"Я Вашей юностью была..." (гет)

Саундтрек — А. Хачатурян «Adagio» из балета «Спартак»

Шли дни. Ирине то ли стало лучше, то ли она начала привыкать к своему новому состоянию и самочувствию.

После того памятного первого выхода на лёд у Родниной и Жукова незаметно выстроилась рутина их каждодневного взаимодействия.

Рано утром Жуков отвозил Ирину в больницу, где у неё брали анализ крови на тромбоциты. Сам ждал в коридоре.

В один из дней Ирину здорово повеселила новая медсестра, пожилая женщина с простоватым добрым лицом.

— Муж твой? — она кивнула на закрывшуюся за Жуковым дверь.

Ирина расхохоталась так, что чуть иголки из-под ногтей не выпали.

— Нет. Тренер.

— Ишь, как хлопочет за тебя! — покачала головой медсестра, устраняя непорядок. — Наш главный уже от него прячется.

Ирина фыркнула, вполне доверяя её словам.

— Боится, до соревнований не дотяну, — а у самой сердце больно сжалось — какие теперь соревнования без партнёра? Да и с ней самой ещё не всё ясно.

— Хороший, видать, мужик, — продолжила рассуждать медсестра. — Ты клювом-то не щёлкай, девка...

— Вы про что это? — удивлённо уставилась на неё Роднина.

— Да всё про то, про самое, — женщина в свою очередь посмотрела на Ирину, как на дурочку. — Ты вон какая болезная, тебе по жизни опора нужна... да и всем бы невредно, по правде говоря. Чтоб за мужем, как за каменной стеной. Что смотришь? Своего не упускай, говорю.

Ирина обиделась.

— Глупости вы говорите! У Станислава Анатольевича семья есть. И вообще... не за меня он переживает, а за чемпионат, — последнее прозвучало как-то горько. — Уже, наверное, место у себя на стенке освободил для моих медалей, а тут такое...

— Ну-ну, — неопределённо покачала головой медсестра.

Когда Жуков вёз её на тренировку, Ирина, глядя на его отражение в зеркале, не выдержала и снова расхохоталась прямо в машине, уткнувшись лицом в спинку переднего сиденья.

— Что, настроение хорошее с утра пораньше? — зловредно спросил Жуков. — Ничего, сейчас испорчу.

Давясь от хохота, Ирина рассказала ему о предположениях медсестры.

Хорошо, что Роднина не видела, как побелели его пальцы, держащие руль...

Теперь они ехали на тренировку.

Тренировки эти были странные. Мало того, что они происходили на пустом катке и в полной тишине, что само по себе было дико. Ирина представляла, как были счастливы остальные спортсмены, которым теперь разрешалось поспать подольше, пока на свободном льду катается олимпийская чемпионка, и представляла, как грыз себя (и учеников) Жуков за отнятое у них время, но переоценить эту жертву было трудно. Как здорово не бояться, что тебя сшибут молодые, здоровые и резвые. Как здорово, что никто из них не увидит чемпионку в таком состоянии. Бывшую чемпионку — пьедестал остался в далёком прошлом, будто совсем в другой жизни.

Да, тот панический страх льда отступил. Ноги больше не отнимались. Но до прежней формы было очень и очень далеко. Может быть, недостижимо. Болезнь тоже никуда не делась. Движения сковывала слабость, перед глазами часто мелькали чёрные мушки, голова кружилась. А самое главное — тоскливо ныли в груди тревога и неуверенность: что там дальше? Диагноз всё ещё был непонятен, правильно ли они поступают — тоже. Сможет ли она кататься? Будет ли она жить?

Одно Ирина знала точно: вместе со страхом льда отступило и безразличие. Жить ей хотелось очень. Жить и кататься. И отступала эта тошная тревога, только когда Ирина выходила на лёд. Потому и продолжала она ездить на эти почти бесполезные тренировки, не имеющие ничего общего с теми, к которым Ирина привыкла с детства.

Теперь Жуков сам выводил её на лёд, крепко держа за руку, сначала вёл вдоль бортика, потом они выезжали ближе к середине катка, Жуков ставил Ирину перед собой, перехватывал в обычную парную позицию — рука на талии, рука в руке — и дальше они ехали уже вместе, Жуков то подгонял, то направлял её — всегда точно зная, когда нужно остановиться и отпустить. Чувствуя, как вспоминает её тело привычные движения, как они обретают синхронность с партнёром, Жуков выпускал её из рук и легонько толкал в спину. Но, даже уходя в выезд в одиночку, Ирина слышала за собой скрип его коньков, режущих лёд. Жуков ехал за ней след в след, изредка коротко командуя:

— Быстрее! Почему руки лапшой повесила? Дыши давай, не спи! Так скоро от бортика до бортика доползти не сможешь...

И она дышала, она могла — каждый день чуть больше, чем в предыдущий.

Необычной была тишина. Сколько Ирина помнила, скрип коньков по льду, музыка, ругань тренера всегда заполняли каток. Теперь они с Жуковым даже не разговаривали почти. Ирина каталась не под метроном, а под стук собственного сердца, которое заходилось порой сильно и надсадно даже с такими цыплячьими нагрузками.

Оказалось, что разговаривать им с тренером и не нужно. Жуков вёл её уверенно, неторопливо, понимая то по внезапному порывистому движению тела, вспомнившего привычный навык и забывшего о слабости и болезни, когда нужно ехать быстрее или вовсе выпустить её из рук, то по изменившемуся дыханию, когда нужно снова забрать Ирину в килиан и спокойно вести назад к бортику.

— Ну, чего ты жмёшься ко мне, как дролечка на завалинке? — беззлобно ворчал Жуков, который раз транспортируя буквально висящую на нём фигуристку. — Умаялась?

Побелевшая Ирина кивнула. Он крепче прижал её к себе, заставляя выпрямиться.

— Ну, давай ещё кружок! Сразу взбодришься!

В глазах у Ирины потемнело.

Очнулась она на скамейке запасных от едкого запаха нашатыря.

— Ничего, ничего, — приговаривал Жуков, помогая ей подняться. — Вот вспомнишь, как дышать, сразу дело на лад пойдёт.

Вера Жукова в исцеляющую силу тренировок была, конечно, умилительна, но, с другой стороны, надо же во что-нибудь верить. Уж лучше коньки, чем белые тапочки.

Жуков внимательно посмотрел в её синюшно-бледное лицо.

— Давай-ка помогу, — со вздохом резюмировал он, присел у её ног и стал развязывать шнурки на Ирининых коньках.

Хорошо, что она не видит, как дрожат его пальцы. Нельзя показать ей свой страх и неуверенность: не пережестил ли с нагрузками? Не сделал ли хуже? Они же толком не знали, как правильно, и двигались буквально ощупью.

Жуков вынул её ногу из ботинка, машинально погладил ступню.

— А ноги-то опять, как ледышки! — проворчал он, обхватил стопу обеими ладонями, ещё и на пальцы подышал, согревая. Заметил проступивший на щиколотке синяк. Жуков знал в этом теле каждую косточку, каждую растянутую жилку, каждый отбитый нерв... Он бездумно прижался губами к тонкой коже, там, где темнел след от конька.

Ира вздрогнула, как от ожога. Морок и дурнота слетели с неё мгновенно, сердце заколотилось, как бешеное, дурная неправильная её кровь побежала по сосудам такими яростными рывками, что, казалось, сейчас прорвёт их и хлынет наружу. Ира с изумлением и ужасом уставилась на склонённую голову своего тренера, который прижался лбом к её коленям. А потом поднял на неё глаза. Ирина увидела в них что-то такое, от чего внутри у неё всё перевернулось. То странное чувство, которое она испытала в тот первый выход на лёд и которое старалась запереть в самые глубины памяти, вдруг вырвалось из-под контроля. Душу её захлестнула такая невыносимая нежность к этому человеку, что дышать стало трудно. В груди будто медленно распустился огромный цветок, а в ушах зазвучала музыка, очень знакомая, но она не могла вспомнить, какая. Кажется, какой-то балет, на который они с Мишкой ходили когда-то страшно давно, как будто совсем в другой жизни... Захотелось совершить невозможное, что угодно, хоть действительно силою мысли отрастить эти чёртовы тромбоциты, только бы никогда не видеть у него таких просящих, испуганных, абсолютно детских глаз. Никогда не видеть его слабым. Иначе в ком черпать силы ей?

Ирина протянула руку и погладила Жукова по волосам.

На следующий день она перевыполнила норму на два круга и каталась почти без тренера. Он только шёл за ней следом и, радостно посмеиваясь, командовал:

— Дыши, дыши, не забывай!

И она дышала. Она жила. И теперь отчего-то точно знала, что не умрёт.

Но при этом с Ирой стало твориться что-то странное. Поначалу она даже списывала пересыхающие губы, учащённое сердцебиение, слабеющие колени и то, что низ живота сводило жаркой тяжестью, когда Жуков к ней прикасался, на очередное проявление болезни. Но после того, как однажды Ире приснился совершенно невозможный сон с участием её тренера, всё встало на свои места.

Она не знала, смеяться ей или плакать. Сама от себя недоумевала: столько лет Жуков был рядом с ней, но у неё и в мыслях не было ничего подобного. Ей вообще совсем другие ребята нравились — высокие, длинноногие и, уж конечно, ровесники!

Но вот её собственное тело почему-то считало иначе. К невысокому коренастому Жукову её теперь тянуло страшно, куда там Мише Буланову, хоть вся страна их с Мишей давно поженила! Конечно, Ирина благоговела перед своим наставником с детства, побаивалась его, но объектом такого влечения она его даже представить не могла.

Весь свой спортивный век Ира каталась с Мишей Булановым, нервным, вспыльчивым, импульсивным, и даже не догадывалась, как велика может быть разница между партнёрами. Да, Жуков тоже был ещё каким нервным и вспыльчивым — у бортика. Но когда она сам брал Ирину в килиан, она поражалась, до чего хорошо и спокойно может быть в чужих руках. С Булановым-то она на каждую тренировку шла, как в бой. Это и была битва характеров, битва стилей. Ира, на самом деле, и понятия не имела, что такое кататься в согласии с партнёром. Она узнавала это только сейчас, когда Жуков вёл её по льду властно и бережно и она подчинялась ему охотно и радостно, как и во всём. Синхронность, которой они они с Мишей добивались годами, получалась теперь сама собой.

