"Я Вашей юностью была..." (гет)

Саундтрек — А. Хачатурян «Adagio» из балета «Спартак»

Шли дни. Ирине то ли стало лучше, то ли она начала привыкать к своему новому состоянию и самочувствию.

После того памятного первого выхода на лёд у Родниной и Жукова незаметно выстроилась рутина их каждодневного взаимодействия.

Рано утром Жуков отвозил Ирину в больницу, где у неё брали анализ крови на тромбоциты. Сам ждал в коридоре.

В один из дней Ирину здорово повеселила новая медсестра, пожилая женщина с простоватым добрым лицом.

— Муж твой? — она кивнула на закрывшуюся за Жуковым дверь.

Ирина расхохоталась так, что чуть иголки из-под ногтей не выпали.

— Нет. Тренер.

— Ишь, как хлопочет за тебя! — покачала головой медсестра, устраняя непорядок. — Наш главный уже от него прячется.

Ирина фыркнула, вполне доверяя её словам.

— Боится, до соревнований не дотяну, — а у самой сердце больно сжалось — какие теперь соревнования без партнёра? Да и с ней самой ещё не всё ясно.

— Хороший, видать, мужик, — продолжила рассуждать медсестра. — Ты клювом-то не щёлкай, девка...

— Вы про что это? — удивлённо уставилась на неё Роднина.

— Да всё про то, про самое, — женщина в свою очередь посмотрела на Ирину, как на дурочку. — Ты вон какая болезная, тебе по жизни опора нужна... да и всем бы невредно, по правде говоря. Чтоб за мужем, как за каменной стеной. Что смотришь? Своего не упускай, говорю.

Ирина обиделась.

— Глупости вы говорите! У Станислава Анатольевича семья есть. И вообще... не за меня он переживает, а за чемпионат, — последнее прозвучало как-то горько. — Уже, наверное, место у себя на стенке освободил для моих медалей, а тут такое...

— Ну-ну, — неопределённо покачала головой медсестра.

Когда Жуков вёз её на тренировку, Ирина, глядя на его отражение в зеркале, не выдержала и снова расхохоталась прямо в машине, уткнувшись лицом в спинку переднего сиденья.

— Что, настроение хорошее с утра пораньше? — зловредно спросил Жуков. — Ничего, сейчас испорчу.

Давясь от хохота, Ирина рассказала ему о предположениях медсестры.

Хорошо, что Роднина не видела, как побелели его пальцы, держащие руль...

Теперь они ехали на тренировку.

Тренировки эти были странные. Мало того, что они происходили на пустом катке и в полной тишине, что само по себе было дико. Ирина представляла, как были счастливы остальные спортсмены, которым теперь разрешалось поспать подольше, пока на свободном льду катается олимпийская чемпионка, и представляла, как грыз себя (и учеников) Жуков за отнятое у них время, но переоценить эту жертву было трудно. Как здорово не бояться, что тебя сшибут молодые, здоровые и резвые. Как здорово, что никто из них не увидит чемпионку в таком состоянии. Бывшую чемпионку — пьедестал остался в далёком прошлом, будто совсем в другой жизни.

Да, тот панический страх льда отступил. Ноги больше не отнимались. Но до прежней формы было очень и очень далеко. Может быть, недостижимо. Болезнь тоже никуда не делась. Движения сковывала слабость, перед глазами часто мелькали чёрные мушки, голова кружилась. А самое главное — тоскливо ныли в груди тревога и неуверенность: что там дальше? Диагноз всё ещё был непонятен, правильно ли они поступают — тоже. Сможет ли она кататься? Будет ли она жить?

Одно Ирина знала точно: вместе со страхом льда отступило и безразличие. Жить ей хотелось очень. Жить и кататься. И отступала эта тошная тревога, только когда Ирина выходила на лёд. Потому и продолжала она ездить на эти почти бесполезные тренировки, не имеющие ничего общего с теми, к которым Ирина привыкла с детства.

Теперь Жуков сам выводил её на лёд, крепко держа за руку, сначала вёл вдоль бортика, потом они выезжали ближе к середине катка, Жуков ставил Ирину перед собой, перехватывал в обычную парную позицию — рука на талии, рука в руке — и дальше они ехали уже вместе, Жуков то подгонял, то направлял её — всегда точно зная, когда нужно остановиться и отпустить. Чувствуя, как вспоминает её тело привычные движения, как они обретают синхронность с партнёром, Жуков выпускал её из рук и легонько толкал в спину. Но, даже уходя в выезд в одиночку, Ирина слышала за собой скрип его коньков, режущих лёд. Жуков ехал за ней след в след, изредка коротко командуя:

— Быстрее! Почему руки лапшой повесила? Дыши давай, не спи! Так скоро от бортика до бортика доползти не сможешь...

И она дышала, она могла — каждый день чуть больше, чем в предыдущий.

Необычной была тишина. Сколько Ирина помнила, скрип коньков по льду, музыка, ругань тренера всегда заполняли каток. Теперь они с Жуковым даже не разговаривали почти. Ирина каталась не под метроном, а под стук собственного сердца, которое заходилось порой сильно и надсадно даже с такими цыплячьими нагрузками.

