голос Чахан-Тэмура потонул в общем гвалте.

Вдовствующая императрица вздохнула. Новости скверные, но наверняка скоро будут еще хуже. Империя рушится, «Красные повязки», еще год назад казавшиеся просто кучкой озверевших бродяг, захватывают провинцию за провинцией. Сын не хочет взглянуть правде в глаза, он, похоже, уверен, что при одном его появлении в золотых доспехах на поле боя враги разбегутся… Вылитый отец. Но у Тогон-Тэмура нашелся авторитетный и мудрый советник, помогавший ему крепко держать власть в стране. Императрица неприязненно оглядела толпу у трона: да, авторитетных — в глазах Аюширидары — тут с избытком. Вот мудрых… Генерал Чахан-Тэмур энергичен и умен, но его действия запаздывают и сторонников у него недостаточно. Того, кто всегда действовал на опережение, кто сумел бы не допустить катастрофы, кто мог одним своим появлением остановить упрямого императора — этого человека уже не было в живых.

Ки сглотнула ком в горле, тихо поднялась со своего места и вышла, сопровождаемая верными Паком и дамой Хен. У трона бушевал спор, ее исчезновения не заметили. Впрочем, она знала, что даже повысь она голос, потребуй внимания — сын лишь досадливо повел бы плечом, бессознательно повторяя жест отца, и нетерпеливо поинтересовался, что ей нужно. Уже не раз она слышала в ответ на все свои советы и предложения «Я сам разберусь с этим, матушка», «Прошу вас не вмешиваться, матушка». Наконец ей прямо указали, что ее дело — внутренний двор, император в ее помощи не нуждается.

Что ж, ее стараниями внутренний двор по-прежнему блистал. Все так же сияло золото резьбы, алая краска была краснее свежей крови, в коридорах блестел паркет, который дважды в день натирали особой мастикой, и до первых заморозков распускались в вазах и на клумбах белые, лиловые, розовые, желтые шары хризантем. С дотошностью, что порой удивляла ее саму, императрица с утра до ночи проверяла каждый уголок, заглядывала в прачечную, на кухню, в кладовые, в комнаты служанок и наложниц, стремясь лично уследить за всем и всеми.

— Ваше величество, не стоит так утруждаться, — вслух жалел ее старший евнух Докман. — Отдохните, поберегите себя!

— Поберечь себя? — усмехалась она. — Для чего? И для кого?

Она стремилась занять себя каждую минуту: только так удавалось отогнать черные мысли. О том, что в прошлом месяце младшим чиновникам опять выдали жалование чаем и бумагой: в казне не хватало денег… Что Хуанхэ разрушила дамбу и вновь разлилась, затопила поля, посевы сгнили и голод вот-вот погонит новые орды обезумевших крестьян в столицу, где их встретят такие же голодающие горожане, которых невозможно накормить, как ни старайся… Что все, кто был ей дорог, мертвы или канули в неизвестность, а у нее от бессилия и отчаяния уже опускаются руки.

Последние дни осени выдались сухими и удивительно теплыми. Она остановилась на мостике, ведущем из императорских покоев в ее павильон, засмотрелась на зеленую воду, по которой неспешно плыли рыжие и багряные листья. «Записки мертвых» — так называл их какой-то поэт… Со дня пышной кремации императора Тогон-Тэмура прошло всего три месяца. Может быть, это он зовет ее, тоскует по своей Нян? Или то весточки от другого человека? Ведь тело господина канцлера в Даду так и не доставили… Горестное известие во дворец привез гонец генерала Хэ Вэйи, противостоящего армии повстанцев на северной окраине империи. Евнух Пак сообщил страшную новость императрице, но на днях, улучив момент, когда поблизости не было посторонних ушей, признался: у него уже давно есть сомнения по поводу гонца… Во-первых, незнакомый: генеральские гонцы служат подолгу, во дворце бывают часто, а сменяются редко. Во-вторых — прискакал гонец утром, а к полудню исчез и больше не появлялся. Нет, никто его с новым поручением не посылал, это Пак выяснил достоверно. И, что всего интереснее, никто его во дворце не знает. Мол, достаточно генеральской тамги, а как парня звать да кто такой — дело десятое. Самого генерала Хэ не расспросишь, он все еще с войском…

— Госпожа, вас дожидается посетитель, — доложила дама Хен. — Госпожа Ки… Императрица вздрогнула, словно очнувшись. Похоже, она глубоко задумалась, раз верной придворной пришлось дважды окликнуть ее.