Временами у Ирины мелькала дикая мысль, что Жуков не так уж и шутил, говоря о том, что встанет с ней в пару. Но она, конечно, отметала её как несостоятельную. Какие уж тут пары, если партнёрша на каждом шагу спотыкается!

Правда, спотыкалась она теперь не столько от физической немощи, сколько от смущения. Так старалась, чтобы Жуков не заметил, как ей каждый раз не хочется размыкать их полуобъятия... что он заметил.

Нельзя сказать, что Жуков раньше не обращал внимания, какими восторженными глазищами смотрит на него Ира Роднина. Этого бы только слепой не заметил. Она с самого начала, с детства, так на него смотрела. Это забавляло, иногда раздражало... но и льстило тоже, что и говорить. Разное бывало в жизни Жукова, профессиональный его путь тоже не был усыпан розами, но этот взгляд всегда заставлял его собраться. Невозможно позволить себе расклеиться, когда на тебя так смотрят, когда в тебя так верят...

Но вот в чём он себе до сих пор не отдавал отчёта и что осознал только сейчас — это то, что и ему самому без этого черноглазого солнышка и тренировки не в радость. Для прежнего воодушевления была нужна Ира.

Кроме того, за годы у бортика Жуков, оказывается, успел подзабыть, что такое парное катание. Как могут заводить прикосновения партнёрши, даже случайные, как бьёт по нервам адреналин на соревнованиях, вынуждая искать немедленной разрядки. Недаром многие спортивные пары становятся супружескими. Сам Жуков в своё время так и женился — не дотерпели с партнёршей до награждения, застукал их кто-то из товарищей, а времена были строгие...

Вот и сейчас выше человеческих сил было не реагировать на близость молодой девушки, которая сама ластится, лезет под руку, как кошка, сморит обожающими глазами. Не железный же он, в самом-то деле!

Надо бы как-то поговорить с ней, объяснить, что это не дело. Жуков привык рубить с плеча и за словом в карман не лез, но тут слова почему-то не находились.

А с другой стороны, может, ему вообще это всё показалось? Принял, как говорится, желаемое за действительное. Сам заглядывался на свою ученицу, сам для себя прикрывал вполне себе мужские чувства отцовскими и ей теперь приписывает, чёрт знает, что.

«Да кому ты нужен, старый пень? — мысленно ругал себя Жуков. — Лучше бы о новых программах думал! У тебя действующие спортсмены простаивают, а ты тут сопли распустил, с убогой возишься! Развёл богадельню! Буланов-то сразу всё просёк и свинтил... По уму бы так и следовало. А ты тут ещё чушь всякую выдумываешь. Позорище!»

А потом вспомнил, как страшно рыдала Ирина в больничном коридоре, кричала, что лучше умрёт на катке... И успокоился. Не мог он поступить по-другому, что бы ни было. И хватит уже об этом.

Когда после очередной тренировки, уже выходя с катка, Ира вдруг неловко обняла его за шею и прижалась к его губам неумелым горячим детским ртом, Жуков только обречённо подумал: «Не показалось».

Самое страшное, что в первые мгновения его ошеломила... абсолютная правильность происходящего. В самом деле, долгие годы он создавал из Ирины Родниной совершенный инструмент для воплощения своих спортивных идей. Совершенное оружие, заточенное под одну-единственную руку.

...Почему бы и не совершенную женщину для одного-единственного мужчины?

Но следом, конечно, разум возобладал, и Жуков мягко оттолкнул Иру. Только вот слов опять не нашлось.

Она смотрела на него очумевшими глазами, будто вынырнула из огромной глубины и не понимала, где находится и кто перед ней.

— Что, не баловал тебя Мишка? — больше от растерянности брякнул Жуков.

Ира нахмурилась и залилась краской.

— Я... Простите! — и рванула прочь с катка. На хорошей такой скорости.

«Надо общую физическую подключать», — подумал Жуков, провожая её довольным взглядом. Но догонять не стал. Пусть остынет.

«Вот Буланов — сволочь, — вернулся к прежней теме тренер. — Раздразнил девчонку — и в кусты. А мне разгребать!» — конечно, где-то он его понимал. Достаточно было видеть Ирку на льду, чтобы её ураганный темперамент стал очевиден. Вот хлюпик Буланов и не выдержал нагрузки. Его и на поддержки-то еле хватало.

А с другой стороны, когда это Станислав Жуков отступал перед трудностями?

Очень хотелось плюнуть, но вместо этого Жуков вернулся на лёд, разогнался и прыгнул двойной аксель. Потом, не останавливаясь, ушёл во вращение, а потом прыгал ещё и ещё, сколько хватало дыхания.

Краем глаза увидел, что Ира стоит у бортика и смотрит на него с тихим восторгом.

— Станислав Анатольевич! — негромко позвала она. — Давайте домой поедем!

Жуков остановился и, тяжело дыша, подъехал к ней.

— Вот так сразу — и к тебе домой? — не мог не съехидничать он. — Шустрая какая...

— Чемпионка! — Ирка улыбнулась широко, от уха до уха. Никакого раскаяния в содеянном на её нахальной физиономии Жуков не увидел.

— Твою бы энергию — да в мирных бы целях, — усмехнулся Жуков и легонько сжал её плечи.

А следующее утро переменило между ними всё. В больнице Жуков в очередной раз до того насел на лаборантку насчёт результатов (ночь провёл скверно, спал плохо да ещё под утро сон видел с Иркиным участием, совершенно непозволительный), что та не выдержала и буквально в лицо ткнула ему бланки:

— Больно вы нервный, папаша! Положительная динамика у вашей дочки! Вот, глядите, вчера. А вот — сегодня. Вот они, тромбоциты. Видите, как скакнули?

Показатели отличались в сотню раз.

На радостях Жуков обалдевшую лаборантку расцеловал.

Когда бледная Ирина, зажимая ватой исколотые пальцы, вышла из процедурного кабинета, то сразу же очутилась в крепких объятиях своего тренера.

— Ирка! Есть! Есть положительная динамика!

У Ирины от неожиданности аж ноги подкосились. Неужели у них всё-таки получилось? Неужели они всё-таки победили? Кажется, ни одной их победе она так не радовалась.

И только краем сознания она отметила, когда Жуков прижал её к себе, что все мучившие её желания, оказывается, вполне взаимны.

Она вопросительно посмотрела на него. Жуков смутился.

— Ты сегодня отдохни пока. А вечером приезжай на каток. Поняла?

Она поняла. И просияла.

Всю обратную дорогу Жуков не выпускал её руку из своей.

Стоит ли говорить, что вечером они в сторону льда даже не повернули? Жуков сразу повёл Иру в тренерскую и запер за ними дверь.

...И надо бы спросить, а как о таком спросишь?

— Ириша, — Жуков осторожно погладил её по щеке, — ты... ты девочка ещё?

Она замерла, напряглась под его рукой, потом кивнула.

— Ну, хоть целовались? — сочувственно поинтересовался Жуков.

Ира покраснела и снова кивнула.

Вот же... Связался чёрт с младенцем! Что ж, столько лет он ковал из Ирины Родниной спортсменку, формировал её личность, и то, что сейчас он станет её первым мужчиной, показалось Жукову естественным и не очень значительным. Так — недостающий штрих.

Жуков легко, с прежней спортивной сноровкой, подхватил Иру на руки и донёс до своего топчана. Были бы на льду — закружил бы...

Ира тихо и радостно рассмеялась. Как давно он не делал с ней поддержек! Как будто в другой жизни — в той, где царило одно только фигурное катание, где Жукова Ирина только боялась. А может, и не боялась вовсе? Уже и не вспомнить. Ни о чём вспоминать и думать было невозможно сейчас, когда он держал её на коленях, целовал и трогал так, как больше всего ей и хотелось.

А в душе у Жукова боролись два чувства. Нежность к этой девочке, как к обожаемому ребёнку, волей судьбы ставшей ему ближе родной дочери, — нежность, которая была в нём всегда, но которой он не давал воли. Стоило только дать — с рук бы её не спускал, пальцем бы никому не дал тронуть, что там каким-то партнёрам... Вот только чемпионки из неё сделать бы не удалось.

Второе чувство возникло у него недавно, пожалуй, в полную силу только сейчас, когда Ира слепо и доверчиво льнула к нему, сама тянулась за поцелуями, подставляла шею его жадным губам. Собственные её губы были алые и влажные, как переспелые ягоды. Скулы сводило попробовать.

Жуков сжал губами её горячий напряжённый сосок. Ира ахнула, прижала его голову к своей груди, комкая в пальцах его волосы, жалобно попросила:

— Ещё...

Разве он мог ей отказать?

И как слить в своём сердце, в своём сознании их обеих: ту малютку, которую хотелось только беречь, и эту юную женщину, невыносимо желанную и так же невыносимо его жаждущую, которой ему всё-таки придётся причинить боль? Но и остановиться сейчас не в человеческих силах — ни ему, ни ей.

Но на несколько мгновений остановиться пришлось. Осторожность взяла верх над инстинктом. Беременность, что ни говори, стала бы для них катастрофой.

Но потом, повинуясь умоляющему стону «Не могу больше!», он довершил начатое.

...Да, больно было. Но разве годы в спорте не отучили её бояться боли? Даже странно, но боль сейчас будто сильнее подстегнула её, заставляя резко двинуться ей навстречу.

Ей немыслимо хотелось теперь принадлежать Стасу совсем, целиком. Душой её он владел уже давно, отдать ему тело — всего лишь мелочь, недостающий штрих. И чем это ощутимее, даже через боль, тем слаще.

После Ира лежала рядом со Стасом, чувствуя во всём теле удивительную лёгкость и в то же время — собранность, будто разнородные детали вдруг единственно возможным образом составились в единый совершенный механизм.

Жуков гладил её по волосам и, посмеиваясь, неожиданно спросил:

— Ну, что, может, пойдёшь покатаешься?

Ира резко подняла голову, вскинула на Жукова изумлённые протестующие глаза... и поняла, что да, пойдёт. И покатается.

Через несколько минут Жуков стоял у бортика катка и с восторгом смотрел, как Ирина летит мимо него по льду, лёгкая и стремительная, ловкая и сильная. Такая же, как раньше.

Если бы когда-нибудь его спросили о самом счастливом воспоминании, то это, несомненно, было бы оно.

А потом и всё стало почти, как раньше. Нет, кровь по утрам сдавать ещё приходилось, но результаты уже были нормальными или близкими к нормальным. Пугающая неизвестность отступила совсем.

