Запертое Детство (джен)

Мистер и миссис Дурсль проживали в доме №4 по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди. Мистер Дурсль возглавлял фирму «Граннингс», производившую дрели. Это был полный мужчина с очень пышными усами и очень короткой шеей. Миссис Дурсль была тощей блондинкой с шеей почти вдвое длиннее, чем положено при ее росте. Этот недостаток пришелся ей весьма кстати, поскольку большую часть времени она следила за соседями и подслушивала их разговоры. У мистера и миссис Дурсль был маленький сын Дадли — «светловолосый мальчуган», как его в порыве чувств называл отец, и, по их мнению, самый чудесный ребенок на свете.

Семья Дурслей имела все, чего только можно пожелать. Казалось, что идиллия в их жизни нерушима. Однако 1 ноября 1981 года все изменилось.

В тот день миссис Дурсль открыла дверь, чтобы выставить пустые молочные бутылки. Холодный утренний воздух обжег лицо. Заметив, что лежало на крыльце, она вскрикнула, комок страха застрял в ее горле. На пороге лежал и крепко спал спеленатый малыш с черными, как смоль, волосами, странным зигзагообразным порезом на лбу и небольшим письмом в ручке. Никто из семейства Дурслей так и не узнал, что множество странных людей еще несколько дней поднимали бокалы за этого малыша, что с неба падали звезды, что по всему Лондону видели сов — не до того им было.

Следующие дни слились в серую муть. На их голову свалился крошечный ребенок. У него не было ни вещей, ни документов — лишь письмо, сообщающее о кончине его матери, сестры Петунии, и ее мужа, имени малыша — Гарри, дате его рождения и… кое-чем еще. Петуния читала и перечитывала эти строки, а ее пальцы дрожали. Сестра... Лили... Волшебство. Оно убило ее. И теперь это… это оставили на ее пороге.

Для мистера Дурсля, обремененного работой, этот хаос стал кошмаром: бесконечные очереди, бумаги, необходимость срочно покупать вторую кроватку, стульчик, одежду. Недосып и раздражение Вернона росли с каждым днем, закладывая фундамент его неприязни к зеленоглазому племяннику.

Миссис Дурсль металась между коляской Дадли и колыбелью Гарри. Помимо забот о сыне, ее неотступно преследовал страх. Она постоянно вглядывалась в окна, вздрагивая от каждого шороха, ожидая и одновременно ужасаясь появлению… их. Впрочем, никто не приходил. Первые дни она смотрела на племянника с какой-то жалостью и виной — последняя ниточка к Лили. Но постепенно страх брал верх. Эти слишком яркие глаза, этот шрам… В них таилось что-то чужое, опасное. Что-то в этом ребёнке вызывало у Петунии ледяной ужас.

Выяснилось, что малыш, проведя ночь на холодном камне крыльца, заболел. Врачи качали головами, глядя на странный, не поддававшийся лечению шрам-молнию и шепчась о простуде и отсутствию прививок. Визиты докторов и лекарства больно ударили по кошельку Дурслей и по нервам Петунии. Она лихорадочно придумывала истории для соседей: откуда ребенок и почему он так не похож на их золотого Дадли. Лишь Дадли был доволен — у него появилась живая игрушка для вымещения энергии: в Гарри летели комья каши, его щипали и толкали. После наказания за опрокинутое на кузена молоко Гарри научился молча сносить издевательства.

Прошли недели, а Гарри не выздоравливал. Когда Дурсли, наконец оформив бумаги, вызвали врача для госпитализации, все симптомы исчезли. Словно по мановению волшебной палочки, мальчик стал здоров. Именно этого Петуния боялась больше всего. Сбылись ее худшие опасения. Она отчаянно надеялась, что раз мальчишку отправили к ним, то он обычный, но раз так... Она рассказала Вернону все: о магическом мире, о своей сестре-«чудачке», о ее странной школе, о лягушачьей икре и кореньях, и о том, чего ждать от этого подкидыша. Мистер Дурсль, отмахнувшись, заявил, что строгая дисциплина выбьет всю эту дурь. Главное — не говорить мальчику. А школа... решат позже.

* * *

Лето 82-го прошло внешне спокойно. Мистеру Дурслю казалось, что дисциплина помогла. Но Петуния не обманывалась. Ребенок вызывал у нее странное, гнетущее чувство — как будто на душе скребли кошки, смесь злобы, раздражения и беспричинного страха. Она старалась держаться от него и этих ощущений подальше.

Гарри был очень тихим. Первые недели он звал родителей, но после резких окриков дяди Вернона замолчал и часто с опаской поглядывал на мужчину.

Мальчик быстро понял: Дурслям не нравится он и все, что с ним связано. Если Гарри плакал, то ничего не происходило, пока он не начинал икать и у него не пропадал голос. Если смеялся, то дядя Вернон хмурился и мог дать подзатыльник или оставить без ужина, а тетя Петуния сразу поджимала губы и озиралась, будто ожидая беды. Но хуже всего было говорить или спрашивать. «Говори, только когда тебя спрашивают, мальчишка!» — рявкал дядя Вернон.

Весной 83-го мальчишки толкались, грохоча по лестнице. Дадли толкнул Гарри, но в следующий миг сам споткнулся и рухнул вниз, подвернув ногу. Громкий рев кузена, полный обиды, вызвал у Гарри невольную ухмылку. Заслужил!

В этот миг Петуния отбросила последние сомнения. Она хотела быть лучше сестры, не вымещать злобу на невинном. Но этот ребенок… он навредил ее Дадлику! Никто не посмеет! Если раньше она изредка сдерживала Вернона, то теперь поняла: с этим… этим… нужна железная рука. Мистер Дурсль выпорол Гарри ремешком и лишил ужина. Горькие, тихие всхлипы мальчика в тот вечер стали для Петунии испытанием. Но она твердо решила переселить Гарри подальше от остального семейства.

Той ночью миссис Дурсль не спалось. То была вина Вернона, храпящего чересчур громко. От бессонницы в голове Петунии роились самые странные мысли. Она думала о странных глазах, в которых было что-то чужое... злое. Вспоминала ощущения, возникавшие возле племянника. Как будто стены смыкались вокруг нее. Страх... удушающий... Откуда он? А злость? Необъяснимая и ядовитая, из самых глубин. И мысли, странные, навязчивые... «Выгнать. Держать подальше. Не видеть».

Она закрыла глаза и принялась считать овец. Один, два, три... Перед глазами поплыла картина двух мальчиков в двух деревянных кроватках. Она глубоко вдохнула, когда мальчики стали девочками. У одной были темные волосы и темно-зеленые глаза, у другой и то, и другое было светлее. Рыжие волосы и ярко-зеленые глаза. У Петунии перехватило дыхание. Лили.

Лили, с которой они друг другу заплетали косички. Которая забиралась к ней в постель во время гроз, а она, как старшая в семье, читала ей сказки и успокаивала, хотя разница была всего-то в два года. А потом Лили уехала в Хогвартс. Петуния отогнала эти мысли, как всегда делала. Лили была мертва. Как и ее родители, из-за того, что сестра оказалась волшебницей. С самого детства миссис Дурсль знала, что эта их магия не доведет до добра. И вот...

Два года назад убили их с Лили родителей, затем Лили. Теперь волшебство добралось и до Петунии, вновь не оставив никакого выбора, кроме как плыть по течению.

* * *

Самым ранним воспоминанием Гарри был третий день рождения Дадли. В тот день миссис Дурсль суетилась с рассвета. Кроме огромного завтрака, Дадли ждала гора подарков: трехколесный велосипед, летающий змей, армия солдатиков, проигрыватель, кассеты, инопланетный корабль... Единственное, что не заинтересовало Дадли — книга «Приключения Алисы в Стране чудес». Гарри, завороженный блеском упаковки, смотрел то на подарки, то на сияющих Дурслей. «У меня тоже так будет?» — мелькнула у него мысль. Он не знал точно, когда его день рождения, но помнил, что летом.

— А когда у меня день рождения? — спросил Гарри.

Дядя Вернон аж подскочил.

— Тридцать первого июля… и не задавай глупых вопросов! — рявкнул он.

«Июль… это скоро!» — обрадовался Гарри. Он так мечтал о... о чем угодно! О книжке с картинками, о мячике, даже о новом носочке! Ближе всех лежала та самая книга. Он протянул руку, желая потрогать гладкую обложку.

— Мое! — завопил Дадли, толкнув Гарри. Мальчик шлепнулся на пол. Он поднял глаза на Дурслей — их лица были спокойны, будто так и надо. Вспышка злости обожгла Гарри изнутри. В этот миг Петунии показалось, что его глаза потемнели до черноты. Она моргнула — и в ту же секунду кухонные шторы с треском вспыхнули ярким пламенем, заполняя кухню едким запахом гари! Взрослые быстро потушили огонь, но шторы сильно обгорели. Петуния, задыхаясь от дыма и ужаса, уставилась на племянника.

— Марш на улицу! И чтобы до ужина духу твоего здесь не было! — прошипела она.

Вечером Гарри нашел свою кроватку разобранной, а в чулане под лестницей — раскладную койку с тонким, колючим матрасом и одну полочку. В крошечном, пыльном пространстве пахло старым деревом. Там было темно даже днем. Комок подкатил к горлу.

Так у него появилась «своя комната». Холодная, темная, пахнущая пылью и с пауками, но своя. Значит, он теперь не будет им мешать? Значит, может, оставят в покое?

* * *

Когда Гарри выпустили следующим утром, тетя Петуния велела ему мыть посуду после завтрака, грозя ремнем. Мальчик старался изо всех сил — он связывал работу с возможностью получить подарки на свой день рождения. Дурсли же решили, что труд ему в радость, и завалили новой работой — стричь кусты ножницами. Они хотели занять его, держать подальше от дома и Дадли.

Наконец наступило 31 июля — третий день рождения Гарри (он сверился с кухонным календарем). Сердце колотилось от предвкушения. Он вбежал на кухню и замер. Дурсли как ни в чем не бывало завтракали. «Забыли?» — мелькнула надежда.

— У меня сегодня день рождения, — сказал он.

— И что? — не оборачиваясь, буркнула тетя Петуния.

— А подарки? — неуверенно спросил он.

— Я положила тебе дополнительную ложку яичницы, — отрезала она.

— И все? — прошептал Гарри, чувствуя, как комок подступает к горлу.

Внезапно кухню потряс грохот! Тарелки сами разлетелись вдребезги, кастрюли с характерным металлическим лязгом посыпались на пол! Мистер Дурсль спрятался за газету, Петуния и Дадли нырнули под стол.

— Ах ты паршивец! Ты еще сметь требовать подарки?! — взревел дядя Вернон, когда шум стих. Гарри растерянно уставился на него, он ведь ничего не делал!

В ту ночь Гарри не мог лечь на спину. Жгучая боль от ремня дяди Вернона пылала свежими полосами. Это была первая настоящая порка. С тех пор он стал чаще пропадать на улице — заметил, что его отсутствие успокаивает Дурслей.

Друзей не было: стоило ему в поношенной, великой на дюжину размеров одежде Дадли появиться рядом с детьми, как взрослые поспешно уводили их прочь, бросая на Гарри брезгливые взгляды. Однажды он попытался помочь мальчику строить замок из песка. Едва он протянул руку, как появилась мать:

— Отойди от этого грязнули! — резко одернула она сына. — Нечего с такими водиться!

Мальчика отвели, оставив Гарри одного под тяжелым взглядом женщины.

Осенью, шагая по заброшенному пустырю, Гарри увидел маленького ужа. И ему ясно послышалось:

— Вечно эти двуногие мешают охотиться!

— Ты умеешь разговаривать? — изумился Гарри, присев.

— Говорящщий? Я никогда прежде не встречала говорящих. Мне нужно на охоту, говорящий, но мы еще встретимс-ся, — прошипел ужик и уполз.

После этого Гарри пытался заговорить вообще со всеми животными (даже с лягушками и воробьем), но тщетно. Когда он спросил дядю Вернона, с какими животными тот разговаривает, мистер Дурсль взорвался. Он орал, что Гарри все выдумал, потому что у него нет друзей. «Но я же слышал...» — хотел возразить Гарри, но уверенность дяди поколебала его. «Может, и правда выдумал?» — подумал он с горечью.

Несколько месяцев спустя Дадли гнался за Гарри по какому-то пустяковому поводу, тяжело пыхтя. Гарри, с больной от вчерашнего толчка ногой, едва уворачивался. В отчаянии, пробегая мимо крупного булыжника, он мысленно взмолился: «Споткнись!» И камень будто сам подскочил под ногу Дадли! Кузен с воплем рухнул. Гарри замер, потрясенный. Но тут же накатила волна усталости, словно он пробежал десять кругов вокруг дома №4. «Это невозможно, — отмахнулся он от странной мысли. — Просто Дадли не заметил камень». Кузен в общем-то был не слишком внимательным мальчуганом.

Когда Дадли исполнилось пять, ему разрешили гулять до детской площадки одному. В один из дней Дурсли выставили обоих из дома: Дадли — с фунтом на сладости, Гарри — просто за дверь. Горькая обида сжала горло Гарри. Почему Дадли все, а ему ничего? По дороге Дадли хвастливо размахивал купюрой. Гарри, отвернувшись, достал из кармана найденный когда-то старый пенни. Он сжал монетку в кулаке, представляя, как она раскаляется докрасна от его злости. К его ужасу, пенни вдруг стал обжигающе горячим! Он вскрикнул и выбросил его. На земле лежала лишь почерневшая, деформированная лепешка металла! «Солнце… очень жарко», — поспешно подумал он, глядя на небо. С тех пор он избегал сжимать монеты слишком крепко. И старался не думать о том, как легко плавился металл от ярости. Прошло несколько месяцев и Гарри забыл о случившемся.

* * *

Стояло лето 85-го. Гарри направлялся к выходу из дома, чтобы подстричь кусты. В окно светило яркое солнце, и мальчик непроизвольно улыбнулся. На кухне раздался дребезг и визг тети Петунии, перекрывший голос диктора из телевизора. Гарри улыбнулся еще шире. Кузену сейчас не сладко достанется.

Из кухни выскочил Дадли и помчался в свою комнату. Из вредности он пихнул Гарри в дверной косяк. Острая боль пронзила голову. Волна чужой, яростной ненависти захлестнула Гарри. Обернувшись и увидев Дадли, взбегающего по лестнице, он с дикой злобой пожелал: «Чтоб ты свалился!» Внезапно Дадли споткнулся и кубарем покатился вниз, прямо на Гарри, завывая от боли. Конечно, разбитая ваза была тут же забыта, а Дурсли обвинили в травме Дадлика «паршивого мальчишку». После осмотра Дадли врачами и наложения гипса, мистер Дурсль, хмельной от бренди, избил Гарри. Жгучая боль в боку и руке не отпускала мальчика неделями.

После выздоровления Дадли нашел новое развлечение: с одобрения родителей он превратил Гарри в грушу для битья, назвав эту игру «Охотой на Гарри».

Осенью 85-го мальчишки пошли в начальную школу. Миссис Дурсль познакомила Дадли с местными ребятами Гордоном и Малкольмом, будущими террористами округи. Теперь «охота» стала эффективнее: втроем ловить было куда проще.

Школа стала для Гарри новым кругом ада. Каждая перемена — ожидание погони. Неповоротливый Дадли бил в живот, а его дружки пинали, пока Гарри не падал. Но он не плакал. Никогда. Это лишь злило банду. Синяков и ссадин не было видно под мешковатой одеждой, а в лицо Дадли и его товарищи никогда не метили. Жалобы Гарри тонули в равнодушии: «Мальчики есть мальчики». Возможно, в этом были виноваты Дурсли, часто приходившие в школы на беседы, Гарри ведь защищать было некому. А потому в глазах учителей он теперь был «хулиганом и патологическим лгуном».

Найти друзей было невозможно. Сначала всех ребят отпугивала его странная выцветшая одежда. А затем это стала делать шайка Дадли. Гарри чувствовал себя в ловушке. Он знал: любая попытка дать сдачи обернется дома голодом и днями в темном чулане под лестницей — в одиночестве, страхе и с пустым желудком. Эта мысль окрашивала каждый день в серый цвет безнадеги.

Несмотря на все, Гарри изо всех сил учился. Это было единственное, что он мог контролировать. По правде говоря, ему нравилось учиться, потому что его не раз хвалили «за упорство». В библиотеке, куда он прятался от банды, миловидная библиотекарша помогала ему с букварем. Особенно трудно давались чтение и письмо — ведь с Дадли занималась мама, а на Гарри ей было плевать. Он постепенно учился писать каждую букву и читать по слогам.

К концу первого триместра Гарри принес табель с хорошими и отличными отметками. Он был горд собой. Надежда, что родня хоть чуть обрадуется, умерла мгновенно.

— Чего лыбишься, обманщик?! — рассвирепел дядя Вернон, когда закончил изучать табель полным подозрений взглядом. — Не верю! Ты как-то сжульничал! Я тебя научу честности!

Ремень свистел вновь. «Чтобы не зазнавался!» — орал Вернон, не веря, что «тупой» племянник способен на успех. Пятилетний ребенок не мог сам научиться читать и писать! Значит, это все колдовство этого мерзкого выродка! Закончив, он грубо втолкнул Гарри в чулан, не заметив, как тот ударился головой о полку.

Во втором триместре Гарри разрывался. Ему нравились похвалы учителей, но он боялся злить Дурслей и ленивого Дадли с его «Ниже стандарта для своего возраста». «Но дядя говорил, что учиться важно», — утешал он себя.

Первый учебный день после каникул прошел хорошо. Учителя хвалили Гарри за усердие и отругали Дадли за невыполненное задание. Увы, кузен был не в восторге.

Обычно банда гонялась за Гарри, но в тот раз устроила засаду. Зависть к успеху сделала Дадли хитрее. Они подстерегли его у дороги. Дадли сразу же больно ударил его в живот, а Мальком толкнул в плечо. Когда Гарри упал на землю, трое ребят принялись его мутузить. Последнее, что запомнил Гарри — это пинок Гордона в голову.

* * *

Холодное утро 6 января 1986 года за окном коттеджа на улице Глициний мало соответствовало тревожному тону разговора внутри. Арабелла Фигг, отхлебывая крепкий чай, качала головой, слушая взволнованный рассказ кузины по телефону. Речь шла о страшном теракте, потрясшем вчерашние переговоры между американцами и русскими где-то в Европе. «Просто ужас, Дорис, просто ужас... — повторяла Арабелла, глядя на снег за окном. — Мир с ума сошел». Механически она взглянула на настенные часы с кукушкой — стрелки показывали почти половину первого. Пора было заканчивать разговор и приниматься за дела. Еженедельный десятиминутный разговор затянулся почти на час.

Отложив трубку, Арабелла подошла к окну, чтобы задернуть занавеску. Ее взгляд скользнул по знакомому виду: припорошенный инеем тротуар, аккуратные палисадники соседей... И вдруг она замерла. У самого края тротуара, почти у проезжей части, неестественной куклой лежало маленькое тело. Мальчик. Он лежал на боку и был совершенно неподвижен. Сердце Арабеллы бешено застучало. «Господи!»— вырвалось у нее, и она, забыв про холод и возраст, бросилась к входной двери.

Выскочив на крыльцо в домашних тапочках, она подбежала к ребенку. Он не подавал признаков жизни. Дрожащими руками Арабелла осторожно перевернула хрупкое тело на спину, чтобы проверить дыхание и пульс.

Мальчик был без сознания, но главное — он был жив. Нужно позвонить в скорую и сообщить родителям. Она всмотрелась в черты его лица. Бледное, замерзшее лицо, обрамленное всклокоченными черными волосами и отмеченное знакомым шрамом на лбу. Облегчение и невероятное узнавание смешались в один ледяной комок в груди. Это был Гарри Поттер.

* * *

Гарри очнулся от непривычной легкости. Словно прежде он каждый день ходил с рюкзаком полным камнями. Или удерживал тяжеленный потолок. Мир стал ярче, четче. Легкоузнаваемый запах ударил в нос. Он был в больнице всего пару раз, когда ставили какие-то уколы (врачи называли их «прививками»), но все равно легко узнал этот запах.

Первые дни дома Гарри ждал… чего-то. Извинений? Объяснений? Но ничего. Даже наказания не было. Дядя Вернон просто стал еще злее, ворча о «грабителях в белых халатах» и «нахлебнике». Пощечины и толчки участились. Тетя Петуния взвалила на него еще больше работы. Порки стали реже, но от этого лишь свирепее. Кричать — не помогало. Плакать — злить дядю еще больше. Молчать, смотреть в пол... иногда помогало. Иногда нет. Он пытался быть тихим и незаметным, чтобы не провоцировать дядю.

Проблема с оценками требовала решения. Гарри придумал: он стал помогать Дадли списывать. Сначала тот отказывался, но после похода в парк аттракционов за первые хорошие отметки, стал требовать этого. Пару раз их ловили, вину сваливали на Гарри, его запирали и лишали еды. Но Дадли научился списывать аккуратнее. Казалось, проблема решена. Пока не настали годовые контрольные. Дадли провалился.

Гарри так и не понял, как оказался виноват. Но расплата была жестокой: голодное лето и удвоенная злоба банды. Что бы он ни делал — все было не так. Он выполнял всю работу по дому: стриг газон, готовил завтрак, мыл посуду. Помогал Дадли учиться (хотя тот только списывал). Слышал, как тетя говорила о «колледже» и «хорошей должности», а потому усердно учился. «Почему они меня не любят?» — этот вопрос грыз его изнутри.

Холодный сентябрьский ветер швырял мокрые листья под ноги Гарри, когда он, нагруженный пакетами из магазина, подходил к дому №4 по Тисовой улице. Из приоткрытого окна гостиной вырвался не просто голос диктора — это был рев, леденящий душу, гул беды.

ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК BBC: КАТАСТРОФА НА АЛЯСКЕ! ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ КОЛЛАПС!

— ПЕТУНИЯ! — прорвался крик дяди Вернона, такой громкий, хриплый и наполненный первобытным ужасом, что Гарри чуть не выронил пакеты. Дядя так никогда не кричал, даже когда ловил его, Гарри, за кражами печенья. Этот крик был о другом — о чем-то огромном и страшном, что ворвалось в их дом с экрана.

Гарри замер у двери, сердце колотясь как молот. Сквозь гул в ушах пробивались обрывки новостей, врезаясь в сознание острыми осколками: ...чудовищный взрыв... месторождение Прайдхо-Бэй... число погибших превысило 100... адский пейзаж... шестая часть суточной добычи нефти США... энергетический коллапс... столб пламени виден за 150 миль... СССР, чудом избежавший катастрофы в Чернобыле, предлагает помощь...

— Вернон, милый, что случилось? — испуганный, почти визгливый голос тети Петунии донесся из кухни.

— Быстрее сюда! Чертовы русские! — рычал дядя, его толстый палец яростно долбил в телеэкран, где плясали кадры огня и разрушения. — Наверняка, это их рук дело! Диверсия! Видишь?! Видишь?! Нефть — она же теперь взлетит в цене как сумасшедшая! Бензин! Отопление! ВСЕ! Нам всем крышка! ВСЕМ!

Гарри осторожно просунулся в прихожую, стараясь не издавать ни звука. Он должен был отнести покупки на кухню, но взрослые в гостиной были похожи на разъяренных зверей, загнанных в угол. Лицо дяди Вернона пылало багровым, жилы на шее натянулись как канаты, кулаки сжимались и разжимались. Тетя Петуния, бледная как мел, заламывала руки, ее глаза бегали от экрана к мужу и обратно. Гарри инстинктивно прижался к стене, стараясь стать невидимкой. Ведь он знал: что бы там ни случилось на краю света, гнев дяди Вернона, обрушится прямо на него. Значит, сегодня вечером или завтра утром он получит больше толчков, подзатыльников, его в очередной раз обвинят в чем-то, чего он не делал. В горле запершило.

* * *

Солнечные зайчики, словно живые золотые монетки, третий день подряд прыгали по грязным, потрескавшимся плитам школьного двора. Гарри, прижавшись спиной к шершавой, прохладной кирпичной стене, наблюдал, как Дадли и его обычная свита — Гордон и Малкольм — громко хохоча, пинали потрепанный футбольный мяч, целясь не в воображаемые ворота, а в головы перепуганных первоклашек, с визгом разбегавшихся кто куда. Он привычно втянул голову в плечи, стараясь слиться с кирпичной кладкой, стать невидимым, ненужным камнем. Вдруг длинная тень упала на его кроссовки, разодранные на большом пальце.

— Эй, ты. Гарри, да?

Гарри вздрогнул, словно его ударили током, и поднял голову. Перед ним стоял Пирс Полкисс, новичок, переведшийся на прошлой неделе. Он был высоким для своих шести лет, с аккуратно прилизанными темными волосами и любопытным, оценивающим, но пока что незлым взглядом. Главное — он не был в «команде» Дадли. Он держался особняком, наблюдал.

— Ага, — пробормотал Гарри, машинально нащупывая пальцем знакомую дырку на коленке штанов.

— Почему ты всегда один? — спросил Пирс просто, без привычной издёвки или высокомерия, которые Гарри слышал от других. Он прислонился к стене рядом, но не слишком близко, сохраняя дистанцию. — Ты же не новенький. Уже год тут, да?

Гарри пожал плечами, уткнувшись взглядом в глубокую трещину в асфальте у своих ног. «Потому что Дадли сказал всем, что я заразный, вонючий, тухляк и вообще урод», — пронеслось в голове, как заезженная пластинка. Сказать правду? Но правда была опасна. Правда могла привлечь внимание Дадли. Он сглотнул комок в горле.

— Не знаю, — выдавил он, глядя на трещину. — Просто так.

Пирс кивнул, как будто этот бессмысленный ответ его полностью удовлетворил. Он не уходил. Вместо этого он начал рассказывать про свою старую школу, где был злой учитель физкультуры, который заставлял всех бегать кросс под дождем, про то, как здорово, что здесь есть настоящий футбольный мяч, даже если он старый, и как он скучал по нормальным дворовым играм. Гарри слушал, почти не веря своим ушам. Никто. Абсолютно никто не разговаривал с ним просто так, вот так спокойно, без насмешек, без требования что-то сделать или уйти. Несколько раз он осторожно, украдкой взглядывал на Пирса. Тот ловил его взгляд и... улыбался. Не кривой усмешкой, а нормальной, открытой улыбкой. Непривычное, сбивающее с толку тепло начало медленно разливаться по его груди, борясь с привычным холодком одиночества и страха. Это было странно. Очень странно.

На следующий день Пирс снова подошел на перемене. Не к Дадли, а к нему, Гарри. Заговорил о вчерашнем домашнем задании по чтению. А после уроков, когда Гарри уже крался к калитке у спортзала, чтобы начать свой долгий, извилистый обходной путь домой через парк и вдоль старого, облупившегося завода (избегая короткой, прямой дороги мимо кондитерской «Сладкоежка», где обычно кучковалась банда Дадли), Пирс его догнал легкой трусцой.

— Эй, Гарри! Идем вместе? — спросил он, легко встряхивая почти пустой рюкзак. — Кажется, нам в одну сторону? Я на Глициний живу, это же рядом с Тисовой?

Гарри замер, как олень в свете фар. Улица Глициний действительно была буквально за углом от Тисовой. Но его путь лежал в другую сторону — в обход. Идти напрямую с Пирсом… мимо «Сладкоежки»… это было не просто опасно. Это было самоубийство. Его ладони моментально вспотели.

— Я… я обычно другой дорогой, — пробормотал он, снова уставившись в асфальт, чувствуя, как горит лицо. — Длиннее, но… привычнее.

Пирс нахмурился, искренне удивленный.

— Другой? Но это же дольше, наверное, в два раза! — воскликнул он. — Вот прямо тут, мимо магазинчиков на Хай-стрит, и мы уже почти дома! Пойдем, а? Скучно же одному тащиться. Давай поболтаем.

Сердце Гарри забилось, словно маленькая, перепуганная птица в клетке. Он посмотрел на длинную, успокаивающую тень парка, тянувшуюся от школы — символ относительной безопасности, пусть и ценой лишних минут ходьбы. Потом на открытую, залитую последним осенним солнцем улицу, ведущую прямо к «Сладкоежке» — путь, полный смертельного риска встретить Дадли. Но рядом был Пирс. Пирс, который улыбался. Пирс, который говорил с ним. Тепло, обманчивое и манящее, перевесило голос разума.