— Опять соболезнующий? Скажи, я нездорова, никого не принимаю.

В дни траура к ее покоям выстроилась очередь желающих высказать свое сочувствие. Быстро выяснилось, что на самом деле их беспокоила не безутешная вдова, а собственные перспективы при дворе нового императора. После десятого визитера она велела гнать всех, сославшись на плохое самочувствие.

— Он не соболезнующий. — Хен Дан выглядела странно взволнованной. — Я подробно расспросила его. Он сказал, что он… брат господина канцлера и у него к вам какое-то дело.

В окружении Ки никому не требовалось пояснять, о каком именно канцлере идет речь.

— Зови, — она вдруг охрипла.

От двери зала до ее кресла — тридцать шагов. В окна льется солнечный свет, вошедшего хорошо видно. Она вглядывается, жадно ища сходство…

Да, оно есть. Вино, разбавленное водой: сохранился оттенок, но утрачен цвет, чувствуется букет, но размыта крепость.

— Желаю долгих лет жизни и всяческого благополучия, ваше величество. — Визитер, одетый как чиновник средней руки, склонился в низком поклоне. Цвет волос не разглядеть под шапкой из черного шелка…

Голос самый обычный. И это хорошо: раздайся сейчас знакомая до последнего отзвука приглушенная чистая бронза — сумела бы императрица ничем не выдать себя?

— Мне сказали, вы родственник предыдущего канцлера, — небрежный тон дался ей не без труда, но она порадовалась, что держится естественно и выражает не более чем легкий интерес.

— Да, ваше величество, я его младший брат, — еще один поклон.

— Вы не выглядите юным.

— Совершенно верно, ваше величество, разница между нами всего полгода.

— Какое же у вас дело ко мне?

— Я выполняю его посмертную волю и принес вещь, которую он просил передать вам, ваше величество.

Еще раз поклонившись, он сделал несколько шагов вперед и двумя руками протянул что-то похожее на большую тонкую книгу, обернутую красной парчой.

— Разверните.

Коротко прошелестела ткань. На вытянутые ладони легла папка из черного сафьяна, перевязанная шелковым витым шнуром.

Боль оказалась неожиданно острой. Ки надеялась, что уже смирилась с отсутствием господина канцлера, тем более ничто вокруг не напоминало о нем. И вдруг эта папка… Она так часто видела ее в руках Тал Тала! Он хранил в ней чертежи, рисунки, проекты указов, которые собирался передать на рассмотрение императору, раскрывал, положив на стол в ее кабинете, небрежно засовывал под мышку, если мешала разложить бумаги. Повеяло миртом — именно этот горьковатый аромат предпочитал канцлер. Роскошь императорского сандала обычно заглушала его, когда Тогон оказывался рядом. Нотки мирта почтительно отступали, но никогда не исчезали полностью.

— Хорошо… положите ее вот сюда, на стол, — справившись с собой, приказала императрица.— И садитесь, я хочу побеседовать с вами. Как вас зовут?

— Есенбуга, ваше величество.

Чиновник положил папку и послушно уселся. «Он суетлив, — отметила про себя Ки. — в этом его главное отличие от старшего брата».

Она собралась с силами и задала главный вопрос:

— Вы уверены, что ваш брат умер?

— Отправляясь к войскам генерала Хэ, он оставил мне эту папку и велел три месяца ждать от него вестей. Если их не будет, передать ее вам, ваше величество. Вчера исполнилось ровно три месяца.

Есенбуга потупился и вздохнул.

— И это единственное доказательство его смерти?!

— Я слышал, прибыл гонец от генерала с тем же известием…

— Почему вы не приняли никаких мер к розыску вашего брата? — императрица перешла на официальный тон. Так было легче справиться с волнением.

