Запертое Детство (джен)

Мистер и миссис Дурсль проживали в доме №4 по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди. Мистер Дурсль возглавлял фирму «Граннингс», производившую дрели. Это был полный мужчина с очень пышными усами и очень короткой шеей. Миссис Дурсль была тощей блондинкой с шеей почти вдвое длиннее, чем положено при ее росте. Этот недостаток пришелся ей весьма кстати, поскольку большую часть времени она следила за соседями и подслушивала их разговоры. У мистера и миссис Дурсль был маленький сын Дадли — «светловолосый мальчуган», как его в порыве чувств называл отец, и, по их мнению, самый чудесный ребенок на свете.

Семья Дурслей имела все, чего только можно пожелать. Казалось, что идиллия в их жизни нерушима. Однако 1 ноября 1981 года все изменилось.

В тот день миссис Дурсль открыла дверь, чтобы выставить пустые молочные бутылки. Холодный утренний воздух обжег лицо. Заметив, что лежало на крыльце, она вскрикнула, комок страха застрял в ее горле. На пороге лежал и крепко спал спеленатый малыш с черными, как смоль, волосами, странным зигзагообразным порезом на лбу и небольшим письмом в ручке. Никто из семейства Дурслей так и не узнал, что множество странных людей еще несколько дней поднимали бокалы за этого малыша, что с неба падали звезды, что по всему Лондону видели сов — не до того им было.

Следующие дни слились в серую муть. На их голову свалился крошечный ребенок. У него не было ни вещей, ни документов — лишь письмо, сообщающее о кончине его матери, сестры Петунии, и ее мужа, имени малыша — Гарри, дате его рождения и… кое-чем еще. Петуния читала и перечитывала эти строки, а ее пальцы дрожали. Сестра... Лили... Волшебство. Оно убило ее. И теперь это… это оставили на ее пороге.

Для мистера Дурсля, обремененного работой, этот хаос стал кошмаром: бесконечные очереди, бумаги, необходимость срочно покупать вторую кроватку, стульчик, одежду. Недосып и раздражение Вернона росли с каждым днем, закладывая фундамент его неприязни к зеленоглазому племяннику.

Миссис Дурсль металась между коляской Дадли и колыбелью Гарри. Помимо забот о сыне, ее неотступно преследовал страх. Она постоянно вглядывалась в окна, вздрагивая от каждого шороха, ожидая и одновременно ужасаясь появлению… их. Впрочем, никто не приходил. Первые дни она смотрела на племянника с какой-то жалостью и виной — последняя ниточка к Лили. Но постепенно страх брал верх. Эти слишком яркие глаза, этот шрам… В них таилось что-то чужое, опасное. Что-то в этом ребёнке вызывало у Петунии ледяной ужас.

Выяснилось, что малыш, проведя ночь на холодном камне крыльца, заболел. Врачи качали головами, глядя на странный, не поддававшийся лечению шрам-молнию и шепчась о простуде и отсутствию прививок. Визиты докторов и лекарства больно ударили по кошельку Дурслей и по нервам Петунии. Она лихорадочно придумывала истории для соседей: откуда ребенок и почему он так не похож на их золотого Дадли. Лишь Дадли был доволен — у него появилась живая игрушка для вымещения энергии: в Гарри летели комья каши, его щипали и толкали. После наказания за опрокинутое на кузена молоко Гарри научился молча сносить издевательства.

Прошли недели, а Гарри не выздоравливал. Когда Дурсли, наконец оформив бумаги, вызвали врача для госпитализации, все симптомы исчезли. Словно по мановению волшебной палочки, мальчик стал здоров. Именно этого Петуния боялась больше всего. Сбылись ее худшие опасения. Она отчаянно надеялась, что раз мальчишку отправили к ним, то он обычный, но раз так... Она рассказала Вернону все: о магическом мире, о своей сестре-«чудачке», о ее странной школе, о лягушачьей икре и кореньях, и о том, чего ждать от этого подкидыша. Мистер Дурсль, отмахнувшись, заявил, что строгая дисциплина выбьет всю эту дурь. Главное — не говорить мальчику. А школа... решат позже.

* * *

Лето 82-го прошло внешне спокойно. Мистеру Дурслю казалось, что дисциплина помогла. Но Петуния не обманывалась. Ребенок вызывал у нее странное, гнетущее чувство — как будто на душе скребли кошки, смесь злобы, раздражения и беспричинного страха. Она старалась держаться от него и этих ощущений подальше.