Оказалось, что разговаривать им с тренером и не нужно. Жуков вёл её уверенно, неторопливо, понимая то по внезапному порывистому движению тела, вспомнившего привычный навык и забывшего о слабости и болезни, когда нужно ехать быстрее или вовсе выпустить её из рук, то по изменившемуся дыханию, когда нужно снова забрать Ирину в килиан и спокойно вести назад к бортику.

— Ну, чего ты жмёшься ко мне, как дролечка на завалинке? — беззлобно ворчал Жуков, который раз транспортируя буквально висящую на нём фигуристку. — Умаялась?

Побелевшая Ирина кивнула. Он крепче прижал её к себе, заставляя выпрямиться.

— Ну, давай ещё кружок! Сразу взбодришься!

В глазах у Ирины потемнело.

Очнулась она на скамейке запасных от едкого запаха нашатыря.

— Ничего, ничего, — приговаривал Жуков, помогая ей подняться. — Вот вспомнишь, как дышать, сразу дело на лад пойдёт.

Вера Жукова в исцеляющую силу тренировок была, конечно, умилительна, но, с другой стороны, надо же во что-нибудь верить. Уж лучше коньки, чем белые тапочки.

Жуков внимательно посмотрел в её синюшно-бледное лицо.

— Давай-ка помогу, — со вздохом резюмировал он, присел у её ног и стал развязывать шнурки на Ирининых коньках.

Хорошо, что она не видит, как дрожат его пальцы. Нельзя показать ей свой страх и неуверенность: не пережестил ли с нагрузками? Не сделал ли хуже? Они же толком не знали, как правильно, и двигались буквально ощупью.

Жуков вынул её ногу из ботинка, машинально погладил ступню.

— А ноги-то опять, как ледышки! — проворчал он, обхватил стопу обеими ладонями, ещё и на пальцы подышал, согревая. Заметил проступивший на щиколотке синяк. Жуков знал в этом теле каждую косточку, каждую растянутую жилку, каждый отбитый нерв... Он бездумно прижался губами к тонкой коже, там, где темнел след от конька.

Ира вздрогнула, как от ожога. Морок и дурнота слетели с неё мгновенно, сердце заколотилось, как бешеное, дурная неправильная её кровь побежала по сосудам такими яростными рывками, что, казалось, сейчас прорвёт их и хлынет наружу. Ира с изумлением и ужасом уставилась на склонённую голову своего тренера, который прижался лбом к её коленям. А потом поднял на неё глаза. Ирина увидела в них что-то такое, от чего внутри у неё всё перевернулось. То странное чувство, которое она испытала в тот первый выход на лёд и которое старалась запереть в самые глубины памяти, вдруг вырвалось из-под контроля. Душу её захлестнула такая невыносимая нежность к этому человеку, что дышать стало трудно. В груди будто медленно распустился огромный цветок, а в ушах зазвучала музыка, очень знакомая, но она не могла вспомнить, какая. Кажется, какой-то балет, на который они с Мишкой ходили когда-то страшно давно, как будто совсем в другой жизни... Захотелось совершить невозможное, что угодно, хоть действительно силою мысли отрастить эти чёртовы тромбоциты, только бы никогда не видеть у него таких просящих, испуганных, абсолютно детских глаз. Никогда не видеть его слабым. Иначе в ком черпать силы ей?

Ирина протянула руку и погладила Жукова по волосам.

На следующий день она перевыполнила норму на два круга и каталась почти без тренера. Он только шёл за ней следом и, радостно посмеиваясь, командовал:

— Дыши, дыши, не забывай!

И она дышала. Она жила. И теперь отчего-то точно знала, что не умрёт.

Но при этом с Ирой стало твориться что-то странное. Поначалу она даже списывала пересыхающие губы, учащённое сердцебиение, слабеющие колени и то, что низ живота сводило жаркой тяжестью, когда Жуков к ней прикасался, на очередное проявление болезни. Но после того, как однажды Ире приснился совершенно невозможный сон с участием её тренера, всё встало на свои места.

Она не знала, смеяться ей или плакать. Сама от себя недоумевала: столько лет Жуков был рядом с ней, но у неё и в мыслях не было ничего подобного. Ей вообще совсем другие ребята нравились — высокие, длинноногие и, уж конечно, ровесники!

Но вот её собственное тело почему-то считало иначе. К невысокому коренастому Жукову её теперь тянуло страшно, куда там Мише Буланову, хоть вся страна их с Мишей давно поженила! Конечно, Ирина благоговела перед своим наставником с детства, побаивалась его, но объектом такого влечения она его даже представить не могла.

Весь свой спортивный век Ира каталась с Мишей Булановым, нервным, вспыльчивым, импульсивным, и даже не догадывалась, как велика может быть разница между партнёрами. Да, Жуков тоже был ещё каким нервным и вспыльчивым — у бортика. Но когда она сам брал Ирину в килиан, она поражалась, до чего хорошо и спокойно может быть в чужих руках. С Булановым-то она на каждую тренировку шла, как в бой. Это и была битва характеров, битва стилей. Ира, на самом деле, и понятия не имела, что такое кататься в согласии с партнёром. Она узнавала это только сейчас, когда Жуков вёл её по льду властно и бережно и она подчинялась ему охотно и радостно, как и во всём. Синхронность, которой они они с Мишей добивались годами, получалась теперь сама собой.

Временами у Ирины мелькала дикая мысль, что Жуков не так уж и шутил, говоря о том, что встанет с ней в пару. Но она, конечно, отметала её как несостоятельную. Какие уж тут пары, если партнёрша на каждом шагу спотыкается!

