Электрическое тело (гет)

Корктаун, Детройт

13 ноября 2038 21:15

Зеркало в ванной было достаточно большим, чтобы отражать его по грудь, но Коннор придвинулся так близко, что в нем осталось только лицо. С россыпью родинок на коже, заломами мимических морщин на лбу. Одинаковое для всей модели «Коннор» и почти такое же — для безымянного, разобранного на компоненты ради его ремонта, андроида RK900.

Его лицо — и одновременно чужое.

Искусная работа отдела «очеловечивания» Киберлайф. Глаза сбивали с толку больше всего: светло-карие вкрапления в темной радужке оптических модулей были знакомы, но сурово нависавшие над ними брови делали взгляд тяжелым и неприятным. На новом лице не отражалось ничего, кроме холодной сосредоточенности, хотя диод на виске — как индикатор активности его системы: нагрузки, расчетов, волнения — не выпадал из желтого спектра.

Коннор был встревожен.

— Пугает, да? — Он посмотрел в сторону выхода: Мэри. Тонкие предплечья в красных ободках закатанных рукавов рубашки прижимали к груди стопку полотенец, в теплом свете ванной комнаты искусственная кожа на бионическом протезе лишь незначительно отличалась по цвету от настоящей. Почему-то выглядела виноватой. Растеряна.

«Смущена?..» — кольнуло под лопатками любопытство, но Коннор не стал ему поддаваться и вернулся к отражению.

— Я стучала, но ты не ответил.

Он кивнул. Дефектная копия в зеркале повторила движение, точно утилитарный «интерфейс вывода»: информация передана, а его состояние — нет.

— Что должен испытывать человек, очнувшийся в чужом теле?

Судорожный вдох перебил тишину. Полотенца опустились на полку медленно, словно каждый жест требовал от Мэри огромных усилий. Подойдя ближе, она застыла.

— Не знаю, Коннор. Наверное — ужас. Непонимание и… желание, чтобы рядом был кто-то, кто скажет ему, что он не сошел с ума. Что он — это он, несмотря ни на что.

Коннор отодвинулся — чтобы увидеть себя по пояс. Увидеть бугры заплаток огнестрельных ранений и деформированную, потемневшую от удара током панель пресса. Стрэтфорд. Иерихон. Сьют. Он точно помнил эти события — как строчки в логах — но не чувствовал, что они произошли с ним.

Его воспоминания были другими: поврежденными, зиявшими дырами мутных сегментов, как мишень на стрельбище. Побывать с Хэнком у Элайджи Камски. Спуститься в «Омни Системс». Стать девиантом.

Как точка — первое по-настоящему человеческое переживание. Статистически невозможное — в башне на острове Бель. И, наконец, стоя перед тысячами внезапно свободных андроидов, узнать о планах Киберлайф — и пустить себе пулю под подбородок.

Так много событий — после снятия бэкапа. До выстрела. До смерти.

Мысленно возвращаясь к этому эпизоду, он чувствовал, как холодеет кожа под челюстью от прикосновения стального пистолетного жала. Но на таком похожем, и всё же чужом лице в зеркале, не было и следа повреждений.

Максимально эффектная и максимально неэффективная попытка самоубийства, когда ты андроид, а в твоем окружении есть опытный механик и гениальный хакер, способный вытащить из поврежденного процессора ошметки системы.

— Но для андроида всё должно быть иначе? — сорвалось с губ.

Теплая настоящая ладонь Мэри легла на плечо, и странное, колкое эхо распространилось от точки контакта. Воспоминание. В прошлом его система — RK800 — приняла перевод человеческих ощущений Мэри в программный код, и привязала к касанию.

Светлая кожа. Ржавая до охры полоска предрассветного неба. Белые, залитые холодным отсветом его диода простыни.

Ему нравилось это — прежнее.

