Тихая гавань (гет)

Смех Рона был слишком громким.

Он заполнял собой всю кухню в «Норе», отскакивал от низкого потолка с тяжёлыми балками, дребезжал в стёклах маленьких окон и тонул в густом аромате жареной курицы и печёных яблок. Этот смех должен был быть звуком счастья, звуком победы и мирной жизни, ради которой было заплачено так много. Для всех за этим длинным, заставленным едой столом он, вероятно, таким и был. Для Гарри Поттера он был наждачной бумагой, скребущей по оголённым нервам.

Юноша со шрамом сидел, зажатый между Джинни и Биллом, и механически поднимал вилку ко рту. Курица, которую с такой любовью приготовила миссис Уизли, казалась во рту ватой. Он жевал, глотал, даже умудрялся кивать, когда Джинни, перекрикивая общий гвалт, рассказывала ему что-то о планах по восстановлению квиддичного поля в Хогвартсе. Её лицо, оживлённое и раскрасневшееся, было совсем близко. Её рыжие волосы пахли ветром и чем-то неуловимо цветочным. Она была прекрасна. Она была воплощением той самой нормальной жизни, о которой он когда-то мечтал в своём чулане под лестницей.

И он чувствовал себя самозванцем, укравшим это место за столом.

— ...и мадам Трюк говорит, что если мы соберём достаточно добровольцев, то к весне уже сможем провести первый матч! Представляешь, Гарри? Ты снова будешь нашим ловцом! — Голос Джинни звенел неподдельным восторгом.

Гарри заставил себя сфокусировать на ней взгляд.

— Это... это здорово, Джинни. Правда.

Его голос прозвучал глухо и неубедительно даже для него самого. Улыбка на лице девушки на мгновение дрогнула. В её карих глазах промелькнуло знакомое разочарование, которое она тут же постаралась скрыть за новой волной энтузиазма. Она искренне верила, что сможет вытащить его из той серой, безмолвной пропасти, в которую он провалился после финальной битвы. Джинни пыталась заполнить его тишину своим смехом, своими планами, своей кипучей энергией. Она любила его. И от этого осознания Гарри становилось только хуже. Он был сломанной игрушкой, которую пытались починить, не видя, что внутри вместо механизма — лишь горстка пепла.

Он чувствовал себя экспонатом в музее. «Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил-и-Теперь-Должен-Быть-Счастлив». Люди на улице показывали на него пальцем, шептались, просили автографы. Семья Уизли окружала его удушающей заботой. Все ждали от него проявлений радости, облегчения, планов на будущее. А он мог предложить им только пустоту. Пустоту, гулкую, как разрушенный Большой зал, и тяжёлую, как тело Фреда, лежавшее в одном ряду с телами Люпина и Тонкс. Вина выжившего была не метафорой из учебника по психологии. Она была физическим грузом, давившим на плечи, мешавшим дышать полной грудью.

Напротив него Рон в очередной раз оглушительно захохотал над шуткой Джорджа. Джордж тоже смеялся, но его смех был другим — надтреснутым, с горькой ноткой, которая резала слух. Одно ухо уцелело, но пустота на месте второго была зияющей дырой, напоминанием о том, что теперь он — лишь половина целого. Рон, казалось, не замечал этой разницы. Его методом борьбы с горем было тотальное отрицание. Он ел за двоих, смеялся за двоих и отчаянно цеплялся за любую возможность забыться.

Рядом с ним сидела Гермиона.

Она не смеялась. Лёгкая, вежливая улыбка касалась её губ, но не глаз. Гарри наблюдал за ней искоса, как наблюдают за единственным знакомым ориентиром в чужой, незнакомой местности. Её руки двигались с выверенной точностью. Она идеально ровно расположила свои столовые приборы, промокнула губы салфеткой, сложив её затем в безупречный треугольник, отодвинула от себя соусник на два дюйма влево. Это были её маленькие ритуалы, её способ удержать контроль хоть над чем-то в мире, где она однажды полностью его потеряла.

Гарри до сих пор просыпался по ночам от воображаемого звука её криков в поместье Малфоев.

