Гарри Поттер. Тепло старого свитера (гет)

В коттедже пахло древесиной и чем-то пряным — словно время, затерявшееся в узких щелях между досками пола, прижилось здесь и стало дышать. Доски скрипели при каждом шаге, и Гарри сначала вздрагивал, будто кто-то шёл за ним. Потом перестал.

Он приехал сюда без вещей, только с рюкзаком и письмом от Гермионы, в котором было всего одно предложение:

«Если ты не хочешь говорить — не говори. Просто побудь там.»

Он ничего и не говорил. Ни на вокзале, ни в такси, ни в камине, где ему пришлось выдохнуть адрес почти шёпотом. Он боялся, что голос сорвётся, как это бывало в последние дни, и водитель такси — или, чего хуже, зеркало в прихожей — услышат его боль. Он не хотел никого впутывать.

Коттедж оказался именно таким, каким описывала Гермиона: старый, слегка неуклюжий, с облупленной дверной ручкой и креслом у окна, где можно было читать или просто смотреть, как ветер гонит облака над пустошью. На каминной полке кто-то оставил засушенные травы, и они шуршали в лёгком сквозняке.

Гарри прошёл внутрь, поставил рюкзак и вдруг понял, что больше ничего не надо делать. Никаких инструкций, приказов, репортов. Не нужно никого спасать. Можно просто… быть.

Он сел на край дивана. Потом встал. Прошёл по комнате. Опять сел.

Никакого звона в ушах. Никакой паники. Только тяжёлое, глухое эхо внутри — как будто сердце превратилось в мокрый камень.

Он почти заснул так — сидя, в пальто, — когда услышал хлопок двери. Резкий, будто её открыли заклинанием. И — шаги. Быстрые. Знакомые.

Он вскочил и инстинктивно потянулся к палочке. И тут её увидел.

Джинни стояла в проходе, с сумкой через плечо, в мятом тёмно-зелёном плаще. Волосы мокрые от снега — она, должно быть, шла от деревни пешком. Щёки румяные, дыхание сбивчивое.

Они уставились друг на друга. Молчание висело между ними, будто тонкая нить — стоило дернуть, и она порвётся.

— Ты… — начала она, но не закончила. Губы дрогнули. — Я думала, здесь никого.

— Я тоже, — ответил Гарри, тихо.

Они не ссорились. Просто молча разошлись по комнатам. Как два призрака, случайно поселившиеся в одном доме.

На следующий день Джинни убиралась на кухне, Гарри сидел в кресле и читал газету, которую не понимал. Вечером она заварила чай и оставила вторую кружку на подоконнике — ничего не сказав. Он выпил.

Иногда они обменивались фразами:

— Дрова почти закончились.

— Я принесу ещё.

Или:

— Можно взять плед?

— Конечно.

Слов было немного. Но в этих словах было больше, чем во многих разговорах в их жизни.

Ночью Гарри проснулся в темноте. Он задыхался. В груди — будто дым. Пальцы дрожали. Он слышал глухие крики, которые уже не звучали, но остались внутри. Всё казалось слишком громким — даже тиканье старых часов.

Он не помнил, как вышел на кухню. Просто оказался там, босиком, с дрожащими руками. Свет был тусклый — лампа с абажуром. И — Джинни.

Она сидела у плиты, в одеяле, с чашкой чая. На коленях — раскрытая книга, которую она читала. Он замер.

Она подняла на него взгляд — без удивления, без испуга. Будто ждала.

— Не могу спать, — сказал он хрипло.

— Я тоже, — ответила она и сделала глоток.

Он сел рядом, на край стула. Она протянула ему кружку, в которой ещё поднимался пар.

— Когда всё закончилось… — начал он. — Я думал, станет легче.

— Я тоже, — сказала Джинни. Голос был почти шёпотом. — Но мы тогда были слишком молоды, чтобы понимать, что "конец" — это только слово. Жизнь потом ещё идёт.

Они сидели молча. Тишина была не холодной, не звенящей — просто тишиной. Чистой. Настоящей.

В какой-то момент Джинни поднялась и, не говоря ни слова, сняла с вешалки старый вязаный свитер. Буро-коричневый, с вытянутыми рукавами. Молли когда-то связала его для Рона, но тот так ни разу и не надел.

— На тебе будет лучше, — тихо сказала она и положила его перед Гарри.

Он смотрел на свитер. Потом на неё.

И понял, что впервые за долгое время не чувствует холода.