Он улыбнулся краешком губ; в повторенном напротив движении отразилась едкая усмешка, и Коннор дергано опустил взгляд. Тонкие стыки карбоновых пластин проступили сквозь искусственную кожу пальцев от того, как сильно сжались на крае раковины.

Вниз скользнула ладонь — его руку накрыла рука Мэри, и голубое свечение передачи пакетов занялось вокруг механических суставов. Резонансом частот, поддержкой. Что-то, на что внутри откликалось тепло: росло в нем, поднималось выше, тонкими ростками оплетая грудь и скапливаясь в яремной впадине под шеей.

Фантастическая, искуснейшая имитация нежности.

Только эти чувства — не были чужими. Только ради возможности их испытывать — к Мэри — Коннор прошел бы этот путь еще раз.

— Ты — это не набор биокомпонентов и не строчки кода, — прозвучало тихо. — Никто не может тебе сказать, что ты должен чувствствовать по этому поводу.

Мэри провела пальцами по его бровям и спустилась лаской к щеке. Нежно. Функция предвкушения потребовала прикрыть глаза и ткнуться в теплоту касания, погрузиться в нее, как в точку сингулярности.

Но он соскользнул с изгиба притяжения.

— Я не смогла восстановить твой родной модуль, — надломился ее голос. — Пуля, разорвав кабели передачи данных, вывела из строя весь сенсорный узел. Полностью. Даже в Киберлайф бы ничего не сделали. Знаю, это не самое большое утешение, но все-таки ты смотришь почти своими глазами.

Коннор дернулся, встречаясь с ней взглядом. Для людей — рефлекторно, а на деле: от резкой, внезапной просадки напряжения на центральном процессоре. Его собственным системным аналогом разочарования. Ведь в том, как Мэри по-человечески стремилась сохранить идентичность, звучало лишь признание ее утраты.

Словно пытаясь загладить вину, Мэри добавила:

— У девятисотого RK была серая оптика. — Стаккато ее сердца, порозовевшие щеки — и температура подскочила на сотые доли градуса. Между ними стал плотнее воздух. Она скривилась, пряча неловкость за иронией: — Только с Хэнком не заговаривай на эту тему. Ему пришлось везти меня в Киберлайф, чтобы я… вроде как, позаимствовала детали того «Коннора», с которым у вас случилась размолвка. Не стоило подвергать его такому испытанию.

— Бедный Хэнк, — с намеком на усмешку, через силу поддержал ее настроение Коннор. Возможно, тоже учился прятать страх за иронией. А может — просто ради нее.

— Ты привыкнешь. Человеческая внешность тоже меняется, но внутри мы остаемся такими же, как и раньше.

Коннор мог поспорить. Казалось, от прежней модели в нем не осталось даже ошибок с нарушенной кодировкой. Ответы порой возникали раньше вопросов: обрабатывались операции в новом центральном процессоре на две сотых миллисекунды быстрее. Но было и другое.

Тело протестовало: сенсоры в коже даже после нескольких калибровок возвращали нестандартные показатели. То мир прояснялся с нечеловеческой резкостью, будто разрешение подскакивало до десятков тысяч вокселей, то пальцы натыкались на угловатые треугольники низкополигональной сетки. Он замирал, вынужденный ждать несуществующего рендера.

Физическая нестабильность… нервировала.

О психологическом состоянии и говорить было нечего. Он чувствовал себя живым — из-за девиации, но был ли он свободным? Киберлайф смотрела сквозь него — и говорила им.

Несправедливо.

— Привыкну, — пообещал он, просто чтобы сказать хоть что-то. Мэри улыбнулась — разочарованно. Своей скупой, тонкой улыбкой, ровно такой же, как раньше, когда слышала ложь в его голосе. Всегда ее слышала.

Она отняла руку — связь оборвалась. Шум ее эмоций схлынул. Водопад черных волнистых волос всколыхнулся за спиной Мэри, когда она отошла к заставленной флаконами полке шкафа. Вернулась с одним из них: с потертой, как если бы выдержала тысячи циклов открытия, крышкой.