— ...я тут подумала, — начала Гермиона, обращаясь к Рону, её голос был тихим, но отчётливым островком разума в океане шума, — что необходимо срочно вносить поправки в законодательство о магических существах. Война показала, насколько уязвимы гоблины и кентавры из-за отсутствия представительства в Визенгамоте. Если мы сейчас не заложим основу для равноправия...

— Ох, Гермиона, ну давай хоть за ужином без занудства, а? — Рон добродушно, но пренебрежительно махнул куриной ножкой. — Война закончилась! Победили! Можно просто расслабиться? Съешь ещё картошки. Мам, передай Гермионе картошки!

Миссис Уизли, чьё лицо было вечной маской скорбной суеты, тут же подхватила блюдо. Её любовь была деятельной, материальной — она выражалась в количестве еды на тарелке и в чистоте одежды. Смотреть в глаза она старалась реже. Особенно Джорджу. Особенно Гарри.

Гермиона ничего не ответила. Она лишь опустила взгляд и принялась с хирургической точностью отделять мясо от кости на своём крошечном кусочке курицы. Гарри увидел, как едва заметно дрогнули её плечи. Он знал это чувство. Чувство, когда твоя боль, твои мысли, всё то, что кажется тебе жизненно важным, для других — лишь досадная помеха их веселью. Когда тебя пытаются «вылечить» едой и шутками, не понимая, что рана находится там, куда не дотянуться ни картошкой, ни анекдотом.

Их миры, которые всегда были так тесно переплетены, теперь расходились. Рон и Джинни стремились вперёд, к свету, к жизни, к «нормальности». Они хотели бежать от прошлого так быстро, чтобы ветер в ушах заглушил эхо войны. А Гарри и Гермиона застряли. Они были двумя призраками, прикованными к полю битвы, обречёнными снова и снова переживать то, что остальные хотели поскорее забыть.

Внезапно на кухне что-то с оглушительным звоном разбилось. Это Перси, неловко потянувшись за кувшином с тыквенным соком, смёл на пол пустой стакан. Осколки разлетелись по каменным плитам.

Гермиона вздрогнула так, словно рядом ударила молния. Её спина выпрямилась, пальцы вцепились в вилку с такой силой, что костяшки побелели. Её дыхание сбилось. Гарри увидел, как её зрачки расширились, а взгляд стал пустым и невидящим.

Все за столом на мгновение замерли.

— Ой, прости, Гермиона, я не хотел тебя напугать, — смущённо пробормотал Перси, взмахивая палочкой. — Репаро.

Осколки взмыли в воздух и соединились в целый стакан. Инцидент был исчерпан за три секунды. Шум за столом возобновился. Но для Гермионы он не был исчерпан. Гарри видел это. Он видел, как она отчаянно пытается вернуть себе контроль, как её губы беззвучно шепчут: «Всё в порядке, я в безопасности, это просто стакан». Он знал этот приём — сам пользовался им десятки раз.

Рон, заметив её состояние, обнял её за плечи.

— Ты чего, Герм? Совсем рехнулась от своих книжек? Это ж просто стакан.

Он сказал это ласково, но в его голосе сквозило то же непонимание. Он пытался утешить, но его прикосновение было не тем, что ей нужно. Гарри видел, как она едва заметно напряглась под его рукой. Любое неожиданное прикосновение, любой громкий звук — всё было для неё триггером, возвращавшим её на тот пол в гостиной Малфоев, под лезвие ножа Беллатрисы Лестрейндж.

И в этот момент, сквозь шум, смех и звон посуды, их взгляды встретились.

Гарри посмотрел на Гермиону через стол, и весь остальной мир исчез. Пропал гул голосов, запах еды, тяжёлый взгляд миссис Уизли. Остались только её глаза — карие, полные такого запредельного, тихого ужаса, который он знал слишком хорошо. Это был ужас беспомощности, смешанный с чувством вины за то, что ты не можешь быть «нормальным».

Он не улыбнулся ей ободряюще. Не кивнул. Он просто смотрел. И в его взгляде было всё, что он не мог сказать словами. «Я знаю. Я вижу. Я понимаю. Тебе не нужно притворяться».