— Ладно, — прошептал Гарри, и сам удивился этому тихому, предательскому слову. — Пойдем.

Первые несколько минут были… неловкими. Гарри нервно озирался по сторонам, поджимая голову в плечи при каждом громком звуке — хлопке двери магазина, сигнале машины. Каждый шаг по знакомому маршруту, который он всегда избегал, отдавался тревогой в животе. Пирс, казалось, не замечал его напряжения. Он болтал о вчерашнем футбольном матче по телевизору, о новом комиксе про Людей Икс с необычными способностями, спрашивал мнение Гарри о школе. Тепло от простого, дружелюбного голоса Пирса отчаянно боролось с плохим предчувствием в груди Гарри. Они миновали пекарню, и запах свежего хлеба на секунду перебил привычный для Гарри запах страха. Он осмелел, даже коротко ответил на вопрос Пирса про сложность вчерашней задачи по математике. «Он не смеется. Он слушает», — с удивлением подумал Гарри.

Они свернули за угол аптеки, где начинался узкий, грязный проулок, заставленный переполненными мусорными баками — короткий путь между двумя рядами старых, покосившихся гаражей. Здесь всегда было тихо, пустынно и пахло затхлостью. Из-за неприятного запаха Гарри всегда обходил это место стороной.

— Почти пришли, — сказал Пирс, внезапно ускоряя шаг. Голос его звучал как-то… напряженно? — Смотри, тут короче, если свернуть во-от сюда, между этими гаражами…

Именно в этот момент по спине Гарри пробежали ледяные мурашки, а в ушах зазвенело. Пирс шел слишком быстро, слишком целенаправленно. Он не оглядывался, чтобы проверить, идет ли Гарри. Он просто шел вперед, к открытому концу проулка, где виднелся кусочек тротуара и угол дома на Глициний.

«Нет!» — панически мелькнуло в голове Гарри. Он инстинктивно попятился. Но было уже поздно.

Из-за угла последнего гаража вывалилось знакомое, тучное тело, загораживая выход. Дадли. Его свиное лицо было красным не от бега, а от предвкушения охоты, глаза блестели злорадством. За ним, как тени, материализовались Гордон и Малкольм. И в их глазах светилась та же хищная, тупая радость.

— Лови урода! — пронзительно, до боли знакомым визгом завизжал Дадли, и этот звук, как удар кнута, вывел Гарри из оцепенения.

Гарри рванулся назад, к улице, но Пирс... Пирс!... подставил ногу. Удар под колено, земля, больно стукнулся локтем. А потом голос Дадли радостный, оттого еще более противный:

— Молодец, Полкисс! Не зря мы тебя в банду взяли! Провел его, как последнего лоха!

Пирс засмеялся коротким, писклявым, подхалимским смешком. Он даже не посмотрел на Гарри, валяющегося у его ног. Его взгляд был прикован к Дадли, ища одобрения.

— Я же говорил, Дадс, все получится! — запищал Пирс, стараясь подражать «крутому» тону. — Легко, как два пальца об асфальт! Думал, он по своему дурацкому длинному пути попрет, пришлось уговаривать, представляешь? Такого придурка уговаривать!

Эти слова ударили Гарри больнее, чем любой кулак Дадли, который уже со свистом летел в его живот, вышибая весь воздух и оставляя ощущение разрыва. Больше, чем пинок Гордона в колено. Больше всего болело там, где секунду назад было это тепло. Там, где только что зародилась глупая, предательская надежда на что-то нормальное. Предательство. Оно было таким простым. Таким обыденным на ухмыляющемся, внезапно ставшем отвратительно знакомым лице Пирса, который теперь стоял рядом с Дадли, поддакивая и даже, чтобы не ударить в грязь лицом, неуклюже ткнув Гарри носком ботинка в бок. «Чтобы быть как все». Его новый «друг». Его иллюзия того, что он может быть не один. Она рассыпалась в пыль под визг Дадли и глумливый хохот его банды, в которой теперь был и Пирс Полкисс.

Гарри съежился на холодном, грязном асфальте, закрывая голову руками от града ударов, пытаясь спрятаться в самом себе. А в голове, громче визга и хохота, навязчиво звучало эхо простого вопроса: «Почему ты всегда один?»

* * *

Запах жареной индейки, клюквенного соуса и рождественского пудинга едва пробивался сквозь плотную, щелястую дверь чулана под лестницей. Гарри сидел, поджав колени к груди, на своем тонком, продавленном матрасе, прислушиваясь к гулу голосов и звону посуды из гостиной. До него доносились обрывки разговора тети Петунии и дяди Вернона. Они явно забыли, что он здесь, или просто не считали нужным понижать голос из-за «мальчишки в чулане».

— ...просто невозможно, Петуния! — гневно бубнил голос дяди Вернона, заглушая даже телевизор. — Эти проклятые процентные ставки... Безобразие! Экономика катится в тартарары, как твой пудинг без бренди! Банк... они там все с ума посходили! Деньги как вода утекают!

Тихая, успокаивающая воркотня тети Петунии была неразборчивой, но в ней явно звучали нотки тревоги.

— Новый Кортина! — почти взвыл Вернон, и Гарри живо представил, как его толстая шея наливается багровым цветом, а жилы пульсируют. — Мечтал весь год, дорогая! Копил! А теперь? Теперь даже подержанный — непозволительная роскошь! Все из-за этого чертового кризиса! Из-за правительства недоделанного и этих русских гадов, которые нефть взвинтили!

Слово «кризис» висело в доме №4 тяжелее рождественского гуся. Для Гарри оно означало: овсянку, разведенную до прозрачной серой жижи; порванные штаны, зашитые кривыми, злыми стежками Петунии; вечно хмурое лицо дяди Вернона и его кулак, грохочущий по столу над газетными графиками, похожими на обрывы; и постоянный, гнетущий вопрос — будет ли завтра еще хуже?

Внезапно в гостиной разразился воплем Дадли, похожим на сирену воздушной тревоги. Меньше всего это было похоже на плач обиженного ребенка.

— НЕЕЕЕТ! ЭТО ЧТО, ВСЕ?! — орал он так, что, казалось, задрожали стены чулана. — ПРОШЛЫМ РАЗ БЫЛО ТРИДЦАТЬ! ТРИДЦАТЬ! А СЕЙЧАС? ДВАДЦАТЬ ТРИ! ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО! Я ХОЧУ БОЛЬШЕ! ВЫ ОБЕЩАЛИ!

Послышались торопливые, заискивающие голоса Петунии и Вернона, пытающихся утихомирить свое «сокровище». Звякнуло что-то стеклянное — возможно, дорогая модель машины или новый трансформер швырнутый на пол в бессильной ярости.

— ...но, Дадлик, милый, солнышко, кризис же... — доносилось паническое воркование тети Петунии. — Нефть дорогая, папе трудно...

— НЕ ХОЧУ СЛЫШАТЬ ПРО НЕФТЬ! — завопил Дадли. — ДВАДЦАТЬ ТРИ! ЭТО ПОЗОР! ГДЕ МОЙ ВЕЛОСИПЕД НОВЫЙ? ГДЕ БОЛЬШОЙ КОНСТРУКТОР? ВЫ ОБМАНЩИКИ!

Гарри прижался лбом к прохладной, шершавой деревянной стенке чулана. Двадцать три подарка. Для Дадли — катастрофа. Гарри с горечью смотрел на свои жалкие карандаши. Мир за окном, должно быть, рухнул окончательно, если даже золотой Дадлик недосчитался игрушек.

Ведь Дадли всегда получал самое лучшее, самое дорогое, самое первое. Новейшие игрушки, самые модные вещи, горы сладостей, о которых Гарри мог только мечтать. Лишение Дадли хотя бы части его «законной» доли подарков казалось событием апокалиптического масштаба в доме №4. Кризис... Он должен был быть поистине ужасным, чудовищным, если даже Дурслей и их обожаемого сына он задел так ощутимо.

Гарри медленно, почти нехотя, перевел взгляд. В тусклом желтоватом свете, пробивавшемся из-под двери, была видна узкая, пыльная полка. На ней, аккуратно разложенные, как драгоценности, лежали несколько потрепанных авторучек с выщербленными колпачками, коробка простых деревянных карандашей, пара цветных карандашей и два потёртых ластика, один из которых был весь в дырочках от иголки Дадли, который «проверял его на прочность». О происхождении этих вещей... да, лучше бы никто, особенно Дурсли, не узнал. Это было его тайное, жалкое сокровище.

— Даже когда у них «кризис», у кузена — двадцать три подарка, — с горечью, смешанной с отчаянием, подумал Гарри, сжимая в кулаке один из ластиков. — А у меня... вот это. Сам. Всегда сам.

Он замолк мысленно, слушая, как Дадли заходится в новом приступе негодования, требуя немедленно купить «тот самый велосипед» и обвиняя родителей в скупердяйстве. Гарри просто сидел в темноте, сжимая ластик, пока его пальцы не побелели. Одиночество в эту рождественскую ночь было гуще и чернее, чем когда-либо.

* * *

Холодный январский воздух 1987 года въедался в кости еще до того, как они подошли к мрачному зданию церкви Святого Григория. С приходом нового года Дурсли обрели новую, необъяснимую для Гарри привычку ходить на воскресные службы. Отчего — он не знал. Они брали его с собой только если миссис Фигг, их соседка, оказывалась занята, поскольку оставлять Гарри одного в доме они считали рискованным. «Веди себя ТИХО и НЕ ОТСВЕЧИВАЙ! Никаких твоих выходок! И смотри мне!» — шипел дядя Вернон каждый раз перед выходом, тыча толстым пальцем ему в грудь. От мысли, что Гарри пойдёт с ними, дядя Вернон всегда отчего-то невероятно злился.

Церковь пахла застоявшимся воском, холодным камнем и какой-то пыльной затхлостью. В то же время само здание было красивым, даже величественным, особенно окошки. Гарри следовал за широкой, напряженной спиной дяди Вернона, стараясь не наступать на пятки тете Петунии, нервно поправлявшей свою воскресную шляпку с искусственным цветком. Дадли, надутый от скуки, ковырял пальцем в носу. Гарри притулился на самом краю жесткой деревянной скамьи, стараясь стать невидимым, втянуть голову в плечи. Священник говорил размеренно, голос его плыл под высокими сводами, но слова сливались в монотонный, невнятный гул, не трогая ни разум, ни сердце. Гарри думал о вчерашней газете, которую читал дядя, а Гарри лишь украдкой посматривал, в ней было странное слово «фьючерсы», которое он так и не понял.

Однако в тот день служба была особенной. Поминальной. Воздух внутри старого здания казался тяжелее, гуще, пропитанным не только ладаном, но и тихой, сдержанной печалью, смешанной с отстраненностью. Священник читал что-то по бумажке, голос его был ровным, почти бесцветным, лишенным той силы и убежденности, которые Гарри, пусть и неосознанно, ожидал услышать от человека, говорящего о Вечности, о Боге, о конце пути. Его слова звучали для Гарри как отчет, как объявление расписания поездов. Зато, когда зазвучали орган и хор, мальчик ощутил приятную, теплую вибрацию в груди. В первых рядах — вероятно, близкие — тихо всхлипывали, сжимая в руках мокрые от слез платки, но таких было мало. Большинство же, включая Дурслей, сидели с отрешенными, каменными лицами. Вернон украдкой поглядывал на свои массивные часы. Петуния перешептывалась с соседкой о «возмутительных» ценах на картошку и говядину. Дадли явно мечтал о телевизоре и воскресном мультфильме, который он пропускает. Ледяная волна всеобщего безразличия накрыла Гарри. Он почувствовал себя еще более потерянным.

Когда служба, наконец, закончилась, началось неловкое, тягучее движение к выходу. По традиции, прихожане ненадолго задерживались у открытого гроба, стоявшего в боковом приделе, чтобы проститься с усопшим. Дурсли, явно торопясь поскорее уйти к воскресному ростбифу и телевизору, нехотя, с тяжелыми вздохами, влились в медленно движущуюся очередь. Гарри, подталкиваемый тетей Петунией («Не задерживайся, мальчик! И не смотри по сторонам!»), вскоре оказался перед черным, полированным гробом, установленным на постаменте.

Он замер, как вкопанный.

Внутри, на белом атласе, лежал мужчина. Лицо его было странного, воскового оттенка, мертвенно-бледное, неестественно гладкое и абсолютно неподвижное. Совсем не такое, как у живых людей. Ни морщинки, ни тени улыбки, ни намека на мысль или чувство. Этот человек... ушел. Исчез. Навсегда. Гарри невольно вгляделся, пытаясь понять, что же из этого человека ушло. Где оно, то, что заставляло его дышать, говорить, смеяться?

Сердце Гарри сжалось от внезапного, острого и недетского вопроса, пронзившего его, как ледяная игла:

Неужели всех ждет вот это?

Вот ЭТО... Безжизненное, восковое лицо в гробу. Формальные, невыразительные слова, сказанные без настоящей скорби или веры. Горстка искренних слез на фоне огромного, равнодушного моря. Полное исчезновение. Забвение. Разве это конец? Разве ТАК прощаются со всеми? Даже с теми, кто... не такой как он, кого любят и... кто может быть важен кому-то? Гарри смотрел на спины Дурслей, уже спорящих о воскресном ростбифе. Никто не плакал по чужому дяде. Никому не было дела. Ты умрешь — а они всё так же будут жевать свой ростбиф, ругаться из-за цен и мечтать о машинах. Мир не остановится. Он даже не заметит, что ты ушел. От этой мысли внутри стало пусто и холодно, как в чулане ночью.

«Мальчишка! Шевелись! Чего уставился?!» — резкий, раздраженный шепот тети Петунии вырвал его из оцепенения. Гарри вздрогнул, как от удара, отвел взгляд от мертвеца и поспешил за ними. Но все же...

Неужели всех?..

* * *

Промозглый мартовский ветер 1987 года злобно свистел в щелях чулана под лестницей, пробирая до костей. Гарри сидел, обхватив колени, стараясь сохранить скудное тепло. Его локоть горел тупой, навязчивой болью после «случайного» столкновения с разъяренным дядей Верноном на лестнице час назад. Дядя шел вниз, Гарри (по приказу тети) нес пылесос наверх — столкновение было неизбежно, и виноват, конечно же, был Гарри. Синяк под рукавом свитера пульсировал и мешал думать.

После предательства Пирса Гарри отчаянно хотел понять правила этого мира. Узнать, что он постоянно делал не так, отчего его так часто ругали.

Мальчик видел, как по утрам дядя Вернон читал газеты столь тщательно, что его не мог отвлечь даже Дадли, а по вечерам мужчина смотрел новости по телевизору, и стал брать с него пример. Украденные газеты стали его окном в страшный взрослый мир. Он выхватывал их из мусорной корзины дяди Вернона, когда тот, накричавшись, швырял их в угол. Или, когда сердце колотилось как бешеное, а во рту пересыхало от страха, засовывал свежий номер под свитер в уличном киоске, пока невнимательный продавец отворачивался на секунду. Он читал их поздно ночью, при тусклом, желтоватом свете выброшенного Дадли фонарика (кузен поленился заменить батарейки), стараясь понять правила огромного, страшного мира, где банды были размером со страны, а драки — целыми войнами. Мира, который влиял на его голод, его синяки, его жизнь в чулане.

Он видел заголовки, которые били прямо в желудок: «Цены взлетели: Хлеб, молоко, бензин дороже на 30%!». И другие, от которых дядя Вернон орал на телевизор: «Конец нейтралитета Югославии: союз Белграда и Москвы», «Коммунисты захватили Давао⁽¹⁾!»

— Пакистан в огне?! Кашмир?! Да эти русские гады везде суют свой грязный нос! Подыгрывают индусам! Чтоб тебя громом поразило, Горбачёв! Устроили кризис, а теперь войны развязывают! — кричал дядя Вернон на телевизор в конце июля, когда показывали карту с флажками.

В газете от 4 мая Гарри увидел фото, от которого замер: грозные, покрытые грязью советские БТРы на выжженных склонах гор, унылая колонна пленных бородачей в тюрбанах и халатах с пустыми, потухшими глазами. Заголовок бил как молот: «КРАСНЫЕ ЛИШАЮТ АФГАНИСТАН ПОСТАВОК! Операция «Залп»: Уничтожено 17 караванов с оружием! Поставки медикаментов из Пакистана рухнули на 70%!» Гарри долго смотрел на суровое, непроницаемое лицо советского офицера, командующего операцией. «СССР сильные. Их все боятся». Эхо слов тетки Мардж, приезжавшей на Рождество, ударило в висок: «Отбросам не положено подарков! Знай свое место!» «Отбросы...» — прошипел Гарри, сжимая газету так, что бумага порвалась. Откуда они знают, что он отброс, а Дадли нет? Может, это ему нужно дарить подарки. Может его тоже нужно бояться, как СССР? Он аккуратно сложил вырезку и спрятал ее под половицу, к компании огрызков карандашей и ластиков. Сила больше не была далеким призраком — она гудела вертолетными лопастями на фото, пахла порохом и холодной сталью.

* * *

12 июня 1987 года. Заголовок The Sun, валявшейся на кухонном полу после утреннего скандала, кричал кроваво-красными буквами: «КРАСНЫЕ У ВЛАСТИ: ЛЕЙБОРИСТЫ ПОЛУЧАЮТ 344 МЕСТА В ПАЛАТЕ ОБЩИН! МАРГАРЕТ ТЭТЧЕР УШЛА!» Это стало сигналом для настоящей катастрофы в доме №4. Дядя Вернон, буквально разорвав газету в клочья и швыряя их на пол, орал так, что, казалось, задрожали фундамент дома и стаканы в буфете:

— Теперь эти нищеброды, эти красные твари отберут последнее у честных тружеников! Наворуют! Раздадут тунеядцам и отбросам! Конфискуют мою фирму! Посадят нас всех на хлеб и воду! Конец! Полный конец!

Победа «красных» означала перемены, а если что дяди и не любил так это их. А если дяде что-то не нравится... он становится раздражительным. За одну только эту неделю он отхватил:

Две порки ремнем за неправильный, наглый взгляд (когда он просто смотрел в пол, думая о газетах);

Оглушительный удар дверным косяком в спину, когда «не посторонился достаточно быстро» на лестнице. От боли он не мог разогнуться полдня;

И звенящую затрещину напоследок, когда Вернон в слепой ярости лупил кулаком по спинке кресла, а Гарри оказался «слишком близко».

Ненависть, холодная и острая, как лезвие, впивалась ему в ребра каждый раз, когда он слышал по телевизору имя нового премьер-министра или видел торжествующие лица лейбористов. Дадли надрывался ревом из-за отмены покупки новой игровой приставки (ей не было места в «новой, социалистической экономике», как язвительно заявил Вернон), тетя Петуния всхлипывала над счетами за электричество и газ: «Никакого отпуска этим летом! Даже на море нельзя!» «Победа лейбористов» означала для Гарри только усиление боли, голода и уныния в его чулане. Он шептал в темноте, прижимая к ушибленной щеке вырезку о победе лейбористов: «Они сильнее тебя, дядя... Сильнее...» Но это не приносило облегчения, только добавляло горечи.

1) Крупный город на Филиппинах

Вернуться к тексту

Осень 1987 года принесла на Тисовую улицу не только желтые листья, но и новые страхи, упакованные в газетные заголовки. Каждый день приносил новости о реформах, и Гарри быстро понял правило: любое слово «изменения» в газете для Дурслей означало лишь одно — его, Гарри, жизнь станет еще невыносимее. Он научился предсказывать их гнев как пиявочный барометр надвигающуюся бурю.

Иммиграция: Новые правила были сложны, но Гарри уяснил главное — дядя Вернон злился еще больше. «Теперь эти чужаки хоть работать научатся!» — рычал он, разбивая кулаком яичную скорлупу за завтраком. Для Гарри это означало только, что дядя будет чаще срывать злость на нем. Следующие дни принесли больше толчков и подзатыльников «за то, что под ногами вертишься».

Налоги для богатых: «Грабёж!» — орал Вернон, подсчитывая воображаемые убытки. Гарри же сразу понял: скудные завтраки станут еще скуднее. Ведь экономить Дурсли будут в первую очередь на нем. Бекон на завтрак ушел в прошлое, а яичницу для себя он готовил лишь из одного яйца. Гарри научился глотать быстро, пока желудок не успел понять, что он пуст.

Нефть: Цены снова полезли вверх ($45 за баррель). Гарри вычленил причины из статей: арабы стали качать меньше, а в Америке очень холодно. Дяде Вернону нравилось негодовать: когда бензин подорожал на 40%, он орал, что его машина — «золотой слиток на колёсах». Гарри же обрадовался отмене поездки в Брайтон — «каникулы» означали для него вонючую комнату у миссис Фигг или ванну в отеле.

Импорт: Новые пошлины должны были помочь своим, но цены взлетели. Кофе — на 25%, шоколад — на 30%. Гарри с тоской наблюдал, как тетя Петуния откладывала какао. Но главное — Дадли хотел новую дорогущую приставку Atari. Гарри знал: если Дадли не получит игрушку, злость, как по цепочке, перейдет от Дадли к Вернону и Петунии и обрушится на него, Гарри. Он ловил каждый разговор о приставке, замирая от страха, предчувствуя новые порки за «нахальное» выражение лица или мнимую провинность.

Безработица: Правительство говорило о 15.9%, но газеты писали, что многие люди работают за мизерные зарплаты или на полставки. «Статистика врет, как Мардж о своих собаках!» — бурчал Вернон. Гарри видел бунты по телевизору: «Работа есть! Но платят гроши!» Ему было понятно это отчаяние. Он сам работал как проклятый — стирал, мыл, чистил — и всё за что? За миску жидкой каши и право спать в темном чулане под лестницей, где пахло пылью и потом.

В ноябре цены на нефть чуть упали ($40), а магазины стали дешевле. Вернон немного успокоился. Его настроение взлетело, когда по телевизору объявили: «Потрясающая победа в Центральной Америке! Правительственные войска Сальвадора при поддержке США разгромили марксистских повстанцев!»

Вернон, опрокидывая банку пива, к которому пристрастился за последний год, вскочил с кресла: «Видали, Петуния?! Вот как надо с красной мразью! Бомбить их! А наши лейбористы сопли жуют!»

На экране мелькали улыбающиеся солдаты и колонны пленных. Гарри, украдкой выглядывавший, размышлял: «СССР здесь — как я в школе: один против банды Дадли. Можно быть сильным, но без дружков — проиграешь. Даже если дружки... как Пирс... грязные и подлые». Он приложил ладонь к Кубе на карте — совсем маленький остров. «Они пытались помочь, но не смогли».

Репортаж сменился сюжетом о тюрьмах Сальвадора: «Правозащитники критикуют: 50,000 арестованных без суда, пытки...»

Вернон махнул рукой: «Чепуха! Главное — красных раздавили!»

Для Гарри это эхо прозвучало иначе, отозвавшись знакомой болью в боку: «Неужели победителей не судят? Или это дядя Вернон такой?» Он вспомнил безнаказанность Дадли после очередной «охоты» и крепко задумался.

Гарри мысленно представил карту. Америка была как Дадли, окруженный Гордоном и Малкольмом, бьющий одного слабого. «В одиночку ты слаб», — с горечью подумал он, потирая синяк на руке.

10 декабря. Гарри подобрал газету, которую Вернон швырнул на пол после завтрака. Крупный заголовок кричал о каком-то договоре между СССР и США, о сокращении бомб. Гарри не вникал в цифры, но клюнул на знакомое слово: «ядерный». Он вспомнил столб пламени с Аляски, крики репортера: «Мощность взрыва — 20 хиросимских бомб!». Он сглотнул ком в горле. «Значит, таких огненных гор больше не будет?» — впервые за год слово «ядерный» не вызывало ужаса. Он ощутил странное облегчение, словно где-то очень далеко потухла гигантская спичка, грозившая спалить весь мир. Даже метель за окном, казалось, стихла.

С приближением Рождества на Тисовой улице воцарилась непривычная легкость. Вернон насвистывал, Петуния пекла кексы — дорогое какао больше не было роскошью. Под елкой громоздилась гора подарков для Дадли, включая вожделенную Atari. Гарри лишь мельком услышал цифру — огромную, немыслимую для него сумму — и поспешно отвел взгляд.

Чудо случилось и с Гарри. Когда он подал табель с «отлично» по математике и естествознанию, Вернон лишь пробормотал: «Убери с глаз долой». Ни порки, ни крика. Гарри замер, ожидая удара, но его не последовало. «Неужели дешевая нефть делает дядю... спокойным?» — удивился он, пряча табель под матрас чулана, словно драгоценность. Возможно, мир стал чуть менее враждебным? Или это лишь затишье перед бурей? Сложно сказать, но даже такая малость заставила его слегка улыбнуться, когда он бормотал «Да, дядя».

Второе полугодие Гарри провел, как тень. Он научился исчезать до того, как банда Дадли его заметит: держаться возле учителей, прятаться в библиотеке, растворяться в потоке учеников, уходить через парк. Но 28 апреля 1988 года украденная газета выбила его из колеи: «КРАСНЫЙ ПРИЛИВ: КОММУНИСТЫ ЗАХВАТИЛИ МАНИЛУ⁽¹⁾!», «СССР направил флот в Южно-Китайское море. Генсек Горбачёв заявил: «Братский народ выбрал свободу!»»

На фото — партизаны с красными повязками у горящего дворца. Гарри разложил карту. Палец скользнул от Манилы к Владивостоку, потом к Кубе. «Раньше у русских тут был только крошечный остров... Теперь — целая страна! Но почему американцы проиграли?..» Он задумался. «Никто не ожидал такого! Манила пала так быстро, и русские тут как тут».

Этим вечером тетя Петуния и Дадли куда-то ушли, наказав Гарри вымыть посуду. С трудом доставая до грязных тарелок, мальчик включил воду и принялся за работу.

В гостиной был слышен приглушенный голос диктора из телевизора, а поверх него — пьяное бормотание Вернона. Гарри сразу напрягся. Он знал этот звук. Это означало, что Вернон выпил больше обычного. Он постарался подавить подступающую панику, потому что в такие моменты дядя напоминал хищника, которого лишь распаляет страх жертвы.

Внезапно дядя повысил голос: «Петуния! Где мои чипсы?!»

Гарри вздрогнул. Кажется, он понял, почему тетя и кузен ушли. Вдох, выдох. Он сосредоточился на мытье посуды, повторяя как мантру: «Все будет хорошо».

Тарелка выскользнула из его рук и упала обратно в раковину. Она не разбилась, но звук был слишком громким. Сердце Гарри бешено заколотилось. Он застыл в ужасе, ожидая взрыва.

В гостиной наступила тишина. Гарри задержал дыхание. Он знал, что в этот самый миг решается его судьба.

Вернон с трудом поднялся с кресла. Его шаги тяжелые и нетвердые. Гарри увидел его тень, появившуюся на кухонной стене.

— Что тут у нас происходит?! — рычал Вернон, входя на кухню. Его лицо было красное и злое.

Гарри стоял, опустив голову. Молча. Он должен быть тихим и незаметным. Он должен переждать бурю.

Дядя расфокусированным взглядом глянул на грязную посуду, потом на Гарри. В его глазах вспыхнул гнев:

«Ты, паршивый мальчишка! Опять пакостишь! Я тебя сейчас…»

Инстинктивно, прежде чем он успел подумать, руки Гарри взметнулись вверх, скрестившись над головой, ладонями наружу — жалкий щит против ожидаемых ударов.

Сразу же он почувствовал жгучий стыд. Он увидел! Заметил, что я защищаюсь! Понял, что мне страшно! Этот жест был криком его слабости, и теперь дядя знал. Вернон дал оплеуху и фыркнул с презрением, что-то пробурчав про «трусливых зайцев», но Гарри уже не слушал. Он стоял, опустив руки, ненавидя себя за этот предательский порыв, за то, что показал страх. Он должен был быть камнем. Льдом. Никаких щитов. Только терпеть. Показывать страх — все равно что подливать масла в огонь ярости дяди Вернона. Сегодня... просто повезло.

* * *

Раннее майское утро на Тисовой улице было нарушено резким звонком телефона, когда Вернон Дурсль, уже багровея от того, что его беспокоят в выходной, снял трубку. Слушая директора начальной школы Литтл Уингинга, его лицо приобретало все более пунцовый оттенок, а маленькие глазки гневно сузились. Его толстые пальцы сжимали трубку так, что пластик затрещал.