Гарри был очень тихим. Первые недели он звал родителей, но после резких окриков дяди Вернона замолчал и часто с опаской поглядывал на мужчину.

Мальчик быстро понял: Дурслям не нравится он и все, что с ним связано. Если Гарри плакал, то ничего не происходило, пока он не начинал икать и у него не пропадал голос. Если смеялся, то дядя Вернон хмурился и мог дать подзатыльник или оставить без ужина, а тетя Петуния сразу поджимала губы и озиралась, будто ожидая беды. Но хуже всего было говорить или спрашивать. «Говори, только когда тебя спрашивают, мальчишка!» — рявкал дядя Вернон.

Весной 83-го мальчишки толкались, грохоча по лестнице. Дадли толкнул Гарри, но в следующий миг сам споткнулся и рухнул вниз, подвернув ногу. Громкий рев кузена, полный обиды, вызвал у Гарри невольную ухмылку. Заслужил!

В этот миг Петуния отбросила последние сомнения. Она хотела быть лучше сестры, не вымещать злобу на невинном. Но этот ребенок… он навредил ее Дадлику! Никто не посмеет! Если раньше она изредка сдерживала Вернона, то теперь поняла: с этим… этим… нужна железная рука. Мистер Дурсль выпорол Гарри ремешком и лишил ужина. Горькие, тихие всхлипы мальчика в тот вечер стали для Петунии испытанием. Но она твердо решила переселить Гарри подальше от остального семейства.

Той ночью миссис Дурсль не спалось. То была вина Вернона, храпящего чересчур громко. От бессонницы в голове Петунии роились самые странные мысли. Она думала о странных глазах, в которых было что-то чужое... злое. Вспоминала ощущения, возникавшие возле племянника. Как будто стены смыкались вокруг нее. Страх... удушающий... Откуда он? А злость? Необъяснимая и ядовитая, из самых глубин. И мысли, странные, навязчивые... «Выгнать. Держать подальше. Не видеть».

Она закрыла глаза и принялась считать овец. Один, два, три... Перед глазами поплыла картина двух мальчиков в двух деревянных кроватках. Она глубоко вдохнула, когда мальчики стали девочками. У одной были темные волосы и темно-зеленые глаза, у другой и то, и другое было светлее. Рыжие волосы и ярко-зеленые глаза. У Петунии перехватило дыхание. Лили.

Лили, с которой они друг другу заплетали косички. Которая забиралась к ней в постель во время гроз, а она, как старшая в семье, читала ей сказки и успокаивала, хотя разница была всего-то в два года. А потом Лили уехала в Хогвартс. Петуния отогнала эти мысли, как всегда делала. Лили была мертва. Как и ее родители, из-за того, что сестра оказалась волшебницей. С самого детства миссис Дурсль знала, что эта их магия не доведет до добра. И вот...

Два года назад убили их с Лили родителей, затем Лили. Теперь волшебство добралось и до Петунии, вновь не оставив никакого выбора, кроме как плыть по течению.

* * *

Самым ранним воспоминанием Гарри был третий день рождения Дадли. В тот день миссис Дурсль суетилась с рассвета. Кроме огромного завтрака, Дадли ждала гора подарков: трехколесный велосипед, летающий змей, армия солдатиков, проигрыватель, кассеты, инопланетный корабль... Единственное, что не заинтересовало Дадли — книга «Приключения Алисы в Стране чудес». Гарри, завороженный блеском упаковки, смотрел то на подарки, то на сияющих Дурслей. «У меня тоже так будет?» — мелькнула у него мысль. Он не знал точно, когда его день рождения, но помнил, что летом.

— А когда у меня день рождения? — спросил Гарри.

Дядя Вернон аж подскочил.

— Тридцать первого июля… и не задавай глупых вопросов! — рявкнул он.

«Июль… это скоро!» — обрадовался Гарри. Он так мечтал о... о чем угодно! О книжке с картинками, о мячике, даже о новом носочке! Ближе всех лежала та самая книга. Он протянул руку, желая потрогать гладкую обложку.

— Мое! — завопил Дадли, толкнув Гарри. Мальчик шлепнулся на пол. Он поднял глаза на Дурслей — их лица были спокойны, будто так и надо. Вспышка злости обожгла Гарри изнутри. В этот миг Петунии показалось, что его глаза потемнели до черноты. Она моргнула — и в ту же секунду кухонные шторы с треском вспыхнули ярким пламенем, заполняя кухню едким запахом гари! Взрослые быстро потушили огонь, но шторы сильно обгорели. Петуния, задыхаясь от дыма и ужаса, уставилась на племянника.