Ирина теперь снова ходила на общие тренировки вместе со всеми, и нагрузки уже приближались к прежним. Отношение к ней тренера, несмотря на то, что случилось между ними, как будто бы совсем не изменилось. Требовал Жуков с неё не меньше, а то и больше, чем прежде, будто навёрстывал упущенное время. И отругать, и разнос ей устроить мог при всех, не стесняясь в выражениях. Однажды, пару недель спустя после памятной тренировки в тренерской, Жуков так распалился, что остальные даже кататься бросили.

— Да отвыкла я без партнёра тренироваться... — попыталась возразить Ирина.

— Какого тебе ещё партнёра?! — взорвался Жуков. — Партнёр под твоей пятой точкой себе спину надорвёт, калекой останется! Не хочу грех на душу брать, из здорового парня инвалида делать. Да и толку? Нет у нас больше фигуристки Родниной, была да вся вышла. Тебе не партнёр теперь нужен, а грузчик! Вот видел я Буланова с Любимовой, — уже тише, но очень зловредным тоном добавил Жуков. — Вот это пара! Она лёгонькая, как пёрышко... И где только мои глаза были? Надо было Мишку просить, чтоб остался. А твоё место, Роднина, — на катке, в парке, с отдыхающими.

Ира, слушая всё это, медленно наливалась злым багровым румянцем и вдруг полыхнула на Жукова снизу вверх таким жгучим ненавидящим взглядом, что он осёкся.

— Думаешь, тебе теперь из меня верёвки вить можно? — уже совсем тихо и без прежней уверенности спросил тренер.

Ирина подъехала к нему близко-близко, почти вплотную, и, глядя на него теперь уже нахально горящими глазами, тихо, так, чтобы только Жуков услышал, сказала:

— А ты меня накажи! — и облизала губы.

Жуков посмотрел на это маленькое представление и буркнул сквозь сжатые зубы:

— Останешься после тренировки. Дополнительные нагрузки обсудим.

Да, за две недели без близкого контакта со своим тренером Ирина ощущала острую необходимость в дополнительных нагрузках — определённого толка.

Когда все разошлись, в тренерскую рванула чуть ли не вперёд самого Жукова.

— Роднина, лучше б ты так по льду бегала! — хохотнул тот.

Ира поняла, что он сменил гнев на милость. И что ему не терпится тоже.

Едва заперли дверь, откладывать наказания он не стал. Наказывал истово, основательно, Ира всю подушку изгрызла. Видно, тоже соскучился.

Потом Жуков долго тормошил Иру, которая неподвижно лежала лицом вниз. Наконец, она сама перевернулась на спину и, уставясь в потолок совершенно обезумевшими глазами, глубоко вздохнула.

Вздохнул и Жуков — с огромным облегчением.

— Что-то я это... перестарался, да? — он, будто извиняясь, погладил её по щеке.

Ирина блаженно улыбнулась.

— Не-е-ет, в самый раз! — и потянулась за поцелуем.

«Невозможная девка! Пропаду я с ней, — подумал Жуков. — И без неё теперь тоже пропаду».

Как и любая девчонка, Ира Роднина мечтала о любви. Другое дело, что на мечтания у неё оставалось немного времени, спорт отнимал всё. Отнимал — но и дарил не меньше. Радость от достижения цели, восторг от преодоления пределов человеческих возможностей... сдержанную улыбку и одобрение в глазах сурового человека у бортика, который раз и навсегда объяснил ей, что мечтать следует только о золотых медалях. Немыслимую духовную связь с этим человеком, которая вот теперь стала такой... законченной, осязаемой.

Нет, Ирина не так представляла себе любовь. Не так — и совсем не с ним. Но теперь, раздетая и самым возмутительным образом... в словаре хорошей девочки Иры Родниной не было слов для описания того, что с ней сейчас сделали... и для описания собственных умопомрачительных ощущений от этого... так вот, здесь, на низком топчане в тренерской, она поняла, что реальность может быть много лучше всяких ожиданий.

— А ты чего злой такой? — зевнула Ирина. После такой дополнительной нагрузки сил не осталось вовсе, всё болело изнутри и снаружи, неудержимо клонило в сон. Было невыносимо хорошо.

Жуков тоже на какие-то минуты будто выпал из реальности. Как-то отшутился, даже не помнил, что сказал. А вот задумался крепко.

Ирина, сама того не ведая, ударила по больному. Вопрос партнёра уже вставал перед ними в полный рост. Жукова уже и в Спорткомитет вызывали. Перед чиновниками он как-то отбрехался, а вот перед самим собой не получалось. Ведь уже и парня приглядел, из Ленинграда, высоченного, сильного, скорого на ногу, под стать Ирке. Жуков ночей не спал, представляя их вместе на льду. Казалось бы, один звонок — и вот уже новоиспечённая пара будет стоять на катке ЦСКА. Но... отчего-то рука не поднималась за телефонной трубкой.

Жукова теперь словно отбросило на много лет назад, когда совсем юная Ира Роднина ещё была одиночницей, а он искал ей партнёра. Очень долго искал. Это при других он мог лукавить, что придирчиво выбирает этому бриллианту достойную оправу. Перед самим собой приходилось быть честным: не с партнёром он представлял себе Ирину, когда мысленно ставил для неё программы, — сам возносил её к потолку ледовой арены в поддержках на прямых руках, сам шёл с ней в килиане, сам параллельно с ней вращался и прыгал. Осуществить всё это не давало упущенное время, проклятый возраст. Оставалось только терзаться и мечтать. А потом Жуков спохватился, что возраст уйдёт уже у Иры, и нашёл ей Мишу Буланова.

И не сказать, что Жуков ошибся — скорее, он просчитался изначально. Прекрасно же видел, что это за субъект, что там за семейка. С давних лет таких на дух не переносил. Точь-в-точь панкратовская физиономия и панкратовские же замашки. Зато волосом кудряв и глаза томные, сценичный, катался неплохо и Родниной понравился. Жуков хорошо помнил, как она на него смотрела — как на принца из сказки. А то, что душонка гнилая и характер неспортивный... Думал, стерпится-слюбится. Была у Буланова одна ниточка, за которую можно было дёргать, — тщеславие. Тогда ещё Жуков полагал, что побеждать можно на одном тщеславии. Глубже не смотрел.

А теперь Жуков боялся. Снова представлялась ему смертельно бледная Ирина, неподвижно лежащая на льду, а рядом — кровь...

Но если копнуть глубже, дело было не только в его сомнениях и опасениях. Омут, в который они с Ирой теперь рухнули, очертя голову, вышел Жукову боком. Он начал её жалеть. А спортивные победы с жалостью к спортсмену несовместимы.

Порой ему в голову приходила уж совсем дикая мысль, которую он запрещал себе думать: что живая и здоровая Ирка ему важнее, чем все медали, кубки и будущие победы.

«Всё, кончился тренер Жуков, — сердито думал Станислав Анатольевич. — Влюблённый дурак начался. На пенсию тебе пора, болван сентиментальный».

И злился. Злился почему-то на Иру, хотя она ни в чём не была виновата, только в том, что лучше всех. Звезда. Он не мог позволить ей погаснуть, не имел права. Но и не любить и не беречь тоже не мог.

«И ведь настанет день, когда я просто не смогу с ней работать», — осознание ударило неожиданно и очень больно. И ведь когда-нибудь придётся с ней объясниться. Но не сейчас... нет, ещё не сейчас.

Поздно вечером, когда уже стемнело, Жуков провожал её домой. Они вышли из здания катка, Жуков молча приобнял Иру. Ира подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и увидела, как над ними раскинулось чёрное небо с поразительно яркими, совершенно немосковскими звёздами. Глубоко вдохнув, она ощутила, что и воздух стал совсем другим.

«А зима-то кончилась!» — подумала Ира и тихо засмеялась своему неожиданному открытию.

Действительно кончилась эта тягостная, тёмная, больная зима, промелькнули слякотные сумрачные дни ранней весны. Внезапно резко потеплело, дотаял снег, высохла земля, деревья оделись первыми зелёными листиками, тёплый воздух наполнился птичьим щебетом, дни стали светлыми и бесконечно длинными. Как-то разом зацвели деревья — вишни с яблонями, черёмуха, потом подоспела сирень. Жизнь закрутилась в прежнем бешеном ритме, и неожиданно все они влетели в оголтелый цветущий май.

Однажды Жуков поймал за локоток выходящую с катка Иру.

— Ты в воскресенье что делаешь?

Ира удивлённо уставилась на Жукова.

— Да вроде ничего. А что?

Жуков как будто смутился.

— Да друг ключи от дачи оставил. Может, съездим? — а сам смотрел на Иру так, будто боялся, что она откажет.

Откажет она, как же! Не на ту напал! Так редко выпадало им время и возможность встретиться наедине, что любая минута была дорога. Спорт приучил Ирину ценить время — и в личной жизни тоже. А ещё и не второпях, по углам, а целый день вдвоём, на свободе! Можно ли было упустить такую возможность?

— Конечно, поедем! — она украдкой сжала его пальцы. Наверное, что-такое было в её взгляде и довольной предвкушающей улыбке, что Жуков несколько переменился в лице.

С тех пор, как Ирина вошла в свой прежний спортивный ритм, всё, произошедшее между ними во время её болезни, как бы отошло на второй план. Все чувства, которые Ирина теперь испытывала к Жукову, сколь ни были они сильны и разнообразны, прочно заслонило одно вновь обретённое пьянящее чувство владения коньком. А ведь она уже успела привыкнуть к мысли, что навсегда его утратила! Наверное, то же чувствуют птицы с подбитым крылом: вроде жива-здорова и даже ходишь на своих двоих, а всё-таки не то. Теперь её ноги-крылья снова исправно несли её по катку из конца в конец, выписывали пируэты, подбрасывали её в прыжки. И это было неописуемо прекрасно. Никакие любовные переживания не могли с этим сравниться.

Жуков тоже, кажется, был доволен Ирой. Она видела украдкой, как он улыбался, глядя на неё. Но теперь она знала и другое. Знала, что он не просто смотрит. Что он хочет.

Ей понравилось его дразнить. У неё даже походка менялась под таким его взглядом, и смех, и голос.

Похоже, даже другие спортсмены о чём-то смутно догадывались — догадываться более основательно не было ни сил, ни времени. Но когда напряжение между тренером и его любимицей (уж это-то секретом не было) достигало критической точки и Жуков начинал кидаться на своих учеников и изводить их придирками, а то и уходил с тренировки, именно Иру просили: «Пойди поговори с ним!»