Правда, спотыкалась она теперь не столько от физической немощи, сколько от смущения. Так старалась, чтобы Жуков не заметил, как ей каждый раз не хочется размыкать их полуобъятия... что он заметил.

Нельзя сказать, что Жуков раньше не обращал внимания, какими восторженными глазищами смотрит на него Ира Роднина. Этого бы только слепой не заметил. Она с самого начала, с детства, так на него смотрела. Это забавляло, иногда раздражало... но и льстило тоже, что и говорить. Разное бывало в жизни Жукова, профессиональный его путь тоже не был усыпан розами, но этот взгляд всегда заставлял его собраться. Невозможно позволить себе расклеиться, когда на тебя так смотрят, когда в тебя так верят...

Но вот в чём он себе до сих пор не отдавал отчёта и что осознал только сейчас — это то, что и ему самому без этого черноглазого солнышка и тренировки не в радость. Для прежнего воодушевления была нужна Ира.

Кроме того, за годы у бортика Жуков, оказывается, успел подзабыть, что такое парное катание. Как могут заводить прикосновения партнёрши, даже случайные, как бьёт по нервам адреналин на соревнованиях, вынуждая искать немедленной разрядки. Недаром многие спортивные пары становятся супружескими. Сам Жуков в своё время так и женился — не дотерпели с партнёршей до награждения, застукал их кто-то из товарищей, а времена были строгие...

Вот и сейчас выше человеческих сил было не реагировать на близость молодой девушки, которая сама ластится, лезет под руку, как кошка, сморит обожающими глазами. Не железный же он, в самом-то деле!

Надо бы как-то поговорить с ней, объяснить, что это не дело. Жуков привык рубить с плеча и за словом в карман не лез, но тут слова почему-то не находились.

А с другой стороны, может, ему вообще это всё показалось? Принял, как говорится, желаемое за действительное. Сам заглядывался на свою ученицу, сам для себя прикрывал вполне себе мужские чувства отцовскими и ей теперь приписывает, чёрт знает, что.

«Да кому ты нужен, старый пень? — мысленно ругал себя Жуков. — Лучше бы о новых программах думал! У тебя действующие спортсмены простаивают, а ты тут сопли распустил, с убогой возишься! Развёл богадельню! Буланов-то сразу всё просёк и свинтил... По уму бы так и следовало. А ты тут ещё чушь всякую выдумываешь. Позорище!»

А потом вспомнил, как страшно рыдала Ирина в больничном коридоре, кричала, что лучше умрёт на катке... И успокоился. Не мог он поступить по-другому, что бы ни было. И хватит уже об этом.

Когда после очередной тренировки, уже выходя с катка, Ира вдруг неловко обняла его за шею и прижалась к его губам неумелым горячим детским ртом, Жуков только обречённо подумал: «Не показалось».

Самое страшное, что в первые мгновения его ошеломила... абсолютная правильность происходящего. В самом деле, долгие годы он создавал из Ирины Родниной совершенный инструмент для воплощения своих спортивных идей. Совершенное оружие, заточенное под одну-единственную руку.

...Почему бы и не совершенную женщину для одного-единственного мужчины?

Но следом, конечно, разум возобладал, и Жуков мягко оттолкнул Иру. Только вот слов опять не нашлось.

Она смотрела на него очумевшими глазами, будто вынырнула из огромной глубины и не понимала, где находится и кто перед ней.

— Что, не баловал тебя Мишка? — больше от растерянности брякнул Жуков.

Ира нахмурилась и залилась краской.

— Я... Простите! — и рванула прочь с катка. На хорошей такой скорости.

«Надо общую физическую подключать», — подумал Жуков, провожая её довольным взглядом. Но догонять не стал. Пусть остынет.

«Вот Буланов — сволочь, — вернулся к прежней теме тренер. — Раздразнил девчонку — и в кусты. А мне разгребать!» — конечно, где-то он его понимал. Достаточно было видеть Ирку на льду, чтобы её ураганный темперамент стал очевиден. Вот хлюпик Буланов и не выдержал нагрузки. Его и на поддержки-то еле хватало.

А с другой стороны, когда это Станислав Жуков отступал перед трудностями?

Очень хотелось плюнуть, но вместо этого Жуков вернулся на лёд, разогнался и прыгнул двойной аксель. Потом, не останавливаясь, ушёл во вращение, а потом прыгал ещё и ещё, сколько хватало дыхания.

Краем глаза увидел, что Ира стоит у бортика и смотрит на него с тихим восторгом.

— Станислав Анатольевич! — негромко позвала она. — Давайте домой поедем!

Жуков остановился и, тяжело дыша, подъехал к ней.

— Вот так сразу — и к тебе домой? — не мог не съехидничать он. — Шустрая какая...

— Чемпионка! — Ирка улыбнулась широко, от уха до уха. Никакого раскаяния в содеянном на её нахальной физиономии Жуков не увидел.

— Твою бы энергию — да в мирных бы целях, — усмехнулся Жуков и легонько сжал её плечи.

