Ядовитый шрам (гет)

Соленый ветер, врывавшийся в приоткрытое окно, пах свободой. Он ерошил волосы, целовал щеки и приносил с собой крики чаек и далекий, убаюкивающий рокот прибоя. Коттедж «Ракушка» должен был стать для них убежищем, передышкой в бесконечной, изматывающей гонке. И какое-то время он им был. Стены, выбеленные морской солью, тихий быт Билла и Флер, запах свежей выпечки по утрам — все это было хрупкой, почти нереальной броней против ужаса, оставшегося за плечами.

Но для Гермионы Грейнджер эта броня давала трещину с каждым ударом сердца.

Прошла неделя с того дня, как они, окровавленные и сломленные, аппарировали из гостиной поместья Малфоев. Неделя, за которую заботливые руки Флер и ее целительные зелья почти стерли с ее тела следы физических пыток. Порезы затянулись, синяки сменили свой уродливый фиолетовый цвет на блекло-желтый и почти исчезли. Она могла двигаться без боли, могла помогать по дому, могла даже улыбаться, когда Рон, отчаянно стараясь вернуть прежнюю легкость, травил неуклюжие шутки. Но улыбка не доходила до глаз. В их глубине застыл тот же холодный ужас, что и на мраморном полу под безумным взглядом Беллатрисы Лестрейндж.

Каждый день она заставляла себя быть прежней Гермионой. Она сортировала скудные запасы провизии, составляла списки необходимых зелий, перечитывала «Сказки Барда Бидля» в поисках скрытых смыслов. Логика, порядок, знание — вот ее якоря в бушующем море безумия. Но якоря больше не держали. Ее разум, некогда бывший самой надежной крепостью, теперь казался домом с привидениями. По ночам ее преследовали кошмары: скрежет кинжала по коже, пронзительный, сводящий с ума смех и шепот, обещающий вечные муки. Она просыпалась в холодном поту, сжимая в кулаке одеяло, и долго лежала, вслушиваясь в мирное сопение Луны в соседней комнате и стараясь унять дрожь.

Она никому не говорила о всей глубине своего ужаса. Рон видел в ней жертву, которую нужно утешить и рассмешить. Флер и Билл — гостью, нуждающуюся в покое. Но Гарри… Гарри смотрел на нее иначе.

Его взгляд был тяжелым, полным молчаливой, всепоглощающей вины. Он почти не говорил с ней о случившемся, словно боялся, что слова могут причинить новую боль. Но он был рядом. Всегда. Он замечал, как ее пальцы сами собой тянутся к левому предплечью, где под длинным рукавом свитера прятался уродливый, еще не до конца заживший шрам. Слово «Грязнокровка», вырезанное на ее плоти, казалось, пульсировало невидимым жаром, отравляя само ее существование. Гарри видел, как она вздрагивает от резких звуков, как ее взгляд мутнеет, когда она на мгновение теряет нить разговора. Гарри видел трещины в ее броне, и это знание лежало камнем на его собственной душе. Она пострадала из-за него. Эта мысль была его личным крестражем, который он носил не на шее, а глубоко внутри.

В один из дней, когда небо затянуло серыми тучами и море стало свинцовым, Билл решил укрепить защитные чары вокруг коттеджа.

— Пожиратели знают, что мы здесь, — мрачно сказал он за завтраком. — Они не могут пробиться, но будут проверять защиту на прочность. Нужна помощь каждого, кто держит палочку.

Это было именно то, что нужно Гермионе — сложная, требующая концентрации магическая работа. Шанс доказать себе и остальным, что она не беспомощна, не сломлена. Что лучшая ведьма своего поколения все еще здесь.

Они вышли на улицу. Холодный ветер тут же вцепился в одежду. Гарри, Рон, Билл и Гермиона встали по периметру участка, а Флер осталась страховать их у самого дома. Задача состояла в том, чтобы сплести несколько уровней защитных заклинаний в единый, гармоничный купол. Гермиона взяла на себя одну из самых сложных нитей — заклятие Незримого барьера, которое должно было скрыть дом от любого магического обнаружения.

Она подняла палочку из виноградной лозы, сделала глубокий вдох, стараясь отогнать тени на краю сознания. Гермиона закрыла глаза, концентрируясь на словах, на движении, на потоке силы, который должен был потечь из ее нутра, теплый и послушный.