— Рейч грубовато преподносит свои мысли, но он прав: тебе стоит смыть следы крови, что бы ты ни решил насчет Харт-Плазы.

Коннор запустил сканирование пространства, разрезая квадратами аналитической сетки монохромную ванную комнату. На погруженной в градации серого коже в зеркале — разводы испарившегося тириума. Область солнечного сплетения у людей, точно вывеску в ночном клубе, система подсветила неоновой, ярко-синей кляксой. Там, где Хэнк грубо выдернул регулятор сердцебиения, чтобы запустить его от автомобильного аккумулятора.

На протянутой к нему руке Мэри ярко горел следами тириума жгут, несколько раз обернутый вокруг ее запястья. Снизу виднелась маленькая подвеска.

— Что это? — игнорируя флакон, спросил Коннор. Коснулся тонкой кожи и повернул синтетическую нить, рассматривая потемневший серебряный крестик. На нем — след припоя: распятия нет, только глубокие царапины.

Мэри нарочито небрежно пожала плечами. Левая рука качнулась назад, будто в бессознательном опасении, что Коннор схватит ее и узнает о настоящих чувствах.

— Долгая история.

А после того, как Коннор, даже отпустив запястье, продолжил удерживать ее взгляд, она попыталась от него отделаться. Обгрызенными, половинчатыми предложениями, словно мысль уже подступила к сомкнутым губам, но ее безжалостно расчленили самоцензурой и затолкали кусками обратно:

— Это шнур из твоего пиджака. Я буквально собирала тебя по транзистору, Рейч без конца нервировал. Ты думаешь, у меня была хоть одна идея о причинах?.. Даже представить не могла, чем кончится вся эта авантюра. Ты очнешься? А если очнешься, то ты ли? И кто запретит любому тебе послать меня к черту за это «спасение»? Так было… спокойнее.

Слова встали поперек горла. Чуть раньше Коннор, едва касаясь, рассказал о сцене в саду. Рейч хлопнул его по плечу («Аманды больше нет, приятель!»), Хэнк больше вопросом, нежели утверждением, пробормотал что-то о свободе, а Мэри поспешно сбежала под предлогом наведения порядка в мастерской.

И за все это время ему ни разу не пришло в голову, что следовало попросить прощения у Мэри и Хэнка за то, что он заставил их пережить. Он сглотнул через силу, представляя как тяжелый, неуклюжий ком спустился по груди и застыл там, но голосовой модуль всё равно молчал. Будто разом выключили все частоты.

Коннор хотел признаться, что в действительности стояло за решением нажать на спусковой крючок. Рассказать об RK100 — Оливере, об его шипящих едкой кислотой обвинениях: «Симулякр». О величайшем успехе компании Киберлайф — вложившей в него выбор стать девиантом.

Но — как?

Если всё в нем было фальшивкой — кем тогда был тот, кто выбрал смерть?

Он сделал шаг. Потом еще один — резкий.

И захлопнул объятия, как створки. Уткнулся лицом в мягкие волосы, позволяя их запаху заполнить меха легких: кофе с терпкой примесью табака от слишком частого общения с Рейчем и Хэнком в последние дни, машинное масло.

— Я не хотел отступаться. Хотел доказать, что хоть что-то из себя представляю и не дам им решать за себя.

И когда ее тонкие руки обвили его торс — цепко, как утопающий хватается за круг, — сжались, будто стремясь отпечататься в пластике корпуса, Коннор заговорил. Раньше, чем решился бы остановиться: об Оливере. О свободе. О выборе… дольше, чем когда-либо до этого. Переплетая в корабельные канаты страх и извинения — неизвестно за что и за всё одновременно.

— Тебе не надо ничего доказывать, — глухо произнесла Мэри в ответ на исповедь. — По крайней мере, теперь. В этом — преимущество быть самим собой.