А следующее утро переменило между ними всё. В больнице Жуков в очередной раз до того насел на лаборантку насчёт результатов (ночь провёл скверно, спал плохо да ещё под утро сон видел с Иркиным участием, совершенно непозволительный), что та не выдержала и буквально в лицо ткнула ему бланки:

— Больно вы нервный, папаша! Положительная динамика у вашей дочки! Вот, глядите, вчера. А вот — сегодня. Вот они, тромбоциты. Видите, как скакнули?

Показатели отличались в сотню раз.

На радостях Жуков обалдевшую лаборантку расцеловал.

Когда бледная Ирина, зажимая ватой исколотые пальцы, вышла из процедурного кабинета, то сразу же очутилась в крепких объятиях своего тренера.

— Ирка! Есть! Есть положительная динамика!

У Ирины от неожиданности аж ноги подкосились. Неужели у них всё-таки получилось? Неужели они всё-таки победили? Кажется, ни одной их победе она так не радовалась.

И только краем сознания она отметила, когда Жуков прижал её к себе, что все мучившие её желания, оказывается, вполне взаимны.

Она вопросительно посмотрела на него. Жуков смутился.

— Ты сегодня отдохни пока. А вечером приезжай на каток. Поняла?

Она поняла. И просияла.

Всю обратную дорогу Жуков не выпускал её руку из своей.

Стоит ли говорить, что вечером они в сторону льда даже не повернули? Жуков сразу повёл Иру в тренерскую и запер за ними дверь.

...И надо бы спросить, а как о таком спросишь?

— Ириша, — Жуков осторожно погладил её по щеке, — ты... ты девочка ещё?

Она замерла, напряглась под его рукой, потом кивнула.

— Ну, хоть целовались? — сочувственно поинтересовался Жуков.

Ира покраснела и снова кивнула.

Вот же... Связался чёрт с младенцем! Что ж, столько лет он ковал из Ирины Родниной спортсменку, формировал её личность, и то, что сейчас он станет её первым мужчиной, показалось Жукову естественным и не очень значительным. Так — недостающий штрих.

Жуков легко, с прежней спортивной сноровкой, подхватил Иру на руки и донёс до своего топчана. Были бы на льду — закружил бы...

Ира тихо и радостно рассмеялась. Как давно он не делал с ней поддержек! Как будто в другой жизни — в той, где царило одно только фигурное катание, где Жукова Ирина только боялась. А может, и не боялась вовсе? Уже и не вспомнить. Ни о чём вспоминать и думать было невозможно сейчас, когда он держал её на коленях, целовал и трогал так, как больше всего ей и хотелось.

А в душе у Жукова боролись два чувства. Нежность к этой девочке, как к обожаемому ребёнку, волей судьбы ставшей ему ближе родной дочери, — нежность, которая была в нём всегда, но которой он не давал воли. Стоило только дать — с рук бы её не спускал, пальцем бы никому не дал тронуть, что там каким-то партнёрам... Вот только чемпионки из неё сделать бы не удалось.

Второе чувство возникло у него недавно, пожалуй, в полную силу только сейчас, когда Ира слепо и доверчиво льнула к нему, сама тянулась за поцелуями, подставляла шею его жадным губам. Собственные её губы были алые и влажные, как переспелые ягоды. Скулы сводило попробовать.

Жуков сжал губами её горячий напряжённый сосок. Ира ахнула, прижала его голову к своей груди, комкая в пальцах его волосы, жалобно попросила:

— Ещё...

Разве он мог ей отказать?

И как слить в своём сердце, в своём сознании их обеих: ту малютку, которую хотелось только беречь, и эту юную женщину, невыносимо желанную и так же невыносимо его жаждущую, которой ему всё-таки придётся причинить боль? Но и остановиться сейчас не в человеческих силах — ни ему, ни ей.

Но на несколько мгновений остановиться пришлось. Осторожность взяла верх над инстинктом. Беременность, что ни говори, стала бы для них катастрофой.

Но потом, повинуясь умоляющему стону «Не могу больше!», он довершил начатое.

...Да, больно было. Но разве годы в спорте не отучили её бояться боли? Даже странно, но боль сейчас будто сильнее подстегнула её, заставляя резко двинуться ей навстречу.

Ей немыслимо хотелось теперь принадлежать Стасу совсем, целиком. Душой её он владел уже давно, отдать ему тело — всего лишь мелочь, недостающий штрих. И чем это ощутимее, даже через боль, тем слаще.

После Ира лежала рядом со Стасом, чувствуя во всём теле удивительную лёгкость и в то же время — собранность, будто разнородные детали вдруг единственно возможным образом составились в единый совершенный механизм.

Жуков гладил её по волосам и, посмеиваясь, неожиданно спросил:

— Ну, что, может, пойдёшь покатаешься?

Ира резко подняла голову, вскинула на Жукова изумлённые протестующие глаза... и поняла, что да, пойдёт. И покатается.

Через несколько минут Жуков стоял у бортика катка и с восторгом смотрел, как Ирина летит мимо него по льду, лёгкая и стремительная, ловкая и сильная. Такая же, как раньше.

Если бы когда-нибудь его спросили о самом счастливом воспоминании, то это, несомненно, было бы оно.

А потом и всё стало почти, как раньше. Нет, кровь по утрам сдавать ещё приходилось, но результаты уже были нормальными или близкими к нормальным. Пугающая неизвестность отступила совсем.