Она не говорила. Просто стучалась к нему в тренерскую, Жуков молча её впускал, запирал за ней дверь. Ирина подходила к нему близко-близко и, так же молча, обнимала, чувствуя, как расслабляются его сведённые напряжением мышцы, как словно бы гаснет разлитое в воздухе электричество, как Жуков выдыхает и, наконец-то, обнимает её в ответ. В такие минуты её душу буквально переворачивало от нежности к этому невозможно трудному человеку, по какой-то непостижимой причине так неразрывно с ней спаянному. Но Ирина не жалела об этой связи. Жалела только о том, что у неё всего одна пара рук, потому что прикасаться хотелось сразу всюду: размять каменно застывшие плечи, погладить шею, ловя гулко бьющийся пульс, запустить ладони в расстёгнутый ворот, пройтись ласковыми касаниями по ключицам, по груди, чувствуя, как сильно бьётся ей в ладонь его сердце, стереть с его лица преждевременные резкие складки, взъерошить и пригладить волосы. Она уже знала, что он вздрагивает, что у него сбивается дыхание, если она делает всё это. Словно никто никогда его не ласкал...

Иногда ей удавалось уложить его на топчан лицом вниз и, устроившись на нём сверху, действительно помассировать ему и спину, и плечи. Ира внутренне посмеивалась: видел бы кто сейчас грозного Жукова, который постанывает и чуть ли не мурлычет под её не слишком умелыми руками, горячий и податливый, только её.

А иногда... вот таких моментов Ирина не хотела показывать никому, это было только для них двоих. Иногда с давившей на него тяжестью так просто было не совладать. Тогда он не выдерживал и просил её, глухо и сдавленно:

— Потрогай меня, девочка...

Ира вспыхивала до макушки, понимая, чего он хочет. Но, видя мольбу и муку в его глазах, забывала про стыд, забывала о себе, готовая сделать всё, только бы ему стало легче. К тому же она знала, что и Стас в долгу и не останется, и краснела ещё жарче, вспоминая, каким благодарным и ласковым он может быть.

В такие моменты Стас приоткрывался для неё с неожиданной и немного пугающей стороны. К его силе, грубости, подчинению экспериментам (порой — на выживание) Ирина привыкла и на катке. Жуков был таким, и таким она его любила. К нежности и совсем непозволительным ласкам, как ко всему хорошему, тоже привыкла быстро. Но к такой его детской беззащитности, к его желанию подчиниться самому Ирина оказалась не готова. Ошеломляла и собственная на это реакция: внутри вдруг поднималась такая мощная волна нежности, жалости, такой всепоглощающей любви, которую, может, только мать испытывает к собственному ребёнку. Ирина в такие мгновения будто становилась другим человеком. Если подумать, действительно становилась другой — взрослой.

...И цветок внутри цвёл, и музыка не умолкала.

А порой они всё-таки разговаривали. Жуков усаживал Иру к себе на колени, они обнимались, крепко-крепко, будто зная, что не всё можно выразить словами, и Жуков начинал тихо жаловаться ей:

— Что ж вы за бездари такие, а, Ирка? Только отвернёшься — тут же спотыкаетесь. Понабрал колченогих... Или, может, я никудышный тренер, а? Как думаешь?

Ира молча гладила его по голове, целовала в макушку.

— Что ты говоришь такое? Самый ты лучший. И спортсмены у тебя — первый сорт. Ты же и набирал. А все знают: если Жуков кого взял, из того обязательно толк выйдет.

— Похоже, весь толк из вас и вышел уже. Ты вот думаешь, легко мне? Голос сорвёшь, нервы все истреплешь, а всё, как головой об стенку, — ворчал Жуков.

— Не-е-ет, есть ещё порох, точно тебе говорю, — улыбалась Ира. — Передохнут ребята, соберутся, подтянутся, ещё такие результаты выдадут — все ахнут.

От этих простых утешающих слов Жуков как-то успокаивался, расслаблялся.

— Эх, Ирка-Ирка... Ну, что, пойдём дальше работать?

— Ага! — она радостно спрыгивала с его коленей, довольная этой очередной маленькой победой над его внутренними демонами.

А Жуков награждал её увесистым шлепком пониже спины.

— А ты всё-таки худей! Мне-то, положим, всё нравится, — он облизнул её фигуру мечтательным взглядом, — а вот судьи могут не оценить.

За месяцы их близости между ними бывало всякое. Вот только настоящего свидания ещё не было. И, кажется, в это воскресенье Жуков намерен был это исправить.

Родители понимающе улыбались и переглядывались, когда их зацикленная исключительно на спорте дочка всё утро прокрутилась у зеркала перед тем, как ехать с компанией друзей-подружек за город. Румяная, с горящими глазами, совсем уже здоровая, в нарядном светлом платье, Ирина выскочила за дверь квартиры, чуть не роняя босоножки, и по привычке побежала вниз по лестнице. Мама с папой рассмеялись ей вслед. Кошмар, который они пережили с ней зимой, ещё свеж был в памяти. Видеть дочку весёлой, похорошевшей... да просто-напросто — живой было для её родителей огромной отрадой.

Ирина выбежала на улицу. Тёплый ветер дунул ей в лицо, взъерошил волосы. Ира рассмеялась и рванула к Жукову через две улицы, где он поставил машину, чтобы ни родители, ни соседи не увидели, с кем именно Роднина собралась за город. Родители-то, конечно, отпустили бы её с Жуковым куда угодно, стоило только немного им соврать. Но... Ирина понимала, что совесть-то у неё нечиста, что связь с женатым человеком те, уж конечно, не одобрят, а потому надо было исключить малейшие подозрения. От этого, признаться, в животе селился какой-то неприятный холодок, и об этом ей тоже хотелось поговорить с Жуковым.

На бегу Ирина сорвала с низко висящей ветки цветок черёмухи и воткнула его в заколку в волосах.

Машина стояла там, где условлено, Жуков — рядом, высматривал Ирину в конце переулка, увидел, махнул ей рукой, заулыбался. Она припустила ещё быстрее.

— Ну, стой, стой, торопыга, — он перехватил её за руки, окинул радостным, восхищённым взглядом. Ирина не сразу поняла, в чём дело, потом сообразила: пожалуй, сегодня он впервые видел перед собой не спортсменку, а просто девушку в светлом летнем платье, с белым цветком в волосах, а не в тренировочном костюме и не в спортивном платье, которое, конечно, простора для воображения не оставляло, но и обстоятельства, в которых оно надевалось, позволяли смотреть на ноги фигуристки только с целью отследить ошибки в шагах и дорожках.

— Какая ты... — сейчас заслуженному тренеру было явно не до шагов и дорожек, вращений и прыжков. Ирина оказалась мгновенно прижата к широкой твёрдой груди, Жуков расцеловал её, как после долгой разлуки. — Ягодка ты моя сладкая...

Когда они сели в машину, Стас так рванул с места, что Ирина подпрыгнула на сиденье. Да, ездить с Жуковым было страшновато.

— Стас, мы так до этой дачи не доедем! — смех у неё вышел нервный.

Тот посмотрел на неё каким-то нечитаемо отчаянным взглядом, но скорость сбавил.

Пока ехали, Ирина вспоминала, когда они встречались вот просто так, а не по делу. Выходило, что в конце зимы — ранней весной. Тогда Жуков выкраивал время в своём очень плотном графике, чтобы вывести её погулять в ближайший парк — по иронии судьбы, тот самый, где маленькая Ира впервые начинала кататься на коньках. («А то синюшная, как курица на форточке. Совсем на воздух не выходишь»). Они ходили вдвоём по подтаявшим мокрым дорожкам, и, наверное, редкие встречные прохожие могли задуматься: а кто они друг другу, эти двое — крепкий мужчина средних лет и маленькая хрупкая очень бледная девушка? Для отца с дочерью слишком велико внешнее несходство, для пары на свидании слишком несуразно выглядели они оба: Жуков в шапке набекрень и в пальто, наброшенном на спортивный костюм, и Роднина, по уши закутанная шарфом, как в самый лютый мороз. Жуков вёл её под руку, примериваясь своей обычной нервной торопливой походкой к её неуверенным шагам. Ира постоянно мёрзла, и он грел дыханием её руки.

Ирина усмехнулась. С тех пор прошла пара месяцев, а кажется — целая жизнь. Теперь-то, кто они друг другу, не понял бы только слепой.

...В старый дачный домик Жуков внёс её на руках, через весь цветущий яблоневый сад. Остановился на полпути к кровати, прижал Иру к стенке, сразу так стыдно и правильно трогая там, внизу. Ира тёрлась о его руку, жалась к нему, тихо поскуливая, прикусывая бешено бьющуюся жилку на шее, Жуков отвечал ей довольным рычанием. То ли любовный акт, то ли поединок...

Ире всегда было хорошо с ним. Послушная ученица на льду, она оставалась такой и в любви. Её беспредельное доверие к Жукову не прекращалось нигде и никогда. А вот Стас иногда менялся разительно. Обычно властный и авторитарный на тренировках, он с удивительной лёгкостью уступал инициативу Ире. Когда она вслух этому изумлялась, Стас только посмеивался: «Это чтоб ты не скучала со мной, стариком. Не техникой, так артистизмом...» Не очень-то весёлые у него были глаза, когда он говорил так.

Ире никогда и нигде не было с ним скучно. Всегда было... восхитительно. И когда она принимала на себя жаркую тяжесть его тела, абсолютно теряя границы между ним и собой. И когда Стас сажал её к себе на бёдра и даже не касался её, просто смотрел, как она двигалась на нём, совершенно забыв про стыд, ласкала себя, нарочно, красуясь, чтобы он смотрел ещё... В такие моменты, казалось бы, управляя ситуацией, Ира чувствовала, что принадлежит ему полностью, каждой клеточкой тела, каждым уголком души.

Но среди всех желаний, сжигающих Ирину, когда Стас был с ней наедине, было ещё одно, странное: запомнить. Потому что чувство неминуемой грядущей потери уже касалось холодком солнечного сплетения даже в самые горячие минуты.

Вот и сейчас, когда, уже рухнув с самого пика наслаждения на беспорядочно смятую постель, Ира лежала рядом со Стасом и водила кончиками пальцев по его лицу, а он жмурился от удовольствия, эта смутная тревога всё не отступала, заставляя задать самый мучающий Иру вопрос:

— А дальше-то что, Стас?