— Марш на улицу! И чтобы до ужина духу твоего здесь не было! — прошипела она.

Вечером Гарри нашел свою кроватку разобранной, а в чулане под лестницей — раскладную койку с тонким, колючим матрасом и одну полочку. В крошечном, пыльном пространстве пахло старым деревом. Там было темно даже днем. Комок подкатил к горлу.

Так у него появилась «своя комната». Холодная, темная, пахнущая пылью и с пауками, но своя. Значит, он теперь не будет им мешать? Значит, может, оставят в покое?

* * *

Когда Гарри выпустили следующим утром, тетя Петуния велела ему мыть посуду после завтрака, грозя ремнем. Мальчик старался изо всех сил — он связывал работу с возможностью получить подарки на свой день рождения. Дурсли же решили, что труд ему в радость, и завалили новой работой — стричь кусты ножницами. Они хотели занять его, держать подальше от дома и Дадли.

Наконец наступило 31 июля — третий день рождения Гарри (он сверился с кухонным календарем). Сердце колотилось от предвкушения. Он вбежал на кухню и замер. Дурсли как ни в чем не бывало завтракали. «Забыли?» — мелькнула надежда.

— У меня сегодня день рождения, — сказал он.

— И что? — не оборачиваясь, буркнула тетя Петуния.

— А подарки? — неуверенно спросил он.

— Я положила тебе дополнительную ложку яичницы, — отрезала она.

— И все? — прошептал Гарри, чувствуя, как комок подступает к горлу.

Внезапно кухню потряс грохот! Тарелки сами разлетелись вдребезги, кастрюли с характерным металлическим лязгом посыпались на пол! Мистер Дурсль спрятался за газету, Петуния и Дадли нырнули под стол.

— Ах ты паршивец! Ты еще сметь требовать подарки?! — взревел дядя Вернон, когда шум стих. Гарри растерянно уставился на него, он ведь ничего не делал!

В ту ночь Гарри не мог лечь на спину. Жгучая боль от ремня дяди Вернона пылала свежими полосами. Это была первая настоящая порка. С тех пор он стал чаще пропадать на улице — заметил, что его отсутствие успокаивает Дурслей.

Друзей не было: стоило ему в поношенной, великой на дюжину размеров одежде Дадли появиться рядом с детьми, как взрослые поспешно уводили их прочь, бросая на Гарри брезгливые взгляды. Однажды он попытался помочь мальчику строить замок из песка. Едва он протянул руку, как появилась мать:

— Отойди от этого грязнули! — резко одернула она сына. — Нечего с такими водиться!

Мальчика отвели, оставив Гарри одного под тяжелым взглядом женщины.

Осенью, шагая по заброшенному пустырю, Гарри увидел маленького ужа. И ему ясно послышалось:

— Вечно эти двуногие мешают охотиться!

— Ты умеешь разговаривать? — изумился Гарри, присев.

— Говорящщий? Я никогда прежде не встречала говорящих. Мне нужно на охоту, говорящий, но мы еще встретимс-ся, — прошипел ужик и уполз.

После этого Гарри пытался заговорить вообще со всеми животными (даже с лягушками и воробьем), но тщетно. Когда он спросил дядю Вернона, с какими животными тот разговаривает, мистер Дурсль взорвался. Он орал, что Гарри все выдумал, потому что у него нет друзей. «Но я же слышал...» — хотел возразить Гарри, но уверенность дяди поколебала его. «Может, и правда выдумал?» — подумал он с горечью.

Несколько месяцев спустя Дадли гнался за Гарри по какому-то пустяковому поводу, тяжело пыхтя. Гарри, с больной от вчерашнего толчка ногой, едва уворачивался. В отчаянии, пробегая мимо крупного булыжника, он мысленно взмолился: «Споткнись!» И камень будто сам подскочил под ногу Дадли! Кузен с воплем рухнул. Гарри замер, потрясенный. Но тут же накатила волна усталости, словно он пробежал десять кругов вокруг дома №4. «Это невозможно, — отмахнулся он от странной мысли. — Просто Дадли не заметил камень». Кузен в общем-то был не слишком внимательным мальчуганом.