— Поймали... забирающимся на крышу?! — прошипел он. — моего племянника?! — Слово «племянник» прозвучало как самое грязное ругательство. На другом конце провода директор, вежливый, но непреклонный, пояснял серьезность инцидента и полную растерянность педагогов из-за показаний главного свидетеля — Дадли. Вернон все понял мгновенно, едва директор заикнулся о «странных обстоятельствах» и о том, что его Дадлик клянется: Гарри не лез на крышу, а появился на ней словно из ниоткуда, а потом просто спускался. Его мальчик никогда не врет!

— Да, да, я приеду. Обязательно приеду. Разберемся, не сомневайтесь! — выдохнул он сквозь стиснутые зубы и швырнул трубку.

Пластик едва не разлетелся вдребезги. Вернон в ярости швырнул вилку на тарелку, заляпав скатерть жиром.

— Опять! Опять этот чертов выродок! — заревел он, обращаясь к побледневшей Петунии. — Появился на крыше! Нормальные дети в футбол гоняют, а этот... на школьных крышах материализуется! Весь в своего ненормального отца! В этого Джеймса Поттера!

Перед его мысленным взором встал наглый образ волшебника с вечной ухмылкой, вломившегося на их с Петунией свадьбу без приглашения, да еще и с такими же психами-приятелями! Они пригласили только Лили (и то после бесконечного нытья ее родителей!), а не всю эту... эту шабашку! Показывали свои мерзкие фокусы, сверкали мантиями и улыбались, как полные идиоты! Весь прием испортили, а гости были в шоке!

Вернон встал и заходил по кухне, тяжело дыша.

— Если не пресечь эту ненормальность, он сгинет, как сестра твоя! Вот Мардж знала толк в порядке и дисциплине. Особенно когда дело касается ее бульдогов... — Он замолчал и перевел дух.

— Дисциплина, дорогая! Четкая дрессировка! — выпалил он, тыча толстым пальцем в воздух. — Мардж всегда говорит: любое ненормальное поведение должно немедленно пресекаться! Если собака гадит не там — лишаешь корма. Если прыгает на людей — шлепаешь газетой. Вырабатывается рефлекс! — Он остановился. — Но с этим... ненормальным ничего не работает! Ни голод, ни порка! Что мы делаем не так, черт возьми?! Как из него выбить эту дурь?!

* * *

Приближалось окончание учебного года, а вместе с этим по телевизору все чаще напоминали о предстоящем Чемпионате Европы по футболу 88-го года. Дядя Вернон не был фанатом этой игры, Гарри казалось, что мужчина просто ищет повод выпить очередную банку пива. Мальчик не помнил, чтобы дядя пил пиво раньше чаще, чем два-три раза в год (он предпочитал бренди), но за последние полтора года все изменилось. Теперь каждый вечер пятницы он оккупировал кресло в центре гостиной и поглощал этот пахучий напиток.

Самому Гарри футбол совсем не нравился. Честно говоря, ему не нравились никакие спортивные игры, да и сама физкультура тоже была не в радость. Он был слишком хилым и маленьким, отчего его если и брали в чью-то команду, то самым последним. Даже Сэма, который был дурак-дураком, брали раньше. И это не могло не огорчать. Как-то раз ему таки повезло, но его поставили на ворота. Стоя, как ребята говорили, в «раме» Гарри оттачивал свои рефлексы, но не отбивая мяч, а уклоняясь от него. Вы спросите почему? А потому, что только болван останется на пути у пушечного снаряда, каким его делал толстяк Джек, пиная изо всех сил мяч носком!

В воскресенье, 12 июня, начался турнир. В нем принимали участие всего восемь команд, что было странно, ведь Гарри точно знал, что в Европе больше стран. Турнир делился на групповой этап и плей-офф. Недавно Гарри столкнулся с задачкой о том, сколько рукопожатий будет сделано, если в группе из пяти человек каждый пожмет руку каждому. И такой же вопрос для шести, семи и восьми человек. Сначала он пытался посчитать это вручную, но вскоре понял, что это на самом деле простая задачка.

Таким образом мальчик подсчитал, что в турнире будет всего 15 матчей, а вот дядю это совершенно не интересовало. Он, казалось, зациклился на возможности родоначальников футбола показать русским их место. Поглощая очередную банку, дядя Вернон критиковал футболистов параллельно с комментатором и бубнил о своей юности. Стоит ли говорить, что это была очень неприятная неделя для Гарри, когда сборная Англии проиграла все три матча группового этапа, в том числе сборной СССР со счетом 1:3? Зато ему удалось умыкнуть несколько луковых колец и орешков дяди.

* * *

В июле 1988 года прибыли новости из Афганистана. Диктор из телевидения заявил, что, «по мнению экспертов, эти две победы Горбачева фактически закончили войну». О чем именно он рассказывал, Гарри узнал уже в чулане.

Газета The Telegraph лежала на пыльном полу. Гарри, прижав колени к груди, водил пальцем по заголовку: «СОВЕТЫ ТОПЧУТ АФГАНСКИЕ ДЕРЕВНИ. ЖЕСТОКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ: Укрепрайоны Васатичигнай и Крер пали!»

Фотографии под заголовком резали глаза. На первой была колонна пленных — бородатые мужчины в чалмах, босые, с пустыми глазами. «Как те солдаты из Сальвадора... только глаза страшнее», — подумал Гарри, вспоминая мертвый блеск в глазах рыжего узника на фото. На втором фото вновь бронетехника на склонах холмов — БМП с красными звёздами, похожие на стальных жуков, ползущих по камням. Бетонные бункеры, изрешеченные снарядами, все еще выглядели неприступными, но газета сообщала обратное.

Карта мира расползлась по полу, как шкура тигра в пещере доисторического человека. Гарри тыкал в неё грязным ногтем. Оба укрепрайона были у самой границы с Пакистаном. «Именно туда раньше бежали бородатые моджахеды… Выходит, Красные отрезают пути отступления». Он представил советских солдат, штурмующих эти скалы. Сильные. Непобедимые. Уверенные в себе. Такие, как Арчи Блум, который ходит по школе со своей бандой так, словно он король, но в масштабе страны. Ему хотелось верить, что такая сила может существовать где-то еще, помимо его личного ада, и там она приносит благо.

* * *

Жара висела над парком тягучим маревом. Гарри Поттер, слишком тощий и слишком маленький для своих почти восьми лет, сидел в тени густого куста. Его «прогулка» давно закончилась, но возвращаться в опостылевший дом на Тисовой улице не хотелось. Он наблюдал, как другие дети играют в догонялки, катаются с горки, кричат в песочнице, и чувствовал себя необитаемым островком посреди шумного моря.

Его внимание привлек маленький мальчик, лет двух-трех, неуклюже бежавший за мячом. Малыш споткнулся о собственные ноги и грохнулся на колени прямо на гравийную дорожку. На секунду воцарилась тишина, а затем раздался пронзительный, искренний плач. Мальчик смотрел на свои ссадины, из которых проступали капельки крови, с выражением абсолютного мирового горя.

Гарри замер, внезапно вспомнив себя лет пяти, споткнувшегося на заднем дворе дома Дурслей. Он тоже тогда разбил коленку в кровь. Боль была острой и жгучей, слезы сами наворачивались на глаза. Он инстинктивно повернулся к дяде Вернону, который как раз поливал розы.

— Не ной! — рявкнул тогда дядя Вернон, даже не обернувшись. Его толстая шея покраснела от возмущения. — Прекрати этот визг, мальчишка! Ты привлекаешь внимание! Ведешь себя как ненормальный!

Воспоминание было таким ярким, что Гарри физически почувствовал, как тогда сжалось горло, как он, шмыгнув носом, стиснул зубы. «Все в порядке, — шепнул он себе тогда про себя, закусывая губу до боли. — Все в порядке. Не плакать. Нельзя плакать».

На площадке раздались быстрые шаги, вернувшие Гарри в реальность. К упавшему малышу подбежала молодая женщина. Она опустилась на колени, не обращая внимания на грязь, и бережно обняла сына.

— Ой, солнышко мое, упал? Бедненький! — ее голос был необычайно мягким. Она достала платок, аккуратно промокнула ссадины. — Не плачь, не плачь, мамочка тут. Мама любит тебя. Все уже хорошо, все пройдет, вот увидишь.

Малыш всхлипывал, но уже не так отчаянно, уткнувшись лицом в ее плечо. Мама тихо что-то напевала, покачивая его, ее руки были надежным укрытием от всего мира.

Гарри смотрел, не отрываясь. Комок подкатил к горлу, таким огромным и колючим, что стало трудно дышать. В его голове, поверх нежного напева женщины, громыхнул грубый, ненавистный голос дяди Вернона, произносящий приговор:

«Ты ненормальный, мальчишка! Весь в своего отца-наркомана! И мать твоя… ничего хорошего из себя не представляла, потаскуха! Такие, как ты, не заслуживают ни любви, ни жалости, ни подарков! Ты — ошибка! Понял? Ошибка, которую мы вынуждены терпеть!»

Слова обрушились лавиной, похоронив под собой теплую картинку с мамой и сыном. Гарри резко отвернулся, уткнувшись лбом в колени. Его кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. Он не плакал. Сильные не плачут, а он хочет стать сильным. Но внутри все переворачивалось и горело. «Не заслуживаешь... Не заслуживаешь...» — стучало в висках в такт ударам сердца. Он сидел так долго, пока тени не удлинились, а площадка не опустела, унося с собой призрак той другой, невозможной жизни.

* * *

С началом нового учебного года Гарри начал терять бдительность. Будучи не пойманным шайкой Дадли вот уже полгода, да еще и с появлением в школе Марка Эванса — нового объекта для жестоких забав кузена — Поттер растерял привычную осмотрительность. И вот в один несчастный день он едва не попался.

На пустыре за школой он едва вырвался из кольца «охотников» — банды Дадли. Гарри мчался подальше от них, спотыкаясь и толком не разбирая пути. В конце концов, мальчик упал, больно ударившись локтем о ржавую трубу. Боль пронзила, острая и жгучая. Задыхаясь, он побежал дальше, смахивая рукавом грязь и кровь.

В убежище он осмотрел локоть. Рукав прилип к глубокой ссадине. Слезы жгли глаза. «Не плакать! Никогда!» Он прижал ладонь к ране, но лучше не становилось. Из нее сочилась кровь. Отчаяние накатило волной. «Уйди, боль! Пожалуйста, уйди!» — молился он про себя, сосредоточившись с такой силой, что забыл дышать. Конечно, Гарри знал, что сама по себе рана не заживет, но самое главное — переждать первые минуты: потом все утихнет.

И тогда почувствовал: странное тепло зародилось глубоко в груди. Тревожное, пульсирующее, как живое. Оно потекло вниз по руке к локтю. Там, где была рана, оно стало жгучим, почти невыносимым. Гарри едва сдержал стон. Казалось, плоть пылает изнутри. Через несколько мучительных минут жар стал спадать, а боль сменилась странным онемением.

Осторожно, боясь поверить, Гарри отодрал прилипший рукав. Грязь, кровь... но сама рана? Глубокая ссадина... исчезла. На ее месте — узкий, гладкий розовый шрам, будто царапине недели. Он ткнул пальцем — цело. Ни боли, ни нагноения. Он сравнил с синяками от Вернона и царапиной на колене — они заживали медленно. Эта — испарилась.

— Я... вылечил себя? — прошептал он, сердце колотилось бешено. — Но... это же... невозможно.

Ужас сковал его. В голове громко прозвучал голос Вернона: «Ненормальный! Урод! Весь в отца-наркомана!» И Петунии: «С тобой вечно все не так!»

Он сжал руку в кулак, глядя на шрам. Страх и стыд накрыли с головой.

— Они... правы? — пронеслось в голове. — Я действительно... другой? Ненормальный? Чудовище?

«Невозможно, невозможно, так не бывает, не бывает...» Он съежился в углу, желая, чтобы стены сомкнулись и скрыли его от мира.

* * *

Осенний воздух 1988 года на Тисовой улице пропитался знакомой Гарри горечью — не только от опавших листьев, но и от ядовитых передовиц «The Sun», которые дядя Вернон швырял на кухонный стол. Заголовок о прокоммунистическом перевороте в далекой Гвинее и немедленном договоре о сотрудничестве с Горбачевым заставил Вернона побагроветь быстрее, чем обычно.

«Опять эти красные гады лезут! А наш мямля-премьер только языком чешет!»

Гарри, мывший пол на кухне, напрягся. Он вжал голову в плечи. Вернон, встав, направился к буфету. Руки Гарри снова дернулись вверх, но он с силой прижал их к бокам, сжав в кулаки. Животный страх боролся с недавним стыдом. Дядя достал что-то и отвернулся. Гарри почувствовал только жгучую волну стыда и облегчения, что не повторил позорный защитный жест. Но напряжение не отпускало. Дядя рычал что-то о «красной заразе», но Гарри слышал лишь гул в ушах. Он стоял, опустив руки, подавляя дрожь. «Камень, — твердил он про себя. — Будь камнем». Эмоции, крик — все это было топливом для чужой жестокости. Пустота внутри или безупречная ее имитация — вот его единственная защита.

* * *

Школьная библиотека была небольшой комнаткой. Пять старых стеллажей с покосившимися книгами сразу выдавали пробелы в коллекции. Несколько деревянных столов с такими же стульями, но чуть светлее, и большой стол библиотекаря стояли в правой части. За своим столом, с очередной книгой в руках, сидела все та же старушка-библиотекарь, миссис Эпплтон. На розовой обложке Гарри разглядел название «Возвращение Шерлока Холмса». Мальчик знал, что это любимая серия рассказов старушки. Она как-то обмолвилась, что ее муж был полевым врачом, и эта книга напоминала ей о нем.

Гарри тепло, но без улыбки, поздоровался и прошел к четвертому стеллажу. Первое время он пытался улыбаться при виде нее, но она отчитала его за притворство, и мальчик перестал. Не то чтобы он знал, как улыбаться искренне. Он никогда не видел своей настоящей улыбки, да и не помнил, когда та возникала в последний раз. Просто Гарри боялся, что его выгонят из-за репутации хулигана, совершенно незаслуженной, кстати.

Он продолжал искать что-то о своем внезапном исцелении. Может, он был прирожденным врачом? Обращаться за помощью к миссис Эпплтон он не решался. Боялся, что сочтут сумасшедшим и отправят в больницу. Однажды он осторожно спросил у нее о «сверхлюдях с необычными способностями», так она начала бормотать что-то о необразованных болванах, портящих детей, и о каком-то Ницше и посмотрела на него тогда так, что ему расхотелось узнавать, что это такое.

В греческой мифологии он натыкался на Аполлона, наделенного даром предвидения, и на Цирцею, превращавшую людей в животных. Но они были богами, жившими на Олимпе. Уж точно не в Литтл Уингинге. Полубогами были и Орфей, чья музыка могла очаровать даже камень, и прорицательница Сивилла, и могучий Геракл. Именно история о двенадцати подвигах Геракла и тот факт, что он долгое время жил среди обычных людей, заинтересовали мальчика. Он сжал кулак, глядя на розовый шрам на локте. «Глупости, конечно, — подумал он с горечью. — Но... что, если даже Геракла считали чудовищем сначала... Может, есть хоть какое-то объяснение, кроме «урод» или «ненормальный»?» Мысль была слабой соломинкой, но в кромешной тьме его существования и она казалась светом.

Он с грохотом захлопнул книгу. «Глупый дурак! Полубог, держи карман шире! Так не бывает, это выдумка, я не могу быть таким... Выдумка»

Гарри достал из кармана скомканный пергамент на которой красовалась «А+» за контрольную по математике и подпись: «Блестяще!» Уголки губ дернулись вверх. Вот это было по-настоящему. Не глупая выдумка, а его успех, который никто не сможет отобрать.

* * *

Наступил ноябрь. Заголовки вновь стали тревожными: «США ВВОДЯТ ВОЙСКА В НИКАРАГУА!», «МОСКВА ГРОЗИТ ВЕНДЕТТОЙ!»

Гарри смотрел на фото сгоревшей деревни в Сальвадоре. Американцы бомбят... потому что сальвадорские повстанцы дружили с русскими? Как в школе: Дадли побил Кирана из банды Арчи Блума только за то, что Арчи отпинал Гордона из банды Дадли. Бьют друзей врага.

В свою потрёпанную тетрадку он вывел корявыми буквами: «Не можешь дотянуться до главного врага? Бей его дружков. Так делают все: и Дадли, и Арчи, и Америка».

24 февраля 1989 первая страница Daily Mail трубила:

«КРАСНЫЙ ТРИУМФ: Марионеточный режим Наджибуллы устанавливается в Афганистане!» — кричала газета. На фото советские танки пересекали какую-то нарисованную линию, по бокам от которой красовались заостренные красно-белые столбики.

Гарри прочитал цифры: 24 000 погибших. «Это как пол Литтл Уингинга...» Его удивило собственное равнодушие: «Почему мне не страшно? Может, я сломался, как часы дяди?» Он подумал о пленных с пустыми глазами. Может, так и должно быть? Чтобы выжить, нужно не чувствовать?

Поздно вечером, 19 мая, Гарри при свете фонарика читал газету с огромным заголовком о перемирии.

«ИНДИЯ И ПАКИСТАН: КОНЕЦ БОЙНЕ!» Гарри выписал: Пакистан проиграл, отдал земли (какой-то Южный Кашмир), заплатит деньги и тоже хочет в «нейтралы», как Ирак, который после войны с Ираном разорвал какие-то договоры с СССР. «Как Индия так быстро победила? Может, она посчитала их слабыми, раз Горбачев так быстро разобрался с их Гордонами и Малькомами в Афганистане, и ударила?»

Он прочитал цифру: 18 000 погибших. Гарри попытался представить столько людей. Весь Литтл Уингинг, умноженный на... Он сбился со счета. В животе стало холодно и пусто. Почему он не плачет? Не кричит? Может, он и вправду сломался? Или это и есть сила? Он закрыл тетрадь. Пустота внутри казалась удобной броней.

Новость о вступлении Пакистана в «нейтралы» в конце мая валялась в мусоре. Гарри вытер кровь с разбитой губы (споткнулся во дворе школы): «Пакистан притворялся, что не помогал моджахедам — не помогло. Ирак притворялся сильным другом русских — ничего не вышло в Иране. Я притворяюсь невидимкой — меня все равно находят, и приходится убегать. Значит, притворство — слабость? Или мы просто плохо притворяемся?»

В тетради перед сном он написал крупными, неровными буквами:

Слабость = поражение.

Равнодушие = броня?

Притворяться — трудно.

* * *

Жара августа плавила асфальт детской площадки. Гарри, прижавшись спиной к раскалённой горке, наблюдал, как мальчик в очках с треснувшей оправой подошёл неуверенной походкой. Это был Эзра — сын уборщицы, тоже изгой.

— П-привет... — голос сорвался. — Ты... ты тут часто.

Гарри кивнул, коротко, уткнувшись в колени. В горле пересохло. Кто-то заговорил с ним. Первый раз за... Он не помнил. Сердце застучало чаще, смесь страха и чего-то щемящего сжала грудь.

Эзра копал землю носком. Пауза тянулась неловко.

Гарри почувствовал, как тепло разливается по щекам. Он должен был сказать что-то. Что-нибудь. Только бы не молчать. В голове замелькали заголовки, карты, цифры — единственное, что он знал, что заполняло пустоту. Он сглотнул ком, мешавший дышать.

— Ты... — начал он, голос хриплый, едва слышный, словно ржавая дверь. — Газеты... читаешь? Иногда? — Он тут же пожалел. Глупый вопрос.

Эзра нахмурился, смотря на него сквозь толстые стекла как на что-то непонятное. — Газеты? Ну... папа иногда приносит. А что?

Гарри почувствовал, как лицо пылает. Внутри все сжалось в комок. Он хотел объяснить, выдавить хоть слово о том, как мир снаружи бьется в лихорадке, как цифры и карты складываются в понятные ему правила выживания. Но язык не слушался. Вместо этого вырвалось сдавленно, торопливо, почти неразборчиво:

— Про... про города там... Леон и Масаю... в Никарагуа... — Он споткнулся на названии страны. — Американцы... вертолеты у них... «Апач»... а у тех... санди... саднини... — Он запутался в слове, оно казалось колючим и чужим. — ...у восставших... нет... взяли быстро...

Эзра отшатнулся, глаза еще больше округлились за стеклами. — Э-э-э... ладно... — Он резко развернулся, бросив на Гарри последний растерянный, почти испуганный взгляд. — Знаешь, я это... пойду... — И засеменил прочь, почти бегом.

Гарри замер. Словно ледяная вода окатила с головы до ног. Он только что... испугал его?

Из-за кустов выкатился Дадли со свитой: «Смотрите! Урод решил умничать! Думает, он учёный» — он захихикал.

Гарри замер, глядя в асфальт. «Не дыши. Не покажи страх».

— Заучка! — гаркнул Дадли, плюя жвачкой ему под ноги. — Даже ботаник Эзра сбежал от твоей дребедени!

Шайка ушла. Гарри медленно разжал ладони. «Заучка... Он назвал меня умным? Не «отброс», не «тухляк»...» Горькая, но странно теплая волна разлилась по груди.

1) Столица Филиппин

Вернуться к тексту

Солнце спряталось, сдавленное набухшими свинцовыми тучами. Первые тяжелые капли дождя зашлепали по пыльным листьям клена над пустой школьной площадкой. Гарри сидел на корточках у стены спортзала, поджав колени. Холодный бетон леденил сквозь тонкую ткань штанов. Он машинально прикрыл ногой чужой портфель — черный, с оторванным ремешком, брошенный кем-то в спешке. В животе заурчало, долго и предательски громко.

Никогда. Гарри впился взглядом в трещину на асфальте. Никогда не жаловался. Жалобы — удел слабаков. Слабых, как Дадли, орущий из-за царапины. Слабых, как дядя Вернон, кряхтящий над счетами и орущий на телевизор. Слабых, как тетя Петуния, сжимающая кошелек в магазине, будто ее режут. Слабых, как та учительница искусства, миссис Пламмер... Гарри сжал кулаки. «Нарисуй друзей!» — ее дурацкое задание. Что он должен был изобразить? Пауков из чулана? Пустой лист был единственной правдой. А она — накричала. Орала про «асоциального», «трудного», «без будущего»... И тогда... тогда в нем что-то лопнуло. Вспышка гнева, горячая и щекочущая под кожей. Словно по телу пробежала волна тепла. Нет, ему показалось, просто показалось! Да... А после урока — скандал. Пламмер с волосами цвета василька, истерика, завуч... И гробовая тишина на кухне Дурслей, а затем разразилась тирада. Урод, ошибка, ненормальный, псих, которого они должны терпеть. Четвертый день пустая миска. Он ведь не имеет к этому никакого отношения! Или все же... Каким, интересно, был Геракл? Нет, не думай, не думай! Его отвлек звук — не урчание, а скрип подошвы по мокрому асфальту.

Он вновь бросил взгляд на чужой рюкзак. Есть хотелось невероятно, раньше его не лишали еды больше, чем на два дня, да и Дурсли прежде часто забывали закрывать шкаф, где хранилась хлебница и печенье. Теперь же... он не мог думать ни о чем другом, кроме как о еде.

— Дилемма, — прозвучало сзади. Голос низкий, но при этом глубокий, пропитанный насмешкой.

Гарри вздрогнул, как на взведенном курке, и резко обернулся. На него смотрел парень. Лет пятнадцать, не меньше. Каштановые волосы, коротко стриженные, но непокорно торчащие вихрами на макушке. Серые, холодные, как речная галька в ноябре, глаза. Лицо — обычное, забытое сразу, если бы не этот взгляд — оценивающий, цепкий, словно знающий цену всему. Он был выше Гарри на добрых две головы, плечи шире, в потертой темной ветровке. В животе Гарри снова заурчало, гулко и унизительно, будто киты запели оперу.

— Чего тебе? — Гарри вскочил, принял стойку — ноги чуть расставлены, вес на носках. Готов бросить в него рюкзак и бежать. Этот тип не выглядел как шайка Дадли, но в его спокойствии таилась другая, взрослая опасность. Как у дяди Вернона перед особо лютым наказанием.

— Я? — Парень усмехнулся, уголок рта дернулся. — Беспокоит не то, чего хочу я. Беспокоит то, чего хочешь ты. — Его взгляд, острый как лезвие бритвы, на долю секунды скользнул к черному портфелю под ногой Гарри. Дождь застучал сильнее.

Предательское движение глаз выдало Гарри с потрохами. Парень расплылся в широкой, неестественно белой улыбке — точь-в-точь Чеширский Кот, знающий нечто ужасное. Не спеша, он засунул руку в карман ветровки. Гарри напрягся сильнее, готовый рвануть с места. Но парень вынул не нож, а помятую пачку «Бенсона» и дешевую пластиковую зажигалку. Щелчок. Затяжка. Дым, резкий, едкий и горьковатый, смешался с запахом мокрого асфальта.

— Это... мой рюкзак, — пробормотал Гарри, кивнув на кожзам.

— Какой из двух? — Парень выпустил струю дыма, не сводя с Гарри ледяных глаз. Улыбка стала шире, почти до ушей. — Слабак, — бросил он через несколько секунд тишины, растягивая слово, будто пробуя его на вкус.

Жар ударил Гарри в лицо. — Я не слабак! — вырвалось у него, голос сорвался на визг. Руки сами сжались в кулаки.

— Ну, тогда трус, — пожал плечами парень, невозмутимо выпуская дымное кольцо. Оно поплыло в сыром воздухе и растаяло. — Одно из двух. Или... оба.

Гнев, острый и знакомый, как удар ремня, хлестнул по Гарри. Этот тип... Гарри ненавидел себя в эту секунду — за визгливый голос, за дрожь в коленях, которую он изо всех сил сдерживал, за этот проклятый голод, сводивший живот судорогой. Он не трус! Он просто голоден! С яростным рывком он наклонился, схватил портфель и дернул молнию. Пальцы дрожали. Один карман — пуст. Второй... тряпка, сломанный карандаш, смятая тетрадка. Ни крошки. Ни пенни. Его взгляд упал на зеленую пластиковую авторучку с золотистым пером. Дешевка, но... красивая. Почти не думая, он сунул ее в карман своих мешковатых штанов. Пустота в желудке отдавала физической болью. Он швырнул портфель обратно на землю.

— Пусто, да? — констатировал парень. Его голос звучал почти сочувственно, но в глазах не было ни капли тепла. — Голод — сволочь. Сводит с ума. Заставляет делать... глупости. — Он кивнул в сторону кармана Гарри, где лежала ручка.

— Я мог бы тебе помочь, — продолжил парень, затягиваясь. — Научить добывать. Правильно.

— Мне не нужна твоя помощь! — выпалил Гарри, но в его голосе уже не было прежней силы, только усталая бравада.

— Думаешь? — Парень проигнорировал вспышку, как игнорируют писк мыши. Он окинул Гарри медленным, оценивающим взглядом — поношенные вещи, слишком большие, висящие на острых плечах, бледное лицо с резкими скулами и слишком ярким шрамом, темные круги под глазами. Взгляд задержался на потрепанных кроссовках. — Доли. Шестьдесят тебе, сорок мне. За риск и науку.

Гарри замер. Его ум лихорадочно заработал. Рискованно. Но если поймают... он свалит все на него. Скажет, что заставили. Ему поверят. Наверняка. Такому здоровяку заставить — как нечего делать. Или нет? Ну сколько его еще морить голодом будут?

— Нет, — он качнул головой, стараясь вложить в голос твердость. Он не станет вором, не хочет быть им! Мальчик замолчал. В голове пронеслась собственная мысль про четыре дня. Секунды тянулись медленно, словно нехотя. Спустя полминуты что-то словно надломилось внутри него. — Восемьдесят на двадцать.

Парень расхохотался, коротко и резко, как лай.

— Ого! Загнул, малыш! Семьдесят на тридцать. Моя последняя цена. — Он протянул руку. Ладонь была широкой, с короткими сильными пальцами. Ногти — несколько сломаны, под ними — черные, неухоженные полосы грязи. На костяшках — ссадины.

Гарри колебался. Рука мальчика висела в воздухе. В животе скрутило от голода. Он рванул свою руку вперед, едва коснувшись грязных пальцев, и тут же отдернул ее, как от огня.

— Как тебя зовут? — выпалил он, стараясь звучать твердо, но голос дрожал.

— Зови меня Гек.