— Protego Horribilis… Salvio Hexia… — ее голос звучал ровно и уверенно.

Гермиона начала вплетать свою магию в общую канву, ощущая потоки силы от Гарри слева и Билла справа. Вот оно. Почти получилось. Нужно было лишь последнее, самое тонкое усилие, чтобы закрепить узел заклинания. Она представила себе серебристую, мерцающую нить света, исходящую из ее палочки…

Но вместо света из кончика палочки вырвался клуб уродливого, дымчато-черного тумана. Он пах озоном и гниением. В то же мгновение ледяная, острая боль пронзила ее левое предплечье, заставив вскрикнуть. Шрам под свитером будто раскалился добела. И в голове, оглушительно и ясно, раздался злобный, торжествующий смех Беллатрисы Лестрейндж.

Мир качнулся. Палочка выпала из ослабевших пальцев и стукнулась о влажную землю.

— Гермиона! — крикнул Рон, бросаясь к ней.

Гарри и Билл тоже обернулись, их заклинания дрогнули.

— Я… я в порядке, — пролепетала она, с трудом поднимаясь на ноги. Голова кружилась, а боль в руке медленно отступала, оставляя после себя противный, ноющий холод. — Просто… просто устала. Не выспалась.

Она не смотрела на них, боясь увидеть в их глазах жалость или, что еще хуже, подозрение. Гермиона быстро подняла свою палочку, пряча дрожащие руки за спиной.

— Давай я закончу, — мягко предложил Билл, но в его голосе слышалась тревога.

— Нет, я могу, — упрямо ответила Гермиона, хотя одна мысль о повторной попытке вызывала у нее тошноту. Она не могла позволить им думать, что она — слабое звено.

Со второй попытки все получилось. Серебристый свет послушно сорвался с палочки, и заклинание легло на место. Но радости не было. Был только ледяной страх и стыд за свою минутную слабость. Остальные деликатно сделали вид, что ничего особенного не произошло, но Гермиона чувствовала на себе обеспокоенный взгляд Гарри до самого вечера.

* * *

Ночь опустилась на побережье, густая и беззвездная. Тишину в маленьком доме нарушал лишь мерный шум волн и тихое тиканье часов в гостиной. Гарри не спал. На его груди, под рубашкой, висел медальон Слизерина. Холодное золото неприятно холодило кожу, но это было ничто по сравнению с ледяной тяжестью в душе. Крестраж был катализатором, усилителем всего темного, что таилось внутри. Он питался его виной, его страхом, его отчаянием, и возвращал их сторицей, нашептывая ядовитые сомнения.

«Это ты виноват. Она страдала из-за тебя. Ты привел их всех на край гибели…»

Гарри сел на кровати, пытаясь отогнать липкие мысли. Он снял медальон и положил его на тумбочку, но фантомная тяжесть осталась. Он вышел из своей комнаты и спустился в гостиную. В камине тлели угли, отбрасывая на стены дрожащие тени. Он сел в кресло, обхватив руками колени, и уставился на огонь. Гарри думал о Гермионе. О том черном клубке магии, о ее боли, которую она так отчаянно пыталась скрыть. Это было не просто истощение. Он знал это. Он сам слишком долго жил с чужой магией внутри себя, чтобы не распознать ее признаки.

Внезапно тишину второго этажа прорезал сдавленный, полный ужаса крик.

Сердце Гарри ухнуло в пятки. Он вскочил, не раздумывая, и бросился вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Дверь в комнату Гермионы была приоткрыта. Он толкнул ее и замер на пороге.

Гермиона металась в постели, ее лицо было искажено гримасой страдания. Одеяло сбилось, открывая ее плечи, вздрагивающие от беззвучных рыданий. Она что-то бормотала во сне, слова тонули в прерывистом дыхании.

— Нет… пожалуйста… не надо…

Гарри шагнул к ней, и в этот момент крестраж, оставшийся в его комнате, казалось, нашел себе новую цель. Или, может, он просто среагировал на всплеск темной магии, исходящей от девушки. Между Гарри и страдающей Гермионой возникла странная, пугающая связь. Это было похоже на его видения от лица Волдеморта, но в то же время совершенно иначе. Он не просто чувствовал ее ужас — он увидел его.