— Он запятнан кровью родственника, — тихо ответил Есенбуга, не поднимая глаз, — поэтому проклят и изгнан из рода. Это значит, ему не суждено покоиться на семейном кладбище и никто из рода под страхом изгнания не смеет разыскивать его — живого или мертвого. Все эти годы после убийства Баяна он жил отщепенцем, хотя должен был покончить с собой на восьмой день после изгнания. Но император возвысил его…

…Солнечный день конца зимы. Императрица спешит куда-то по своим делам. Подходя к дворцовой библиотеке, она слышит громкий мужской голос, срывающийся в крик:

— Будь ты проклят, трусливый щенок! Спрятался у девки под юбкой, малодушное ничтожество!

— Я служу империи Юань и его величеству императору!

Голос второго она узнала бы из тысячи других. Не раздумывая, Ки ворвалась внутрь. При виде нее грузный пожилой мужчина в богатом дэгэле⁽²⁾ резко замолчал, сверля ее ненавидящим взглядом. Тал Тала она заметила не сразу: в темном канцлерском одеянии, он сливался с тенью стеллажей, тогда как незнакомец весь искрился золотом в солнечных лучах, падавших в раскрытые двери.

— Что здесь происходит? Кто смеет нарушать тишину в пределах дворца?!

— У-у, корёсская тварь… — Владелец дорого дэгэла добавил еще что-то на незнакомом наречии и, широко ступая, вышел, едва не задев ее плечом.

— Остановитесь! — приказала императрица.

— Позвольте ему уйти, ваше величество, — тихо прозвучало у самого уха. — Умоляю вас простить его слова… Клянусь, он больше не появится во дворце!

— Но кто это? — Она обернулась и невольно попятилась: из тени на нее смотрели полные отчаяния глаза на белом как мел лице.

— Мой отец.

— Как же он смог передать вам свою просьбу?

— Мы были близки с самого раннего детства. — Есенбуга наконец-то поднял взгляд, в котором мелькнуло воспоминание о каких далеких счастливых днях. — Он много сделал для меня. Я не смог отказать ему…

— У него остались дети, жены?

— Увы, ваше величество, его единственная супруга скончалась родами более двадцати лет назад. Ребенок тоже умер.

— Я ничего не знала об этом… — вырвалось у Ки.

— Об этом не сразу узнал даже его отец, — неожиданно разоткровенничался Есенбуга. — Он доверял только Баяну, нашему дяде. Ну и мне. А дядя его, можно сказать, вырастил, брат жил у него с раннего детства…

— Я заметила, что вы избегаете называть своего брата по имени. Видно, не так уж он был вам дорог?

— Есть имена, которые лучше не произносить, — его голос зазвучал совсем глухо. — Ваше величество может считать это глупым суеверием, но я — сын своего рода. Верит род — верю и я.

— Вот как… Что ж, оставим в покое вашу веру. Если вы исполнили свои обязательства по отношению к брату, можете идти. Я распоряжусь, чтобы вас щедро вознаградили. Скажите только, вас не просили передать что-нибудь на словах?

— Благодарю, ваше величество! И нет, не просили. — Есенбуга встал и вновь поклонился, прощаясь. — Он сказал, умнейшая женщина империи Юань все поймет сама.

И лишь когда за визитером закрылись двери, Ки поняла, что в течение всего разговора тоже ни разу не назвала бывшего канцлера по имени. Незаметно для нее самой оно стало частью ее самой сокровенной, самой важной тайны. Произнести «Тал Тал» вслух означало почти выдать ее.

* * *

Аромат мирта ей не почудился. Мягкая кожа папки когда-то впитала его, и теперь он поднялся к ее лицу, словно дыхание призрака.

Откинув клапан, она увидела несколько листов рисовой бумаги. Мелькнули наброски пейзажей, цветов, деревьев… Первым лежало короткое послание, написанное великолепным уставным письмом.

«Смиренно прошу Ваше Величество принять нижеследующие рисунки. Смею надеяться, они развлекут Вас в часы досуга»

Вместо подписи стоял оттиск канцлерской печати.

Все правильно. Папка могла попасть в чьи угодно руки, и никто не должен ничего заподозрить.

