Псы рая не видят (джен)

Сначала была кровь. Она шла медленно, густо, с ленцой, как будто и сама не верила, что пора выходить. Снейп чувствовал, как тёплая, вязкая жидкость капает с шеи, стекая в прорези между досками пола. Она заполняла всё — рот, горло, лёгкие, разум. Он захлёбывался собой. Здесь пахло смертью. Не высокой и сухой, как у аристократов, не быстрой, как у бедняков, а вязкой, грязной, липкой. Смертью, которая ползёт, шаркает, скребётся.

Нагини оставила его, а может, нет. Возможно, она ещё наблюдала, скользила где-то рядом, щёлкала зубами в темноте. Но Снейпу было всё равно. Он лежал на спине, глядя вверх, и мир медленно от него отваливался, как старая кожа. На потолке плясали трещины. Влажные, черноватые, с плесенью по краям — как вены на чьём-то гниющем лице. Света не было. Только темнота и этот холод — тот самый, что заползает внутрь, как старый долг. Внутри что-то захрустело — то ли лёгкие, то ли время.

Он пытался шевельнуться. Не получилось. Тело уже не принадлежало ему: оно стало чем-то отдельным, отстающим от сознания. Пальцы были мёртвые, словно чужие. Каждая попытка вдоха сопровождалась влажным бульканьем, как будто внутри раздавили лягушку. Он не кричал. Даже внутри. Снейп знал, что умирает. Знал это так, как знал формулу Оборотного зелья. Без эмоций, без страха. Это было просто: смерть — как экзамен, только последний.

В помещении стало неестественно тихо. Ни шагов, ни звуков из деревни, ни скрипа половиц. Даже крысы притихли. Вся вселенная вымерла вместе с ним. И только кровь всё ещё лилась — вопреки логике. Снейп открыл глаза — во второй раз. Как будто между первым открытием и этим прошла целая жизнь. Он смотрел на потолок и видел не просто доски, а лицо. Огромное, старое, с потёкшими глазами. Или это галлюцинация?

Он подумал о Лили. Не о ней, настоящей, а об образе. Той, что стояла под деревом в белом платье, улыбающаяся, далёкая, выдуманная. Она не говорила. Только смотрела — сквозь него. Как всегда. Он вспомнил школьные коридоры, гул голосов, жестокий смех. Но воспоминания были словно под плёнкой: искусственные, чистые, как музейные экспонаты. Они не принадлежали ему. Или больше не принадлежали.

Снейп моргнул. Теперь перед глазами было нечто иное. Ни боли, ни тела, ни воздуха. Только он — голый, бессильный взгляд, плавающий в чём-то вязком, между пространствами. Он не лежал. И не стоял. Он просто был. Где — не знал. Вокруг не было стен, неба, земли. Только пустота, серая, как сливки с гнильцой. Она двигалась, шевелилась, будто дышала. Пелена колыхалась — подрагивая, словно кожа на мясе.

Прямо посередине стояла карусель. Старомодная. Деревянная. Покрытая облупленной позолотой, с тонкими зеркалами по бокам. В ней что-то скрежетало, как застрявший в горле детский смех. На ней крутились лошади — с пустыми глазницами, с торчащими из пастей гвоздями вместо зубов. Одна из лошадей была без головы, но седло всё равно дёргалось, словно кто-то продолжал на нём скакать. Карусель не вращалась. Она дрожала. Как будто хотела начать, но не могла.

В воздухе пахло сахарной ватой. Но не той, весёлой, из детства. А заплесневелой, забродившей, как будто её варили в котле из трупов. Сладость была тошнотворной. К ней примешивался запах тухлой рыбы, старого бензина и металлической ржавчины. У Снейпа не было носа, но он чувствовал. Он попытался сделать шаг — но не было ни ног, ни пола. В каждом движении чувствовалась ложь. Всё казалось симуляцией: в глазах прыгали фальшивые искры, как у старого телевизора. Пространство слегка вибрировало.

Он знал: это не сон. Это место существовало. Всегда существовало. Просто раньше он туда не попадал.

— Где я? — спросил он, но голос был не его. Детский? Нет. Женский? Тоже нет. Голос лопался, как плёнка. Слова рассыпались в воздухе, оставляя только вкус железа.

Карусель дёрнулась. Одна из лошадей заскрипела. Из ее пасти вывалился засохший язык, и тот повис, словно указка. Снейп чувствовал, как его сознание трескается. Не сходит с ума — перестраивается. Мир в этом месте был построен на других осях. Логика здесь пахла прокисшим цирком. Время — было пряным и липким. Пространство — похоже на размазанную тушь. Он попробовал отвернуться — не смог. Всё здесь держало его взгляд, как крюк.