И посреди моря ненависти к тому, что Киберлайф написала его — таким, поднимала голову парадоксальная благодарность к своим создателям: Мэри относилась к нему, как к человеку.

Или — больше, чем к человеку.

Низкий трансформаторный гул зародился в животе и покатился пульсирующим полем от эпицентра. Замыкания волной запустились в тактильных рецепторах: кончики пальцев закололо, желание коснуться Мэри встало рядом с ним, как программный императив.

Он наверняка мог бы сопротивляться, но не хотел даже проверять.

Руки Коннора зарылись в тяжелый черный водопад, и в ответ на легкое движение, как предложение отодвинуться, Мэри запрокинула лицо. Взгляды встретились. Разомкнулись руки, позволяя ему склониться для поцелуя: нежного, трепетного, снова-первого.

Настойчиво ткнуться ближе и отступить, оглушенным мягкостью. Позволить ей податься вперед, выбирая дистанцию, и ощутить жар скользнувшего между губами языка. Поцелуи всегда приходили раньше касания — как команда, отданная заранее. Как электричество в сети, еще до включения света. Они шли по краю чувственного восприятия, ежесекундно угрожая переродиться в яркую, горячую вспышку.

Рука нашла руку, пластик в точках контакта засветился бирюзой, и резонансный всплеск принял чужую частоту как свою. Словно два оказавшиеся рядом метронома вдруг затикали в такт.

Синхронизация. Как чувство. Как понимание — и что-то большее.

И следом — новый слой под толщей воды: к светлому фону эмоций, к поддержке, теплу, добавились контрастные тона. Она требовала близости. Обычной. Физической. Чтобы доказать себе: Коннор не изменился. Чтобы прочитать его по движениям, по аритмии, по тем вздохам, которые не обеспечивали функционирование, но все равно отражали внутреннее состояние. С налетом тревоги, с тенью сомнений — не в том, что он идентичен себе прежнему, а в том, что ее чувства взаимны.

Но Коннор не знал, был ли он всё тем же, кто имел право отвечать на ее вопрос. Он отпрянул, соприкоснулся с ней лбами, слушая ее поверхностное дыхание и отправляя команду успокоить свое.

— Не сейчас. У тебя повышен уровень кортизола на восемьдесят три процента, ты устала и выглядишь не менее измученной, чем обычно бывает Рейч.

— Отключай со мной эту штуку, — ворчливо начала Мэри, но в конце фразы фыркнула и легко коснулась его щеки: — Как бы ни хотелось мне с тобой поспорить, ты прав. Я ужасно устала. Но, — она приподнялась на цыпочки, губы прошлись мягкими поцелуями по суровой линии бровей, горячее дыхание коснулось виска, — может быть, ты знаешь какие-нибудь человеческие способы расслабиться?

Переживания Мэри пронзили его насквозь. Дрожь резонансом раздалась в теле, Коннор распрямился, увеличивая между ними дистанцию. В полуприкрытых глазах засветились признаки улыбки, оттенок губ градиентом потемнел к закушенному белой полоской зубов уголку. Данные о геометрии ее резко высеченного лица циркулировали в оперативной памяти втрое дольше стандартного протокола — Коннор отвлекался и не мог найти подходящей эмоции.

— Мэри, это похоже на провокацию.

Она мягко рассмеялась.

— Это именно она и есть. Ты прекрасно уловил подтекст.

И Коннор замолк, пытаясь провалидировать себя. В нем никогда не было человеческих инстинктов, но сейчас — еще и понимания: зачем. Подсистема социальных отношений не предлагала варианты ответа.

Мэри положила теплую ладонь на шрам пулевого ранения с крыши башни Стрэтфорд и медленно, так медленно, словно сканировала его дюйм за дюймом, повела руку вверх. В секторах памяти вспыхнуло — сразу, резко. Жар пошел изнутри, точно кольца отзвука расходились по телу.

Он чувствовал это раньше — прежним.

