Чёрный цветок на алтаре (джен)

«От Ацуши.

Дорогой Куникида-сан!

Надеюсь, этот конверт найдёт тебя в добром здравии. Прошу прощения за столь внезапное письмо, но у меня есть новость, которая заслуживает особой церемонии вручения, а именно — я собираюсь выйти замуж. О да, ты не ослышался. И за кого, возможно, ты не поверишь: за Осаму. Дазая, если вам нужно уточнение. Я знаю, это, несомненно, повергнет тебя в изумление. Но я очень счастлива, и это чувство переполняет меня. Мы с Осаму… Ну, словом, мы нашли общий язык в поиске самых невероятных приключений. И, что немаловажно, обнимаем друг друга, когда становится холодно. Мысль о твоём удивлении, конечно же, веселит меня. Но я всё же надеюсь, что ты придёшь на церемонию. Я полагаю, в наши новые времена такие мероприятия могут даже порадовать твоё сердце. Выглядеть это всё должно потрясающе.

С любовью,

Ацуши».

Куникида Доппо скомкал письмо, словно пытаясь выжать из него хоть каплю ответа на вопрос, который терзал его с пугающей настойчивостью: как? Как Ацуши могла выбрать Дазая? В глазах заплясали слёзы — не от горя, а от внезапного, ослепительного потока боли. Не просто разочарование, а разрывание на части. Он помнил их совместный путь, где крошечные моменты наслаждения, обмен украдкой взглядами и нежными прикосновениями создавали яркую, нежную панораму. Теперь всё это, словно тусклая фотография, расплывалось, искажалось с каждым новым, жгучим воспоминанием о ней. Горечь, холод и что-то ещё, что он не мог сформулировать — тяжёлое, давящее ощущение, будто грудь заполнила непрозрачная смола. Ацуши. Имя, словно отпечаток на его душе, напоминание о том, чего ему никогда не суждено было коснуться. Он видел её свадебное платье, словно оживший кошмар, белый и невинный, но под ним — не его Куникида. И тут он увидел её в свадебном наряде: прекрасная, нетронутая, но бесконечно далёкая. Отчаяние пронзило его. Словно он наблюдал за сгоранием его собственной мечты и ничем не мог этому помешать. Горечь от того, что она — не его. Такая ясная, такая нежная, такая светящаяся — но не для него. Какое право он имел думать, что она может быть его? Он осознал глубину этого чувства, которое жгло его изнутри: горечь отвергнутости, как будто весь его труд, все его попытки, все моменты, проведённые вместе, были выброшены на ветер, словно пустые страницы забытого дневника.

Но рядом с горьким разочарованием застывало и понимание, и это было ещё более болезненно. Принятие. Мучительное и медленное принятие того, что Ацуши никогда не будет его. Это не просто констатация — это прощание со всей любовью, надеждами, мечтами. Это осознание того, что его чувства, сложные и глубокие, были всего лишь эхом, которое никогда не достигнет её сердца.

Следующие недели для Куникиды слились в неразборчивую череду серых будней. Работа, привычно монотонная и требовательная, стала единственным якорем, удерживающим его от полного погружения в пустоту. Он приходил на работу измотанным, изнурённым внутренним эхом, тихо звучащим в груди. Он видел фантомные образы Ацуши повсюду: в мягком свете офиса, в тишине за чаем, даже в отблесках лунного света, проникавшего в его комнату. В этих тенях, в этих призрачных видениях, скрывался болезненный пульс его несостоявшейся любви, то и дело заставляя его дрогнуть и ощутить себя лишним в собственной жизни.

Впервые Куникида осознал, насколько сильно он нуждался в ней, не в её присутствии как таковом, а в её мягком свете, в уверенности, которую она давала ему, в её спокойствии, которое, казалось, исцеляло его раны. Но это была просто иллюзия, горький обман, который лишь усиливал его страдания. Одним дождливым утром, возвращаясь домой, он увидел, как Дазай с Ацуши смеялись на переходе. Они были счастливы, их смех звенел в воздухе, словно колокольчики. Этот звук проникал в него, сквозь пелену его одиночества, ударами молота по его разбитому сердцу. В этот момент Куникида понял, что его борьба потеряла всякий смысл. Он не мог и не хотел желать им зла. Всё происходящее — это лишь его личная трагедия.

Вместо гнева и ненависти он ощутил странную пустоту. Одиночество, которое когда-то было просто болезненным ощущением, теперь было холодным, спокойным океаном, в котором всё растворилось, и он, Куникида, плыл по нему, а не тонул.Он стал другим. Меньше отворачивался от людей, начал общаться, но без навязчивой теплоты, без ожиданий, только формально, и общение с другими людьми, — только поверхностно. Его характер, прежде всегда упрямый и холодный, смягчился, обретя странную, негромкую спокойную решительность.

* * *

Куникида сидел в глухой тишине заднего ряда, словно каменное изваяние. Свадебный зал, переполненный гостями, казался ему огромной, но пустой ареной. В сияющих нарядах, в окружении радостных лиц, Ацуши и Дазай казались такими чуждыми и далёкими. Их счастливые улыбки, переполненные любовью и взаимным наслаждением, раздражали и одновременно пугали его. Он был словно отстранённым наблюдателем, наблюдавшим за чужой пьесой, в которой у него нет места. Он не чувствовал ни ревности, ни ненависти, которые раньше так яростно овладевали им. Вместо этого — пустота. Пустота, столь же глубокая, как бездонное море, и столь же бесконечная, как сама вселенная. Она чувствовала лишь непонятное отчуждение, холодное и пронизывающее осознание того, что их общая история закончилась. И это окончание в какой-то мере, приносило ему непонятное облегчение.

Зал наполнялся торжественными звуками музыки, затем начался обмен клятвами. Голоса, голоса, голоса, каждый из которых несёт в себе частицу личной жизни. Куникида слышал их, впитывал, как грубые факторы, но не ощущал никакого участия. Словно он был вычеркнут из этой истории, оставлен за её пределами, в этом никому не интересном уголке, на периферии. Вставая, чтобы пожениться, Дазай посмотрел на свою невесту. В его взгляде Куникида увидел не только любовь, но и понимание, забота о том, о ком уже не стоит заботиться, смирение с тем, с кем уже не стоит быть. И эта, казалось бы, примирительность ещё больше углубило разделение между ним и ними. Он больше не был необходим в их будущей жизни. Он чувствовал себя лишним, как старая, ненужная вещь, которая когда-то имела значение, но теперь просто занимает место. Случайный взгляд, брошенный на Куникиду Дазаем, мгновенно всколыхнул спокойствие в застывшем сердце детектива. В нём мелькнула искра воспоминаний, но она быстро погасла, уступив место привычной пустоте. Этот беглый обмен взглядами прочно утвердился в его памяти — как подтверждение того, что его жизнь уже не имеет какого-либо значения или места по отношению к их счастью. Уходя, он прошёл мимо Дазая и Ацуши, не поднимая взгляда. Они не обратили на него внимания. И он ничего не сказал. В их глазах, полных счастья, он увидел отражение своей собственной жизни — пустоты, которая теперь была его постоянным спутником. Он ушёл в темноту, оставив позади свадебный шум и радостный гомон. Уходя, он думал, что для него всё это закончилось.