— Гек... — Гарри кивнул, не в силах придумать псевдоним. — Тогда я... Том, — выдавил он, чувствуя, как лицо горит от стыда за эту плохую ложь.

— Не-а, — Гек покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то жесткое, окончательное. — Ты будешь... Малышом. Если, конечно, не предпочитаешь свое школьное прозвище? — Он намеренно сделал паузу, давая словам вонзиться.

Гарри сник. Маска сорвана. Он был разоблачен и загнан в угол голодом и насмешкой. Этот Гек знал все. С самого начала. Играл с ним. Он кивнул, коротко, опустив глаза. На душе было гадко, липко и мерзко, как подошва после дождя. Он украл. Он сдался. За кусок хлеба, которого еще даже не видел. Малыш. Унизительное, детское прозвище. Закрепляющее его место на самом дне.

Гек хлопнул его по плечу — жест якобы дружеский, но тяжелый, властный.

— Не кисни, Малыш. Завтра. После последнего звонка. Здесь же. Будем работать. И смотри... — его голос стал тише, но жестче, — никаких синих фокусов. Тихие руки. Быстрые ноги. Понял?

Гарри кивнул снова, не в силах вымолвить ни слова. Он отвернулся и побрел прочь, под холодным дождем, чувствуя на себе прилипчивый, тяжелый взгляд Гека. В кармане беззвучно жгла ручка. А впереди маячила только темнота.

* * *

Холодный ноябрьский ветер рвал последние листья с голых ветвей, завывая в щелях школьных построек. Гарри стоял у стены старшей школы, кутаясь в тонкую куртку, и пытался не дрожать. Перед ним Гек, закутанный в потрепанную кожаную куртку, невозмутимо раскуривал «Бенсон». Дым тут же уносило порывом ветра.

— Первый закон, Малыш, — начал Гек, его серые глаза впились в Гарри. — Невидимок не существует. Всех видят. Вопрос — кто и как смотрит. — Он ткнул пальцем Гарри в грудь. — Глаза вниз. Не в пол — на уровень пояса. Видишь ноги — знаешь, куда пойдет. Видишь руки — знаешь, куда сунутся. Головой не верти. Движения плавные... — Гек сделал плавное скользящее движение рукой — ...как вода. Не беги, иди размеренно. Не толкай — огибай. Понял?

Гарри кивнул, стараясь впитать каждое слово. Он попытался расслабить плечи, опустить подбородок, перевести взгляд с лица Гека на его потрепанные брюки. Мир сразу сузился до движущихся ног.

— Покажи, — Он схватил Гарри за плечо, развернул к двери, вытолкнул на пустырь, где по дороге к автобусу шла кучка старшеклассников. — Пройди сквозь них. К воротам. Обтекай как вода.

Сердце Гарри колотилось. Он сделал шаг, вжал голову в плечи, опустил взгляд на мелькающие ноги. Шаг влево, чтобы обойти громко спорящих. Легкий наклон корпуса, когда девушка с сумкой резко повернулась. Не встречаться взглядом. Смотреть на штаны, на асфальт под ногами. Он чувствовал скользящие взгляды, но никто не окликнул. Никто не толкнул. Он вышел за ворота, обернулся. Гек стоял в дверях гаража, дымил, наблюдая. Последовал короткий, едва заметный кивок.

— Сойдет. Для начала. Теперь замки. — Гек подошел, достал из кармана два тонких металлических инструмента. — Крюк и рэйк. Большинство замков — дерьмо. Люди экономят на безопасности. Кретины. — Он подвел Гарри к старому сараю на краю школьной территории. На ржавой скобе висел замок. — Чувствуй. Крюк вставляешь — нащупываешь штифты. Чуть натяг. Рэйком — скребущее движение вверх. Слушай щелчки. Пробуй.

Гарри кивнул, хотя мало что понял на самом деле. Он попытался расслабить кисть, затем вставил инструменты в замочную скважину. Металл был холодным. Он нажал крюком, почувствовал сопротивление, попытался скользнуть рэйком вверх. Ничего. Только скрежет и тупое сопротивление.

— Дыши, Малыш, — повторил Гек, но в голосе уже не было терпения. — Ты давишь, как баран на ворота. Чувствуй!

Гарри попробовал снова. Щелк! Но скоба не поддалась. Он дернул сильнее — замок заклинило намертво. Гек громко выдохнул, почти фыркнул.

— Вот и все. Обосрался. Засорил дерьмовый механизм. Теперь только ломом. Или внимательностью до того, как лезть. — Он выхватил инструменты. — Запомни: один косяк — сигнал. Два косяка — путь в исправилку. Три... — Гек не договорил, но его взгляд, скользнувший по Гарри, был красноречивее слов. — Завтра. Тот же сарай. Будешь открывать, пока не получится. Или пока замок не развалится от твоих потуг.

* * *

Гек стоял рядом, небрежно прислонившись к стене киоска, пока Гарри пытался подобрать кошелек из кармана рассеянно болтающего мужчины. Его пальцы дрожали. Он слишком долго копался.

— Легче! — прошипел Гек, не поворачивая головы. Голос был тихим, но резал как лезвие. — Не ковыряешься, сопляк! Касаешься! Мимоходом! Чувствуешь взгляд — отходи. Не получается чисто — не лезь! Позор.

Мужчина что-то почувствовал, обернулся, нахмурился. Гарри рванул руку, отскочил, растворился в толпе, сердце колотилось как молот. Гек исчез раньше него.

Успех пришел у автобусной остановки. Гарри, применив все, чему научился, слился с толпой заходящих. Кошелек торчал из заднего кармана джинс у мужчины, читавшего газету. Легкое движение, имитирующее толчок от соседа. Пальцы — бумажник. Отход. Ни взгляда, ни окрика.

В гараже Гек молча вскрыл кожаную обложку. Десять фунтов. Карточки, визитки. Он безжалостно разорвал пластик и бумагу, бросил клочья в буржуйку. Оранжевое пламя жадно лизнуло их. Деньги протянул Гарри.

— Документы — лишнее говно. Чистота — залог. В следующий раз доставай купюры и избавляйся от кошелька. Твоя доля. — Он отсчитал несколько купюр обратно себе. — Чуешь? Это не бумага. Это — еда. Это — не быть дерьмом под их каблуком.

Гарри сжал деньги. Они были теплыми от его дрожащей руки. Стыд отступил перед волной гордости и… восторга. Он сделал это! Он справился! Гарри купил горячую булочку и ел ее, прячась за углом, чувствуя, как тепло разливается по замерзшему телу. Сытость была сладкой.

* * *

Дождь сменился колючим, промозглым ветром, предвещавшим зиму. Гек привел Гарри на пустырь за старым заводом. Там их ждали трое.

— Знакомься, Малыш. Наша семья. — Гек махнул рукой. — Рысь.

Ирландец лет шестнадцати. Худющий, в поношенной армейской куртке поверх черного свитера. Темно-рыжие волосы торчали ежом на макушке. Лицо — острое, с хищным прищуром карих глаз. Он кивнул Гарри, оценивающе окинув его взглядом. Поттеру сразу вспомнились россказни об ИРА⁽¹⁾.

— Клык.

Парень помладше Гека, но шире в кости, с круглым лицом и маленькими, хитрыми глазками. На нем была клетчатая рубаха и потрепанная джинсовая куртка. Он лениво опирался о ржавую трубу, выпуская колечки дыма из дешевой сигареты. Клык ухмыльнулся, обнажив кривые, желтоватые зубы.

— И Штырь.

Третий парень, самый высокий и угловатый. Молчаливый. Лицо скрывал капюшон толстовки. Из-под него виднелись только жесткий, лишенный эмоций взгляд и руки, засунутые глубоко в карманы. Он лишь кивнул, едва заметно.

— Малыш, — представил Гек Гарри. — Наш новобранец.

Гарри молча кивнул, чувствуя себя букашкой под микроскопом. Они все были старше, больше, увереннее. Он подавил подступающую дрожь.

* * *

В гараже, что был штабом банды, пахло сыростью, старым машинным маслом, дешевым табаком и чем-то затхлым, как в чулане Дурслей, но гуще. Буржуйка на раскаленных углях пыхтела в углу, едва отгоняя промозглый холод. Гек сидел на перевернутом ящике, тыкая паяльником в клубок проводов, выдранных из какой-то магнитолы. Лицо в багровом отблеске огня казалось высеченным из темного камня.

У стола, заваленного тряпьем, инструментами и потрепанной картой района, сидел Рысь. В его тонких, быстрых пальцах вертелись отмычки. Он опустил их в банку с маслом, вытащил, протер тряпицей до блеска. Движения были точными, экономичными, без лишнего усилия. Он даже не поднял головы, когда вошел Гарри.

Клык громко жевал булку, крошки сыпались на карту, где Гек что-то отметил фломастером.

— Смотри, Малыш! — Клык махнул рукой с булкой, обсыпая карту новым дождем крошек. — Вот тут, у кинотеатра, ларьки — жирные! Хозяин — старый хрыч, полуслепой! — он повернулся к Геку. — Помнишь Тень? Вот тот давал жару! Помнишь, как он того бизнесмена в костюме...?

— Клык! Завали еб.....к! — Гек не отрывался от пайки, но голос его, резкий и холодный, как удар ножом, заставил Клыка вздрогнуть и подавиться крошками. — Тень — говно. Спалился по-дурному. За жадность. — Он наконец посмотрел на Рысь. — Дай Малышу потренироваться на тех пустых кошельках. Пусть набивает руку, пока не перестанет трястись.

В дальнем углу, у протекающей стены стоял Штырь. Он молча бил кулаком по погнувшейся петле гаража. Бам! Бам! Металл скрипел, но поддавался. Петля встала на место с глухим стуком. Гек кивнул в его сторону, не глядя:

— Штырь, взбодрись и течь заткни. Ручеек под правой стеной.

Штырь молча разогнулся, взял промасленную тряпку и пошел к указанному месту, его движения были тяжелыми, но не лишенными грубой эффективности. Тень от капюшона скользила по стенам, как призрак.

— Клык мать твою! Убери нахер чай, снова прольешь на мою карту! — крикнул Гек, оторвавшись от пайки.

* * *

На дело ходили не часто и постоянно в разные кварталы. Гек говорил, что в таком ремесле жадничать смертельно опасно. А может Гарри просто не доверяли.

Успехи окрыляли. Кошельки, плееры, другая электроника (которую Гек тут же разбирал на запчасти), даже пара дорогих часов с запястья пьяного бизнесмена, которого отвлек Клык, громко споря с воображаемым собеседником, тем самым заставив богача заозираться и упомянуть какую-то белочку.

Деньги текли рекой. Гарри мог позволить себе горячую еду каждый день. Он купил теплые перчатки и шарф — не новые, но чистые, с барахолки. Он даже припрятал немного денег под половицу в чулане.

Чувство стыда притупилось, забитое сытостью и ложным чувством собственной ловкости, неуловимости. Он учился у лучших. Он был «Малышом», но он был их Малышом. Это давало странное чувство защищенности, пусть и в этом грязном мире. Он ловил восхищенный (как ему казалось) взгляд Рыси, когда ловко снял бумажник у спешащей женщины, одобрительный кивок Гека, и это воодушевляло. Он даже позволял себе редкую улыбку.

Но страх никуда не делся. Он трансформировался. Теперь Гарри боялся не только Дурслей или банды Дадли. Он боялся Гека. Этот страх был глубже. Гек знал все. Он знал, где Гарри живет. Знал про Дурслей (хотя никогда не говорил о них прямо, но его намеки были прозрачны). Знал про школу. Он появлялся как тень, когда Гарри меньше всего его ждал — по дороге из школы, у магазина, даже раз, казалось бы, случайно, прошел мимо Тисовой улицы. Гарри ловил его взгляд — все тот же оценивающий, всевидящий. Он слушал каждое слово Гарри с каменным лицом, а потом мог ввернуть его же фразу неделю спустя, заставив вздрогнуть. Откуда он знал? Следил? Или просто был настолько проницателен? От мысли, что Гек знает всё — про школу, про Дурслей, про чулан — по спине бежали ледяные мурашки. Как будто Гек был тенью, которая всегда рядом. И Гарри ничего о нем не знал. Где он жил? Зачем ему всё это? От этого незнания становилось еще страшнее. Гек держал его на крючке, а он даже не видел удочки.

Как-то раз, греясь у буржуйки в «штабе» после удачного дела (Гарри снял золотую цепочку с шеи зазевавшейся девушки, пока Рысь пристально «спрашивал дорогу»), Клык, жонглируя яблоками, разболтался:

— А помнишь, Гек, того лоха в костюме? У лимузина? Месяц назад? Вот это был круто! Я из его машины тогда произведение искусства сделал за считанные минуты — он загоготал, изображая нанесение граффити. — Штырь тогда здорово его «придержал» в переулке, аккурат возле твоего…

— Заткнись, Клык, — резко оборвал его Гек. Его голос, обычно ровный, стал опасным, мрачным. — Не при новичках. — Его взгляд скользнул по Гарри, и в нем было предупреждение. И страх. Впервые Гарри увидел в этих серых глазах не расчет, а настоящий, животный страх. Миг — и он исчез, снова заместившись ледяной маской. Но Гарри запомнил. Граффити. Лимузин. Переулок. Где-то там живет Гек? Или учится? Поттеру казалось, что он должен узнать о своей новой семье все, чтобы от него не избавились, как только он станет ненужным.

* * *

Цель была выбрана не случайно. Гек заметил их днем в центре города — мужчину и женщину, выходящих из дорогого бутика. Они излучали такую волну превосходства, что ее можно было пощупать. Одежда безупречна, движения плавны, лица — маски холодной вежливости, под которой сквозило глубокое безразличие ко всему окружающему. Они смотрели на окружающих, как американцы на чернокожих еще столетие назад.

— Лохи в шелках, — прошипел Гек, сплюнув окурок в лужу. — Слепые как кроты. Считают себя выше грязи, таких, как мы. Чистим бабу. Клык, Штырь — гам на перекрестке через пять минут. Малыш, твой выход. — Его серые глаза впились в Гарри. — Не обосрись.

Сердце Гарри бешено колотилось. Это был не просто кошелек. Это был первый, почти наверняка, куш. Он влился в поток людей, двигаясь к выходу из бутика, где пара остановилась, ожидая такси. Дама держала в руке не только сумку от бутика, но и изящный клатч, притянутый к груди. Гарри применил все, чему научился: взгляд вниз, на уровень ее пояса, плавные движения, полное отсутствие спешки. Он стал частью потока, огибающего их. Ветер дул ему в спину, подталкивая. Дождь стекал по его капюшону. Он почувствовал запах ее духов — дорогих, цветочных, чуть удушающих. Он сблизился. Один шаг. Два. Его пальцы, тонкие и ловкие, скользнули к клатчу. Не хватать — коснуться. Легкое движение, имитирующее толчок от проходящего человека. Клатч был на замке-кнопке. Один точный щелчок ногтем — и он открылся. Его пальцы погрузились в шелковистую подкладку. Нащупал толстый бумажник. И что-то твердое, прямоугольное — футляр? Он вытащил бумажник, оставив футляр. Не жадничать. Клатч мягко щелкнул, закрываясь. Гарри уже отходил, сливаясь с толпой, когда услышал громкий крик и визг тормозов на перекрестке — Клык и Штырь делали свое дело. Никто не смотрел на даму, которая только сейчас, с опозданием, вскрикнула, обнаружив пропажу.

Он свернул в условленный переулок, дрожа от адреналина. В руке был кожаный бумажник малинового цвета. Гек вышел из тени, как призрак.

— Дай сюда, — приказал он. Гарри протянул. Гек быстро вскрыл бумажник. Купюры. Много. И все по десять и больше фунтов. Он отсчитал несколько крупных банкнот, сунул их в правый карман, а остальное не тронул и выбросил бумажник в ближайшую лужу.

— Что… зачем? — выдохнул Гарри, глядя на деньги, исчезающие в грязи.

— Если возьмут с таким количеством налички или чужими документами, то мало не покажется. А так, можно выкрутиться. — Гек усмехнулся. — Все должно быть чисто. Как будто ничего и не было. — Он сунул несколько купюр Гарри в руку. — Твоя доля. Чисто. Чуешь? Это власть. Свобода от их «нельзя». А эти синекровые... — он сплюнул, — даже не почувствуют. Для них — мелочь. Для нас — жизнь. Запомни, Малыш, деньги... они правят миром!

Гарри сжал деньги. Они были теплыми от его дрожащей руки. Стыд отступил перед волной гордости и… восторга. Он сделал это! Под носом у этих высокомерных слепцов! Он был невидимкой. Он был лучше их. Сильнее. Умнее. Свободнее. В этот момент голос дяди Вернона, кричащий о «паршивом мальчишке», казался жалким писком где-то очень далеко.

* * *

Гарри с интересом разглядывал купюры из кошелька, что стащил. Он никогда вживую не видел доллары, а точнее семь долларов — две купюры с Джорджем Вашингтоном и одна с Авраамом Линкольном. Может ли он расплатиться ими в магазине? Возможно, но вдруг у них возникнут вопросы. Идти к Геку? Тоже так себе вариант, он не слишком одобрит самостоятельные вылазки. Гарри презрительно фыркнул. Может Гек и не хотел, чтобы кто-нибудь из них попался, но тех двадцати фунтов, что «зарабатывал» Гарри в неделю, ему не хватит на то, чтобы отъесться. Мальчик провел по своему боку, чувствуя, как палец проваливается в ямочки между ребрами. Кожа да кости. Чертовы бродячие псы выглядят более сытыми, чем он! Ладно, похоже ему нужно в штаб...

— Держи, Малыш, — Гек протянул ему пятифунтовую бумажку.

— Почему так мало? — нахмурился мальчик.

— Ого! У Малыша режутся зубки! Чтоб ты знал, мелкий, семь долларов это шесть фунтов. — Увидев удивленное выражение лица Гарри, парень усмехнулся. — Иногда я забываю какой ты еще сосунок! Как черт возьми можно знать о Линкольне и Вашингтоне, но не... а-ах — он махнул рукой.

— Просто мне нравится история... — пробормотал Гарри, чувствуя, как краснеет. — Эй, а еще один фунт?

— Еще один за то, что я был твоим чертовым почтальоном! В следующий раз сам топай к Джону — парень подошел к карте. — Смотри куда, второй раз показывать не буду...

Внимательно слушая Гека, Гарри думал, что ему нужно получше разобраться во всем этом. Ведь деньги решают все.

* * *

Февраль выдался очень холодным. Вечера в гараже пахли жженой древесиной, дымом и алкоголем. Гарри сидел на своем ящике, потирая запястье. Синяк под рукавом свитера горел тупой болью — подарок от Дадли. Слишком поверил в себя и свою «водную» способность и на перемене наткнулся прямо на здоровяка. Хорошо банды кузена рядом не было. Гек, разбирая украденный плеер, заметил движение.

— С рукой что, Малыш? — спросил он, не отрываясь от микросхем. Голос был ровным, но в гараже внезапно стало тише. Клык перестал грызть ноготь. Рысь приостановил чистку ножа.

Гарри вздрогнул, как на взведенном курке.

— Н-ничего, — буркнул он, засовывая руку поглубже в карман. — Просто ударился.

Гек хмыкнул, коротко и безо всякого юмора. Он встал, отшвырнул тряпку с ножом на верстак.

— «Ничего» до первой серьезной потасовки. А она будет. Всегда бывает. — Он подошел ближе, заставив Гарри невольно откинуться назад. — Ты щуплый. Меньше, чем даже Рысь в твоем возрасте. Кулаками против здоровяков не выстоять. Значит, надо бить умнее. И грязнее.

Он встал в стойку, небрежную, но устойчивую.

— Забудь про челюсти и ребра. Ростом мал. Твои мишени — вот. — Он ткнул пальцем себе в пах, затем в коленную чашечку. — Или сюда. — Пальцем скользнул по задней поверхности лодыжки, чуть выше пятки. — Ахиллово сухожилие. Хороший пинок туда — и здоровяк запляшет на одной ноге. Колено — тоже вариант. Но пах надежнее. Там болит так, что забываешь, как звать.

Гек показал движение — не размашистый удар, а резкий, короткий толчок снизу вверх. Потом — удар ребром ладони или локтем в то же место. Быстро. Жестко. Без предупреждения.

— Не замахивайся. Не предупреждай. Бей сразу, со всей дури, и беги. Цель — не победить, а свалить и смыться. Понял?

Гарри кивнул, глотая комок в горле. Мысль о том, чтобы намеренно причинить такую боль, вызывала у него тошнотворную волну сопротивления.

— Понял — не значит умеешь, — констатировал Гек. — Покажи. Встань.

Гарри медленно поднялся, ноги словно ватные. Он принял неуверенную стойку, которую только что видел.

— Не так, — резко поправил Гек, схватив его плечо, заставляя расставить ноги шире, согнуть колени, опустить центр тяжести. — Устойчивость. — Он встал напротив, слишком близко. — Я нападаю. Ты бьешь в пах. Локтем. Как учил. Ну, — он усмехнулся — или пытаешься меня ударить.

Адреналин ударил в виски. Гарри замер. Он не мог. Просто не мог нанести удар. Даже во время тренировки. Его руки дрожали.

— Я… я не… — начал он.

— Сейчас! — рыкнул Гек, его рука молниеносно потянулась, чтобы схватить Гарри за горло. Выражение его лица стало таким, будто он действительно хотел задушить Поттера.

Весь внутренний протест, вся мораль, вся боязнь навредить — сгорели в одно мгновение под напором чистейшего, животного страха. Гарри рванулся назад, пытаясь вырваться, но железная хватка Гека уже сжимала его куртку у плеча. Паника ослепила. Его тело действовало само.

Он резко развернулся на захваченной руке, выскальзывая из захвата словно змея, и, вложив в движение вес всего тела и накопившееся отчаяние, вогнал локоть точно туда, куда учили.

Гек, надо отдать ему должное, не закричал. Он лишь резко выдохнул, и его железная хватка на миг ослабла. Его лицо исказила гримаса боли, глаза расширились от шока — не столько от удара, сколько от неожиданного успеха подопечного.

Этого мгновения хватило. Гарри не видел одобрения, не слышал ничего, кроме бешеного стука собственного сердца в ушах. Он только почувствовал ослабление хватки. И рванул. Выдернул руку, оттолкнулся от осевшего Гека и помчался прочь из гаража, не оглядываясь. Он бежал сквозь промозглый мартовский сумрак, спотыкаясь о камни, задыхаясь, чувствуя, как по щекам течет что-то соленое. На него в одночасье навалились страх и стыд, паника из-за ощущения беспомощности и эйфория, что хоть что-то вышло с первого раза. Он ударил. Он смог ударить.

В это время Гек, согнувшись, опираясь руками о колени, с трудом переводил дыхание. Боль постепенно отступала, сменяясь холодной ясностью. Он поднял голову, глядя в темный проем двери, куда исчез Малыш. На его обычно каменном лице мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее уважение. Он медленно, с усилием выпрямился. Один короткий, почти незаметный кивок в сторону убегающей тени. Ему в голову пришла фраза о загнанной в угол крысе, но этот зеленоглазый мальчик казался опаснее. Его моральные принципы слишком легко гнутся.

Гарри влетел в чулан, захлопнул дверь так сильно, что с потолка посыпалась серая пыль. Он прислонился к двери спиной, дрожа всем телом. Сердце колотилось как бешеное, в ушах стоял звон. Рука, ударившая Гека, горела. Он сжал ее в кулак, чувствуя, как дрожь переходит в судороги. Он ударил. Он ударил Гека! Мысль была одновременно ужасающей и опьяняющей. Адреналин лихорадочно пульсировал в висках, смешиваясь с паникой: «Что теперь будет? Он придет? Отомстит? Или он сделал все правильно?»

Он шагнул к своей раскладушке, споткнулся о ножку, которой тетя Петуния запихнула сюда на прошлой неделе, чтобы подпереть постель, и ударился плечом о стену. От толчка с верхней полки соскользнула одна из его драгоценных ручек... а следом за ней еще несколько. «Нет! — мелькнуло в голове с чистой, животной силой. Не сейчас! Не этот звук! Они услышат! И все поймут!»

И время... остановилось. Вернее, ручки остановились. Замерли в воздухе, в сантиметре от пола, словно врезалась в невидимую подушку. Гарри застыл, не веря глазам. Он моргнул. Ручки все еще висели. Не падали. Он осторожно, как во сне, протянул руку и подхватил первую, вторую, третью... Холодный пластик был реальным в его пальцах.

«Я... я сделал это? Сознательно?» Шок сменился ледяным ужасом. Они.. правы... Они узнают! Гек... Дурсли... все! Он судорожно огляделся, прижав ручку к груди, словно улику. Чулан был пуст и тих, лишь его собственное прерывистое дыхание нарушало тишину. Внутри разразилась буря эмоций, в которой звучали голоса Дурслей, Гека, всех тех, кто называл его ненормальным. Он быстро задышал, голова закружилась. Он сидел так десять минут, а может час, трудно сказать. Затем выровнял дыхание и попытался мыслить рационально, как взрослый.

Его тут же охватила странная смесь восторга и ужаса. Контроль. Пусть крошечный, шаткий, но он это контролировал! Он захотел и все получилось! Гарри вспомнил синие волосы, затем чудесное выздоровление. Его снова бросило в озноб, он попытался успокоиться. Вдох, выдох. В голове прояснилось. Наверняка, так себя чувствовал Архимед, когда кричал: «Эврика!» Он не урод. Не ошибка, которую Дурсли вынуждены терпеть. Он — особенный. Сила, живущая в нем, была реальна. Особенный. Как Геракл.

Дыхание выровнялось. В голове возникло больше вопросов, чем ответов. Интересно, насколько он особенный? Может, читать мысли? Или двигать предметы когда захочет, а не только в ярости? Заморозить взглядом? Или... выстрелить лазером и поджарить себе сосиску? Мысль о теплой, жирной пище заставила сглотнуть. Было бы здорово припечь этим лучом задницу Дадли... Это была сила, которую можно было... направить сознательно? Страх сменился осторожным, трепетным любопытством. Как? Он посмотрел на ручку в своей руке. «Могу ли я... еще раз?»

Он поднял дрожащую руку, уставившись на ручку. «Вверх...» — подумал он, сосредоточив всю волю, весь остаток адреналинового тремора на этом одном желании. Ничего. Ручка лежала тяжело и неподвижно. Разочарование кольнуло. Но она же висела! Он закрыл глаза, вспоминал тот момент паники, свою отчаянную мольбу о тишине, о том, чтобы никто не услышал. Он представил это чувство — чистый, неконтролируемый страх разоблачения и желание предотвратить шум. Он снова открыл глаза, глядя на ручку. Не падай. Не шуми.

И она... дрогнула. Не взлетела, нет. Но явно, ощутимо приподнялась на миллиметр над его ладонью, зависла на долю секунды и мягко упала обратно. Этого было достаточно. Внутри снова забушевал ураган. Он прав! Он, Гарри, прав, а Дурсли нет! Он научится это контролировать, он докажет им. Не важно сколько это займет. Неделю, месяц, год. Научится, обязательно.

Луч слабого солнца пробился сквозь щель в двери чулана, упал ему на ноги. Теплое пятно. Он замер, глядя на него. Послышалось чириканье птиц. На миг стало... тише, спокойнее, светлее.

* * *

Март 1990-го принес новости из Никарагуа, которые Вернон встретил с редким одобрительным хрюканьем: «Контра» при поддержке США взяли Манагуа, и многолетний конфликт закончился поражением сандинистов. «Вот как надо с красной нечистью разбираться!» — бубнил дядя за завтраком. Гарри, глотая безвкусную овсянку, мысленно отмечал поражение СССР в этом далеком уголке мира. Но месяц спустя пришло известие, заставившее даже дядю почуять подвох: Йемен объединился и присоединился к ДН⁽²⁾. Южный Йемен, бывший верным союзником Москвы, просто… ушел. Еще одна проигранная позиция на большой шахматной доске. Гарри разглядывал карту в библиотечной книге, его палец скользнул от Адена⁽³⁾ к Багдаду⁽⁴⁾. «Они уходят, — подумал он без особой радости или огорчения, констатируя факт. — Как Ирак. Им не нравится быть пешками». Он вспомнил свое правило: Слабость = поражение. СССР терял союзников. Значит ли это, что он слабеет? Или просто меняет тактику?