На долю секунды стены маленькой комнаты растворились. Перед его внутренним взором мелькнула безумная, горящая ненавистью пара глаз под спутанной копной черных волос. Блеснул фамильный кинжал Блэков. Он услышал не крик Гермионы, а злорадный, торжествующий визг Беллатрисы. Образ был ярким, как вспышка молнии, и таким же коротким. А затем все исчезло.

Гарри стоял у ее кровати, тяжело дыша, а сердце колотилось где-то в горле. Это не был просто кошмар. Это было эхо. Живое, ядовитое эхо того, что произошло в поместье Малфоев.

Гермиона вскрикнула снова, уже громче, и резко села, ее глаза были широко открыты, но ничего не видели. Она отчаянно хватала ртом воздух. Гарри, не раздумывая, шагнул к ней и сел на край кровати.

— Гермиона, это я, Гарри. Ты в безопасности.

Она вздрогнула и повернула к нему голову. В полумраке комнаты ее лицо казалось мертвенно-бледным. В полусне, все еще находясь во власти кошмара, она инстинктивно протянула руку и вцепилась в его предплечье.

И Гарри почувствовал это.

Сквозь ткань его рубашки, от ее пальцев, исходил неестественный, пробирающий до костей холод. Не просто прохлада кожи испуганного человека. Это был мертвый, магический холод, такой же, какой он чувствовал от медальона, от дементоров, от всего, что было связано с самой темной магией. Холод исходил от ее руки, той самой, на которой был вырезан шрам.

В этот момент Гермиона, кажется, окончательно проснулась. Она моргнула, ее взгляд сфокусировался на Гарри, и она с ужасом отдернула руку, словно обжегшись.

— Гарри… прости, я… мне приснился кошмар.

Она опустила голову, пряча лицо в ладонях. Ее плечи снова затряслись, на этот раз от тихих, горьких слез.

Гарри не ушел. Он не произнес банальных слов утешения. Он просто сидел рядом, давая ей выплакаться. Мир сузился до этой маленькой комнаты, до звука ее рыданий и шума моря за окном. Он знал, что должен спросить. Гарри не мог больше позволить ей нести эту ношу в одиночку.

Когда ее плач немного утих, он заговорил. Его голос был тихим, но твердым, не оставляющим места для уверток.

— Это не просто воспоминания, правда?

Гермиона замерла, не поднимая головы.

— Этот холод… та вспышка темной магии сегодня днем… — продолжал Гарри, подбирая слова. — Она что-то с тобой сделала. Беллатриса. Не просто пытала. Что-то еще.

Молчание, повисшее между ними, было тяжелым и плотным. Гермиона медленно подняла на него глаза, полные слез и такой бездонной усталости, что у Гарри перехватило дыхание. Вся ее выстроенная за неделю стена из бравады, логики и упрямства рухнула в одночасье. Перед ним сидела не всезнайка Грейнджер, не мозг их операции, а напуганная девушка, столкнувшаяся с чем-то, чего не было ни в одной книге из библиотеки Хогвартса.

Наконец, она сломалась. Едва слышный, прерывистый кивок. А затем шепот, полный отчаяния и страха.

— Я не знаю, что это, Гарри. Но оно… оно внутри. Я чувствую ее. Иногда я слышу ее смех. А шрам… он болит. Не как обычная рана. Он… холодный. И он будто… зовет.

Гермиона снова всхлипнула, и Гарри, повинуясь инстинкту, который был сильнее всех правил и неловкости, придвинулся ближе и осторожно обнял ее. Она вцепилась в его рубашку, как утопающий цепляется за спасательный круг. Он чувствовал, как ее тело сотрясает дрожь, и гладил ее по волосам, ощущая их мягкость под своими пальцами.

В этот миг, в тишине маленькой комнаты в коттедже у моря, война с Волдемортом, поиск крестражей, страх перед будущим — все это отошло на второй план. Была только одна, куда более насущная и страшная битва. Битва за душу его лучшего друга. И Гарри Поттер, мальчик, который выжил, вдруг с абсолютной ясностью понял, что эту битву он не позволит ей проиграть. Даже если для этого придется свернуть с пути, предначертанного ему Дамблдором.