Когда Дадли исполнилось пять, ему разрешили гулять до детской площадки одному. В один из дней Дурсли выставили обоих из дома: Дадли — с фунтом на сладости, Гарри — просто за дверь. Горькая обида сжала горло Гарри. Почему Дадли все, а ему ничего? По дороге Дадли хвастливо размахивал купюрой. Гарри, отвернувшись, достал из кармана найденный когда-то старый пенни. Он сжал монетку в кулаке, представляя, как она раскаляется докрасна от его злости. К его ужасу, пенни вдруг стал обжигающе горячим! Он вскрикнул и выбросил его. На земле лежала лишь почерневшая, деформированная лепешка металла! «Солнце… очень жарко», — поспешно подумал он, глядя на небо. С тех пор он избегал сжимать монеты слишком крепко. И старался не думать о том, как легко плавился металл от ярости. Прошло несколько месяцев и Гарри забыл о случившемся.

* * *

Стояло лето 85-го. Гарри направлялся к выходу из дома, чтобы подстричь кусты. В окно светило яркое солнце, и мальчик непроизвольно улыбнулся. На кухне раздался дребезг и визг тети Петунии, перекрывший голос диктора из телевизора. Гарри улыбнулся еще шире. Кузену сейчас не сладко достанется.

Из кухни выскочил Дадли и помчался в свою комнату. Из вредности он пихнул Гарри в дверной косяк. Острая боль пронзила голову. Волна чужой, яростной ненависти захлестнула Гарри. Обернувшись и увидев Дадли, взбегающего по лестнице, он с дикой злобой пожелал: «Чтоб ты свалился!» Внезапно Дадли споткнулся и кубарем покатился вниз, прямо на Гарри, завывая от боли. Конечно, разбитая ваза была тут же забыта, а Дурсли обвинили в травме Дадлика «паршивого мальчишку». После осмотра Дадли врачами и наложения гипса, мистер Дурсль, хмельной от бренди, избил Гарри. Жгучая боль в боку и руке не отпускала мальчика неделями.

После выздоровления Дадли нашел новое развлечение: с одобрения родителей он превратил Гарри в грушу для битья, назвав эту игру «Охотой на Гарри».

Осенью 85-го мальчишки пошли в начальную школу. Миссис Дурсль познакомила Дадли с местными ребятами Гордоном и Малкольмом, будущими террористами округи. Теперь «охота» стала эффективнее: втроем ловить было куда проще.

Школа стала для Гарри новым кругом ада. Каждая перемена — ожидание погони. Неповоротливый Дадли бил в живот, а его дружки пинали, пока Гарри не падал. Но он не плакал. Никогда. Это лишь злило банду. Синяков и ссадин не было видно под мешковатой одеждой, а в лицо Дадли и его товарищи никогда не метили. Жалобы Гарри тонули в равнодушии: «Мальчики есть мальчики». Возможно, в этом были виноваты Дурсли, часто приходившие в школы на беседы, Гарри ведь защищать было некому. А потому в глазах учителей он теперь был «хулиганом и патологическим лгуном».

Найти друзей было невозможно. Сначала всех ребят отпугивала его странная выцветшая одежда. А затем это стала делать шайка Дадли. Гарри чувствовал себя в ловушке. Он знал: любая попытка дать сдачи обернется дома голодом и днями в темном чулане под лестницей — в одиночестве, страхе и с пустым желудком. Эта мысль окрашивала каждый день в серый цвет безнадеги.

Несмотря на все, Гарри изо всех сил учился. Это было единственное, что он мог контролировать. По правде говоря, ему нравилось учиться, потому что его не раз хвалили «за упорство». В библиотеке, куда он прятался от банды, миловидная библиотекарша помогала ему с букварем. Особенно трудно давались чтение и письмо — ведь с Дадли занималась мама, а на Гарри ей было плевать. Он постепенно учился писать каждую букву и читать по слогам.

К концу первого триместра Гарри принес табель с хорошими и отличными отметками. Он был горд собой. Надежда, что родня хоть чуть обрадуется, умерла мгновенно.

— Чего лыбишься, обманщик?! — рассвирепел дядя Вернон, когда закончил изучать табель полным подозрений взглядом. — Не верю! Ты как-то сжульничал! Я тебя научу честности!

Ремень свистел вновь. «Чтобы не зазнавался!» — орал Вернон, не веря, что «тупой» племянник способен на успех. Пятилетний ребенок не мог сам научиться читать и писать! Значит, это все колдовство этого мерзкого выродка! Закончив, он грубо втолкнул Гарри в чулан, не заметив, как тот ударился головой о полку.