Гарри продолжал откладывать деньги на будущее, невольно отмечая странный факт, что его еще ни разу не уличили ни в чем. Даже ни разу не останавливали под предлогом подозрительности. Хотя, конечно, сказочного везения тоже не было. Несколько раз «клиент» оказался бдительнее и пришлось отступить, разок охранник обернулся слишком не вовремя, но Гарри успел скрыться. И это только за последний месяц.

Он вспомнил свои практики по «воспарению» предметов. Гарри тогда пытался вспомнить свой первый опыт, изрядно напрягая мышцы, слово поднимал тяжести или пытался сдвинуть диван с мистером Дурслем. И однажды, спустя целый месяц попыток, все вышло. Теперь он мог это делать практически свободно, но мальчику было мало. Он хотел научиться свободно двигать их, а не только вверх и вниз, или вовсе притягивать предметы, например кошельки. Именно сильное желание, как ему казалось, было катализатором успеха. Что если с его незаметностью то же самое? Может ли он так же... захотеть стать невидимкой?

1) Ирландская Республиканская Армия

Вернуться к тексту

2) Движение неприсоединения

Вернуться к тексту

3) Столица Южного Йемена.

Вернуться к тексту

4) Столица Ирака.

Вернуться к тексту

Апрель встретил Литтл Уингинг не весенним теплом, а затяжными, холодными ливнями, превращавшими пустырь за заводом в болото. Гараж «штаба» протекал в нескольких местах, и воздух внутри был густым от запаха плесени, влажной одежды и дешевого табака. Гек пытался починить радиоприемник, из которого лились обрывки музыки. Клык что-то жевал, громко чавкая, а Рысь разглядывал какую-то карту. Гарри сидел на своем ящике, пытаясь впитать хоть немного тепла от буржуйки, тщетно пыхтящей сырыми досками. Он снова бросил взгляд на маленький заголовок в газете.

«Кровавая расправа в Басре: Хусейн подавляет курдское восстание химическим оружием»

Багдад, 5 марта. Республиканская гвардия Ирака уничтожила тысячи курдов на юге страны. Свидетельства указывают на применение запрещённых газов.

Гарри хотелось верить, что в Британии такого не может случиться.

Его взгляд невольно скользнул к Штырю. Тот стоял у запотевшего окна, вглядываясь в серую завесу дождя. Высокий, угловатый силуэт казался неотъемлемой частью этого мрачного пейзажа. Сегодня он не прятался в капюшон — коротко остриженные темные волосы, жесткая линия челюсти, глаза, смотревшие куда-то в никуда, без выражения, но с глубиной, в которой тонуло все. Гарри вдруг поймал себя на мысли, что Штырь — единственный здесь, кто не пытается казаться больше, злее или умнее, чем он есть. Он просто был. Как скала, обточенная ветром.

— Холодно, — пробормотал Гарри, скорее чтобы нарушить тягостное молчание, чем констатировать факт.

Штырь медленно повернул голову. Его взгляд скользнул по Гарри, будто оценивая степень его промокшести.

— Всегда холодно, — ответил он глуховатым голосом. — Или мокро. Или голодно. Или все сразу.

— И ты… привык?

Штырь пожал одним плечом, едва заметно.

— Привыкнуть? К этому? — Он махнул рукой, очерчивая гараж, дождь за окном, их всех. — Не к чему привыкать. Сегодня тут. Завтра — хрен его знает. Интернат, улица, тюрьма, морг… Какая разница? Одно дерьмо, разной консистенции. — Он достал из кармана смятую пачку сигарет без фильтра, сунул одну в уголок рта, чиркнул зажигалкой. Дым был едким и резким. — Главное — не заморачиваться. Думаешь о завтра — сегодняшний день испортишь.

Гарри промолчал. Философия Штыря была отрезвляющей и пугала своей безысходной простотой.

— А если будет плохо другим? Если кто-то пострадает? Из-за нас? — спросил он осторожно, вспоминая даму с клатчем, учительницу с синими волосами, боль в глазах Гека.

Штырь выпустил струю дыма, наблюдая, как она смешивается с паром от буржуйки.

— Пострадает, — согласился он просто. — Или не пострадает. Не мы такие, жизнь такая. Хочешь жрать — надо брать. Берёшь — кто-то теряет. Круговорот вещей в природе, бл* — он посмотрел прямо на Гарри. Его глаза были пустыми и темными, как окна заброшенного дома. — Чувствуешь вину? Плевать. Чувствуешь жалость? Забей. Главное — чтобы не пострадал ты. И твои. — Он кивнул в сторону Гека и остальных. — Если будешь слишком много думать и чувствовать, то однажды тебя это раздавит.

Он говорил без злобы и пафоса. Но с таким... безнадежным принятием что ли, что у Гарри мурашки побежали по коже. Может... Штыря уже так раздавливало? Мальчику захотелось как следует тряхнуть подростка, сказать, что все будет хорошо. Но впервые за полгода он и сам не был в этом уверен. Правильный ли он выбор сделал в тот ноябрьский день?

* * *

Неделю спустя Гарри вернулся в гараж раньше обычного. Дело было мелкое, «на сигарету и жвачку», как говорил Гек. Он бесшумно подошел к двери, уже освоив «скольжение», и замер, услышав приглушенные, но напряженные голоса изнутри. Говорили Гек, Клык и Рысь. Штыря, видимо, не было.

— ...и он опять этот взгляд делает, — доносился чавкающий голос Клыка. — Сквозь тебя, бл*. Как Тень под конец, помнишь, Гек? Тот тоже в себя уходил, будто нас тут нет. Потом — бац!

Гарри затаил дыхание. О ком они говорят?

— ... — послышался голос Рыси, но Гарри не расслышал. — Тот был на порошке. Этот...просто тихий. Может, слишком тихий. Но ничего такого.

Послышался звонкий металлический шелчок.

— Завались, Клык. Жрешь — жуй тише. А тебя, Рысь, не спрашивали. — раздался холодный голос Гека. Было слышно, как он затягивается, выпуская струю дыма в потолок. — Он учится. Быстро. Слишком быстро, может. Хотя, иногда чувствую...

— Чего чувствуешь? Что он псих? Как Тень? — спросил Клык уже с пустым ртом.

— Да нормальный он... И руки у него золотые. Сегодня у старухи на рынке — чисто снял, даже я не сразу сообразил. — Ясно послышалось бормотание Рыси.

— Не в этом дело, — отрезал Гек. Гарри представил его суровое лицо. — Чувство. Как… запах перед грозой. Ощущение, что под ногами не бетон, а тонкий лед. Каждый раз как гляну на него... неправильно что-то. Как будто стены давят.

— Опять философствуешь, сука, — фыркнул Клык. — «Запах перед грозой». Нет человека — нет проблем. Один Штырь справится, если у тебя кишка тонка. Да и не знает мелкий ничего толком. Куда денется? Тем более сам его каким-то хером отыскал.

Наступила пауза. Гарри прижался к холодной металлической двери, сердце колотилось как бешеное. «Нет человека… Один Штырь справится…»

— Не так просто, балда. — Наконец сказал Гек, и в его голосе прозвучала та самая убежденность, которая заставляла трепетать. — Этот... он в рубашке родился. Везунчик патологический. Всегда выкручивается. Скользкий, как мокрая мышь. Попробуй его возьми — уверен, что-то пойдет не так. Очень не так. К тому же... другого такого мелкого поди найди, обучи... Пока выгодно.

— Короче у тебя паранойя, Гек! — послышался скрип. — Рубашка, предчувствие? Серьезно? Он нам ничего сделать не сможет, даже если захочет. А насчет «не так просто»… Гек посмотри на задания, на которые ты его посылаешь. Чистка карманов в толпе? «Подобрать» выпавший кошелек да несколько ларьков? Да это не задания, это ребячество по сравнению с тем, что мы с Клыком вытворяем! Ты его бережешь. Признай это.

Еще одна пауза, более тяжелая. Гарри почувствовал, как по спине бегут мурашки. Бережет? Его?

— Не берегу я его, — сухо ответил Гек. — Даже наоборот — проверяю пределы его удачи. И пока его везение не подводит. Ладно, всему свое время.

Шаги затихли, разговор переключился на идеи Клыка поквитаться с кем-то. Баллончики с краской... мало ему было их гаража! Гарри отступил от двери, прислонившись спиной к мокрой стене. Холодный металл леденил кожу сквозь тонкую куртку. «В рубашке родился». «Везунчик патологический». «Скользкий, как мокрая мышь». Слова Гека висели в воздухе, смешиваясь с запахом дождя и страхом. Он чувствовал? Чувствовал ли Гек его способности? Его странную удачу? Проверяет пределы? А главное — что он собирался с этим делать? И что означало это «всему свое время»? По рукам побежали мурашки.

* * *

В середине мая попался Рысь. Не во время дела — просто шел вечером по своему району, и на него налетели двое копов. Он сопротивлялся, но его лишь избили и скрутили. Штырь видел это из окна заброшенного дома, где дежурил «на стреме» во время другой операции. В рации Гека прозвучал голос Штыря, глухой, но невероятно четкий, как удар гонга в тишине: «Рысь взяли. Северный выезд. Двое в форме. Белая «Вольво». Успел крикнуть: Проксон!».

В вечернем гараже повисло гробовое молчание, нарушаемое только шипением печки и тяжелым дыханием Клыка. Даже Штырь, обычно непроницаемый, сидел, сжав кулаки, его взгляд был прикован к полу. Гек ходил из угла в угол, как тигр в клетке. Его лицо было бледным, но не от страха, а от ярости.

— Надо вытаскивать, — произнес Клык, вскочив, его голос сорвался на визг. — Щас же! Они его... они же его сломают! Проксон же тот еще садист! Рысь не выдержит! Надо...

— ЗАТКНИСЬ И СЯДЬ! — рявкнул Гек, вставая. — Это не гопники с района! У них мигалки, рации, стволы! Но время есть. Им нужна информация. А он — Рысь! Он умрет, но не станет стукачем! Понимаешь?! УМРЕТ, НО НЕ СТАНЕТ! — Последние слова он прошипел, вплотную подойдя к Клыку, который попятился, наткнувшись на стену. — А если... — Гек обвел взглядом всех, включая Гарри, застывшего у входа. Взгляд был тяжелым, как гиря. — если сдаст... найдем первыми. И устроим ему такую встречку, что позавидует мертвым. Готовьтесь. Тишина. И чтобы никто — НИКТО! — не отсвечивал.

Его слова повисли в воздухе, тяжелые, густые, как приговор. «Умрет, но не станет...» Гарри почувствовал, как внутри него что-то сжимается в ледяной комок. Он посмотрел на спину Гека, на его абсолютную убежденность. И понял: эта уверенность распространялась на Рысь. На Клыка. На Штыря. В этом заявлении не было ни капли сомнения в Рыси. Он — свой. До конца. Но он сам не чувствовал такой уверенности в себе. Он ведь сюда подался не для того, чтобы загреметь к Проксону или сгнить в тюрьме, вместо голодной смерти. Он хотел жить и жить хорошо.

И тут Гарри осознал с кристальной ясностью: это не распространялось на него. Он был инструментом. Полезным? Да. Быстрым? Безусловно. Но не своим до конца. Не тем, за кого порвут глотку или пойдут на верную смерть. Не тем, кто умрет, но не предаст их. Если бы взяли его… Гек бы не сказал: «Он не сдаст». Он бы сказал: «Надо выкручиваться» или «Проблема».

Он глубоко вдохнул. «Позавидует мертвым». Холод внутри стал пронизывающим, обжигающим легкие на вдохе. Ответ не был адресован лично Гарри, но он не сомневался, к кому на самом деле обращался Гек.. Гарри почувствовал, как по его спине заструился ледяной пот. Его семья... Он стоял среди них, но был отдельно. Всегда отдельно. Всегда один, всегда сам за себя.

Когда он остался один на один со Штырем, Гарри выдохнул. Этот мрачный парень пугал его гораздо меньше, чем Гек.

— Никогда не видел Гека таким — тихо пробормотал Поттер, почесывая щеку.

— У них своя химия — сказал Штырь, доставая зажигалку. — Они по малолетству познакомились, потом Бру... — он замолчал, потом махнул рукой. — Бл**ь! Все равно уже проговорился. Короч, потом в Брутус все трое попали, Тень оттуда же был.

Гарри помолчал. Штырь был фаталистом. Мудреное слово, на которое он случайно наткнулся в словаре, но, как он понял, все сводилось к фразе: «Чему быть, того не миновать». Из-за этого с ним было проще. Работать, разговаривать, понимать, о чем тот думает.

— А как ты с ними сквотился?⁽¹⁾

— Сам не помню — Штырь сделал затяжку.

Гарри закусил губу. Ему хотелось узнать о юноше все. Он почувствовал что-то вроде родственной души.

— Как.. почему ты начал? — он затаил дыхание. Это был личный вопрос, и если Штырь просто уйдет...

— Из-за бабушки — лицо парня смягчилось. А взгляд стал отстраненным. — Мне было шесть, когда умерли родители. Потом сдох дед, просрав перед смертью кучу денег и оставив кучу кредитов. Она... тяжело это переживала. Чертово сердце... Я хотел, чтобы ей было проще, чтобы она не работала — он пожал плечами. — Наверно, я не хотел потерять и ее. Но вот она очутилась в больничке, и врачи дают не больше года. А ты ничего сделать не можешь.... Совсем — Штырь выдохнул облако дыма и продолжил. — Тебе повезло. У тебя есть родственники.

Гарри еле слышно пробормотал, что лучше не иметь родственников, чем таких, но Штырь услышал и лишь хмыкнул.

— Думаешь в другом месте будет лучше?

На следующее утро Гарри не пошел в школу. Он сказал Дурслям, что плохо себя чувствует — бледность и тени под глазами сделали ложь правдоподобной. Ничего плохого в том, что урод не станет лишний раз отсвечивать в школе, они не видели. Как только дверь дома №4 закрылась за Верноном, Гарри выскользнул из чулана. Он не пошел ни в гараж, ни в книжный магазин, где старый продавец позволял читать ему, а мальчик в свою очередь помогал расставлять книги в алфавитном порядке. Он натянул самый темный и невзрачный капюшон и вышел на улицу. Дождь сменился колючим ветром. Гарри зашагал в сторону, где Гек обычно «работал» в одиночку по утрам — район старой промзоны, там можно было разобрать украденную электронику или встретиться с скупщиками. Ему нужен был запасной план.

* * *

На второй вечер после известия о Рыси в гараж ввалился Гек. Не вошел — именно ввалился, плечом ударившись о косяк. Его лицо было не бледным от ярости, как позавчера, а серым, как промозглый рассвет. В глазах, обычно ледяных и расчетливых, бушевал мутный шторм бессильной злобы. От него разило дешевым алкоголем и чем-то едким.

— Опоздали… — хрипло выдохнул он, не глядя ни на кого, и плюхнулся на перевернутый ящик. Звук был громким в гробовой тишине гаража. Клык, сидевший у потухшей буржуйки, вздрогнул. Штырь, присутствовавший сегодня, лишь чуть приподнял голову из-под капюшона, его взгляд скользнул по Геку и вернулся к потрескавшемуся бетону пола. Гарри замер на своем месте, сжимая потрепанного «Робинзона Крузо», которого больше не мог читать из-за образовавшегося каменного комка тревоги в горле.

— Всю ночь… искали лазейку, — Гек говорил с трудом, слова будто спотыкались друг о друга. — Потом думали… может, в изолятор временный… или в участок на Элм-стрит… Но нет. Его сразу… сразу в Централ перевели, там не подкупить. Нагородили дел по самое… — Он не договорил, махнув рукой с таким отчаянием, что стало страшно. Вместо слов он потянулся к рюкзаку, валявшемуся у ног, и вытащил плоскую бутылку с мутной жидкостью без этикетки. Отвинтил крышку — резкий запах сивухи ударил в нос даже Гарри. Гек залпом хлебнул, поморщился, но проглотил. Затем еще.

— Гек… — начал было Клык, вставая.

— Закройся! — рявкнул Гек, не глядя. — Просто… закрой е...о и сиди.

Клык опустился обратно, лицо его покраснело от обиды и выпитого ранее. Он мутно посмотрел на бутылку в руках Гека, потом покопался в своем рваном рюкзаке и достал похожую, поменьше. Щелкнул крышкой, присосался к горлышку, присоединяясь к трауру. Его плечи начали подрагивать. Потом тихий всхлип перерос в рыдания.

— Мы им покажем, Гек! — захлебываясь слезами и бренди, завопил Клык. — Ща как двинем! Разнесем этот Централ! Рысь наш! Свой!

Гарри подумал, что было бы довольно символично, если бы Клык реализовал задумку и позвонил полицейским за полтора часа до подрыва.

Вечер превратился в кошмарную какофонию. Гек, теряя остатки контроля, начал бубнить. Сначала о Рыси — обрывками фраз, полных нецензурной брани, обвинений в адрес «мусоров», следователей, всего мира. Потом поток слов стал бессвязнее, злее. Гарри услышал такие сочетания мата, о существовании которых даже не подозревал. Казалось, Гек выворачивает наизнанку всю грязь, всю ярость, накопленную за годы жизни. Он материл систему, погоду, «лохов», которые «не умеют держать язык за зубами», и которые ничего на самом деле не видели, потому что Рысь — профессионал, предателей, свою «проклятую судьбину» и ИРА. Штырь сидел неподвижно, как истукан, лишь изредка меняя позу. Гарри прижался спиной к холодной стенке, стараясь стать невидимым. Читать было невозможно. Каждое слово Гека било по нервам, как молоток.

Когда запас браги у Гека иссяк, а у Клыка кончился алкоголь, началось медленное, пьяное расползание.

— Заткнись, тряпка! — Гек рявкнул, швырнув в сторону Клыка пустую банку из-под пива. Она со звоном отскочила от стены. — Сопля! Нытик! — Он поднялся, шатаясь, ткнул пальцем в Штыря, молча сидевшего в углу, как истукан. — Ты... Клыка... до хаты... Чтоб не сдох где... — Гек икнул. — Малыш... сваливай. Завтра... четко. Иначе... — Он не договорил, махнул рукой и, пошатываясь, но с упорством пьяного, сохраняя инстинкт паранойи, выбрался из гаража. Он не пошел прямо, а сделал петлю, то и дело оглядываясь через плечо, ныряя в темные проемы подъездов. Даже в этом состоянии он был осторожен.

Следить за ним сейчас было самоубийственно. Но Клык… Клык, которого почти нес Штырь, был другой историей. Штырь не отличался осторожностью и наблюдательностью, как и пьяный Клык (по сравнению с Геком). Гарри выждал пару минут, потом бесшумно выскользнул вслед за парой. Они шли медленно, Клык то и дело спотыкался и бормотал ругательства. Штырь молча тащил его, как мешок. Гарри боялся, что Штырь может обернуться в самый неподходящий момент, но этого не случилось. Тем не менее, Гарри прятался за углом здания или деревом дольше, чем считал нужным, просто на всякий случай. Они свернули с относительно освещенных улиц в лабиринт узких переулков за старым мясокомбинатом — район, который местные с мрачной иронией называли «Болотом». А все из-за реки, которая несколько раз в год выходила из берегов. Здесь пахло не просто сыростью, а застойной водой, гниющим мусором и отчаянием. Одни фонари были разбиты, другие горели тускло-оранжевым, едва освещая асфальт и фасады домов с осыпавшейся штукатуркой и заколоченными окнами.

Штырь остановился у одного из таких домов — трехэтажного барака с облупившейся краской, похожего на кривое зубастое чудовище. Он что-то коротко сказал Клыку, тот невнятно буркнул в ответ, вырвался и, пошатываясь, полез в темный подъезд, где не горел даже дежурный свет. Штырь постоял секунду, убедившись, что тот не рухнул на ступеньках, потом развернулся и растворился в темноте переулка.

Адрес. Теперь он знал, где живет Клык. Эта мысль заставляла бешено стучать сердце, но и давала крохотное ощущение контроля. Он что-то знал о них. Прячась в вонючей арке напротив, Гарри чувствовал, как колотится сердце и деревенеют от холода пальцы. Он ждал, вжимаясь в сырую штукатурку, пока в окне Клыка не мелькнул свет, не прозвучали пьяные крики и не полетела разбившаяся бутылка. Только тогда он отлип от стены и побежал домой, в свой чулан, запоминая каждый поворот, каждую вывеску на пути к этому дому на Болоте. Косой луч вечернего солнца, теплый и золотой, упал прямо на него, осветив дорогу. Он на миг остановился, подставил лицо теплу. Птицы запели громче. Казалось, весь Литтл Уингинг вздохнул.

* * *

Потеря Рыси не сломила Гека. Она его перемолола и вылепила заново — более жестким, более контролирующим и еще более параноидальным. Гараж перестал быть просто убежищем; он превратился в опорный пункт осажденной крепости, а Гек — в ее коменданта-диктатора, не доверявшего даже стенам.

Каждый шаг теперь регламентировался. Вход и выход из гаража? Только с ведома Гека и только по делу. Возвращение? Точное время, минута в минуту. Опоздание? Холодный, испепеляющий взгляд и долгий, унизительный допрос с пристрастием, где ты был, кого видел, что сказал. Даже поход Клыка в соседний сквер за сигаретами превращался в операцию с докладом перед выходом и после возвращения.

Гарри чувствовал удавку на шее с каждым днем все сильнее. Его карманный блокнот, куда он раньше записывал интересные слова или заголовки из газет, превратился в дневник. Тайный, спрятанный под половицей в чулане Дурслей. Писать открыто о банде было безумием, поэтому записи были обрывками мыслей, завуалированными наблюдениями.

10 мая. Дождь. Гараж. Г. как тень за спиной. Спросил, зачем мне в магазине на Бейкер-стрит. Я сказал — нитки для тети П. Поверил? Кажется, нет. Все время смотрит. Как будто ждет, что я сорвусь и уйду или признаюсь в чем-то.

12 мая. К. опоздал на 15 мин. Г. не орал. Молчал. Смотрел. К. потел. Боялся. Я тоже боялся. За него? За себя? Потом опрос К. Ш. будто из камня. Интересно, его тоже проверяют? Или он уже прошел?

15 мая. Задание: четыре шоколадки из ларька у парка. Серьезно? Абсолютно. Инструкция: войти ровно в 15:00. Когда старик отойдет за газетой к стойке, взять только «Mars Delight». Выйти не через вход, а через служебную дверь сзади. Быть в гараже к 15:20. Максимум. Это не задание. Это тупость. Идиотизм. Но я сделал. Надеюсь, Г. придет в норму, иначе он утянет на дно всех. Сейчас с ним точно что-то не так.

Ярость копилась внутри Гарри, тихая, глухая, как ропот подземных вод перед извержением. Он смотрел на Гека, отдающего эти идиотские приказы, на Клыка, покорно их выполняющего, на Штыря, безучастно наблюдающего, хотя по его глазам было видно, что он тоже не в восторге. Он смотрел на грязные стены гаража, на вонь табака и страха, появившуюся за последнюю неделю. Он вспоминал холод чулана под лестницей, презрительные взгляды Дурслей, боль от ударов Дадли. Всю эту жизнь.

И однажды, сидя на своем ящике, пока Гек ковырялся в очередной украденной магнитоле, а Клык громко сморкался в грязный рукав, в голове вспыхнула яркая, ослепительная картина: синий, всепожирающий огонь, лижущий стены гаража, пожирающий Гековы схемы, Клыковы сигареты, Штыреву безучастность. Оно ползло по мокрым стенам, вырывалось наружу, пожирало «Болото», дом Дурслей на Тисовой улице, школу с бандой Дадли, всю эту проклятую, гнилую трясину Литтл Уингинга. Пусть горит. Пусть горит дотла. И из этого пепла… он выйдет. Чистый. Новый. Никто не узнает его лица. Он выберет себе имя — сильное, звучное. Уедет в огромный город, где дома касаются облаков. Найдет работу. Купит маленькую, чистую комнату. И найдет… найдет других. Не таких. Не Гека, не Клыка, не Штыря. Не Дурслей. Найдет семью. Настоящую. Которая не предаст. Которая не назовет его ошибкой. Которая… будет его. Сила теплой волной подкатила к его пальцам, спрятанным в кармане. Он сжал кулаки. Однажды.

* * *

Лето 1990-го взорвалось жарой и новой, куда более громкой войной. Вторжение Ирака в Кувейт 2 августа заполнило экраны телевизоров кадрами горящих нефтяных вышек и колонн танков, движущихся по пустыне. «Телевизионная война», — называли это в новостях. Гарри, украдкой наблюдавший из-за двери кухни, чувствовал странное, гнетущее ощущение дежавю. Войны. Они никогда не кончались. Как только гас один пожар, вспыхивал другой. Война в Заливе, гражданская война, вспыхнувшая в тот же период в Сомали… Мир казался огромной пороховой бочкой. В школьной библиотеке, листая старую книгу по истории, он наткнулся на латинскую фразу: «Si vis pacem, para bellum». Хочешь мира — готовься к войне. Она показалась ему ключом ко всему, что он видел вокруг. Он аккуратно выписал ее в свою потаенную тетрадь, рядом с другими «правилами выживания». Мир, видимо, мог существовать только на острие меча.

Его удивило другое: русские помогли американцам осудить Ирак. Гарри разглядывал карту. Ирак раньше был другом русских, покупал их танки... а потом вышел из игры, как Ирак или Пакистан. И теперь русские помогли его наказать. Месть? Да. Как в банде: предал — получишь по заслугам. Помогли врагу твоего врага. «Сначала дали танки, потом помогли их разбомбить», — записал он в тетрадь. — «Дружба — это когда выгодно(?)».

На этом фоне новость о вступлении Албании в Организацию Варшавского Договора прошла почти незамеченной, словно маленькая заплатка на рвущемся по швам полотне. Гарри отметил этот факт про себя: «Отвлекли внимание». Большие игроки умели направлять взгляды туда, куда им было нужно.

Кадры с высокоточными бомбардировками в Ираке, «умные» ракеты, попадающие в вентиляционные шахты бункеров — все это Гарри впитывал, в те редкие моменты, когда дядя Вернон показывал ему и Дадли чем занимаются настоящие мужчины. Он видел мощь Америки, ее технологическое превосходство.

Гарри разглядывал карту. «Русские проиграли в Афганистане? Нет, вроде выиграли... но проиграли в Никарагуа, потеряли Йемен. Им нужно показать, что они все еще сильные. Кого бить? Америку? Слишком страшно. Иран? Тот самый, что воевал с Ираком? Он был один, без друзей-американцев... как Пакистан тогда. Да, идеально. Бить того, кто один и кого Америка не защитит. Чтобы другие боялись уходить от русских. Как тренировочный манекен».

1) От англ. squad (команда, группа)

Вернуться к тексту

— Знакомьтесь, дети, это наша новая ученица: Дейзи Блис — чересчур восторженно, как показалось Гарри, произнесла учительница.

Раздались неуверенные аплодисменты. Кто-то улыбался, кто-то ковырял в носу. Гарри даже не попытался сменить угрюмую гримасу на что-то более дружелюбное.

В классе было еще три свободных места. Две девочки тут же пересели с правого стула на левый, чтобы привлечь новенькую. Гарри только недавно понял, что это действительно хорошая идея, ведь статистически правшей больше. Но сам он, разумеется, ничего подобного не делает. Почему? Потому что Дейзи его уже раздражает.

У нее была чистая, новенькая форма и поблескивающие туфли, в ушах — две маленькие серебряные сережки. Каштановые, чуть волнистые волосы, заплетенные в две косички из трех прядей. Ярко-голубые глаза, полные жизни. Такие, словно худшее, что они видели, это плохая отметка и порванная футболка из-за неудачного падения. И эта улыбка. Радостная, невинная, словно дразнящая. Наверняка она была единственным ребенком в семье, которому родители уделяли ну очень много внимания. «Ну, ничего — подумал Гарри. — Скоро математика, а там...» А там он сможет вновь проявить себя. Показать, что Поттер-фрик⁽¹⁾ чего-то стоит. Что он на целую голову, нет, на целый торс выше одноклассников. Новая учительница математики души в нем не чаяла. Когда она только пришла год назад, Гарри думал, что она уже через месяц будет если не ненавидеть, то презирать его. Но шли недели и ничего не происходило. Ни его слава, ни подержанная, неглаженая форма ее не волновали. Она даже начала помогать мальчику, когда заметила его увлечение наукой. Советовала задачники на разные темы, не отказывалась объяснить что-то, выходящее за пределы пятого класса, как делали другие. И вот начинается шестой и последний год в начальной школе. Начнут ли они дроби? Текстовые задачи на движение? Переменные и простейшие геометрические фигуры?..