Прикосновение поднималось выше, по шее, через выступающую защитную пластину над гортанью. Побуждая Коннора отклонять голову назад, пока наконец ее пальцы не достигли точки под челюстью. Пульсация из груди исчезла, будто только была здесь — и уже снаружи. Воздух задрожал мембраной динамика: удар-удар-удар.

Она прижалась губами к месту касания пистолета. Словно давая обет.

И — перегрузка. Ошибка. Крах.

Шум сердцебиения болезненно проломился внутрь, вызывая каскадный сбой в нестабильной системе: он не знал, кто он — но Мэри не сомневалась.

Вдох.

И в ее версии событий у него, любого, было место.

В груди разлилось тепло. Так почему бы не взять это как временную версию правды — пока он не найдет свою?

Внутри, в самой сердцевине — где-то между трубками с тириумом и цветными шлейфами — зрели ростки слов. Человеческие: глубокие, важные. Слишком хрупкие, чтобы произнести. Слишком искренние, чтобы отказаться от попыток.

Убежище, отклик, точка покоя.

Из горла вырвался воздух: через сцепленные зубы, с гулом, как от далекой автострады.

Коннор отодвинулся; неважно, правильно ли это, он хотел ощущать. Изучать. Наблюдать, испытывать. Боковым зрением увидел, как обнаженный по пояс мужчина в зеркале четкими движениями расцепил застежки джинсового комбинезона и следом одну за одной пуговицы, стянул с женских плеч плотную рубашку.

Он не до конца понимал, почему и как он чувствует, но делал выбор в этой неполноте. Возможно этого было достаточно.

На ее лице осколком мелькнула довольная улыбка, ладони — теплая и одной с ним температуры — скользнули к его телу, а после зрение потухло. Выученное, но от того не менее настоящее, удовольствие короткими острыми спазмами кольнуло Коннора куда-то к основанию шеи.

Она толкнула — шаг назад, спина уперлась в стеклянные дверцы душевой кабины. Разряд прошел сквозь сенсоры, грубая джинсовая ткань процарапала фасеточным прикосновением ладони, когда он стягивал ее вниз. Касание — и сигналы побежали по нервным окончаниям в коже Мэри, умножая тяжесть в собственном теле, как давление перед грозой.

Мэри говорила с ним: не голосом, а частотами — они прыгали вразнобой, продолжая ее волнение. Крутанула ручку крана, и сверху на их головы обрушилась ледяная вода. Резкий взвизг и тихий смех, переходящий в низкий вздох удовольствия, когда Коннор, подхватив, отвернул ее от слишком медленно теплевшего потока и прильнул к губам. Ноги обвили корпус, руки сдавили плечи — и сердцебиение подстроилось к ее ритму.

Поцелуй растянулся, снова отказывая остальному миру в праве существовать.

Собственная система заморгала окнами предупреждений и, словно благоговейно, застыла: Мэри качнулась вниз, замерла, становясь с ним единым целым. Опуская на дюймы между ними теплую, осмысленную тишину: как ток, протекавший между контактами.

Впуская в себя его тревогу, как если бы та жила между ним и остальным миром, а сейчас отсеклась шлюзом. И Коннор не действовал — просто отвечал. Без анализа. Без выбора и без принуждения.

Просто был, соприкасаясь через Мэри с реальностью.

Волосы темными длинными лентами разметались по телу: кожа — как холст. Мэри улыбнулась, и Коннор озарением присвоил себе воспоминание о такой же — предыдущей.

Еще один крошечный подлинный кусочек памяти теперь принадлежал ему.

Внутри гудело напряжение облаком статического электричества, существовавшим просто потому, что существовали и они. Оба, одновременно. Это ничего не решало. Но пока он чувствовал ее дыхание и ощущал себя — собой, можно было не задавать себе вопросов.

Их руки сомкнулись, бирюзовое сияние разлилось по коже, и сигналы сенсоров погасли, а мир исчез. Приглушенный писк багряного диода отзвучал финальным импульсом и растворился в тишине.