Ирина теперь снова ходила на общие тренировки вместе со всеми, и нагрузки уже приближались к прежним. Отношение к ней тренера, несмотря на то, что случилось между ними, как будто бы совсем не изменилось. Требовал Жуков с неё не меньше, а то и больше, чем прежде, будто навёрстывал упущенное время. И отругать, и разнос ей устроить мог при всех, не стесняясь в выражениях. Однажды, пару недель спустя после памятной тренировки в тренерской, Жуков так распалился, что остальные даже кататься бросили.

— Да отвыкла я без партнёра тренироваться... — попыталась возразить Ирина.

— Какого тебе ещё партнёра?! — взорвался Жуков. — Партнёр под твоей пятой точкой себе спину надорвёт, калекой останется! Не хочу грех на душу брать, из здорового парня инвалида делать. Да и толку? Нет у нас больше фигуристки Родниной, была да вся вышла. Тебе не партнёр теперь нужен, а грузчик! Вот видел я Буланова с Любимовой, — уже тише, но очень зловредным тоном добавил Жуков. — Вот это пара! Она лёгонькая, как пёрышко... И где только мои глаза были? Надо было Мишку просить, чтоб остался. А твоё место, Роднина, — на катке, в парке, с отдыхающими.

Ира, слушая всё это, медленно наливалась злым багровым румянцем и вдруг полыхнула на Жукова снизу вверх таким жгучим ненавидящим взглядом, что он осёкся.

— Думаешь, тебе теперь из меня верёвки вить можно? — уже совсем тихо и без прежней уверенности спросил тренер.

Ирина подъехала к нему близко-близко, почти вплотную, и, глядя на него теперь уже нахально горящими глазами, тихо, так, чтобы только Жуков услышал, сказала:

— А ты меня накажи! — и облизала губы.

Жуков посмотрел на это маленькое представление и буркнул сквозь сжатые зубы:

— Останешься после тренировки. Дополнительные нагрузки обсудим.

Да, за две недели без близкого контакта со своим тренером Ирина ощущала острую необходимость в дополнительных нагрузках — определённого толка.

Когда все разошлись, в тренерскую рванула чуть ли не вперёд самого Жукова.

— Роднина, лучше б ты так по льду бегала! — хохотнул тот.

Ира поняла, что он сменил гнев на милость. И что ему не терпится тоже.

Едва заперли дверь, откладывать наказания он не стал. Наказывал истово, основательно, Ира всю подушку изгрызла. Видно, тоже соскучился.

Потом Жуков долго тормошил Иру, которая неподвижно лежала лицом вниз. Наконец, она сама перевернулась на спину и, уставясь в потолок совершенно обезумевшими глазами, глубоко вздохнула.

Вздохнул и Жуков — с огромным облегчением.

— Что-то я это... перестарался, да? — он, будто извиняясь, погладил её по щеке.

Ирина блаженно улыбнулась.

— Не-е-ет, в самый раз! — и потянулась за поцелуем.

«Невозможная девка! Пропаду я с ней, — подумал Жуков. — И без неё теперь тоже пропаду».

Как и любая девчонка, Ира Роднина мечтала о любви. Другое дело, что на мечтания у неё оставалось немного времени, спорт отнимал всё. Отнимал — но и дарил не меньше. Радость от достижения цели, восторг от преодоления пределов человеческих возможностей... сдержанную улыбку и одобрение в глазах сурового человека у бортика, который раз и навсегда объяснил ей, что мечтать следует только о золотых медалях. Немыслимую духовную связь с этим человеком, которая вот теперь стала такой... законченной, осязаемой.

Нет, Ирина не так представляла себе любовь. Не так — и совсем не с ним. Но теперь, раздетая и самым возмутительным образом... в словаре хорошей девочки Иры Родниной не было слов для описания того, что с ней сейчас сделали... и для описания собственных умопомрачительных ощущений от этого... так вот, здесь, на низком топчане в тренерской, она поняла, что реальность может быть много лучше всяких ожиданий.

— А ты чего злой такой? — зевнула Ирина. После такой дополнительной нагрузки сил не осталось вовсе, всё болело изнутри и снаружи, неудержимо клонило в сон. Было невыносимо хорошо.

Жуков тоже на какие-то минуты будто выпал из реальности. Как-то отшутился, даже не помнил, что сказал. А вот задумался крепко.

Ирина, сама того не ведая, ударила по больному. Вопрос партнёра уже вставал перед ними в полный рост. Жукова уже и в Спорткомитет вызывали. Перед чиновниками он как-то отбрехался, а вот перед самим собой не получалось. Ведь уже и парня приглядел, из Ленинграда, высоченного, сильного, скорого на ногу, под стать Ирке. Жуков ночей не спал, представляя их вместе на льду. Казалось бы, один звонок — и вот уже новоиспечённая пара будет стоять на катке ЦСКА. Но... отчего-то рука не поднималась за телефонной трубкой.

Жукова теперь словно отбросило на много лет назад, когда совсем юная Ира Роднина ещё была одиночницей, а он искал ей партнёра. Очень долго искал. Это при других он мог лукавить, что придирчиво выбирает этому бриллианту достойную оправу. Перед самим собой приходилось быть честным: не с партнёром он представлял себе Ирину, когда мысленно ставил для неё программы, — сам возносил её к потолку ледовой арены в поддержках на прямых руках, сам шёл с ней в килиане, сам параллельно с ней вращался и прыгал. Осуществить всё это не давало упущенное время, проклятый возраст. Оставалось только терзаться и мечтать. А потом Жуков спохватился, что возраст уйдёт уже у Иры, и нашёл ей Мишу Буланова.