— Привет, я Дейзи! — девочка тепло улыбнулась.

— Гарри — буркнул мальчик. «Хотя очень скоро ты об этом забудешь» — подумал он. А все потому, что Гарри очень хорошо научился растворяться в толпе. Он не слишком любил внимание оттого, что привлекал исключительно банду Дадли, а потому за пределами класса исчезал для всех. Знакомых от этого не прибавится, но и с кузеном он не пересекался вне класса с конца апреля. И почему девочка вообще села с ним? Может она левша? Он пригляделся. Вроде нет. Ну, ничего, ей скоро объяснят, как обстоят дела в школе, и она пересядет от него. Главное, чтобы она не дотянула до вмешательства Дадли...

Гарри завороженно следил за тем, как девочка достает новенькие авторучки и карандаши, ластик, красивую линейку. Ее пенал все еще оставался полным, и Гарри понял, что он ей завидует. От этого осознания он прикусил губу и отвернулся. Миссис Хорби начала урок английского.

* * *

Надрывно звенящий колокол выплюнул толпу из класса. Гарри влился в коридорный поток, стараясь раствориться в гуле голосов, плечи слегка втянуты, и мысли уже совсем далеко от кабинета английского. Но за спиной зацокали туфли, и звонкий, как колокольчик, голос пробился сквозь гам: «Эй, Гарри! Подожди!» Он ускорил шаг, чувствуя, как подступает знакомое раздражения. Из бокового проема вывалился Дадли Дурсль, потерявший Пирса в уборной. Его маленькие глазки-щелочки нашли цель: яркое пятно новенькой формы рядом с Гарри. Тушей он перегородил Дейзи дорогу, оттеснив ее к шкафчикам. Ухмылка растянула его жирное лицо.

— Эй, новенькая! Ты че, дура, что ли? С этим уродом водишься? — голос Дадли нарочито громкий, чтобы слышали все одноклассники. Дейзи отшатнулась, спиной наткнувшись на холодный металл. Широко распахнутые голубые глаза, полные непонимания и удивления, метались от Дадли к Гарри и обратно.

— У... уродом? Что? Почему ты так говоришь?

Дадли фыркнул, довольный сценой.

— Потому что он — отброс! Вонючий псих! Насквозь ненормальный! С ним никто не водится! — толстый палец тыкнул в воздух перед ее лицом. — Поняла? Держись от него подальше, если не хочешь проблем!

Дейзи смотрела на Гарри. Очевидно, она ждала, что он скажет что-то, бросится, закричит, опровергнет этот поток грязи. В ее взгляде читался один вопрос: «Почему?» Гарри стоял, кулаки сжаты в карманах до побелевших костяшек. Гнев, знакомый и сильный, обжигал изнутри. Голос выдавился наружу, глухой, будто из-за закрытой двери: «Ты... ты не поймешь.» Он резко дернул головой, не поднимая глаз, чтобы не встречаться с ее вопрошающим взглядом, и рванул вперед, пробиваясь сквозь толпу, текущей к выходу. Дейзи осталась стоять, ошеломленная, глядя в спину его исчезающей, поношенной жилетке. Дадли же плюхнулся на подоконник с видом победителя.

* * *

Утро в Литтл Уингинге было промозглым. Не до конца рассеялся туман, а трава блестела от капелек росы. Гарри шагал по длинному обходному пути, привычно ступая по краю тротуара, где можно не беспокоиться о велосипедистах. Мысли витали где-то между предстоящим сбором в гараже и новой книгой. У калитки одного из аккуратных домиков с палисадником стояла Дейзи. Она явно ждала, переминаясь с ноги на ногу. Увидев его, лицо ее осветилось робкой улыбкой, и она сделала шаг навстречу. Гарри внутренне сжался. Опять. Он попытался пройти мимо, не глядя.

— Привет, Гарри! — она успела преградить путь. На ее ладони лежала долька молочного шоколада в золотой фольге, аккуратно отломанная. — Хочешь? Мама дала с собой, а я не очень люблю молочный...

Гарри замер. Взгляд прилип к шоколаду. На миг в его глазах мелькнуло чистое удивление. Но... бесплатный сыр только в мышеловке. Он резко отвел взгляд и отрывисто ответил: «Нет».

Дейзи опустила руку, улыбка дрогнула, но не погасла.

— Мы переехали всего две недели назад! Из-за работы папы. Домик маленький, но с садиком! Мама говорит, можно цветы... — она оживилась, жестикулируя, пытаясь втянуть его в свой чистый, солнечный мир. Гарри не выдержал. Этот поток счастливой обыденности словно ударил под дых. Он резко перебил, не глядя на нее: «Зачем ты мне это рассказываешь?» Голос прозвучал грубо, почти зло. «Кому это интересно? Иди уже, опоздаешь.» Он сделал шаг, чтобы обойти.

Дейзи вздрогнула от тона, но не отступила. Лицо стало серьезным. «Потому что мы... соседи теперь? И... и я хотела поговорить. После вчерашнего... с тем толстым мальчиком. Он ужасный! Почему он так к тебе относится? И... почему ты просто молчал?» Голос ее был искренним, полным неподдельного недоумения и тлеющей искорки сочувствия. Гарри стиснул зубы. Ему не нужно ни чье сочувствие! Он не ответил, просто быстро поправил лямку рюкзака и почти побежал по улице, оставляя Дейзи стоять у калитки с несъеденной долькой шоколада, таявшей на ее ладони.

* * *

В первую пятницу сентября лило как из ведра, и гремел гром. Гарри сидел в своем углу со старой потрепанной книгой мифов. Пальцы водили по строчкам: «...и похитил он огонь у богов... и принес его людям... За это Зевс приковал его к скале... и орел вечно клевал его печень...» Гарри перечитывал снова и снова. Брови сведены, губы плотно сжаты. У него было непонятное ощущение, что он мог сотворить что-то особенное с огнем. Оно было странным, смутным, но при этом ясным, неестественным, необъяснимым. Он помотал головой. «Почему Прометея наказали? Он же людям помог...» Мысли путались с ощущением от каминного огня с его странными вспышками и потрескиванием в гостиной Дурслей, когда сидишь на мягком кресле, куда ему обычно хода нет. Он отложил книгу. Неужели Боги наказали Прометея не потому, что он совершил что-то ужасное, а потому, что пошел против их правил? Ладонь легла на прохладную деревянную столешницу. Закрыл глаза. Концентрировался. Он почувствовал глухое раздражение, представляя как Прометей в руках несет огонь. Крошечная, яркая искра. Больше. Ярче. Огонь... как у Прометея...

БАБАХ! За окном прогремел гром так, что в ушах заложило, мальчик боковым зрением увидел молнию футах в пятистах от школы, и в этот же момент книга вспыхнула! Гарри попытался потушить ее, он дул на нее и размахивал книгой изо всех сил несколько минут, не обращая внимание на небольшие ожоги, пока огонь не потух. Волна ледяного ужаса накрыла его. Он ведь в библиотеке! Он воровато огляделся — никого. Хвала небесам! Гарри закрыл книгу и поставил на полку. Ужас постепенно отступал перед пьянящим возбуждением. Его сила вновь проявила себя в момент страха... На что же еще он способен? Гарри быстро нацепил рюкзак и направился к выходу, чтобы его не смогли обвинить в порче имущества.

* * *

Конец сентября. Задний двор школы пах сыростью, с неба падали большие редкие капли. Дейзи, прижатая спиной к шершавой кирпичной стене возле баков, сжимала портфель как щит. Она была бледна, но стояла прямо, отказываясь выглядеть слабой. Перед ней — Дадли, Пирс Полкисс чуть в стороне, готовый атаковать исподтишка. Гарри услышал чуть дрожащее: «Отстаньте!».

— Ну что, куколка? Убедилась, что никто тебя не защитит? — Дадли ухмыльнулся, делая шаг вперед. Пирс захихикал. — Мы тебя предупреждали о...

Гарри огляделся. К границам двора жались другие ученики. «Трусы! И она тоже дура! Я ведь предупреждал...» Мальчик выдохнул и сбросил рюкзак в куст. Он собирался совершить глупый по собственным меркам поступок, но Гарри отчего-то чувствовал обязанность защитить девочку, раз уже она оказалась в таком положении из-за него. Он неслышно подступил сзади и со всей силы ударил по ахиллу Пирса ребром стопы, после чего толкнул его в бок, и парень уже катался по земле, баюкая ногу.

— Эй, Дадли! — голос Гарри прозвучал громче, тверже, чем когда-либо прежде. Дадли обернулся, удивление быстро сменилось злостью на лице. Гарри не стал ждать. Короткий, резкий выпад. Колено в пах — точный, вложенный всей ненавистью и ужасом от возможных последствий от открытого противостояния кузену удар. Дадли вскрикнул и согнулся пополам, хватая себя за промежность.

Гарри встал перед сгорбленным Дадли, частично заслоняя Дейзи. Его лицо стало маской. Он вспомнил каменную беспощадность Штыря, хищную расчетливость Гека. Брови сошлись, челюсть сжалась, взгляд остекленел, стал пустым и ледяным. Он сосредоточился, пытаясь унять страх и ярость. В прошлый раз он едва не поджег собственный чулан, а пауки исчезли с потолка быстрее, чем еда с тарелки Дадли, когда он пытался сделать это! Синий огонек вспыхнул у него на ладони, гораздо больший чем при тренировках. Гарри почувствовал, как что-то внутри забурлило.

Он поднес руку с пульсирующим синим пламенем к поросячьим глазкам Дадли, чтобы никто другой не увидел, выражение толстяка сменилось с боли на животный ужас перед этим неестественным светом. Голос Гарри был низким и хриплым:

— Слышишь, жиртрест? Еще раз... Еще ОДИН раз до нее докопаешься... ты... или твоя шайка... — он кивнул на охающего Пирса, — Я из тебя барбекю сделаю. И свиньям скормлю. Понял?

Огонек в глазах мерцал в такт его речи. Дадли, забыв о боли, уставился на пламя, бледнея. Он поверил и испугался, а Гарри мысленно ликовал. Кузен мычал что-то, пятясь, схватил Пирса за руку, и они, спотыкаясь, удрали, бросая перепуганные взгляды назад. Гарри резко сжал кулак — огонь погас. Он стоял, тяжело дыша, дрожь пробегала по телу — от адреналина и удовлетворения от публичного унижения Дадли. Вряд ли здоровяк после такого рискнет с ним конфликтовать... Гарри обернулся к Дейзи. Она смотрела на него, прижав руку ко рту.

— Ты.. ты в порядке? — спросил он. А в голове страшное предположение, что она увидела его способности. Он мотнул головой. Нет, она не могла увидеть, но что если... В глазах Дейзи смешалась благодарность и тень испуга. Гарри натянул капюшон поглубже и зашагал обратно, не желая слышать нотаций о том, какой он жестокий урод.

После уроков начали сгущаться тучи, закрывая солнце и окрашивая улицы Литтл Уингинга в сизые тона. Они шли не рядом. Гарри шагал быстро, нервно, все еще на взводе, ощущая покалывание на руках. Дейзи — чуть позади. Висела тяжелая, неловкая тишина.

— Спасибо... — ее голос прозвучал тихо, но ясно, разрезая тишину. — ...что заступился. Те... ребята... они... я испугалась.

— Не за что — глухо бросил Гарри, не оборачиваясь и не сбавляя шага.

Дейзи догнала его и поравнялась.

— Мы с мамой и папой в субботу, наверное, поедем на пикник. К озеру. Там утки... и можно кормить их хлебом... А вы куда-нибудь поедете? — она попыталась вернуться к чему-то нормальному, доброму, сменить неприятную для себя тему. Гарри резко остановился и повернулся к ней. Его лицо исказилось.

— Никуда мы не поедем! — вырвалось почти криком, но он тут же сбился на резкий шепот, озираясь. — Зачем ты вообще мне это рассказываешь?! Слушай... тебе... тебе лучше со мной не связываться. Поняла? Из-за меня у тебя будут проблемы! Большие! Дадли... он не забудет. Другие... они тоже будут к тебе приставать. Ты... ты можешь найти нормальных друзей. Лучших. Забудь про меня. — В его уверенном голосе слышалась горечь, мальчик отвернулся.

Дейзи резко остановилась на месте и странно посмотрела на него. Не со страхом теперь. Ее брови сошлись, а губы поджались, Гарри заметил неприятное сходство с тетей Петунией перед гневной тирадой.

— Почему? — спросила она тихо, но твердо, вперившись в него взглядом так, что Гарри стало не по себе.

Мальчик моргнул, сбитый с толку.

— Почему что?

— Я сама решаю, с кем мне дружить! — ее голос задрожал. — Почему я должна слушать этого... Дадли? Или кого там? Почему ты... ты просто терпишь?

Гарри снова моргнул и уставился на нее, ошеломленный.

— Ты... ты не понимаешь... — пробормотал он, отводя глаза.

— Так объясни! — Дейзи сделала шаг вперед, ее глаза горели синим пламенем решимости. — Объясни мне!

Гарри стиснул зубы. Внутри все клокотало. «Объяснить? ЧТО объяснять?! Разве не очевидно? Ты же видела его! Видела их всех! Видела, кто я для них! Терплю? Как будто у меня есть выбор! Бунт? Одному пойти войной против всех? Я пробовал «не позволять»! Голод, синяки, запирания... Это только хуже! Ты думаешь, я не хотел дать сдачи? Хотел! Каждый день! Видеть, как их лица искажает боль, как они получат по заслугам за все эти годы! Но это... это как курить на автозаправке. Думаешь, что ничего не случится, но... Я... я просто выживаю. Вот и весь мой выбор. Разве так сложно это понять?!»

— Потому что так будет действительно лучше! Тебе! С твоей... твоей нормальной жизнью! — выкрикнул он вместо этого.

— Откуда ты знаешь? — парировала Дейзи, не отступая ни на шаг. — Может быть, я... я хочу дружить с тобой? — прямо сказала она, глядя ему в глаза.

«Хочет... дружить? Со... мной? Это... что? Шутка? Что ей от меня надо? Жалость? Хороших девочек тянет к плохим мальчикам, как говорил Рысь?.. Дружить? С тем, кого все презирают? С тем, кто живет в чулане? Кто ворует, чтобы не сдохнуть с голоду? Кто только что коленом в пах бил и угрожал сжечь? Она СУМАСШЕДШАЯ?» Дружба... Это слово звучало как из другого мира. Как «отпуск» или «подарок на день рождения». «Не может быть. Не может быть, чтобы кто-то... добровольно... выбрал... меня. Это ловушка. Должно быть. Или... или...» Девочка некоторое время ждала ответа, надежда в ее глазах погасла, сменившись горьким разочарованием. Она резко фыркнула.

— У тебя вообще были друзья? — ее голос стал презрительным.

Молчание Гарри было красноречивее крика.

Дейзи смерила его нечитаемым взглядом. Она резко перебросила каштановые косички за спину.

— Я так и думала, — сказала она тихо, но отчетливо. Развернулась и зашагала обратно по улице, к своему дому, не оглядываясь.

Гарри остался стоять посреди тротуара. Вечерний ветер внезапно пробирал до костей. Внутри — ледяная, зияющая пустота. И горечь, едкая, как дым. Он мотнул головой. «Ей так будет лучше. Всем будет» — подумал он и медленно поплелся в сторону дома №4 по Тисовой улице.

* * *

Наступил октябрь. Стало холодать, и чаще лил дождь. В гараже все было как обычно, разве что добавился запах какого-то растворителя. Штырь тер что-то тряпкой у верстака, его движения были резче, чем обычно, Клык нервно тасовал карты, Гарри прижался к своему ящику. Все ждали Гека, который стал ходить на разведку вместо Рыси.

Дверь скрипнула. Вошел Гек. Не так, как раньше — уверенной походкой хозяина. Он вполз, плечом задев косяк, озираясь исподлобья. Лицо серое, под глазами круги, но они горели лихорадочным блеском.

— Спокойно, — его голос был хриплым, как будто он долго кричал или простыл. Он пнул пустую канистру. Звук гулко отозвался в тишине. — Сегодня — ноль движений. Затаиться. Как крысы.

Клык поднял голову и недовольно спросил:

— Че случилось, Гек?

Гек прошелся к буржуйке, потер ладони о слабый жар.

— Два ограбления за ночь. Старух. — Он выдержал паузу, давая словам впитаться. — Одну, Фигг, скопытило на месте. Другую, Друм, в реанимацию увезли — черепушка треснута. Дома вывернуты наизнанку. — Он сплюнул в угол. — Копов теперь по району — как блох на бродяге. Ищут. Вообще всех подряд.

Его взгляд скользнул по Гарри, задержался дольше, чем нужно. Гарри опустил глаза, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Значит, сидим тихо, — пробормотал Штырь, не отрываясь от тряпки и детали, которую чистил с почти садистским усердием. — Ждем, пока шум уляжется.

— Уляжется? — Гек фыркнул. — Они теперь на взводе. Пятое ограбление за три месяца. Любой косяк — и пришьют. — Он повернулся к Гарри, и в его глазах мелькнуло что-то опасное. — Понял, мелкий? Никаких личных подвигов.

Гарри кивнул, глотая комок в горле. Придется достать немного из отложенных под половицей в чулане.

Выйдя из гаража, Гарри не сразу пошел домой. Воздух там был спертым, а на улице пахло осенним дождем. Он глубок вдохнул и свернул в парк, укрываясь под кронами деревьев от вечернего солнца. Под подошвой шелестела листва, но в голове стоял гул. От криков Дурслей, от презрительных слов Дейзи, от приказов Гека.

«Зачем ты мне это рассказываешь?» Его собственные слова, грубые, отталкивающие, эхом бились в висках. И ее лицо — сперва радостное, потом растерянное, потом... разочарованное.

«Я так и думала». Как ножом. Почему? Почему он так сделал? Она просто... хотела поговорить. Поделиться своим маленьким счастьем. Пикник. Утки. Какой-то дурацкий шоколад, который она не любила. А он... он в ответ выплеснул на нее всю свою горечь, как ведро помоев.

Он пнул пустую банку из-под колы. Она звякнула и покатилась в лужу.

«Иди уже, опоздаешь». Идиот. Полный идиот. Но и она... она не понимала! Ничего не понимала! Ее мир — это дом с садиком, мама, которая дает шоколад, папа с работой. Ее мир пахнет булочками и свежескошенной травой.

Его мир... Его мир вонял чуланом, гаражом и страхом. Его мир был гнилым болотом, и любая попытка выбраться, прикоснуться к чему-то чистому — обречена. Он чувствовал себя так же плохо, как тогда, на детской площадке, когда мама утешала мальчика. Он не заслуживал этого. Не заслуживал ее дружбы. «Не заслуживаешь ни любви, ни жалости!» — звенел в ушах голос Вернона.

Гнев, знакомый и жгучий, снова поднялся из желудка. Не на Дейзи. На Дадли. На Пирса. На всех этих тупых, самодовольных ублюдков в школе. На Дурслей. На Гека, который смотрит на него как на потенциальную угрозу. На весь этот проклятый, несправедливый мир. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Внутри что-то клокотало, требовало выхода. Сжечь бы все это дотла...

* * *

После инцидента с Дадли Гарри начал ловить на себе взгляды полные не только неприязни, но и смеси страха и любопытства. Пока его это вполне устраивало.

Однажды на большой перемене он заметил Дейзи. Она лихорадочно шарила руками по парте, по полу, лицо было бледным, глаза растерянными.

— Где же цепочка... — услышал он ее бормотание, пробивающееся сквозь гул толпы. — Только что была...

Гарри бросил взгляд на ее шею. Обычно на ней была тоненькая цепочка с крошечным блестящим камешком — безделушка, но явно дорогая ей. Может сняла и убрала куда-то, а затем забыла? Гарри почувствовал знакомый укол раздражения. Ее что-то огорчило. И это... почему-то задело.

Он окинул взглядом толпу внимательным взглядом. И тут же увидел: Пол Динсмор, один из прихвостней Блума, стоял чуть поодаль. Он, ловко перебрасывая что-то блестящее между пальцами, подмигнул своему напарнику и с самодовольной ухмылкой сунул предмет в правый карман джинсов. Цепочка.

Бело-горячая ярость ударила Гарри в виски. Мелкий ворюга. Но показывать ее здесь — глупо. Он вспомнил уроки Гека и влился в поток учеников, движущихся к выходу из класса, плавно смещаясь в сторону Пола.

Гарри приблизился незаметно, как тень. Легкий, будто случайный толчок плечом в левый бок Пола.

— Ой, прости, — буркнул Гарри без интонации, пока Пол инстинктивно разворачивался к источнику толчка.

В тот же миг тонкие, натренированные пальцы Гарри скользнули в правый карман Пола. Легкое движение — и прохладная серебряная цепочка была у него в кулаке. Он отошел на шаг, не задерживаясь, и подошел к Дейзи, все еще растерянно смотрящей под парты.

— На, — бросил он коротко, сунув ей цепочку в руку, не глядя в глаза. — Спрячь. Быстрее.

Она вздрогнула, увидев в своей ладони пропажу, потом посмотрела на него — удивленно, вопросительно. Но Гарри уже растворялся в толпе, направляясь к выходу. Его дело здесь было сделано. Пока что. «С Полом я еще разберусь, — промелькнула мысль. — Один на один».

После уроков Гарри выследил Пола. Тот шел домой один, насвистывая, явно не ожидая подвоха. Гарри дождался, пока Пол свернет в тихий переулок между гаражами — идеальное место. Он ускорил шаг, догнал.

— Эй, Пол.

Тот обернулся, улыбка мгновенно сменилась настороженностью, когда он узнал Гарри.

— Че тебе, уро... — он не успел договорить.

Гарри действовал молниеносно, без предупреждения. Резкий, точный удар стопой в подколенный сгиб левой ноги Пола. Тот ахнул от неожиданности и боли, нога подкосилась, он начал падать вперед. Гарри не дал ему упасть — схватил за плечо, развернул к себе и со всей силы в первый раз в своей жизни всадил кулак глубоко в солнечное сплетение. Воздух с хрипом вырвался из легких Пола, его лицо стало багровым, он согнулся пополам, беззвучно открывая рот, точно рыба на берегу.

Гарри наклонился к его уху. Голос был тихим, но насыщенным бело-горячей яростью, которую он сдерживал днем:

— Надо объяснять, за что?

Пол, задыхаясь, лишь замотал головой, глаза полные животного страха и боли. Гарри отпустил его. Тот рухнул на асфальт, скрючившись, пытаясь отдышаться. Гарри посмотрел на него сверху вниз, чувствуя не удовлетворение, а пустоту и жгучую горечь. Он развернулся и ушел, не оглядываясь и в очередной раз задаваясь вопросом: «Почему он чувствует, что должен защищать Дейзи?»

* * *

На следующий день Гарри заметил, как Арчи Блум, лидер банды, к которой принадлежал Пол, пристально следил за ним из-за угла коридора. Взгляд был не просто злым — Арчи был в ярости. Гарри внутренне напрягся.

После уроков он быстро собрался и направился домой, стараясь идти по людным улицам. Но на полпути, когда он свернул в более тихий квартал, его догнала Дейзи. Она запыхалась.

— Гарри! Подожди! Я... я так и не поблагодарила тебя вчера. За цепочку. Спасибо. — Она улыбнулась, но улыбка была напряженной. — Я не знаю, как ты...

Он не успел ответить. Из-за угла ближайшего дома вывалились шестеро. Впереди — Арчи Блум, лицо перекошено злобой. Рядом с ним — Пол, заметно прихрамывающий, с синяком на щеке. Остальные — крепкие пацаны из его банды, хоть и не чета здоровяку-кузену.

— Ну что, ублюдок, — зарычал Блум, перекрывая дорогу. — Попался. За Пола ответишь. И за цепочку.

Гарри мгновенно оценил обстановку. Шестеро против одного. Тупик. Дейзи замерла рядом, ее лицо побледнело.

— Дейзи, сваливай! — крикнул он резко, отталкивая ее в сторону единственного свободного прохода между домами. — Быстро! Не оглядывайся!

Она метнулась, испуганная. Гарри развернулся к нападавшим. Страха не было. Слишком часто он сталкивался с Дадли и его четырьмя прихвостнями. Пять на одного, шесть — не велика разница... наверное. Цель — свалить и смыться. Бить быстро и грязно.

Первому, кто кинулся — молниеносный удар носком ботинка в колено сбоку. Хруст, вопль, парень рухнул, хватаясь за ногу. Гарри отступал, стараясь не упустить из виду нападавших.

Второму — удар локтем в пах, когда тот замахивался. Тот сложился пополам со стоном.

Третий (сам Пол, пытавшийся ударить сбоку) получил по ноге и хотя Гарри не попал в ахилл, тот упал, хватаясь за все ту же левую ногу.

Четвертый, кажется, это был сам Арчи, успел всадить Гарри хук в ухо. Мир взорвался болью и звоном. Он пошатнулся, потеряв ориентацию... В глазах потемнело.

* * *

Проснулся он от ведра холодной воды, вылитой на лицо. Голова гудела, в ухе стреляло. Он был в гараже, на полу. Над ним склонился Гек. Рядом стоял Штырь, вытирая руки тряпкой.

— Очухался? — голос Гека был неожиданно... почти одобрительным. — Неплохо разбросал, Малыш. Троих. Двое похромают маленько. Третий, с яйцами... ну, помучается. Остальные разбежались, как тараканы, когда Штырь подоспел. — Гек кивнул на молчаливого гиганта.

Гарри попытался приподняться на локтях. Мир плыл, в висках стучало. Он коснулся уха — пальцы нащупали запекшуюся кровь и отек. Третий... это Пол, наверное. Или Арчи? Мысль о хрусте колена внезапно бросила его в дрожь. Совесть — тупая, грызущая тварь, о которой он почти забыл, — зашевелилась где-то глубоко. «Слишком жестоко?» — мелькнуло. Но он тут же подавил это. Выживание. Только выживание.

— Дальше что? — хрипло спросил Гарри, глядя на Гека сквозь пелену боли. — Ждать ответки?

Гек фыркнул, но в его глазах не было прежней презрительной скуки.

— Ответка? — Он усмехнулся, коротко и беззвучно. — Они теперь знают. Знают, что ты не просто щенок, которого можно пнуть. Знают, что связываться — больно. — Гек наклонился ближе. Его дыхание пахло дешевым табаком и чем-то кислым. — Но дать слабину — смерть. Понял? Они попробуют снова. Обязательно попробуют. Значит, надо бить первым. Жестче. Так, чтобы потом за милю обходили. Не позволяй людям обращаться с тобой как с дерьмом.

Он выпрямился, порылся в кармане своей потрепанной куртки и вытащил что-то тяжелое, тускло блеснувшее в полумраке гаража. Это были кастеты. Простые, грубые, из темного металла, с четырьмя отверстиями для пальцев.

— На, — Гек бросил их на пол рядом с Гарри. Звон металла об бетон прозвучал зловеще. — Для таких вот... встреч один-много. Не жди, пока начнут. Первый удар — твой. В пах, в колено, в челюсть — неважно. Главное — чтоб запомнили. Ну и успеть смыться.

Гек ткнул толстым пальцем в левую бровь Гарри, где сверху вниз шел свежий порез и отсутствовали волосы.

— И шрам этот... и синяки под ребрами... Их надо вернуть. С процентами. Но ты должен разобраться с этим сам. Показать, что тупым животным лучше сидеть тихо.

Гарри молча смотрел на кастеты. Холод металла словно прожег пол. Он представлял, как эти шипы вонзаются в плоть, как ломаются кости, как кричит человек... Он вспомнил лицо Пола, скрюченное от боли. И его пробил озноб. Затем в голове всплыло лицо Арчи в коридорах... Гек был прав. Остановись он сейчас — его сомнут. Но кастеты... не перейдет ли он черту? Рука сама потянулась к холодному металлу. Он сжал его в кулаке. Вес был непривычным, чужим, но... обжигающе реальным.

— Понял, — глухо ответил Гарри, поднимаясь. Голова закружилась, но он устоял. Штырь, стоявший чуть поодаль, молча наблюдал. Его лицо ничего не выражало, но Гарри поймал на себе его тяжелый, оценивающий взгляд. Было ли в нем одобрение? Презрение? Или что-то другое?

Гек хлопнул его по плечу — жест, скорее, проверки на устойчивость, чем поддержки.