Он открыл глаза, улыбнулся и заговорил о плане тренировок.

Она смиренно слушала.

— А потом?

Стас замолчал, посмотрел на Ирину внимательно-внимательно.

— Потом? В Бетту поедем.

Самого главного он, конечно, так и не сказал.

Бетта встретила их приветливо — жарой под сорок, палящим солнцем, горячим песком, одуряющим запахом хвои, влажно лижущими берег волнами самого синего Чёрного моря.

Катка, конечно, здесь не было, но Жуков всегда находил, чем им заняться. Футбол и волейбол на раскалённом, как сковородка, пляже, беготня вверх-вниз по лестнице в сто ступенек, кроссы по набережной... И, конечно, море.

Плавание всех видов, в маске и без, наперегонки с волнами и друг с другом, водное поло и водные лыжи — тысяча и одна забава, которыми могут завлечь и увлечь морские волны.

Но по сравнению с их обычными нагрузками всё это казалось отдыхом. Море было чистым наслаждением, после блеклой Москвы и постоянного белого льда перед глазами здешние свет и краски ошеломляли. Ирина не раз бывала в Бетте, но никогда это место не казалось ей таким прекрасным. Сил и времени хватало на всё: и на вечернюю танцплощадку, и на прогулки по набережной, и на свидания, и на романы. Личная жизнь вокруг била ключом, и никому восхитительно не было дела до того, что Ирина Роднина ночует не в своём номере.

Ирина, конечно, задавалась вопросом: а знают ли? По всему выходило, что, если и доподлинно не знают, то уж точно догадываются. Вечерами, если на танцплощадке появлялся Жуков и шутки ради пытался пригласить кого-то из девушек, те, наткнувшись на недобрый, ревнивый взгляд Родниной, резко становились нетанцующими. Днём, когда после тренировок Станислав Анатольевич приглашал всех отведать ухи собственного изготовления, место рядом с тренером, как по уговору, никто не занимал.

Парадокс, но Жуков, который вечно шпынял Роднину из-за веса, очень любил смотреть, как она ест. У себя в номере специально держал для неё фрукты, знал, что после любви у неё просыпается волчий голод, сам кормил её с рук. Она слизывала сок с его пальцев — и это снова перерастало в возбуждающую любовную игру...

Ирина холодела при мысли, что будет, когда папа обо всём узнает. Оставалось только надеяться, что их серьёзный мужской разговор с Жуковым обойдётся без применения табельного оружия.

О семье Жукова Ирина, безусловно, знала, бывала у них дома — но это было так давно, ещё до болезни, что казалось каким-то ужасно далёким, почти несуществовавшим прошлым. Конечно, Ирине было бы стыдно смотреть в глаза его жене. Но и жена Стаса с её глазами, и собственные Ирины родители теперь оставались в Москве, за много километров отсюда. А Жуков был здесь, рядом, и уж его-то глаза смотрели на Иру так, что ни отказать ему, ни отказаться от него было невозможно.

Вечерами он уводил её на дальнюю безлюдную бухту, и там море делило с ними их объятия. Ире тогда казалось, что и звёзды светят, и Земля вращается только для них двоих.

А Жуков просто не мог перестать ею любоваться. Море выточило её тело до совершенства статуэтки, солнце — покрыло бронзой загара. У Жукова сердце замирало от восторга, когда он видел Ирину, летящую на водных лыжах в туче сверкающих солёных брызг или выходящую из воды с алмазной россыпью капель на коже.

Олимпийская богиня. Его самое дорогое сокровище.

Наверное, что-то похожее чувствуют художники или скульпторы при взгляде на своё произведение, которое им особенно удалось. Жуков не был ни художником, ни скульптором, а потому просто думал о том, как все ахнут, когда Ирина Роднина выйдет на лёд в новом сезоне.

При этом он вполне отдавал себе отчёт в том, что не он один смотрит на Ирину такими глазами. Она за последнее время так расцвела и похорошела, что парни вокруг неё теперь толклись постоянно. А Жукова за сердце кусала ревность. Но нужно было терпеть. Тем более, оно того стоило.

… Его абсолютно завораживал контраст между её полудетским обликом, голосом и манерой себя вести и тем, какой она теперь бывала с ним наедине. Да, огромная пропасть отделяла ту девчонку, краснеющую от одних разговоров о поцелуях, от этой юной женщины, вытворяющей в постели такое, что краснеть приходилось уже самому Жукову. Какие-то вещи ему раньше доводилось только обсуждать в приватных беседах с приятелями. Он и не предполагал, что когда-нибудь попробует осуществить их в жизни. Оказалось, что с Иркой можно пробовать всё не только на льду.

Почему-то ей особенно нравилось, когда он брал её сзади. Она так выгибалась, стараясь принять его в себя как можно глубже, отвечая на каждое его движение довольными стонами, так сильно сжимала его в себе, что он едва сдерживался, чтобы всё не закончилось слишком быстро, чтобы ещё потешить свою девочку.

Да что говорить, его самого, нынешнего, от того, прежнего, что мог спокойно спать с Иркой в одной постели, обнимая её, в одной рубашечке (а под рубашечкой и не было ничего), и не допуская мысли о каких-то других объятиях, отделяла немалая пропасть.

А сейчас между ними удивительно совпадали её юная ненасытность и его зрелая страстность. Идеальная партнёрша. Никогда ещё Жуков так не жалел, что слишком рано оставил фигурное катание.

Сам Стас больше любил видеть её глаза — жаркие, влажные, затуманенные желанием, сцеловывать с её губ беззвучный лепет: «Да... Да... Да...», чувствовать, как она сжимает его бёдра своими сильными ножками. Её кожа, казалось, продолжала хранить дневной солнечный жар, солёный морской запах. Он упивался ею. Жадно ласкал её грудки, горячие, маленькие — как раз ему по руке, с тёмными, как вишни, сосками. Ира всякий раз тихо вскрикивала от этой ласки. Казалось, вот так он может длить наслаждение для них обоих бесконечно долго.

Иногда Стас видел, что у Иры на щеках блестели слёзы — и не только её это были слёзы.

Как-то, спустившись с небес на землю после очередной Ириной умопомрачительной выходки, растеряв все мысли и слова (хотя после любви его обычно пробивало на поговорить), еле отдышавшись, Стас только и смог выдать:

— Ну, ты даёшь, Роднина! Где только набралась такого разврата?

— Так у меня тренер — лучший в Союзе, — разнеженно промурлыкала Ира, устраиваясь у него на груди.

— Так-таки лучший? — он почесал её за ухом. — Подлиза! — не то упрекнул, не то одобрил её Стас.

— А то, — она лизнула ему ключицу.

Всё это было уже настолько слишком, что Жуков не нашёл ничего лучшего, чем сказать:

— Ну, значит, муж твой мне спасибо скажет.

Ирина дёрнулась, как будто он её ударил.

— Какой ещё муж? — она вскинула на него такие изумлённые обиженные глаза, что смотреть в них оказалось мучительно. Но пришлось.

— Законный, — припечатал Жуков. — Мы, мужики, на это дело падкие. С такими умениями на тебе любой теперь женится, на руках носить будет.

Ира будто окаменела, напряглась, натянулась вся, как струна.

— Мне любой не нужен, — если бы взглядом можно было поджечь, от Жукова наверняка бы осталась кучка пепла. Наверное, и осталась бы, только пламени помешали разгореться блеснувшие в её глазах слёзы.

Ирина резко поднялась с постели, не глядя ни на Жукова, ни по сторонам, будто была здесь одна, накинула халатик и молча вышла из номера — впрочем, звучно хлопнув дверью.

Не успев среагировать, Жуков ещё по инерции полюбовался ею, смуглой, загорелой, со светлыми следами от купальника на коже (этот контраст заводил его особенно сильно). Дверной хлопок вернул его в суровую реальность. Ирка-то ушла... Внезапно в номере стало как-то очень холодно.

Жуков со злостью ударил кулаком по матрасу. Нет, а что ему было делать? Рано или поздно этот разговор должен был состояться, Ирка с Москвы его ждала, он помнил. Может, не сейчас бы? А с другой стороны, куда ещё тянуть? До отъезда из Бетты всего несколько дней осталось.

Конечно, дело не в том — когда, дело в том — как. Помягче с ней надо было, не на тренировке всё-таки. Не надо, может, было так уж, с плеча. Но этот больной вопрос с Ирой и её местом в его жизни нужно было уже решать. Вот Жуков и решил. Что уж теперь? Слово, как говорится, не воробей. Всё равно были бы и обиды, и слёзы, никуда не денешься. Но ничего, Ирка молоденькая, утешится быстро.

«Ирка-то утешится — а ты сам?» — не подумал даже, а почувствовал Жуков. Нескольких минут не прошло с её ухода, а ему уже её недоставало. Не только он её приучил к регулярной близости, но и сам попал в эту ловушку, сам привык к её маленьким ласковым ладошкам, к долгим объятиям после всего — кажется, они доставляли ему чуть ли не больше удовольствия, чем сам любовный акт. Теперь, когда Ира ушла, сердце сковало холодом потери. Чёрт возьми, и куда её понесло на ночь глядя? Хорошо, если к себе пошла...

Жуков тяжело вздохнул, встал с постели и начал одеваться. Уснуть сейчас всё равно не получится.

Он вышел на улицу и побрёл, не разбирая дороги. Неведомый внутренний компас привёл его на ближайший пляж — и привёл верно, потому что там, на песке, у самой воды, уткнувшись лицом в колени, сидела Ира Роднина. Она плакала. Жуков сел рядом.

— Нашла, где сырость разводить, — он крепко обнял её за плечи, согревая (ветер ночью был прохладный). Ира повернулась и молча легла ему на колени. — Без тебя тут воды солёной хватает, — он помолчал. — Да пойми ты, дурочка, прав я! Время у тебя такое настало — любить. Не я, а кто-нибудь другой бы рядом оказался, ты бы ему на шею вешалась.

Ирина резко подняла на Жукова мокрое лицо и совершенно сухие яростные глаза.

— Вот вы, значит, как обо мне думаете? — она поднялась и отодвинулась от Жукова подальше. — Действительно, дурочка. Могла бы раньше догадаться. Ни слова ласкового, ни цветочка не подарили, ничего... Брали и пользовались, как последней...

Жуков против воли улыбнулся.

— Подарков захотела, хорошая моя? Будет тебе подарок. Прямо скажу, сюрприз! Как в Москву вернёмся.