Под листом с посланием оказался набросок цветущей сливы мэйхоа. Черные, резкие линии ветвей и нежные, словно сгустившийся туман, лепестки, рожденные легким прикосновением кисточки. Ки хорошо помнила этот рисунок, вернее — его начало.

— Вы трижды отослали Пака с моей просьбой. Пришлось явиться самой.

— Я недостоин занимать этот пост…

За годы, проведенные во дворце, Ки не раз видела, как ради должности, иногда самой ничтожной, вроде младшего писца или помощника конюха, люди шли на предательство, обман, подкуп, даже убийство. Но никогда и никто на ее памяти не отказывался так упорно от поста второго человека в государстве. И тем крепче она уверилась в правильности выбора.

— Эта должность создана для таких людей, как вы.

А ведь ему тогда оставались считаные дни до самоубийства — вдруг задохнулась Ки от внезапности догадки. Он заявил об отставке и в глазах рода лишился единственной уважительной причины жить. И продолжал отказываться, зная, что подписывает себе смертный приговор!

В глазах все поплыло от слез. Недаром он тогда показался ей каким-то отрешенным, и эта одинокая ветка цветущей сливы… Нет, ничего ей тогда не показалось. Она видела перед собой как всегда безупречно выглядящего Наставника, который был погружен в рисование — занятие, одобряемое учением великого Кун Фу-Цзы.

Такого гордеца еще поискать… Каково же было ему когда-то услышать от нее обвинение в трусости? А чего стоило признание своего поражения в той гонке за золотом Эль-Тэмура? Сейчас Ки понимала: и тогда, и потом ему хватило бы нескольких слов, чтобы погубить ее и быстро возвыситься самому. А он…

Он принял ее сторону, зная, чем грозит такой выбор, и молча готовился следовать ему до конца.

Он пришел, в крови, шатаясь от усталости, чтобы первым сообщить о гибели Ван Ю от руки Баяна — и принял на себя слепой удар ее ярости. Да, сообщи ей об этом император, или, еще хуже, сам Баян, неизвестно, чем бы все кончилось.

Он встал на ее пути, когда она, обезумев от горя, мчалась к императору после резни у городских ворот, где погиб король Корё и двое его верных соратников — и спас государство от смуты, императрицу от опалы, а женщину — от гнусных сплетен. Он всегда вставал между нею и краем пропасти, а однажды просто стал рядом — и простоял много часов, когда она на коленях перед закрытыми дверями дворца ждала решения своей участи.

Ки удивлялась цепкости собственной памяти: с ловкостью фокусника та извлекала из самых дальних закоулков все новые и новые свидетельства его незаметной и несомненной помощи.

Да, Тал Тал был беспощаден к своей ученице, когда натаскивал ее перед отправкой во дворец. Но не эти ли изматывающие уроки помогли ей справиться со всеми заданиями и избежать ловушек покойной Данашири?

Добившись своего и уже сделавшись Второй супругой, она знала: в любое время дня и ночи Наставник явится по первому её зову, и у него будут ответы на все вопросы, и он сохранит любую тайну, так что даже можно позволить ему коснуться ее волос…

Сегодня она впервые задумалась о том, что у этого человека была своя жизнь, отдельная от ее интересов. И что та жизнь закончилась, когда одна наложница из Корё превратилась в императрицу.

И за все это она хотя бы раз поблагодарила его? Нет, не величественным кивком императрицы, принимающей как должное услугу подданного, а искренним человеческим «спасибо»?

Жгучая волна стыда хлынула в душу, прожгла ее насквозь и оставила корчиться в запоздалом раскаянии. Ки провела кончиками пальцев по рисунку цветущей сливы, точно лаская…

Слива мэйхоа расцветает ранней весной, когда еще случаются снегопады, но ее цветы противостоят и морозу, и снегу. Легко покориться отчаянию, поверить, что неизвестность лучше определенности, бессильно лить слезы… Цветок мэйхоа такой нежный, но сквозь снег пробивается к солнцу. Ты не цветок, Ки Нян, и препятствий у тебя на пути не так уж много. Да и кто осмелится мешать императрице? Она разыщет своего канцлера — в этом мире или в ином.

1) наместники провинций

Вернуться к тексту

2) национальная мужская одежда монголов

Вернуться к тексту