— Ладно. Завтра с утра — ко мне. Разберем твои косяки в той драке. А теперь вали. Выглядишь дерьмово.

Гарри кивнул и, пошатываясь, выбрался из гаража на промозглый осенний воздух. Адреналин отступал, оставляя после себя пустоту, ломоту во всем теле и жгучую горечь на языке. Он защитил Дейзи. Но какой ценой? И что теперь делать?

* * *

Через пару дней Дейзи сама подошла к нему после уроков. Она выглядела неловко, переминалась с ноги на ногу.

— Гарри... эм... если ты не занят... Может, погуляем? В парке? Погода хорошая... — Она не смотрела ему в глаза.

Первым порывом был отказ, но отчего-то это казалось неправильным. Ее голос звучал успокаивающе, в голову переставали лезть мысли о Дурслях и очередном сборе в гараже, и мальчик кивнул.

Они шли по аллее, мимо детской площадки. Гарри отвлекся от ее болтовни и не заметил, как девочка замолчала.

— Арчи... и его друзья, — вдруг сказала Дейзи, глядя под ноги. — Их нет в школе. Совсем.

«Ещё не скоро будут», — подумал Гарри с мрачным удовлетворением. Но мысль о хрусте колена внезапно бросила его в дрожь. Совесть буквально кричала, что он поступил слишком жестоко с Арчи. Но он ведь ничего ему не сломал, верно? Так, парочка синяков на лице и теле, может шрам какой. «Друзья» его тоже не слишком пострадали (кроме того, что первым вписался в драку в том тихом квартале), Гарри быстро разобрался с двумя оставшимися из банды Блума, воспользовавшись эффектом неожиданности, как с Дадли и Пирсом месяц назад, а затем и с самим Блумом. Мальчик вспомнил разбитую губу Арчи и струйку крови и решил, что кастеты лучше пореже вытаскивать. «Только самый крайний случай» — решил он, нащупывая холод металла кастетов.

— Ты... — он начал, голос звучал тихо и неуверенно. — Ты не боишься? Гулять со мной? После... после той встречи? Из-за меня на тебя напали. Снова.

Дейзи замешкалась. Ее щеки покрыл легкий румянец. Она посмотрела на него, и в ее голубых глазах было что-то сложное, чего Гарри не мог понять.

— Боюсь, — призналась она тихо. — Боюсь этих... таких. Но с тобой... — она сделала паузу, подбирая слова, — с тобой я чувствую себя... в безопасности. Странно, да?

Гарри замер. Его сердце бешено заколотилось. В безопасности? С ним? Значит ли, что она ему доверяет? Это казалось нелепым, невозможным. Он только молча кивнул, глядя куда-то в сторону, чувствуя, как жар разливается по его лицу.

* * *

Они свернули с аллеи, углубившись в знакомые Гарри заросли у пруда — высокую, пожухлую траву и камыши. То самое место, где он когда-то ребенком прятался от Дурслей и разговаривал с ужом. Сколько ему тогда было? Три, четыре, может быть, пять? Странно, что он это вспомнил, хотя в его жизни полно странных вещей. Дейзи расстелила на сухом пятачке что-то вроде маленького пледа. Они сели.

— ... у моей бабушки была кошка. Белая такая, Снежок зовут. Вот я и попросила маму купить мне котенка, она сказал, что подумает. Я заглянула к папе и увидела книгу с именами. Подумала, что будет здорово выбрать заранее, в книжке сотни имен, если не тысячи, представляешь?

— Мне не нравится мое имя, — вдруг сказал Гарри. Он смотрел на воду. — Гарри... Оно... обычное. Так кучу ребят зовут. В шестом классе нас трое Гарри. И один Генри. Скучно.

Дейзи удивилась.

— Гарри? Обычное? — Она фыркнула. — Да это же круто! Я в книжке увидела, что Гарри Гудини — величайший фокусник! Гарри Трумэн — президент! — Она задумалась. — А Дейзи... — она поморщила носик. — Дейзи — это просто цветочек. Маленький и беленький. Ничего особенного. Ни одного президента Дейзи не было. И фокусника тоже. Только актрисы какие-то, о которых даже моя мама не слышала.

Гарри посмотрел на нее. Маленький и беленький. Да, похоже.

— Моего дедушку тоже зовут Гарри, — продолжила она. — Он священник. Живет далеко. Раньше мы с ним и бабушкой жили... — голос ее дрогнул. — Бабушка умерла. А папе тут работу предложили, вот мы и переехали.

— Мне жаль, — сказал Гарри. На самом деле он ничего не почувствовал, просто не хотел ее обидеть.

Девочка продолжила рассказывать. У нее была история. Семья. Пусть и с потерей. Новенький плеер и кассеты с песнями каких-то ABBA и Джексоном. А что он мог рассказать? Казалось, что вся его жизнь вне школы лишь оттолкнет ее. Он промолчал, сжимая стебли травы.

— А у тебя... есть бабушка с дедушкой? — осторожно спросила Дейзи.

— Нет, — резко ответил Гарри. — Никого нет. — Кроме Дурслей. И Гека. Мысль была горькой. Он поспешил сменить тему, чтобы не лгать больше. — Кем работают твои родители?

Девочка заулыбалась и пустилась в подробный рассказ, Гарри словно впал в оцепенение, рассматривая ее сияющее лицо, от которого казалось, что ноябрь в этом году не такой уж и холодный.

— У тебя... красивая улыбка. — выпалил он неожиданно для себя. — Она... как солнце. Яркая и искренняя.

Дейзи смущенно покраснела, но улыбнулась как раз той самой улыбкой.

— Спасибо. Мама говорит, улыбка — это ключик. Помогает людям тебе доверять. Располагает. Все улыбаются в ответ. — Она вдруг стала серьезной. — Хотя не все. Ты только нахмурился, тогда в первый день, помнишь?

Конечно, Гарри помнил. Но он просто не мог объяснить ей почему. Колючий, как ежик. Она это про волосы? Он провел рукой по шевелюре. Затем прислушался.

— Ты... ты загадка, Гарри. Я до сих пор не понимаю, какой ты на самом деле.

Гарри отвернулся, глядя на воду. Какой он? Он и сам не знал. Его так много кем обзывали, что наверное, лучше всего подошло бы слово «другой». Или загадка. Загадка — это было самое безопасное, что она могла о нем подумать.

1) От англ. freak (чудак, урод)

Вернуться к тексту

Осенний ветерок гонял листья по парку, превращая бетонные тропинки в разноцветные ковры. В парке было непривычно тихо. Немалая часть родителей сейчас находилась в начальной школе Литтл Уингинга на собрании, дети же в свою очередь судорожно наводили в доме чистоту, чтобы вернувшиеся с собрания матери злились на них из-за школьных неудач.

По узкой, убегающей вглубь парка тропинке шли двое — мальчик и девочка. Они были почти одного роста, и их оживлённая беседа была единственным звуком, нарушавшим осеннее безмолвие.

— Ты не прав, Гарри! — воскликнула девочка, качая головой. Её каштановые косички взметнулись в воздухе.

— Почему это? — огрызнулся мальчик.

— Потому что поддерживаешь Шона, вот почему! Он его в живот ударил, так нельзя! — возмутилась она.

— Слышала бы ты, что Сэмерс говорил о его сестре! — его глаза гневно сверкнули.

— Что он говорил?

— Эм... это плохие слова, Дейзи... и вообще, я такое при тебе говорить не стану! — Гарри смутился, и кончики его ушей покраснели. — Но о девушках так говорить нельзя! Шон был прав!

— Глупости! — уверенно парировала Дейзи. — Любой спор можно решить словами. Мама всегда так говорит.

— А если слова не помогают? — голос Гарри стал тише. — Что тогда делать?

— Выход есть всегда, — настаивала она. — И вообще, воспринимать слова Сэмерса всерьёз — глупо. Он же постоянно всех обзывает, это же все знают.

— Вот именно! — Гарри резко махнул рукой, сметая с ветки низкого куста несколько капель дождя. — Если не поставить его на место сразу и жёстко, он так и будет продолжать. И неважно, всерьёз он или нет. Если позволять с собой так обращаться — станет только хуже.

— Он мог бы сказать учителю, своим родителям, а не драться!

— И что? — Гарри горько усмехнулся. — Ему бы сказали «не обращай внимания» или «сам виноват». А Сэмерс через день продолжит. Нет уж.

— Но в библии сказано…

— Библии 2000 лет! — Гарри чуть съежился под взглядом девочки. — Ладно-ладно! Надо было сказать учителям. Они бы наказали этого придурка.

— Гарри!

— Балда? Балбес? Охламон? — перечислял он с наигранной невинностью.

— Откуда ты только такие слова знаешь… — вздохнула Дейзи, а потом её лицо озарилось. — Смотри! Вон там, котёнок!

Она указала вперед. На старой, покосившейся кормушке для птиц сидел маленький рыжий котёнок и жалобно мяукал. У основания столба, подпрыгивая и тявкая, крутилась невзрачная дворняга.

— Угу, — буркнул Гарри. — И собака в придачу.

— Надо помочь ему, она же его сейчас…

— Да ничего ему не станется, — пожал печами Гарри. — Это же просто кот.

— «Просто кот»? — Дейзи остановилась и посмотрела на него с таким укором, что Гарри почувствовал неловкость. — Сначала «просто кот», потом «просто человек»! Неужели ты совсем бесчувственный?!

Гарри подумал, что нужно срочно уводить разговор подальше от этой темы. Его моральные стандарты явно не дотягивали до требований Дейзи.

— Ну и что нам делать-то? — сдался он.

— Прогони собаку! Вон, палка лежит.

— Ага, а она меня цапнет за ногу, — пробурчал Гарри, но всё же подобрал длинную сухую ветку. — Эй! Пошла вон! — крикнул он, делая вид, что замахивается. Собака, неожиданно трусливо поджав хвост, отскочила и с негодующим лаем убежала в кусты. Гарри подошёл к столбу и протянул руки к котёнку. — Иди сюда, малявка…

Котёнок, вместо благодарности, выгнул спину, грозно зашипел и ударил его быстрой лапкой по руке, выпустив когти.

— Ай! Чёрт… — Гарри отдернул руку, на которой выступили красные полосочки. — Вот же неблагодарная тварь!

Дейзи тихо хихикнула.

— Видимо, ты ему не понравился. Слишком хмурый, — она мягко отодвинула его, и сама подошла к кормушке. — Иди сюда, миленький, иди сюда, пушистенький, — заворковала она ласковым голосом.

Гарри, потирая царапину, смотрел на это с протестом.

— Я никому не нравлюсь, — проворчал он. — Даже котам. Это ты у нас ветеринаром хочешь стать.

— Или сыщиком — добавила девочка, поглаживая котенка. — Ты улыбайся почаще, — посоветовала Дейзи, не отрываясь от котёнка, который уже обнюхивал её пальцы. — И всем сразу понравишься. А то у тебя иногда такое лицо… опасное. Особенно на арифметике, когда ты думаешь. Как будто ты не задачу решаешь, а кого-то на дуэль вызываешь.

Гарри нахмурился ещё сильнее, и Дейзи снова рассмеялась.

— Вот, вот! Именно такое! А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Премьер-министром — брякнул Гарри в шутку. — Чтоб никто мне не указ был. Но для этого как-то обманывать по-особенному нужно уметь. Манипулировать, кажется. А еще уметь обещать, ничего не обещая. И вообще много всего знать — мальчик с силой пнул подвернувшийся под ногу камень, и тот с сухим стуком отскочил в кучу листьев.

— Манипулировать?

— Ну, это вроде как заставлять людей делать то, что они не хотят.

— Звучит так, будто премьер-министры плохие люди — неуверенно отозвалась Дейзи. — И ты хочешь им стать?

— Не знаю — Гарри крепко задумался. Как будто у него был выбор. Мальчику казалось, что стать премьер-министром он мог лишь в том случае, если бы люди сами вручили ему этот пост. — Наверное нет.

* * *

«Переговоры в Париже проваливаются. В Камбодже нарастает напряженность»

22 октября. Переговоры между правительством Государства Камбоджа и Коалиционным правительством Демократической Кампучии заходят в тупик. Что будет дальше: Возрождение Красных Кхмеров или новая партизанская война? Тем временем Вьетнам затягивает с выводом войск.

«Кампучия, Камбоджа... Две недели только об этом и пишут, но так и не могут одно название выбрать» — скривился Гарри.

— Мальчишка! Я когда тебе велел мою машину помыть?! — услышал вопль дяди мальчик — Если через пять минут тебя не будет в гараже, я с тебя шкуру спущу!

Гарри провел рукой по волосам. Как же его достал этот усатый морж! Он вышел из чулана и отправился в гараж, размышляя: «Сильно ли мне влетит, если я смешаю шампунь дяди с аэрозольной краской?»

* * *

Зима впилась в Литтл Уингинг когтями. Теперь раздобыть несколько фунтов стало куда сложнее, ведь из-за холода люди держали руки в карманах и очень быстро ходили.

После школы Гарри провожал до дома Дейзи, не волнуясь насчет выбранной тропинки. Ведь если бы на него теперь набросились, он бы точно справился. Тоненький слой снега хрустел под подошвами его потрепанных кроссовок — единственная пара на зиму, и то бывшая Дадли. Он так и не купил себе свои собственные.

— Ты когда-нибудь лепил снежную бабу? — Дейзи развернула ладошку к небу и ловила падающие снежинки. Ее щеки раскраснелись от мороза.

— Не-а, — Гарри буркнул, засунув руки поглубже в карманы. — У нас снега то почти и не бывает. А если и бывает, то мне обычно есть чем заняться. Почистить дорожку, например.

Он не стал уточнять, что дядя Вернон следил, чтобы он чистил ее до последней снежинки, а лепить что-то было строго запрещено как «глупая трата времени».

— Ты прочитал уже «Лев, колдунья и платяной шкаф»? Хотя зачем я спрашиваю? — она улыбнулась, взглянув на него. — Конечно прочитал.

Гарри кивнул, сгоняя снег с волос. Книгу он сгрыз за один вечер в гараже при свете лампы.

— Ну и? — Дейзи подскакивала на ходу, пытаясь поймать особенно большую снежинку. — Что думаешь?

— Классная книга, — уклончиво сказал Гарри. — Про шкаф, который ведет в другой мир... это круто.

— Да не в шкафе же дело! — она фыркнула, и изо рта у нее вырвалось маленькое облачко пара. — Аслан! Ну, ты же дочитал? Про то, что он сделал для Эдмунда?

Гарри поморщился. Он знал, к чему она клонит. Именно эта часть книги вызвала у него странное, колючее чувство, смесь восхищения и непонимания.

— Дочитал, — сказал он коротко.

— И как? — Дейзи остановилась и смотрела на него с таким ожиданием, будто от его ответа зависело что-то очень важное. — Это же так... благородно. Он умер вместо него. Зная, что воскреснет. Но все равно! Это же настоящая жертва! Как благородный рыцарь!

Гарри молчал пару секунд, подбирая слова.

— Немного глупо, — наконец выдохнул он.

Дейзи аж подпрыгнула от возмущения.

— Глупо?! Гарри! Как ты можешь так говорить! Он же отдал жизнь за своих друзей! Так сильно любил их, что пошел к этой колдунье!

— Именно поэтому и глупо, — уперся он, чувствуя, как нарастает его собственное возмущение. — Он же мог все решить по-другому! Он — огромный лев, царь, у него есть армия! Он мог просто напасть на Белую Колдунью и вырвать Эдмунда силой! Или... или договориться! Обмануть ее! Зачем сразу идти подставляться под нож? Ведь если он их любил, то должен был понимать, что они расстроятся от его гибели.

Он говорил горячо, жестикулируя. Гек как-то объяснял, что сильный всегда найдет способ обойти слабого, не лазя на рожон; хитрость города берет. В прямом смысле, если вспомнить хотя бы Трою.

— Он не мог нарушить древнее правило! — парировала Дейзи. — Иначе он был бы не лучше нее! И он знал, что воскреснет! Это была не глупость, это была... была стратегия!

— Стратегия? — Гарри фыркнул. — Стратегия — это когда ты выигрываешь, теряя минимум. А тут он позволил себя убить в надежде на какое-то древнее магическое «но». А если бы не воскрес? Глупая ставка. И Эдмунд... — Гарри замолчал, нахмурившись.

— Что Эдмунд?

— Да он вообще не стоил того! — выпалил Гарри. — Он предал своих же брата и сестер! Из-за каких-то конфет! Он слабый, подлый... И за такого умирать? Нет уж. Жертвовать собой стоит только за что-то действительно стоящее.

Он говорил с такой горечью, что Дейзи на мгновение замолчала, внимательно глядя на него.

— Аслан думал, что он достоин, — тихо сказала она. — Он видел в нем хорошее. Да, Эдмунд ошибался, он был ужасен. Но он раскаялся. Разве нельзя дать человеку второй шанс? Разве нельзя пожертвовать чем-то, чтобы спасти его, даже если он не прав?

Гарри посмотрел куда-то в сторону, на обледеневшие ветки деревьев. В его голове пронеслись образы Вернона, Дадли, Блума.

— Не знаю, — честно ответил он. — Не каждый сможет раскаяться. И не каждый, кто раскаялся, этого заслуживает. Иногда... иногда люди просто не меняются. И твоя жертва будет напрасной.

Дейзи вдруг взяла его за рукав.

— Но он же не напрасной оказалась? В итоге? Он спас Эдмунда. И победил. Иногда нужно просто... поверить. И сделать этот шаг. Даже если страшно. Даже если кажется глупым.

Гарри посмотрел на ее руку в перчатке, потом на ее серьезное лицо.

— Это легко говорить, когда у тебя есть волшебство, которое тебя воскресит, — с горькой усмешкой заметил он. — В реальном мире у людей всего одна жизнь. И терять ее из-за кого-то... это навсегда.

Они дошли до ее калитки. Повисло неловкое молчание. Гарри понимал, что не смог донести до нее свою мысль, Дейзи же отчего-то покусывала губу и хмурилась.

— Ладно, — он кивнул на прощание. — Мне пора.

— Гарри, подожди, — она окликнула его. — А если бы... если бы не нужно было умирать? А просто... рискнуть очень сильно? Чтобы помочь кому-то? Сделал бы ты это?

Он замер, уже повернувшись к уходу. Его взгляд стал отстраненным, аналитическим.

— Зависит от того, за кого, — сказал он после паузы, и его голос снова стал твердым и четким. — Сначала нужно оценить шансы. Понять, что ты можешь потерять. Действительно ли можешь помочь. Если оно того стоит... тогда, наверное, да.

Он увидел, как ее лицо чуть омрачилось от такого холодного, расчетливого ответа.

— Но это уже будет не благородство, — тихо сказала Дейзи. — Это будет сделка.

Гарри лишь пожал плечами, развернулся и зашагал прочь по заснеженной улице, оставив за собой ровную цепочку следов. В сделках нет ничего плохого. Им можно было доверять. А благородство... благородство было для книжек. И для тех, кому нечего было терять, если их ударят в спину. А у него было что терять. Пусть даже это была всего лишь свобода передвигаться по улицам, сытная еда и собственная одежда.

* * *

Наступил январь. Для Гарри он ознаменовался не морозами, а пустотой в школьном коридоре. Дейзи исчезла. С середины декабря ее парта пустовала. Только раз, в середине января, Гарри услышал обрывок разговора о ней: «…даже дедушка приезжал… страшно болеет…». Больше — ничего. Гарри зарылся в книги и газеты, пытаясь заглушить странное чувство — смесь вины, обиды и беспокойства, которое он яростно отрицал. Он начал читать то, что раньше ему казалось жутко скучным: о полетах на Луну, электричестве, известных математиках (Тьюринге и Ньютоне). Лишь бы не чувствовать ноющую боль в груди от воспоминаний последних месяцев.

28 января девочка наконец вернулась. Когда Гарри заметил ее, переступающую порог класса, ему показалось, что все внутри воспарило. По лицу против воли расплылась счастливая улыбка.

— Привет! Где... почему тебя не было так долго? — подскочил Гарри с места, когда она подошла.

— Привет. Не важно, — она махнула рукой, затем бросила взгляд на парту и робко улыбнулась. — Снова читаешь?

— Ну да — мальчик пожал плечами, не понимая почему Дейзи прыснула от его ответа.

— В жизни же столько всего интересного кроме книжек! Походы, настольные игры, семейные встречи, беседы за столом, мультики по телевизору, музыка и всякое разное — на одном дыхании перечислила она, а ее лицо слегка покраснело, Гарри стало тревожно, когда он понял, что девочка нездорово бледна.

— Да, наверное, — глухо отозвался он. Ведь ничего из перечисленного никогда не пробовал.

В походы дядя Вернон брал Дадли только однажды, а Гарри тогда на целых два дня попал к кошатнице Фигг, у которой вся еда была на вкус как прокисшее молоко. И ни один из Дурслей не упоминал об этом походе потом. Настолько им видимо не понравилось. В настольные игры семейство моржей тоже не играло. Да и если б они играли, то Гарри бы точно никто звать не стал.

В беседах за столом тоже ничего интересного как будто бы не было. Когда приезжала тетя Мардж, то старшие Дурсли часто втроем придумывали как можно более грубое оскорбление родителей Гарри и его самого, перед этим запихнув в себя с десяток бокалов бренди. Мальчик старался представлять себя на глупом ТВ-шоу в роли жюри, чтобы не злиться так сильно. Победителем в этом отвратительном спорте вечно выходила курица Мардж. А мультики, музыка и всякое разное предназначались только кузену.

— Это сложно объяснить, — ни с того ни с сего сказал Гарри, кончики его ушей покраснели. — Просто, когда открываешь книгу, словно оказываешься в другой стране. Как Нарния. Забываешь про все неприятное, и становится так хорошо... словно тепло разливается внутри — щеки Гарри запылали, и он совсем смутился от пристального взгляда соседки.

Уроки в тот день закончились быстро, даже слишком. Гарри еще несколько раз пытался спрашивать, что стряслось с Дейзи, но та наотрез отказалась рассказывать.

* * *

В феврале теплее не стало. Однажды даже разразилась такая сильная снежная буря вперемешку с дождем, что на следующий день голые ветки деревьев были покрыты коркой льда. Тем не менее Гарри никогда не отказывался от предложения погулять по парку или просто поблуждать по району.

От этих прогулок по всему телу разливалось тепло и спокойствие, которых прежде никогда Гарри не чувствовал. Все то, что происходило за закрытыми дверьми гаража и на вылазках, казалось чем-то далеким и надуманным. Гарри удалось научиться отгораживаться от мыслей о банде в свободное время. Теперь, шагая в сторону гаража, он словно надевал балаклаву и становился на время кем-то другим.

Как-то раз прогуливаясь по улице, Гарри и Дейзи болтали о чем-то столь несущественным, что мальчику удавалось поддерживать разговор, одновременно витая мыслями где-то совсем далеко. Как вдруг лицо подруги покраснело от негодования, и она бросилась куда-то вперед.

— Эй! Оставьте его в покое! Немедленно верните ему деньги!

Впереди несколько подростков выхватили из рук младшего школьника деньги.

— Ты что, с ума сошла? — прошипел Гарри, резко схватил ее за локоть и потянул в сторону угла дома.

— Гарри, отпусти! Они же обижают маленького! Надо помочь! — она попыталась вырваться из захвата.

— И что? Ты думаешь, крики что-то изменят? Они тебя просто оттолкнут, а ему потом влетит вдвойне!

— Но так нельзя! Надо позвать взрослых! Сделать что-то!

— Взрослые? — он горько усмехнулся. — Скажут «разбирайтесь сами». Или сделают вид, что не услышали.

— Уж от кого от кого, но от тебя я бездействия не ожидала! — гневно воскликнула Дейзи.

Гарри почувствовал себя так, словно из легких вышибли весь воздух.

— А почему я должен помогать, если никто...

«Никогда не помогал мне?..» — закончил мальчик про себя и уставился себе под ноги. Ему была неприятна мысль, что кто-то обижает других просто так. Ради забавы, как Дадли. Очень неприятна. Но и лезть на рожон из-за незнакомцев ему не хотелось.

— Дедушка всегда говорил, что самое страшное зло — это равнодушие, — прошептала Дейзи, а ее глаза заблестели — если не помогать другим потому, что не помогали тебе, то этот круг никогда не прервется...

Гарри с силой сжал кулаки. Ему абсолютно не нравилась эта идея. Но что, если Дейзи уйдет, если он ничего не предпримет? Он бросил на нее быстрый взгляд. Он этого не хотел. Совсем. И страшился сильнее, чем пары синяков. Так, ладно... Разговаривать с ним никто из троицы не станет. Вдарят хорошенько сразу же. Значит придется драться. Да, у него есть кастеты, и одного он сможет вывести из драки до ее начала, но...

— Ладно, — лицо Гарри стало решительным — стой здесь — приказал он. — И не смотри ни в коем случае. И это... — он сглотнул — закрой уши. Они наверняка будут... ругаться как-нибудь грязно.

Дейзи так и поступила. Где-то на краю ее сознания мелькнула мысль, что дело не в ругательствах. Ведь в школе постоянно кто-то ругается, и чего она только уже не слышала. Минуты тянулись мучительно долго и, когда Гарри вернулся, она почувствовала, как гора с плеч свалилась.

Ее взгляд сразу выцепил свежий синяк на подбородке и разбитую губу.

Молчание затягивалось. Дейзи смотрела не на его раны, а прямо в глаза. И в них он увидел не ужас или боль, а что-то другое.

— Я не хотела, чтобы ты дрался, — тихо сказала она. — Я... я просто хотела помочь.

— Иногда помочь можно только так, — глухо ответил Гарри. — Слова здесь не работают.

Он вздохнул, и его плечи опустились. Внезапная усталость накатила на него волной. Дейзи медленно подошла и, не дотрагиваясь до него, просто пошла рядом.

— Пойдем, — сказала она, чувствуя себя виноватой. — Я знаю, где у нас дома лежит зеленка.

— Ерунда — отмахнулся мальчик.

— Не ерунда, пошли! — продолжала настаивать Дейзи.

— Все нормально, я справлюсь!

— Ты что мне не доверяешь? — воскликнула она.

Гарри резко замер, словно налетел на невидимую преграду. Его голос зазвучал ломко и неуверенно.

— Я... ну, наверное... да.

— Тогда пошли! — Безапелляционно заявила она и схватила мальчика за рукав.

* * *

Апрель 1991 года принес не войну, а ее призрак. Газеты, трубили о «провокации иранских сил» на Худаферинских мостах и возгорании на границе с Азербайджанской ССР (Гарри даже наткнулся на советскую газету, но, к сожалению, не знал русский язык). СССР направил резкую ноту протеста. Гарри затаил дыхание, ожидая привычного сценария: нарастание криков в новостях, передовицы о «красной угрозе», нервное подергивание дяди Вернона и начало военных действий. Но… ничего не произошло. Шум стих так же быстро, как и возник. Ни бомбардировок, ни ввода войск. Иран что-то пробормотал про «недоразумение», Москва приняла объяснения. Войны не случилось.

Гарри сидел на своей кровати в чулане, разглядывая вырезку о ноте протеста. Он чувствовал не разочарование, а скорее недоумение. «Почему?» — думал он. — «Они испугались? Иран сильнее, чем кажется? Или… Горбачёв просто блефовал?» Он вспомнил Дадли, который часто замахивался для удара, но не бил, если жертва не показывала страха или появлялись взрослые. Может, Иран не показал страха? Или у СССР просто не хватило решимости? Или были другие, неведомые ему, Гарри, причины? Этот эпизод не вписывался в его жесткую формулу «Сила = Победа, Слабость = Поражение». Мир взрослых и их войн становился все сложнее. Где-то глубоко внутри, под слоями льда и страха, зрело смутное понимание: простых ответов на большие вопросы не существует.

* * *

Однажды, возвращаясь из книжного магазина, Гарри замер, заметив что-то боковым зрением. В пятидесяти ярдах впереди справа, заворачивая за угол, мелькнула знакомая фигура в потрепанной кожаной куртке — Гек. Гарри прижался к стене, сливаясь с тенью. Он начал слежку. Не каждый день, осторожно, с разных точек. Через пару недель стало ясно: Гек часто появлялся возле невзрачного дома на Кленовой улице. Однажды, дождавшись, когда Гек скрылся за дверью, Гарри подошел к старушке, кормившей голубей на скамейке напротив.