Ирина смерила Жукова тяжёлым взглядом.

— Не приду я к вам больше, Станислав Анатольевич.

— Как знаешь, — покорно согласился Жуков, стараясь не обращать внимания на холод, мгновенно поселившийся где-то за грудиной.

Ира встала и, не глядя больше на Стаса, пошла обратно в корпус. Стас провёл рукой по песку, стирая её следы. Потом лёг, уткнувшись лбом в песок, ещё тёплый от дневного солнца.

Море дышало спокойно и ровно. Ему ни до кого не было дела.

Слово своё Ирина сдержала: в номер к Жукову ни разу больше не зашла, наедине с тренером не оставалась. Даже на финальной предотъездной ухе отсела от него так далеко, что все удивлённо таращились на свободное место рядом с тренером: его, по привычке, так никто и не занял.

Жуков своё слово тоже сдержал. В Москве, на первой же тренировке он притормозил Ирину у выхода на лёд.

— Стой-ка. Ну-ка, глянь вон туда.

Ирина послушно посмотрела, куда велено. Новичка она заметила сразу — да и трудно было его не заметить, когда парень в прыжке взлетел чуть не под самый потолок.

— Ничего себе! — восхитилась Ирина. — Это кто же такой? Прямо Брумель! — потом помедлила и удивлённо и радостно спросила:

— Это что... это мне, что ли?

— Нет, Милке Пахомовой, — съехидничал Жуков. — А то ей с одним партнёром скучно, я ей второго приспособить решил. А Роднина пусть одна ещё покатается, над своим поведением подумает, — последние слова он выделил особо. — Пока этот, — Жуков кивнул на фигуриста, — со своими прыжком и шагом танцы танцует, — тут, глядя на Ирино насупившееся личико, тренер потерял охоту шутить и свистнул в свисток. — Эй, Зайцев! — он помахал рукой. — Хорош перед девками красоваться! Давай сюда!

Ирина внимательно смотрела на приближающегося фигуриста. Он лихо огибал остальных, двигался быстро, слитно, как будто вовсе не прикладывая усилий, почти не касаясь коньками льда. Особенно это стало заметно, когда он притормозил у бортика, взъерошенный, раскрасневшийся. Ирина оценивающе оглядела его с головы до ног. Несуразный, ушастый, курносый, глаза какие-то раскосые. Ещё и Зайцев. Идеально.

— Ну, вот, знакомьтесь, — нарушил молчание Жуков. — Александр Зайцев, спортсмен из Ленинграда. А эту пигалицу ты, небось, по телеку видел, — с гордостью представил Ирину тренер.

Они пожали друг другу руки.

— Ну, вам не куплеты вместе петь. Давайте оба на лёд, живо! — поторопил их Жуков.

Зайцев, не выпуская Ириной руки, повёл её на каток.

И сразу все личные обиды, недомолвки и недопонимания отступили на такой далёкий план, что почти перестали существовать. Ирине даже не верилось, что в последние месяцы было в её жизни что-то такое, что занимало её мысли, кроме фигурного катания. Ей уже было всё равно, этот партнёр или какой-то другой. Она снова была на льду и теперь — не одна. Это и было по-настоящему важным.

Наконец-то ей не нужно было тащить партнёра за собой. Они шли ровно, ходко, вместе. И руки у него оказались хорошие, бережные. Не то, что у Буланова, после которого у Ирины не заживали синяки.

А Жуков, глядя им вслед, замолчал и замер, как охотничий пёс, почуявший добычу.

Да, на этот раз он не ошибся. Конечно, работа предстояла адова, но их слаженный ход и абсолютно равную скорость он видел уже сейчас. Если Жуков когда и хотел создать идеальную пару, для которой на льду не будет ничего невозможного, то теперь момент наступил самый подходящий.

Когда они вернулись с выезда, Жуков, глядя на разрумянившуюся Иру, спросил:

— Ну что? Как тебе?

Та, искренне рассмеявшись, ответила:

— Потрясающе!

Зайцев так и не выпустил её руку из своей.

Жуков так давно не видел, как она улыбается.

«Угодил, выходит, с подарком — на свою голову...»

— Что бы ты понимала, — пробурчал тренер. Слишком хорошо он помнил, когда ещё у неё бывают такие счастливые хмельные глаза... — Ладно, труд и из Зайцева сделает человека. Будем тренироваться.

И они стали тренироваться.

Чем больше Ира узнавала Сашу Зайцева, тем больше он ей нравился. Очень молодой, совсем простой и бесхитростный, что называется, без двойного дна, этот парень после мучительных отношений с Жуковым стал для неё настоящей отдушиной. Да и физически он был хорош: рослый, широкоплечий, длинноногий, — всё, как она любила. Только худой чересчур. Но, пройдя через горнило тренировок Жукова по общей физической подготовке, он быстро оброс мышцами, и всё стало идеально. Зайцев как-то сразу был очень чутко настроен на неё, а когда они понемногу скатались, Роднина и вовсе почувствовала себя с ним, как единое целое.

Однажды, после особенно удачного проката, выходя с поддержки, Ирина рассмеялась:

— Ох, Сашка! Вообще бы с тебя не слезала!

Зайцев покраснел, Жуков потемнел лицом.

После тренировки, когда все расходились по домам, Жуков остановил Ирину на выходе из Дворца спорта.

— Я тебя домой отвезу. Поговорить надо. А тебе, Зайцев, — в другую сторону! — прикрикнул он на растерянно остановившегося Сашку. — Нечего тут уши греть.

Роднина и Зайцев с сожалением переглянулись.

— До завтра, — развела руками Ира.

Саша молча кивнул.

Ехали в мрачном гробовом молчании, Ира только ойкала на особенно крутых поворотах.

Жуков остановил машину под мостом у Лужников так резко, что, если бы не ремень безопасности, Ирина влетела бы носом в лобовое стекло.

Роднина выжидающе уставилась на Жукова. Он молчал, до белых костяшек сжимая пальцами руль, до белых пятен на скулах сжимая зубы, словно что-то мешало ему заговорить.

Наконец, Ирина, устав ждать, тронула его за руку.

— Стас, что случилось?

Видимо, его чуть отпустило. Жуков разжал руки и легонько ударил по рулю.

— Не хочу я больше с вами работать.

Вот лучше бы он её ударил, ей-богу.

… Когда первые обиды улеглись и пришло время здравых рассуждений, Ирина поняла, что обижаться ей, в общем, не на что. Это же она забыла честь и скромность советской девушки, вешалась на шею женатому мужчине, пошла с ним на всё... Чего же она хотела?

«Выжить, — с готовностью подсказал внутренний голос. — Выздороветь. Вернуться на лёд».

Всё это было исполнено в точности. Жуков сделал для неё всё, что мог, — да и продолжал делать. Более того, недавно обретённым женским чутьём Ирина понимала, что, пожелай она вернуть их близкие отношения, он с радостью бы согласился. Но здесь она не могла переступить через себя, как бы ей того ни хотелось. Конечно, сейчас не Средние века, не царский режим, отношения вне брака не считаются чем-то абсолютно запретным и страшно порицаемым — но только если они в результате ведут к созданию новой ячейки общества. Свою же точку зрения по поводу их совместного будущего — вернее, его отсутствия — Жуков высказал вполне ясно. Ирина это приняла, возражать и требовать чего-то не посмела. Но и продолжать так дальше не могла.

А ещё иногда всплывала эта детская обида: «Он даже ни разу не сказал, что меня любит».

Да, он не говорил ей, что любит. Он любил. Долгие годы Ира провела в тёплом коконе его любви и заботы, под лучами его внимательного взгляда, — и теперь почувствовала, будто её голой выставили на мороз да ещё и дверь перед носом захлопнули.

На глаза навернулись слёзы, Ирина едва сумела их сдержать.

— Это... это вы из-за Сашки, да? Он не справляется?

— Да справляется он, — нехотя сказал Жуков. — Конечно, с ним ещё работать и работать, но перспектива есть, и большая, — он помолчал, потом с трудом, через силу проговорил:

— И вообще — хороший он парень. Надёжный. Ты присмотрись, — и посмотрел на Ирину прежним тяжёлым настойчивым взглядом.

Впервые за долгое время их глаза встретились, впервые за долгое время Ирина посмотрела ему в лицо прямо и вблизи, а не вскользь, с расстояния от середины катка до бортика, как на тренировках. И поразилась тому, как он осунулся, будто был болен чем-то.

— Тогда что? — Ирина требовательно посмотрела на Жукова. — Я не в форме? — вот это была очевидная неправда. Сейчас Роднина чувствовала себя даже лучше, чем до болезни. Горы могла свернуть. Тело рвалось работать, даже все сердечные увлечения отошли на десятый план, будто и не связывало её ничего с потерянным человеком, сидящим рядом. Сейчас она видела в нём тренера — и только.

— В форме ты, — подтвердил Жуков. — В лучшей из возможных. Не нужен я тебе больше. Тебя теперь любой другой тренер до пьедестала доведёт. Ты уже — Роднина. А про Жукова никто и не вспомнит.

— Да что вы ерунду говорите? — возмутилась Ирина. — Все знают, что я ваша ученица, я столько лет у вас тренируюсь. Никогда мы славы не делили. После Олимпиады вы от меня не отказались, в болезни не оставили... Что теперь изменилось?

— Правда, что ли, не понимаешь? — разочарованно отвёл глаза Жуков. — Да я поначалу и сам не понял, — признался он. — Вот говорят, хирургам близких нельзя оперировать, личное с профессиональным смешивать. Наверное, с тренерами то же самое. Ты разве не заметила, что я тебя щадить начал?

Честно сказать, ничего подобного Ирина не заметила. Скорее, что Жуков меньше стал обращать на неё внимание. Оно и понятно, больше его тренерского внимания в виде криков, ругани и беспредельных дополнительных нагрузок как новичку доставалось Зайцеву. Тот уже стонал от такого внимания, однако не роптал, понимая, что всё это на пользу, что мастер спорта из Ленинграда пока олимпийской чемпионке из Москвы не ровня, и изо всех сил старался эту пропасть перескочить.

— А... это плохо? — усилием воли отвлекаясь от мыслей о своём партнёре, спросила Роднина.

— Чего ж хорошего? — философски заметил Жуков. — На результате непременно скажется. Сама мне потом не простишь, когда Мишка Буланов у тебя перед носом золотой медалью помашет. Давай сейчас расстанемся, по-хорошему. Потом хуже будет.