Гермиона смотрела на него в ответ, и на долю секунды маска идеальной выдержки сползла с её лица. В её глазах проступила такая безмерная усталость и благодарность, что у Гарри перехватило дыхание. Она была в той же тюрьме, что и он. Они были двумя узниками, которые могли видеть друг друга через решётку в стене, разделявшей их камеры. Этот безмолвный обмен длился не более пяти секунд, но в нём было больше правды и близости, чем во всех объятиях и поцелуях, которыми их одаривали Рон и Джинни за последние четыре месяца.

А потом момент был упущен.

Джинни дёрнула его за рукав.

— Гарри? Ты меня слышишь? Я спрашиваю, может, заглянем завтра в «Качественные квиддичные товары»? Говорят, там скоро будет новая модель «Молнии».

Гарри медленно моргнул, возвращаясь в реальность. Шум снова навалился на него.

— Да. Да, конечно, — выдавил он.

Но что-то изменилось. Этот мимолётный контакт, эта ниточка понимания, протянутая через стол, стала для него спасательным кругом. Он всё ещё тонул, но теперь он знал, что тонет не один.

Ужин подходил к концу. Миссис Уизли принесла яблочный пирог, и все снова оживились. Рон, пытаясь развеселить Гермиону, начал рассказывать какую-то нелепую историю о неудавшемся заклинании на тренировке авроров. Гермиона даже сумела выдавить из себя слабую улыбку. Но Гарри видел, что её взгляд то и дело возвращается к нему — ищущий, проверяющий. Он больше не смотрел в ответ прямо, боясь, что их заметят. Джинни уже и так бросала на него настороженные взгляды, чувствуя его отстранённость острее обычного.

Когда все наконец начали расходиться, Гарри почувствовал колоссальное облегчение. Он помог убрать со стола, машинально отвечая на вопросы Артура Уизли о работе в аврорате, и как можно скорее поднялся наверх, в бывшую комнату Рона, которую они теперь делили. Рон остался внизу, помогая Джорджу с какими-то заказами для магазина.

Гарри закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Тишина. Благословенная, оглушающая тишина. Он стянул через голову свитер, пропахший дымом и едой, и подошёл к окну. Ночь была тёмной, безлунной. В саду стрекотали сверчки. Этот мирный звук был единственным, который не причинял боли.

Он стоял так долго, глядя в темноту и прокручивая в голове события вечера. Смех. Разговоры. Прикосновение руки Джинни. И взгляд Гермионы. Этот взгляд был единственным настоящим событием за весь день. Он был якорем, который на мгновение удержал его от полного погружения в пучину безразличия.

Внизу скрипнула лестница. Кто-то поднимался. Гарри замер, надеясь, что это не Джинни. Ему не хватило бы сил на ещё один раунд «всё будет хорошо». Шаги были лёгкими, почти неслышными. Они замерли не у его двери, а у соседней — бывшей комнаты Перси, где теперь жила Гермиона. Щёлкнул замок.

Он знал, что она тоже не спит. Знал, что она, так же как и он, будет сейчас сидеть на кровати, глядя в стену и пытаясь унять дрожь внутри. Они были так близко, всего в нескольких футах друг от друга, разделённые тонкой деревянной стеной, и при этом бесконечно далеки, запертые в своих личных версиях ада.

Гарри отошёл от окна и сел на кровать. Усталость навалилась разом, но это была не та усталость, что ведёт ко сну. Это было полное истощение души, измотанной необходимостью играть роль. Роль героя. Роль жениха. Роль счастливого выжившего.

И в этой оглушительной тишине собственного сознания он понял, что с отчаянным нетерпением ждёт ночи. Той глубокой, мёртвой части ночи, когда весь дом погрузится в сон, а призраки прошлого станут особенно реальными. Потому что он знал, почти не сомневался, что когда он спустится на кухню, не в силах больше бороться с кошмарами, она уже будет там. Ждать его. В их тихой, безмолвной гавани посреди бушующего мира.