Во втором триместре Гарри разрывался. Ему нравились похвалы учителей, но он боялся злить Дурслей и ленивого Дадли с его «Ниже стандарта для своего возраста». «Но дядя говорил, что учиться важно», — утешал он себя.

Первый учебный день после каникул прошел хорошо. Учителя хвалили Гарри за усердие и отругали Дадли за невыполненное задание. Увы, кузен был не в восторге.

Обычно банда гонялась за Гарри, но в тот раз устроила засаду. Зависть к успеху сделала Дадли хитрее. Они подстерегли его у дороги. Дадли сразу же больно ударил его в живот, а Мальком толкнул в плечо. Когда Гарри упал на землю, трое ребят принялись его мутузить. Последнее, что запомнил Гарри — это пинок Гордона в голову.

* * *

Холодное утро 6 января 1986 года за окном коттеджа на улице Глициний мало соответствовало тревожному тону разговора внутри. Арабелла Фигг, отхлебывая крепкий чай, качала головой, слушая взволнованный рассказ кузины по телефону. Речь шла о страшном теракте, потрясшем вчерашние переговоры между американцами и русскими где-то в Европе. «Просто ужас, Дорис, просто ужас... — повторяла Арабелла, глядя на снег за окном. — Мир с ума сошел». Механически она взглянула на настенные часы с кукушкой — стрелки показывали почти половину первого. Пора было заканчивать разговор и приниматься за дела. Еженедельный десятиминутный разговор затянулся почти на час.

Отложив трубку, Арабелла подошла к окну, чтобы задернуть занавеску. Ее взгляд скользнул по знакомому виду: припорошенный инеем тротуар, аккуратные палисадники соседей... И вдруг она замерла. У самого края тротуара, почти у проезжей части, неестественной куклой лежало маленькое тело. Мальчик. Он лежал на боку и был совершенно неподвижен. Сердце Арабеллы бешено застучало. «Господи!»— вырвалось у нее, и она, забыв про холод и возраст, бросилась к входной двери.

Выскочив на крыльцо в домашних тапочках, она подбежала к ребенку. Он не подавал признаков жизни. Дрожащими руками Арабелла осторожно перевернула хрупкое тело на спину, чтобы проверить дыхание и пульс.

Мальчик был без сознания, но главное — он был жив. Нужно позвонить в скорую и сообщить родителям. Она всмотрелась в черты его лица. Бледное, замерзшее лицо, обрамленное всклокоченными черными волосами и отмеченное знакомым шрамом на лбу. Облегчение и невероятное узнавание смешались в один ледяной комок в груди. Это был Гарри Поттер.

* * *

Гарри очнулся от непривычной легкости. Словно прежде он каждый день ходил с рюкзаком полным камнями. Или удерживал тяжеленный потолок. Мир стал ярче, четче. Легкоузнаваемый запах ударил в нос. Он был в больнице всего пару раз, когда ставили какие-то уколы (врачи называли их «прививками»), но все равно легко узнал этот запах.

Первые дни дома Гарри ждал… чего-то. Извинений? Объяснений? Но ничего. Даже наказания не было. Дядя Вернон просто стал еще злее, ворча о «грабителях в белых халатах» и «нахлебнике». Пощечины и толчки участились. Тетя Петуния взвалила на него еще больше работы. Порки стали реже, но от этого лишь свирепее. Кричать — не помогало. Плакать — злить дядю еще больше. Молчать, смотреть в пол... иногда помогало. Иногда нет. Он пытался быть тихим и незаметным, чтобы не провоцировать дядю.

Проблема с оценками требовала решения. Гарри придумал: он стал помогать Дадли списывать. Сначала тот отказывался, но после похода в парк аттракционов за первые хорошие отметки, стал требовать этого. Пару раз их ловили, вину сваливали на Гарри, его запирали и лишали еды. Но Дадли научился списывать аккуратнее. Казалось, проблема решена. Пока не настали годовые контрольные. Дадли провалился.

Гарри так и не понял, как оказался виноват. Но расплата была жестокой: голодное лето и удвоенная злоба банды. Что бы он ни делал — все было не так. Он выполнял всю работу по дому: стриг газон, готовил завтрак, мыл посуду. Помогал Дадли учиться (хотя тот только списывал). Слышал, как тетя говорила о «колледже» и «хорошей должности», а потому усердно учился. «Почему они меня не любят?» — этот вопрос грыз его изнутри.