Ирина сидела спокойная, собранная, глядя прямо перед собой.

— Мне нужна олимпийская медаль. Золотая, — уточнила Роднина.

— Выиграешь, — пожал плечами Жуков.

Ирина покачала головой.

— Без вас не выиграю. С Булановым ещё могла бы, а Сашка ещё не готов. Вы лучший тренер в Союзе, вы сможете его подготовить. Будете меня жалеть — так я себя не пожалею, — клятвенно заверила она Жукова. Поняв, что это не произвело на него должного впечатления, рассердилась:

— Станислав Анатольевич, вам самому-то не обидно? Для чего вы меня вытянули с того света, возились с немощной почти целый год? — тут Жуков выразительно хмыкнул. Но Ирину было не сбить с толку. — Чтобы я каталась и побеждала! Вам же тоже нужна эта медаль!

Глаза у Жукова стали совсем безразличными.

— Да получу я эти медали. Я же тренер, а не фигуристка. Это твой век короток, а я таких пар ещё с десяток наштампую. Только все скажут, что это я сделал.

Правда, лучше бы ударил...

— Вам что, больше не интересно со мной работать? — упавшим голосом спросила Ирина. — Если я с вами не сплю?

И тут же почувствовала у себя на макушке его тяжёлую ладонь.

— Умница, — Жуков одобрительно погладил её по голове. — Всё ты правильно поняла. А вот если будешь хорошей, послушной девочкой, я ещё и подумаю. Ты только попроси меня хорошенько, как ты умеешь.

Просить пришлось тут же, прямо в машине.

Потом Ирина замерла под его рукой и медленно проговорила:

— Хорошо. Если такие ваши условия, — я согласна. Составляйте расписание.

— Тренировок? — не понял Жуков. Ира очень старалась, так что он с видимым трудом собирался с мыслями. — Так составлено уже.

— Нет, — криво усмехнулась Роднина. — Свиданий.

Она потянулась к дверце.

— Что — даже не поцелуешь? — ей не хотелось разбираться с тем, что звучало в его голосе — насмешка, издевательство или просто звериная тоска? Она только знала, что всё то, что двигало её вперёд, что вернуло её к жизни, — всё в эту минуту между ними безвозвратно закончилось.

— Пойду проветрюсь.

Ирина вышла из машины и медленно пошла по обочине. Невероятно холодным и неуютным показался ей мир вокруг. Будто солнце погасили.

Жуков неподвижно смотрел ей вслед. На него вдруг навалилась такая апатия, как будто этот разговор отнял у него несколько лет жизни. Он перевёл взгляд с удаляющейся ссутуленной фигурки, мельком скользнул глазами по зеркалу. Из зеркала на него глумливо глянул подонок.

И трус.

… Что — решил рубануть одним махом по живому, а не резать по кусочку? Нет, похоже, эту пытку вам обоим придётся вытерпеть до конца.

Дальше всё предсказуемо стало только хуже. Конечно, никакого такого расписания с их убийственным графиком тренировок у них не получилось. Ира просто забегала к нему, когда была свободна сама, когда был свободен он, — то есть, очень редко. Всё происходило быстро, скомканно и не оставляло после себя никаких чувств, кроме пустоты и одиночества. Ира смотрела куда-то в сторону, не отвечала на поцелуи, и мысли её были явно где-то не здесь, с Жуковым. Хорошо, если на льду, с прыжками и дорожками... а не с поддержками и Зайцевым. Потом она быстро уходила, брезгливо одёргивая платье.

Жуков никогда не думал, что после секса может быть так плохо.

На ехидное замечание тренера, что так он и сам бы управился, Ира только пожала плечами:

— Как уговорились: вы со мной работаете, я с вами сплю.

— Да если бы я с тобой так работал, как ты со мной спишь, нас обоих бы уже из сборной выперли! — в сердцах прикрикнул Жуков. — Уйди с глаз моих!

Последний раз был и вовсе вопиющий. Ира, буквально стоя на пороге тренерской, бросила через плечо:

— Саш, подожди меня минут десять, — и, закрывая за собой дверь, понизила голос, обращаясь к Жукову:

— Давай сегодня по-быстренькому, а то меня Сашка в кино пригласил.

Первым порывом было послать её к чёрту. На какую-то секунду Жуков даже понял мужчин, которые бьют женщин.

Но... слишком давно он с ней не был, слишком не хватало ему тех крох тепла и близости, которые он ещё мог от неё получить, пока всё между ними ещё не закончилось совсем. Жуков шагнул к ней, не зная, чего больше хочет — обнять её или задушить. Голодно, грубо и агрессивно прижался ртом к её губам, будто не целовал, а дрался.

И вдруг она отозвалась, прильнула к нему, застонала, разом переплавляя жар его ярости в совсем иной жар. Нет, никогда она его не боялась. Жуков донёс Иру до стола, понимая, что, кажется, отвоевал её у Сашки, у дурацкого киносеанса, у всей её молодой жизни без него, Жукова, — на этот раз отвоевал.

Потом он еле удерживался от того, чтобы украдкой продемонстрировать Зайцеву след от Иркиных жадных губ на своей ключице. Ещё ни одной своей наградой Жукову не хотелось так бахвалиться.

Тяжелее всего приходилось на тренировках. Там Ирина была совсем прежней: сосредоточенной, упрямой, оживлённой, весёлой. Только всё это теперь предназначалось её новому партнёру. Как будто всё её внимание теперь принадлежало Зайцеву. Так оно и следовало, конечно. Ирина старше, опытнее, титулованнее, Зайцев — новичок с ней в паре, перед которым стояла задача в кратчайшие сроки догнать олимпийскую чемпионку в уровне мастерства, а то и опередить её. Ведь он партнёр, на нём и нагрузка, и ответственность больше. Это хорошо понимал и Жуков, а потому с самого начала драл с новичка три шкуры, движимый, кроме этого понимания, ещё и страхом — а ну, как уронит этот прыгун ленинградский его девочку? Даже думать об этом было невыносимо.

Но ещё невыносимее смотреть, как эти двое пересмеиваются, переглядываются и будто понимают друг друга без слов. Ещё невыносимее ощущать, что теперь они вместе, а он, Жуков, отдельно. Его разрывало обидой и ревностью от понимания, что, возникни между ним и Зайцевым открытый конфликт, Ирина примет сторону партнёра — и, увы, не столько от сестринского покровительства молодому подопечному (который уже бросал на неё взгляды далеко не братские), а от желания досадить тренеру. Зайцев, кстати, вряд ли что-то понимая, но, видимо, что-то такое чувствуя, благоразумно не отсвечивал и на ссоры не нарывался.

Это тлеющее между ними нечто требовало выхода: или в ожесточённой ругани на льду, или в уже ни на что не похожих встречах в тренерской... Последние, правда, совсем почти сошли на нет — близился Чемпионат Европы. Тренировки выходили на финишную прямую, нагрузки стали максимально возможными.

И в то же самое время, несмотря на все терзания и сомнения, Жуков не мог не испытывать восторга. Здесь и сейчас под его руками выплавлялась небывалая пара. Жуков уже вывел их на соревнования в Запорожье, где они задали жару, ещё на разминке утерев нос своим (в сумме) более титулованным соперникам Буланову и Любимовой. Это выступление ясно показало всем, что в Союзе с Родниной и Зайцевым тягаться некому. Мощные, сильные, чутко настроенные друг на друга, такие, каких он представлял себе только в мечтах, — и эту пару создал он, Жуков. Перед восхищением делом рук своих отступала даже ревность.

Да, Жукову приходилось слышать раньше о людях, которые в боли находят удовольствие. Но он никогда не думал, что и сам окажется из той же породы.

Сокрушительная победа на Чемпионате Европы в Кёльне для Ирины Родниной означала только одно: они смогут. Если раньше на тренировках, на промежуточных соревнованиях внутри страны да и просто наедине с собой у неё ещё были тревоги и сомнения: а стоит ли? а по себе ли ношу взяла? а не опозорятся ли? — то эта победа была уже серьёзной заявкой на другую победу — в грядущих Олимпийских играх. Они это сделали. Вытащили Ирину с того света, восстановили после болезни до ещё лучшей спортивной формы, в кратчайшие сроки создали новую пару ещё сильнее и ярче предыдущей — и победили с небывало высокими оценками.

Парадокс, но чем больше преуспевали Ирина Роднина и Александр Зайцев в спортивном мастерстве, чем более высокие результаты показывали, тем более тягостными и натянутыми становились их отношения с тренером. Ему бы радоваться успехам подопечных — это же его заслуга, в конце концов! — но Жуков становился всё мрачнее и безучастнее. Роднина смутно догадывалась, что причиной тому далеко не спорт...

Надо сказать, она уже сама себя не понимала. Вовсю флиртовала с Зайцевым на глазах у Жукова и изредка косилась на того: смотрит ли? Он смотрел, и Ирина буквально кожей чувствовала, как ему больно. Знать не знала, что есть люди, которые в чужой боли находят удовольствие, а просто получала его. Глаза блестели ярче, кровь приливала к щекам, в груди растекался терпкий жар. Зайцев, глядя на неё, такую, просто плыл.

Ирина не отдавала себе отчёта, для чего так мучает Жукова. Он ни в чём её не обманул, ни разу не предал, продолжал с ней работать, хоть ему это было уже поперёк. То, чем ей приходилось за это расплачиваться, было просто смешно. Она ведь радостно поддалась на его детский шантаж, потому что её, вопреки всем её моральным преградам, продолжало к нему тянуть. Ира даже радовалась, что каток в ЦСКА — это не пляж в Бетте, где при взгляде на полуодетого Жукова её буквально трясло от вожделения...

Какой же дурной инстинкт владел ею теперь?

И в какой момент её показательные выступления перестали быть игрой?

Нет, Сашка-то по своей простоте и неопытности сразу принял все её улыбки и стрельбу глазками за чистую монету. Очень скоро его восхищение и благоговение перед знаменитостью, с которой ему выпал счастливый случай кататься, и привычка постоянно под неё подстраиваться на льду вместе с партнёрской обязанностью оберегать партнёршу... плюс молодость их обоих и все, связанные с нею желания, распаляемые ежедневным близким контактом, сделали своё чёрное дело. Прошло совсем немного времени с начала их тренировок, а Зайцев уже оказался по уши влюблён в Ирину Роднину.