— Простите, мэм, — вежливо начал он, стараясь выглядеть скромным школьником. — Вы не знаете парня, который только что зашел вон в тот дом? В кожаной куртке? Высокий?

Старушка прищурилась.

— Джеймсика? Знаю, как же. Его покойный отец, Майк Уэллс, была кузеном моей соседки Этель. Живет тут, на втором этаже. Говорят, парнишка непутевый раз из Святого Брутуса, но мне-то что… — Она махнула рукой, бросая крошки птицам.

Джеймс Уэллс. Казалось, что в голове взорвался разноцветный фейерверк. Гек больше не был безликим и всеведущим. Он был Джеймсом Уэллсом, живущим на втором этаже на Кленовой, 15. Еще один козырь в рукаве. Гарри поблагодарил старушку и спешно зашагал на Тисовую. Там его ждал дневник.

Дневник, прятавшийся под половицей в чулане, который был его отдушиной и страховкой одновременно. Там были записи о всех «работах» с Геком, список вандализма Клыка и его адрес на «Болоте» и даже несколько компрометирующих подробностей о Штыре, которые Гарри умудрился подслушать. Теперь он знал очень много. Достаточно, чтобы от него не могли избавиться как от ненужной вещи. Возможно, он вскоре сможет отойти от дел, когда у него будет достаточно денег, чтобы не голодать у Дурслей до совершеннолетия. Деньги, черт возьми, все всегда упирается в них...

* * *

Майское утро было серым и промозглым, слякоть хлюпала под подошвами потрепанных ботинок Гарри. Он шел в школу привычным маршрутом, укутавшись в слишком большой пиджак, и думал о том, что единственный плюс такой погоды — хулиганы предпочитали отсиживаться в тепле.

Свернув с Тисовой улицы, он заметил знакомую фигуру. Но что-то было не так. Дейзи шла не своей легкой, пружинящей походкой, а как-то несобранно и медленно. И даже с этого расстояния было видно, что глаза у нее красные и припухшие, а под ними — темные, неестественные тени.

— Дейзи? — окликнул он, подходя ближе. — Ты в порядке?

Она вздрогнула, словно вынырнув из глубоких мыслей, и посмотрела на него пугающим, отсутствующим взглядом.

— А... — ее голос был сиплым, будто она всю ночь кричала или плакала. — Гарри... привет.

— Ты выглядишь ужасно, — констатировал он, без обиняков. — Что случилось?

Она бессильно махнула рукой в сторону своего дома.

— У соседей... прошлой ночью... кто-то вломился. Были крики, потом сирены... Скорая, полиция... — она замолчала, сглотнув комок в горле. — Мама говорила, чтобы я не смотрела в окно, но я... я слышала всё. Это было так страшно. Я всю ночь не спала. Боялась, что эти люди... они могут вломиться к нам. Или... или ещё куда-то.

Она посмотрела на него с таким животным страхом, что Гарри стало не по себе. Этот страх был ему знаком, но по другой причине. Так на него смотрел Дадли почти год назад.

— С тобой ничего не случится, — буркнул он, потому что не знал других утешительных слов. — У вас же хорошая дверь.

— Но почему они это делают? — прошептала она, и в ее голосе зазвучала какая-то детская обида на несправедливость мира. — Красть... может, даже... убивать? Как можно отнять у человека жизнь? Это же ужасно! Это самый страшный грех!

Гарри молча шагал рядом, слушая. Как тогда быть с солдатами на войне? Или с палачами в США, что пускают ток. Или...

— А что, если... — начал он, глядя прямо перед собой, — убили плохого человека? Того, кто сам заслужил? Какого-нибудь... насильника или убийцу.

Дейзи посмотрела на него с искренним ужасом.

— Гарри! Так нельзя думать! Не нам судить! «Мне отмщение, и Аз воздам»⁽¹⁾. И есть закон! Для этого и есть тюрьмы, чтобы плохие люди сидели там и не могли вредить!

Гарри хмыкнул, но беззлобно.

— Ну да. Тюрьмы. Где их кормят, поят и дают крышу над головой. Иногда получше, чем у некоторых на воле.

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Дейзи.

— Ничего. Просто это сложно... сам не знаю, что и думать... — он замолчал, подбирая слова. — А что насчет карманников? Не убийц, а просто воров. Они совершают грех? Или преступление?

— Конечно, преступление! — воскликнула Дейзи. — Воровать нельзя!

— А что, если воруют украденное? Или как Робин Гуд? Или человек не может иначе? — его голос снова стал жёстким. — Когда у него нет выбора? Его не учили по-другому. Или ему надо накормить себя, семью... Или он пытается выжить в системе, которая его в грош не ставит. Может, он просто хочет хоть капельку власти над своей жизнью. Хоть так. — Слова сорвались с языка быстрее, чем Гарри успел подумать. — Не оправдываю, — быстро добавил он, видя её выражение лица. — Просто… пытаюсь понять. Не всё так просто.

Дейзи пристально посмотрела на него, и её сонливость куда-то улетучилась.

— Ты так странно об этом говоришь... — протянула она. — Словно... словно ты много думал. Или знаешь кого-то... На вашей улице... у вас такое бывает? Ограбления?

Вопрос повис в воздухе на некоторое время.

— Бывает, — односложно бросил он, глядя под ноги.

— И что? — не унималась Дейзи, подгоняемая любопытством и желанием отвлечься от своего страха. — У вас тоже полицию вызывают?

— Иногда.

— А твои... твоя тётя и дядя... они боятся?

— Не знаю.

— Как это «не знаю»? Ты же живёшь с ними!

Гарри замер, сжав кулаки в карманах.

— Дейзи, хватит.

— Но почему ты всегда так?! — вспыхнула она неожиданно. — Как только речь заходит о твоей семье, ты становишься букой! Отвечаешь односложно или вообще уходишь от темы! Я же не со зла! Я твой друг! Я просто пытаюсь понять!

— Они мне не семья! — выдохнул он с такой внезапной, оголенной ненавистью, что Дейзи отшатнулась. — Поняла? Никакая не семья. И есть вещи... — он заколебался, его взгляд стал отстраненным и горьким, — узнав о которых, иначе смотришь на человека. И я не хочу, чтобы ты иначе смотрела на меня. Поэтому давай просто... не будем об этом.

Он не стал ждать её ответа, резко дернул плечом и зашагал вперед, зная, что Дейзи сейчас его догонит и заговорит о чем-то другом.

1) Послание к Римлянам апостола Павла, гл. 12, ст. 19

Вернуться к тексту

The Telegraph

«Сандинисты возвращаются: Партизаны атакуют базы США в джунглях Никарагуа»

Манагуа, 21 июня. Морпехи потеряли 23 бойца за неделю. Белый дом рассматривает ввод дополнительных сил.

— Подъем! Вставай, мальчишка!

Гарри оторвался от газеты и потянулся. Тетя Петуния.

— Живо! — раздался ее недовольный голос.

Он услышал, как сковородка шлепнулась на плиту. Глаза застилала сонная пелена, Гарри потянулся и принялся натягивать обувь. Этой ночью ему ничего не снилось, как, впрочем, практически всегда. Мальчик застонал, вспомнив какой сегодня день.

День рождения Дадли — просто чудесно! Вероятность того, что его накажут в неидеальности этого дня равна единице.

— Шевелись! Бекон не должен подгореть — рявкнула Петуния, когда Гарри появился на кухне.

Гарри подавил зевок, закусив губу.

— Что?!

— Ничего, тетя Петуния.

Гарри стряхнул паучка, прицепившегося к его рукаву, и огляделся. Подарки для Дадли занимали все свободное пространство. Это были: компьютер, телевизор, велосипед и еще куча всего, что толстяк сломает уже через неделю. Гарри бесшумно прошел к плите, его поношенная, доставшаяся от кузена одежда, которую он носил в доме №4, только помогала растворяться.

Дядя Вернон вошел, багровея уже от одного его вида. Это было так же привычно, как и безупречная чистота в доме.

— Причешись! — лениво буркнул он, не до конца проснувшись.

— Да, дядя Вернон, — ответил Гарри. Его волосы торчали — они всегда торчали, несмотря на частые стрижки, потому последние полгода тетя не тратилась на такую ерунду. Еще немного и мальчик сможет посоперничать в длине волос с The Beatles.

Дадли ввалился на кухню, копируя отцовскую походку и водянисто-злобный взгляд. Петуния заворковала про ангелочка и принялась тискать именинника. Гарри же принялся расставлять тарелки, всеми силами стараясь не задеть подарки.

Кузен принялся считать подарки и бормотать что-то. Внезапно лицо его налилось кровью.

— Двадцать семь! Это на один меньше, чем в прошлом году! — голос стал визгливым, опасным. Приступ ярости был близок, и Гарри ускорил поедание каши, без интереса наблюдая, как дядя и тетя поддаются на такую простую уловку кузена. Дадли еще не пустил ни единой слезы, а два дополнительных подарка были уже обещаны. Н-да... если бы Гарри сказал, что ему что-то не нравится, у него бы это просто отняли.

— Марш на улицу, мальчишка, чтобы вернулся через полчаса! И не прикасайся к моим цветам! — сказала миссис Дурсль и сверкнула глазами, когда речь зашла о ее саде. Гарри сдержался, чтобы не ухмыльнуться.

Все началось пять лет назад. Тетя Петуния, постепенно взваливая на него все больше обязанностей, отправила его разрыхлить почву для ее садика. Казалось бы, довольно простое дело. Но удивительным было то, что растения очень быстро погибали после контакта с Гарри, мальчик иногда даже пользовался этой своей особенностью, чтобы отомстить Дурслям.

— Да, тетя Петуния, — сказал он и вышел на улицу.

Гарри разлегся под окном и с наслаждением слушал вопли «образцовой» семейки. Дадли был, мягко говоря, не доволен тем, что Гарри ехал с ними в зоопарк. А все потому, что миссис Фигг была мертва и никак не могла взять его к себе. Мальчик сморщился, вспомнив запах, стоявший у старухи в доме. Сестра дяди Вернона и подруги тети уехали в отпуск, потому у кузена не было шансов в споре. Дурсли слишком боялись оставлять его одного, опасаясь, что от дома останутся лишь руины. В целом, он мог бы это устроить, но в приют⁽¹⁾ ему не слишком хотелось. Оставлять в машине его не хотели по той же причине, ведь дядя только-только купил новую машину спустя целых семь лет! А потому через десять минут после приезда Пирса, Гарри впервые ехал в зоопарк.

Всю дорогу дядя привычно жаловался на работу, банк, Гарри, Лейбористов и грезил возвращением Консерваторов в следующем году. Гарри разглядывал улицы, отмечая краем глаза движения Пирса и Дадли.

Воскресенье выдалось солнечным, и в зоопарке было полно людей. Дадли и Пирс получили шоколадное мороженое. Гарри — лимонный лед, но лишь потому, что Дурсли не успели его оттащить от прилавка. Он лизал лед, наблюдая за гориллой, которая казалась ему куда умнее кузена. Дурсли ушли куда-то вперед, и мальчик мог немного расслабиться.

После обеда они отправились в террариум. В нем стояла прохлада и полумрак. Дадли и Пирс рвались к ядовитым змеям. Гарри внимательно разглядывал таблички: вид, опасность, возраст. Тетя Петуния явно недолюбливала этих существ, а вот Гарри они нравились. Нет, Гарри абсолютно точно обожал змей! А все потому, что он умел с ними разговаривать.

Когда мальчик впервые вспомнил о разговоре с ужом на пустыре, он решил, что это был всего лишь сон. Однако с наступлением весны на том пустыре он часто встречал этих скользких рептилий. Гарри обнаружил, что действительно может разговаривать с ними, они рассказывали различные истории об охоте, холодной зиме и о том, как двуногие мешают им жить. Гарри (или «Говорящий» как его называли змеи) в этот список, к своему счастью, не входил.

Гарри перевел взгляд направо. Там Дадли тыкал носом в стекло и требовательно произносил: «Просыпайся!» Но удаву явно было не до двуногих. Даже стучащий дядя Вернон не смог его разбудить, и кузен заныл в своей обычной манере: «Скучно!» Простояв еще минуту у стекла, видимо надеясь на чудо, Дадли отправился в сторону аквариума с аллигаторами.

Гарри занял вакантное место у стекла. Огромная змея. Опасная, но одинокая и запертая в клетке.

Змея открыла глаза, подняла голову и неожиданно подмигнула. Гарри почти не удивился: одна змея на пустыре тоже заранее знала, что он «Говорящий». Он огляделся и подмигнул в ответ.

Змея двинула головой в сторону удаляющихся Дурслей. Закатила глаза, словно говоря: «Это каждый день».

— Понимаю, — тихо пробормотал Гарри, оценивая толщину стекла. — Должно надоедать. Ты ядовитая?

Змея замотала головой. И указала на табличку, на которой было написано, что этот удав не ядовитый.

— Да, глупо с моей стороны — пробормотал Гарри.

В этот самый миг за спиной Гарри раздался истошный крик Пирса, Гарри и змея подпрыгнули от неожиданности.

«ДАДЛИ! СЮДА! ЗМЕЯ ДЕЛАЕТ... ШТУКИ!» Дадли ввалился, отшвырнул Гарри локтем в ребра. Гарри упал на бетон, чувствуя, как начинает клокотать ярость. Ему захотелось, чтобы стекло исчезло, вдвоем они точно проучат этих ублюдков, раз Пирс с Дадли позабыли осенний урок. Он сосредоточился на этой мысли, не обращая внимания ни на что другое, как вдруг раздался вопль ужаса. Огромный удав выползал из серпентария, а стекла... как не бывало.

— Проучи их! Напугай как следует! — воскликнул Гарри, встретившись с глазами-бусинками змеи.

Удав остановился, а затем зашипел. И Дадли, и Пирс застыли в ужасе, чем воспользовалась змея. Бросок — боа-констриктор обвился одновременно вокруг обоих мальчишек. Это длилось каких-то пять секунд, но, когда к Дадли и Пирсу подбежали Дурсли с владельцем террариумом, те уже в ужасе плакали, и их трясло. Гарри почувствовал смутное удовлетворение, а змея, проносясь мимо, прошипела: «Бразилия — вот куда я отправлюсь... С-спасибо, Повелитель...»

Владелец террариума был не в лучшем состоянии. Он был весь дерганый и заикался.

— Н-но тут ведь б-было стекло, — непрестанно повторял он. — К-куда исчезло ст-текло?

Директор зоопарка лично поднес тете Петунии чашку крепкого сладкого чая, а дяде явно кое-что покрепче, и без устали рассыпался в извинениях. Пирс и Дадли были так напуганы, что молчали, уставившись в пол с выпученными глазами. Однако утро не могло быть настолько хорошим. В конце поездки обратно, когда Пирс успокоился, то дрожащим голосом произнес:

— Это Поттер ее натравил.

Машина тронулась, выбросив Пирса у его дома. Тишина в салоне была густой, как смог. Вернон вел машину, его пальцы впивались в руль, суставы побелели. Петуния нервно теребила сумочку. Дадли сопел, поглядывая на Гарри с тупой злобой.

Дом на Тисовой улице. Гараж. Машина заглохла. Вернон не сразу выключил зажигание. Он сидел, глядя перед собой, тяжело дыша. Затем, не поворачивая головы, он протянул руку к бардачку. Раздался металлический щелчок, дядя достал плоскую стеклянную фляжку с темной жидкостью — бренди, открутил крышку одним резким движением и залпом осушил половину. Резкий запах спирта заполнил салон. Гарри сидел на заднем сиденье, не шевелясь. Он знал, что сейчас будет. Бесполезно бежать. Бесполезно просить. Будь проклят, чертов Пирс!

— В дом. В чулан. Ждать, — глухо прорычал Вернон, не оборачиваясь. Голос был хриплым от выпитого и подавленной ярости.

Гарри прошел в дом. Темнота чулана обняла его. Он стоял посреди узкого пространства, спина прямая, кулаки сжаты у бедер. Не показывать слабости. Раздались шаги — тяжелые, неуверенные. Дверь чулана распахнулась. Вернон заполнил проем, лицо багровое, глаза мутные, а зрачки — две черные точки ненависти. В руке — тяжелый кожаный ремень, сложенный вдвое.

— Повернись. Спиной, — прошипел он.

Первый удар обрушился со свистом, рассекая кожу огненной полосой. Гарри вжал голову в плечи, зубы сомкнулись так, что челюсти свело. Ни звука. Второй удар — ниже, перекрывая первый. Третий. Вернон дышал тяжело, с хрипом, вкладывая в удары всю ярость. Кожа на спине Гарри вспухала багровыми валиками, некоторые лопались, выступая алой росой.

Ремень свистел снова и снова. Боль была огненной волной, накатывающей на сознание. Гарри сосредоточился на трещине в штукатурке перед глазами. Не плакать, не стонать. Никогда. Мальчик смотрел себе под ноги, и только желваки, проступившие на лице, свидетельствовали о том, что он чувствовал боль.

Наконец Вернон остановился, тяжело дыша. Он сунул окровавленный ремень за пояс, шагнул к самому лицу Гарри. Запахло перегаром.

— Слушай сюда, паршивец, — голос был низким, хриплым, обжигающе тихим после криков в террариуме. — Еще один твой фокус... Еще одна странность... Один намек на то, что ты ненормальный... — Он ткнул толстым пальцем в грудь Гарри, заставляя того отшатнуться к стене. — И ты не выйдешь из этого чулана... до сентября. Понял? До. Сентября. Запомни это.

Он развернулся и вышел, хлопнув дверью. Щелкнул замок. Темнота сомкнулась, густая, как деготь. Гарри стоял неподвижно, слушая, как шаги удаляются наверх. Только когда за дверью в гостиной включился телевизор, он позволил себе пошевелиться. Резкая боль пронзила спину при попытке поднять руку. Он медленно, с трудом, стащил пропитавшуюся потом и кровью футболку. Ткань отдиралась от ран с противным, влажным звуком. Каждое движение было пыткой.

Он стоял в темноте, спина пылала. В ушах еще стоял свист ремня и хриплый шепот угрозы: «До сентября...» И тогда ярость, холодная и острая, как лезвие, наконец, прорвала ледяной панцирь равнодушия. Она заполнила его, вытесняя боль и стыд. Он не рыдал. Не сжимал кулаки. Он просто стоял в абсолютной темноте чулана под аккомпанемент далекого смеха из телевизора.

«Не позволяй людям обращаться с тобой как с дерьмом.»

«Однажды я вырасту. Стану сильным. Сильнее вас всех».

Он мысленно обвел взглядом стены чулана, дом, весь жалкий Литтл Уингинг.

«И тогда... тогда я вернусь. За все. За каждый удар. За каждый голодный день. За каждый стыд. За эту клетку».

Гарри медленно опустился на тонкий матрас, стараясь не касаться спиной грубой ткани. Он смотрел в темноту, а его глаза пылали ярким зеленым огнем.

* * *

Дядя Вернон, движимый мстительным порывом, собирался держать Гарри взаперти несколько недель. Но Гарри уже давно перестал быть тем запуганным малышом, которого можно было запереть (в конце концов у него были отмычки). Он просто перестал приходить домой до самого ужина. А когда Вернон, в наказание, перестал давать ему есть, Гарри достал свой тайник с деньгами — плоды воровских «работ». Он покупал себе еду: булочки, фрукты, полноценные блюда в кафе. Теперь его ребра не выпирали так жутко, как раньше. Он все еще был худым, но не походил на узников Дахау, а его рост составлял 4 фута и 7 дюймов, благодаря чему он перестал выглядеть как третьеклассник. Он больше не зависел от Дурслей в самом главном — в пище. Чулан оставался лишь местом для сна и хранения тайников.

Гарри сидел в зарослях и тренировался. После исчезновения стекла в зоопарке он решил научиться это делать со всеми вещами. Ведь довольно полезно уметь заставить исчезнуть нож или пистолет врага или просто подшутить над дядей и испарить его ключи от машины. Поттер фыркнул от этой мысли и снова сосредоточился. Лежащая перед ним тростинка задрожала и бесшумно исчезла. Мальчик победно вскинул кулак. Всего какая-то пара дней, и он научился делать это без приступов ярости. Затем он бросил взгляд на камешки. С более крупными предметами пока не удавалось. Еще трижды повторив упражнение, Гарри переключил свое внимание на несколько небольших камней.

Вдохнув полной грудью, он заставил все пять камешке взлететь силой мысли, а затем принялся ими вращать. Все быстрее и быстрее они вращались вокруг собственной оси, пока мальчик не велел им остановиться. Затем камешки вновь зашевелились, закружились, начали подпрыгивать в хаотичном танце, не синхронно, а каждый сам по себе. Он прикусил губу, чувствуя напряжение в висках, как что-то бурлит внутри него. Но это лишь свидетельствовало о его силе. Такого больше ни у кого не было.

— Гарри? — тихий голос прервал его размышления.

Он вздрогнул, камни с грохотом посыпались на землю. Дейзи стояла на краю зарослей, ее голубые глаза были огромны от изумления и… страха. Гарри почувствовал себя ужасно оттого, что напугал ее сильнее, чем Дадли или Арчи.

— Это… это что, фокус? — прошептала она, делая шаг вперед.

Гарри не шевелился. Он видел в ее глазах надежду на простое объяснение. Но он не знал, как ей объяснить. В голове пронеслись уроки религиоведения, упоминания девочки, что ее дедушка священник. Цитаты из библии. Что если Дейзи решит, что он из тех, кого не сожгли? Или что он одержим дьяволом? Может стоит соврать, что ей показалось?..

— Н-нет — он увидел, как девочка начала бледнеть, и заговорил быстрее. — Послушай, я просто... просто могу это сделать, хочешь покажу? — неуверенно спросил мальчик и начал подниматься.

Дейзи дернулась. Страх в ее глазах сменился ужасом, почти отвращением. Затем она отшатнулась.

— Мне… мне нужно подумать, — выдохнула она, голос дрожал. — Я… не понимаю…

Она резко развернулась и зашагала прочь, сначала медленно, неуверенно, потом начала ускоряться и перешла на бег, спотыкаясь о мелкие камни. Девочка даже ни разу не обернулась.

«Ты что мне не доверяешь?»

Боль, острая и жгучая, пронзила Гарри. Опять. Снова это случилось с ним. Он ей... А она... Мальчик вскочил, сжав кулаки. Горькая ярость захлестнула его.

— Ну и уходи! — крикнул он ей в спину, голос сорвался на визг. — Ты мне не нужна! Мне никто не нужен!

* * *

Он вернулся на Тисовую улицу поздно и в убийственном настроении. Ярость кипела в нем, холодная и разрушительная. Ненависть черная, всеобъемлющая поднималась из глубин, когда разум раз за разом прокручивал события последнего часа, подобно заевшему граммофону. И разочарование из-за собственной глупости. Они были слишком разные с Дейзи. Гарри был буквально пронизан всем тем, что презирала девочка, но все же поверил, что она может дружить с ним. Все эти эмоции... они словно требовали выхода.

На ужин рассчитывать было бесполезно, но посуду помыть надо было. Не то чтобы он что-то от этого приобретал, но и выслушивать визги тети, от которых уши закладывает, не хотелось.

— А, пожаловал! — зарычал дядя Верно. Возле него стояла пустая бутылка из-под бренди. — Чертов урод! Таким как ты место не в доме, а в конуре! Нет в зоопарке! Или цирке! Ненормальный ублюдок! Всю нашу жизнь отравляет! — он присосался к банке «Лагер»⁽²⁾. — Ну ничего-ничего, в школе имени Святого Брутуса из тебя сделают человека!

Гарри почувствовал, как задрожали пальцы. В Брутус? Его? Он не может так поступить! У него отличные оценки по все предметам, кроме искусства, музыки и физкультуры. Черт возьми, он даже английский и религиоведение сдал на «Отлично», хотя всем своим нутром ненавидел учителей по этим дисциплинам! И у него не было ни единого залета в полицейский участок! Как дядя может отправить его в школу для трудных подростков?!

Дадли, жующий бутерброд с двойной порцией ветчины, тупо замычал в знак согласия. Петуния брезгливо поморщилась, отодвигая тарелку.

— Совершенно неуправляемый. Совсем в мать… — прошипела она, бросив на него взгляд, в котором смешалось ужас, разочарование и презрение.

Гарри замер, чувствуя, что дрожит. Точно так же на него смотрела сегодня Дейзи. Он пытался сдержаться, запереть все эмоции и переживания внутри, как обычно. Кончики пальцев потеплели, он почувствовал, как странные волны тепла начали расходиться по все телу, увидел, как задрожал дом. А потом прогремел взрыв.

Кухонный стол разнесло в щепки, вместе со стульями, осколки посуды и окна разлетелись по всей кухне и гостиной. Затем все вспыхнуло. Все и везде. Стены, потолок, мебель, занавески, газета в руках Вернона, сигара — все мгновенно охватило пульсирующее, синее пламя, от которого веяло холодом. Оно не коптило, не дымило в привычном смысле. Оно пожирало, превращая все в пепел с неестественной скоростью. Крик ужаса Вернона обернулся хрипом. Петуния вскрикнула, отшатываясь от скатерти, поглощаемой пламенем. Дадли завизжал. Только чулан под лестницей остался нетронутым. Островок в море синего огня.

Гарри в ужасе замер, ошеломленный произошедшим. Сердце бешено заколотилось. Но потом инстинкт выживания взял верх над ступором, и Гарри рванул в чулан. Руки, дрожащие не от страха, а от остаточной ярости, нащупали рыхлую половицу. Дневники. Мешочек с деньгами. Кастеты. Он сунул все во внутренние карманы старой куртки, натянул капюшон. Оглянулся на мгновение. Синее пламя лизало стены гостиной, пожирая диван Вернона. Фигуры Дурслей метались, кричали, пытаясь потушить невесть откуда взявшийся огонь на одежде. Никто не смотрел на него. Им никогда не было до него дела.

Гарри выскользнул через черный ход и бросился бежать. Он мчался по темным улицам, не разбирая пути, пока не свалился в кусты на краю парка. Только тогда его настигло. Дрожь. Страшная, леденящая дрожь. Он сжался в комок, пытаясь заглушить рыдания, которые рвались из горла. «Это я… Я сделал это… Они… они сгорят? Умрут?» Картины тюрьмы, решеток, сумасшедшего дома, приюта, еще страшнее Дурслей, мелькали перед глазами. «Меня найдут. Посадят. Или сожгут на костре, как ведьму…» Паника сжимала горло. Он задыхался. Темнота плыла перед глазами.

Когда Гарри перестал всхлипывать, то почувствовал, как стало очень холодно. Сколько он так просидел? Его уже объявили в розыск? Он попытался мыслить трезво, быть Геком, который решает проблемы, а не Клыком, который может лишь заплакать или напиться. «Выход. Должен быть выход. Страховка…»

Он достал дневник. Дрожащими руками открыл его. В свете уличного фонаря, пробивавшегося сквозь листву, он дописал несколько строк. Подробно. О последних «работах». О том, как Гек все больше параноил, как говорил о «слишком много знающих». Как обсуждал способы «решения проблем». Гарри вписал адрес Гека — Кленовая, 15 — и его имя. Он написал все, что знал о Клыке и Штыре тоже, но Гек был главной мишенью.

Затем он встал. Ноги еще дрожали, но в голове было пугающе пусто. Он дошел до ближайшего полицейского участка. У входа стоял дежурный офицер, куривший в прохладном ночном воздухе.

Гарри подошел, стараясь выглядеть напуганным, растерянным мальчишкой. Он сунул офицеру дневник.

— Это… это нашел… возле нашего дома… — проговорил он сдавленно, пытаясь придумать на ходу что-то, способное заинтересовать офицера. — Там… про пожар… и про мистера Уэллса… с Кленовой… Он... он угрожал моему дяде... потому что дядя что-то знал... Я испугался…

Не дожидаясь вопросов, Гарри развернулся и растворился в переулке, прежде чем офицер опомнился. Он бежал, не оглядываясь, в наступающие сумерки. А перед его мысленным взором вновь пылал дом №4. Впереди маячила только неизвестность.

1) В Великобритании тех лет приютов или детских домов в привычном нам понимании не было. После потери родителей или изъятия ребенка из неблагополучной семьи тот попадал в приемник временного характера. Затем таких детей отдавали в фостерную семью или на усыновление в случае отсутствия медицинских противопоказаний. Однако Дурсли вполне могли «случайно» не сообщить об этом Гарри.

Вернуться к тексту

2) Lager — британское пиво.

Вернуться к тексту