И не сказать, что Жуков ошибся — скорее, он просчитался изначально. Прекрасно же видел, что это за субъект, что там за семейка. С давних лет таких на дух не переносил. Точь-в-точь панкратовская физиономия и панкратовские же замашки. Зато волосом кудряв и глаза томные, сценичный, катался неплохо и Родниной понравился. Жуков хорошо помнил, как она на него смотрела — как на принца из сказки. А то, что душонка гнилая и характер неспортивный... Думал, стерпится-слюбится. Была у Буланова одна ниточка, за которую можно было дёргать, — тщеславие. Тогда ещё Жуков полагал, что побеждать можно на одном тщеславии. Глубже не смотрел.

А теперь Жуков боялся. Снова представлялась ему смертельно бледная Ирина, неподвижно лежащая на льду, а рядом — кровь...

Но если копнуть глубже, дело было не только в его сомнениях и опасениях. Омут, в который они с Ирой теперь рухнули, очертя голову, вышел Жукову боком. Он начал её жалеть. А спортивные победы с жалостью к спортсмену несовместимы.

Порой ему в голову приходила уж совсем дикая мысль, которую он запрещал себе думать: что живая и здоровая Ирка ему важнее, чем все медали, кубки и будущие победы.

«Всё, кончился тренер Жуков, — сердито думал Станислав Анатольевич. — Влюблённый дурак начался. На пенсию тебе пора, болван сентиментальный».

И злился. Злился почему-то на Иру, хотя она ни в чём не была виновата, только в том, что лучше всех. Звезда. Он не мог позволить ей погаснуть, не имел права. Но и не любить и не беречь тоже не мог.

«И ведь настанет день, когда я просто не смогу с ней работать», — осознание ударило неожиданно и очень больно. И ведь когда-нибудь придётся с ней объясниться. Но не сейчас... нет, ещё не сейчас.

Поздно вечером, когда уже стемнело, Жуков провожал её домой. Они вышли из здания катка, Жуков молча приобнял Иру. Ира подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и увидела, как над ними раскинулось чёрное небо с поразительно яркими, совершенно немосковскими звёздами. Глубоко вдохнув, она ощутила, что и воздух стал совсем другим.

«А зима-то кончилась!» — подумала Ира и тихо засмеялась своему неожиданному открытию.

Действительно кончилась эта тягостная, тёмная, больная зима, промелькнули слякотные сумрачные дни ранней весны. Внезапно резко потеплело, дотаял снег, высохла земля, деревья оделись первыми зелёными листиками, тёплый воздух наполнился птичьим щебетом, дни стали светлыми и бесконечно длинными. Как-то разом зацвели деревья — вишни с яблонями, черёмуха, потом подоспела сирень. Жизнь закрутилась в прежнем бешеном ритме, и неожиданно все они влетели в оголтелый цветущий май.

Однажды Жуков поймал за локоток выходящую с катка Иру.

— Ты в воскресенье что делаешь?

Ира удивлённо уставилась на Жукова.

— Да вроде ничего. А что?

Жуков как будто смутился.

— Да друг ключи от дачи оставил. Может, съездим? — а сам смотрел на Иру так, будто боялся, что она откажет.

Откажет она, как же! Не на ту напал! Так редко выпадало им время и возможность встретиться наедине, что любая минута была дорога. Спорт приучил Ирину ценить время — и в личной жизни тоже. А ещё и не второпях, по углам, а целый день вдвоём, на свободе! Можно ли было упустить такую возможность?

— Конечно, поедем! — она украдкой сжала его пальцы. Наверное, что-такое было в её взгляде и довольной предвкушающей улыбке, что Жуков несколько переменился в лице.

С тех пор, как Ирина вошла в свой прежний спортивный ритм, всё, произошедшее между ними во время её болезни, как бы отошло на второй план. Все чувства, которые Ирина теперь испытывала к Жукову, сколь ни были они сильны и разнообразны, прочно заслонило одно вновь обретённое пьянящее чувство владения коньком. А ведь она уже успела привыкнуть к мысли, что навсегда его утратила! Наверное, то же чувствуют птицы с подбитым крылом: вроде жива-здорова и даже ходишь на своих двоих, а всё-таки не то. Теперь её ноги-крылья снова исправно несли её по катку из конца в конец, выписывали пируэты, подбрасывали её в прыжки. И это было неописуемо прекрасно. Никакие любовные переживания не могли с этим сравниться.

Жуков тоже, кажется, был доволен Ирой. Она видела украдкой, как он улыбался, глядя на неё. Но теперь она знала и другое. Знала, что он не просто смотрит. Что он хочет.

Ей понравилось его дразнить. У неё даже походка менялась под таким его взглядом, и смех, и голос.

Похоже, даже другие спортсмены о чём-то смутно догадывались — догадываться более основательно не было ни сил, ни времени. Но когда напряжение между тренером и его любимицей (уж это-то секретом не было) достигало критической точки и Жуков начинал кидаться на своих учеников и изводить их придирками, а то и уходил с тренировки, именно Иру просили: «Пойди поговори с ним!»