Сквозь одну из трещин в небе зажглась лампочка. Потом вторая. Потом гирлянда — рваная, перекошенная, без узора, но почему-то знакомая. Они выстроились в арку. На ней было написано: «САМЫЕ ЧЕСТНЫЕ ЛЮДИ — ТЕ, КТО УЖЕ УМЕР»

Он почувствовал его раньше, чем увидел.

Сначала — шаги. Мягкие, как у куклы. Потом — шорох ткани, запах пудры и гнили. И наконец — звук, от которого пробежал холод: щелчок пальцев. Резкий, как удар линейкой по костяшкам. Снейп обернулся — или подумал, что обернулся. Пространство сложилось, и он появился.

Высокий. Тощий, будто выточенный из костей и шелка. В черном фраке, цилиндре, с тростью. Кожа белая, как старый театральный грим. Губы — размазанные в ухмылке. Глаза — выжженные. Вместо них — чернила. Блестят. Живые.

— Господа! — объявил он, поднимая руки, будто обращался к публике, которой не было. — Прошу аплодисментов… он пришёл! Он прибыл! Нежданный, но не забытый! Наш новый участник! Овации мертвых — в вашу честь, сэр!

Карусель заскрипела, словно приветствуя. Где-то прозвучал тромбон, фальшивый, как из сломанной музыкальной шкатулки. Снейп молчал.

— Смерть, — произнес Конферансье с наигранной печалью, — разумеется, вещь окончательная. Но, увы, бывают… накладки. — Он подмигнул. — Когда ты умираешь, но никто тебя не забрал. Когда ты выпал из графика. А ты, сэр, именно такой случай. Застрял. Промежуток. Пауза между вдохом и выдохом. Между «был» и «нет».

Он взмахнул тростью. Воздух расступился, и перед Снейпом повисла табличка. На ней было выбито:

СЕВЕРУС СНЕЙП

Статус: «непоглощённый»

Время смерти: 20:17, зафиксировано

Время активации: отложено

— Техническая ошибка, — пояснил конферансье. — Такие нечасто случаются, но… случаются. — Он подошёл ближе, разглядывая Снейпа, как дрессированную кобру. — Обычно… — он вытянул слог, — вас бы уже утилизировали. Но система дала сбой. И вот ты здесь. И у меня к тебе предложение.

Снейп наконец заговорил.

— Я умер.

— Да.

— Но я думаю.

— Да.

— Почему?

Конферансье склонил голову на бок, как птица.

— Понимаю, шок, — произнес Конферансье, — но это лучше, чем ад. Впрочем… ад — штука относительная. У нас гибкая система. Индивидуальный подход. В вашем случае — особый тариф.

Он вынул из внутреннего кармана золотой хронометр. Но стрелки вращались назад. Быстро. Так быстро, что диск начинал плавиться. Конферансье посмотрел на часы и вздохнул.

— Осталось… мало. Очень мало. Но вы упрямый. Это редкость. Большинство распадается на крики и сопли ещё в первом зале. А вы — стоите. Думаете. Анализируете. Браво. Или ты тут потому что… никто не закрыл твои глаза. Тут, знаешь ли, тонкая метафизика. Сам не разберешься — я и сам не всё понимаю. Я — всего лишь конферансье.

Он вытащил из воздуха карточку. Старую, пожелтевшую. На ней было что-то написано, но Снейп не мог разобрать. Только слышал, как щёлкают внутри неё шестерёнки.

— Назовем это… билетом обратно. — Он протянул карточку, но не дал в руки. — Если хочешь вернуться — должен отнять время у другого. Не просто убить. Нужно забрать время.

Снейп сжал губы.

— Что мне это даст?

— Жизнь. Второй шанс. Возврат на поле. — Конферансье рассмеялся: гортанно, пусто. — Хотя бы возможность что-то докончить. Ведь у тебя остались дела, да, профессор?

Он щёлкнул пальцами, и за спиной Снейпа начали возникать двери. Все разные. Одна была вырезана из костей. Другая — стеклянная. Третья — крошечная, размером с ладонь.

— Каждая дверь ведёт куда-то. Зайди, посмотри, реши. — Он выпрямился, поправил цилиндр и поклонился. — Добро пожаловать в последний ярмарочный круг, Северус Снейп.