Она не говорила. Просто стучалась к нему в тренерскую, Жуков молча её впускал, запирал за ней дверь. Ирина подходила к нему близко-близко и, так же молча, обнимала, чувствуя, как расслабляются его сведённые напряжением мышцы, как словно бы гаснет разлитое в воздухе электричество, как Жуков выдыхает и, наконец-то, обнимает её в ответ. В такие минуты её душу буквально переворачивало от нежности к этому невозможно трудному человеку, по какой-то непостижимой причине так неразрывно с ней спаянному. Но Ирина не жалела об этой связи. Жалела только о том, что у неё всего одна пара рук, потому что прикасаться хотелось сразу всюду: размять каменно застывшие плечи, погладить шею, ловя гулко бьющийся пульс, запустить ладони в расстёгнутый ворот, пройтись ласковыми касаниями по ключицам, по груди, чувствуя, как сильно бьётся ей в ладонь его сердце, стереть с его лица преждевременные резкие складки, взъерошить и пригладить волосы. Она уже знала, что он вздрагивает, что у него сбивается дыхание, если она делает всё это. Словно никто никогда его не ласкал...

Иногда ей удавалось уложить его на топчан лицом вниз и, устроившись на нём сверху, действительно помассировать ему и спину, и плечи. Ира внутренне посмеивалась: видел бы кто сейчас грозного Жукова, который постанывает и чуть ли не мурлычет под её не слишком умелыми руками, горячий и податливый, только её.

А иногда... вот таких моментов Ирина не хотела показывать никому, это было только для них двоих. Иногда с давившей на него тяжестью так просто было не совладать. Тогда он не выдерживал и просил её, глухо и сдавленно:

— Потрогай меня, девочка...

Ира вспыхивала до макушки, понимая, чего он хочет. Но, видя мольбу и муку в его глазах, забывала про стыд, забывала о себе, готовая сделать всё, только бы ему стало легче. К тому же она знала, что и Стас в долгу и не останется, и краснела ещё жарче, вспоминая, каким благодарным и ласковым он может быть.

В такие моменты Стас приоткрывался для неё с неожиданной и немного пугающей стороны. К его силе, грубости, подчинению экспериментам (порой — на выживание) Ирина привыкла и на катке. Жуков был таким, и таким она его любила. К нежности и совсем непозволительным ласкам, как ко всему хорошему, тоже привыкла быстро. Но к такой его детской беззащитности, к его желанию подчиниться самому Ирина оказалась не готова. Ошеломляла и собственная на это реакция: внутри вдруг поднималась такая мощная волна нежности, жалости, такой всепоглощающей любви, которую, может, только мать испытывает к собственному ребёнку. Ирина в такие мгновения будто становилась другим человеком. Если подумать, действительно становилась другой — взрослой.

...И цветок внутри цвёл, и музыка не умолкала.

А порой они всё-таки разговаривали. Жуков усаживал Иру к себе на колени, они обнимались, крепко-крепко, будто зная, что не всё можно выразить словами, и Жуков начинал тихо жаловаться ей:

— Что ж вы за бездари такие, а, Ирка? Только отвернёшься — тут же спотыкаетесь. Понабрал колченогих... Или, может, я никудышный тренер, а? Как думаешь?

Ира молча гладила его по голове, целовала в макушку.

— Что ты говоришь такое? Самый ты лучший. И спортсмены у тебя — первый сорт. Ты же и набирал. А все знают: если Жуков кого взял, из того обязательно толк выйдет.

— Похоже, весь толк из вас и вышел уже. Ты вот думаешь, легко мне? Голос сорвёшь, нервы все истреплешь, а всё, как головой об стенку, — ворчал Жуков.

— Не-е-ет, есть ещё порох, точно тебе говорю, — улыбалась Ира. — Передохнут ребята, соберутся, подтянутся, ещё такие результаты выдадут — все ахнут.

От этих простых утешающих слов Жуков как-то успокаивался, расслаблялся.

— Эх, Ирка-Ирка... Ну, что, пойдём дальше работать?

— Ага! — она радостно спрыгивала с его коленей, довольная этой очередной маленькой победой над его внутренними демонами.

А Жуков награждал её увесистым шлепком пониже спины.

— А ты всё-таки худей! Мне-то, положим, всё нравится, — он облизнул её фигуру мечтательным взглядом, — а вот судьи могут не оценить.

За месяцы их близости между ними бывало всякое. Вот только настоящего свидания ещё не было. И, кажется, в это воскресенье Жуков намерен был это исправить.

Родители понимающе улыбались и переглядывались, когда их зацикленная исключительно на спорте дочка всё утро прокрутилась у зеркала перед тем, как ехать с компанией друзей-подружек за город. Румяная, с горящими глазами, совсем уже здоровая, в нарядном светлом платье, Ирина выскочила за дверь квартиры, чуть не роняя босоножки, и по привычке побежала вниз по лестнице. Мама с папой рассмеялись ей вслед. Кошмар, который они пережили с ней зимой, ещё свеж был в памяти. Видеть дочку весёлой, похорошевшей... да просто-напросто — живой было для её родителей огромной отрадой.

Ирина выбежала на улицу. Тёплый ветер дунул ей в лицо, взъерошил волосы. Ира рассмеялась и рванула к Жукову через две улицы, где он поставил машину, чтобы ни родители, ни соседи не увидели, с кем именно Роднина собралась за город. Родители-то, конечно, отпустили бы её с Жуковым куда угодно, стоило только немного им соврать. Но... Ирина понимала, что совесть-то у неё нечиста, что связь с женатым человеком те, уж конечно, не одобрят, а потому надо было исключить малейшие подозрения. От этого, признаться, в животе селился какой-то неприятный холодок, и об этом ей тоже хотелось поговорить с Жуковым.

На бегу Ирина сорвала с низко висящей ветки цветок черёмухи и воткнула его в заколку в волосах.

Машина стояла там, где условлено, Жуков — рядом, высматривал Ирину в конце переулка, увидел, махнул ей рукой, заулыбался. Она припустила ещё быстрее.

— Ну, стой, стой, торопыга, — он перехватил её за руки, окинул радостным, восхищённым взглядом. Ирина не сразу поняла, в чём дело, потом сообразила: пожалуй, сегодня он впервые видел перед собой не спортсменку, а просто девушку в светлом летнем платье, с белым цветком в волосах, а не в тренировочном костюме и не в спортивном платье, которое, конечно, простора для воображения не оставляло, но и обстоятельства, в которых оно надевалось, позволяли смотреть на ноги фигуристки только с целью отследить ошибки в шагах и дорожках.

— Какая ты... — сейчас заслуженному тренеру было явно не до шагов и дорожек, вращений и прыжков. Ирина оказалась мгновенно прижата к широкой твёрдой груди, Жуков расцеловал её, как после долгой разлуки. — Ягодка ты моя сладкая...

Когда они сели в машину, Стас так рванул с места, что Ирина подпрыгнула на сиденье. Да, ездить с Жуковым было страшновато.

— Стас, мы так до этой дачи не доедем! — смех у неё вышел нервный.

Тот посмотрел на неё каким-то нечитаемо отчаянным взглядом, но скорость сбавил.

Пока ехали, Ирина вспоминала, когда они встречались вот просто так, а не по делу. Выходило, что в конце зимы — ранней весной. Тогда Жуков выкраивал время в своём очень плотном графике, чтобы вывести её погулять в ближайший парк — по иронии судьбы, тот самый, где маленькая Ира впервые начинала кататься на коньках. («А то синюшная, как курица на форточке. Совсем на воздух не выходишь»). Они ходили вдвоём по подтаявшим мокрым дорожкам, и, наверное, редкие встречные прохожие могли задуматься: а кто они друг другу, эти двое — крепкий мужчина средних лет и маленькая хрупкая очень бледная девушка? Для отца с дочерью слишком велико внешнее несходство, для пары на свидании слишком несуразно выглядели они оба: Жуков в шапке набекрень и в пальто, наброшенном на спортивный костюм, и Роднина, по уши закутанная шарфом, как в самый лютый мороз. Жуков вёл её под руку, примериваясь своей обычной нервной торопливой походкой к её неуверенным шагам. Ира постоянно мёрзла, и он грел дыханием её руки.

Ирина усмехнулась. С тех пор прошла пара месяцев, а кажется — целая жизнь. Теперь-то, кто они друг другу, не понял бы только слепой.

...В старый дачный домик Жуков внёс её на руках, через весь цветущий яблоневый сад. Остановился на полпути к кровати, прижал Иру к стенке, сразу так стыдно и правильно трогая там, внизу. Ира тёрлась о его руку, жалась к нему, тихо поскуливая, прикусывая бешено бьющуюся жилку на шее, Жуков отвечал ей довольным рычанием. То ли любовный акт, то ли поединок...

Ире всегда было хорошо с ним. Послушная ученица на льду, она оставалась такой и в любви. Её беспредельное доверие к Жукову не прекращалось нигде и никогда. А вот Стас иногда менялся разительно. Обычно властный и авторитарный на тренировках, он с удивительной лёгкостью уступал инициативу Ире. Когда она вслух этому изумлялась, Стас только посмеивался: «Это чтоб ты не скучала со мной, стариком. Не техникой, так артистизмом...» Не очень-то весёлые у него были глаза, когда он говорил так.

Ире никогда и нигде не было с ним скучно. Всегда было... восхитительно. И когда она принимала на себя жаркую тяжесть его тела, абсолютно теряя границы между ним и собой. И когда Стас сажал её к себе на бёдра и даже не касался её, просто смотрел, как она двигалась на нём, совершенно забыв про стыд, ласкала себя, нарочно, красуясь, чтобы он смотрел ещё... В такие моменты, казалось бы, управляя ситуацией, Ира чувствовала, что принадлежит ему полностью, каждой клеточкой тела, каждым уголком души.

Но среди всех желаний, сжигающих Ирину, когда Стас был с ней наедине, было ещё одно, странное: запомнить. Потому что чувство неминуемой грядущей потери уже касалось холодком солнечного сплетения даже в самые горячие минуты.

Вот и сейчас, когда, уже рухнув с самого пика наслаждения на беспорядочно смятую постель, Ира лежала рядом со Стасом и водила кончиками пальцев по его лицу, а он жмурился от удовольствия, эта смутная тревога всё не отступала, заставляя задать самый мучающий Иру вопрос:

— А дальше-то что, Стас?

Он открыл глаза, улыбнулся и заговорил о плане тренировок.

Она смиренно слушала.

— А потом?

Стас замолчал, посмотрел на Ирину внимательно-внимательно.

— Потом? В Бетту поедем.

Самого главного он, конечно, так и не сказал.