А что же сама Ирина Роднина? Если вдуматься, она до сих пор была лишена нормальной молодости и всех её нормальных радостей. Беспощадный спортивный режим и тяжелейшие нагрузки не оставляли ни времени, ни сил ни на компании, ни на пустое времяпрепровождение вроде походов в кино или прогулок, ни на влюблённости. Любовь настигла её практически на больничной койке при подозрении на смертельный диагноз — и к человеку, который, положа руку на сердце, меньше всего для этого подходил. То, что теперь Роднина испытывала к Саше Зайцеву, было совсем не похоже на больное тягостное чувство, которое связывало её с Жуковым. Чувство, у которого не было будущего. А вот с Сашей всё могло бы получиться, как следует — по-хорошему, по-правильному. Они были почти ровесники, вместе катались, Саша был свободен, Ире не нужно было смотреть на него снизу вверх. Он сам так на неё смотрел, вопреки росту. С ним всё было просто и ясно. Иру забавляла мысль, как бы Саша отреагировал, расскажи она ему про Жукова.

В общем, уже становилось понятно, что распад их тройственного союза — это только вопрос времени. Но Ирина старалась об этом не думать.

Напряжение между ними тремя звенело такое, что рано или поздно должно было рвануть.

Оно и рвануло — на Чемпионате мира в Братиславе.

Вообще это выступление выдалось особенно нервным. Повинуясь какому-то неведомому чутью, Жуков психовал больше обычного и задёргал их совершенно. В какой-то момент Ирина не выдержала и прикрикнула на него: «Больше ко мне не подходите!» Да, она уже совсем с ним не церемонилась.

Но когда посреди программы замолкла музыка и, машинально спускаясь с поддержки, Ирина заглянула в лицо партнёра, то, кроме недоумения, переходящего в панику, ничего там не обнаружила. На миг ей показалось, что на льду она совершенно одна. Ирина повернулась в сторону своего тренера — и глаза их впервые встретились. Наверное, он пытался что-то сказать ей, как-то докричаться, но сквозь оглушающую тишину к ней сейчас не мог пробиться ни один звук. Единственное, что она уловила, — это его уверенный кивок и властный успокаивающий жест, который Ирина поняла как сигнал катать дальше.

И мир снова стал правильным. Всё встало на свои места, стало ясным и понятным, как в детстве: её миром управлял Жуков, Ира была его созданием, естественным продолжением его руки, абсолютно послушным его воле. В висках снова зазвучал метроном, как на тренировках, а внутри запела знакомая музыка, которую никакой тишине было не заглушить.

Ирина потянула Зайцева за собой в следующий элемент.

Программу откатали чисто, без ошибок, во время уложились полностью. Когда закончили, Зайцев неожиданно собственнически обнял Ирину за плечи. А её будто затопило тёплой волной — от пройденного испытания, чёткого осознания: вот теперь они смогут всё, ощущения (наконец-то) себя с партнёром единым целым. И уже забытого ощущения себя единым целым с тем далёким человеком у бортика.

Уходя со льда после спора с судьями, Ирина ответила на крепкое объятие Жукова не менее крепким и преданным объятием — словно и не было этих долгих месяцев невнятно тлеющего конфликта.

Позже, когда, сидя перед фотокамерами между Жуковым и Зайцевым, Ирина обняла обоих за плечи, то с садистским удовольствием ощутила, как Жуков вздрогнул под её рукой. Да, она давно уже не прикасалась к нему просто так. В то же время у неё мелькнула мысль, совсем смутная и до того дикая, что не хватило духа додумать её до конца, — мысль сохранить для себя их обоих.

Чтобы в голову больше не лезли такие дикие мысли, вечером она пришла в номер к Зайцеву.

С Сашкой всё оказалось... неплохо. Его неопытность с лихвой искупалась молодой энергией и привычкой подстраиваться под партнёршу. Ну, и природные параметры вполне соответствовали росту, что тоже имеет значение.

Идиллию нарушили какой-то шум и топот в коридоре. До Иры донеслись отголоски фраз:

— Врача позвали?

— … и когда он так накидаться успел?

— Так Роднина делась куда-то, кому за ним смотреть?..

В общей суматохе никто не заметил, что Роднина и Зайцев выскочили из одного номера.

Картина перед ними предстала неутешительная. Дверь в номер Жукова была распахнута настежь, даже петли малость перекосило. В самом номере тоже было неблагополучно. Ирина заметила разбитую тумбочку и перевёрнутый столик.

Постоялец сидел на полу с видом человека, потерпевшего сокрушительное поражение.

Спортсмены, как по команде, расступились, пропуская Ирину вперёд. Кто-то даже легонько подтолкнул её в спину со словами: «Подойди к нему».

Ирина шагнула через порог и на секунду зажмурилась: в комнате стоял крепкий запах спиртного — отвратительный и пугающий. Она подошла ближе, позвала:

— Станислав Анатольевич!

Пьян он был, что называется, мертвецки. Смотрел прямо перед собой неподвижными, стеклянными глазами, словно вообще не понимал, где находится. Ирине стало не по себе. Она никогда его таким не видела.

— Станислав Анатольевич, вы как? — негромко проговорила Ира и тронула его за плечо.

Жуков поднял на неё глаза, с трудом фокусируя взгляд.

— Иришка...

Узнал.

Потом приподнялся, встал перед ней на колени, крепко обнял за бёдра, ткнулся лбом в живот. Роднина замерла. Пожалуй, застань все ребята их с Жуковым за самым интимным делом, ей не было бы так стыдно.

— Вам плохо? Может, приляжете? — осторожно спросила Ирина.

Она почувствовала, как он фыркнул в складки её халата.

— Пойдём... приляжем, — и погладил её по бедру. По ногам резво пробежались мурашки.

Ирина помогла ему подняться, довела до койки, усадила. Потом повернулась и, ни на кого не глядя, вышла из комнаты.

… Что может быть общего у победителя и побеждённого? Только битва.

Отчего-то Зайцев не стал её догонять.

Агония продолжилась и в Москве. Жуков по-прежнему тренировал свою звёздную пару, но теперь это сделалось вовсе невыносимым. Отлично понимая, что теперь его подопечных связывает не только спорт, он просто видеть их вместе не мог. Зайцев бесил его до белых глаз. Ирка... Умом Жуков понимал, что сам поставил их в пару, сам подтолкнул Ирину в объятия партнёра, что, в конечном итоге, она всё сделала правильно. Но почему-то от этой правильности головой о бортик биться охота.

Чуть-чуть помогал алкоголь. Жуков не отдавал себе отчёта в том, что будто пытается вытеснить из памяти эти полгода сладкого безумия, забыть, что она женщина, снова видеть в ней только ребёнка, а в их отношениях — только отношения тренера и ученицы, абсолютно целомудренные.

Получалось плохо.

Последней каплей стало то, что Жуков застал их с Зайцевым в раздевалке. Зашёл случайно вечером, думал, уже нет никого. А вот ошибся. Зайцев зажал Иру между шкафчиками, и ни у кого не осталось бы сомнений, чем они там занимались. «И как он её держит? Ей же неудобно!» — машинально подумал Жуков и тут же осёкся. Надо было как-то обозначить своё присутствие, грубо выругаться, растащить их (а то и втащить кое-кому), но Жуков будто онемел и не мог двинуться с места.

Судя по её довольным вздохам, никаких неудобств Ирка не испытывала. Он-то знал, как горячо и часто она дышит, когда ей очень хорошо. И Жуков не мог глаз от неё оторвать. От того, как она жмурится, как нежно раскрываются её губы в блаженной улыбке, как сжимаются, удерживая вскрик, когда хорошо становится нестерпимо... он помнил, какими пересохшими они становятся от любовной жажды... и сейчас непременно нужно её поцеловать...

«Что же ты её не целуешь, идиот?»

А когда-то вот такое лицо у неё было только для него...

И вот в самый горячий миг Ира широко открыла глаза — и их взгляды встретились. Жестокий и гордый вызов, который Жуков прочёл в её глазах, ожёг его, как пощёчина.

Он бы многое понял: и их молодую страсть, которой просто негде было осуществиться — не у Иркиных же родителей под боком и не в Сашкиной же общаге; и уж Зайцева как собрата по счастью любить эту неугомонную девчонку он бы тоже понял — от её поцелуев сам Жуков, взрослый мужик с большим жизненным опытом, приходил в полную боевую готовность, что уж тут от пацана ждать. Но такое расчётливое представление, специально, чтобы врезать ему по больному... Теперь Жуков понял не только тех, кто бьёт женщин, но и тех, кто их убивает.

Жуков отвернулся и вышел из раздевалки, шарахнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка.

В этот раз на ночь он остался на катке, в тренерской. Не мог в таком состоянии ехать домой, разнёс бы там всё к чёртовой матери. Если бы вообще до дома доехал, а не свернул бы с моста в какую-нибудь речку.

Утром перехватил Роднину в коридоре, грубо бросил:

— Зайди.

Ирина снизу вверх заглянула ему в лицо и отшатнулась. Что ж, бессонная ночь и похмелье никого не красят.

Когда они зашли в тренерскую, Жуков сразу же сел за стол, словно ставя между ними преграду.

— Уходи, Ирка. По-хорошему уходи. Не могу я так больше, — а сам глаз не поднимал от столешницы, будто это Роднина его с кем-то застала, а не наоборот.

— К кому же я уйду? — её голос прозвучал растерянно, по-детски.

— Да к кому хочешь! — прикрикнул Жуков, еле удерживаясь от того, чтобы указать ей точное направление. А потом как-то разом остыл. — Хоть к Наташке.

— А примет? — осторожно спросила Ирина.

Тут Жукова совсем отпустило, и он прямо посмотрел ей в лицо.

— Смеёшься, что ли? От чемпионов мира какой тренер откажется? Ещё передерутся из-за вас, — в который раз профессионал победил в нём человека. Жуков, вопреки всему, не переставал ими гордиться. Всё-таки они были лучшими.

— Вы же отказались, — пробурчала Ира. — И мне это как-то объяснять надо.

Жуков фыркнул.

— А чего тут объяснять? Скажешь, мол, тиран Жуков и деспот. Чистая правда, между прочим, — увидев, как её глаза начинают наполняться слезами, добавил:

— Ну, чего ты сопли развесила? Мне самому тебя выгнать? Да, может, ещё пойти обнародовать, как вы тут с Зайцевым... дисциплину нарушаете?

Далее он с удовольствием понаблюдал, как Роднина заливается жаркой краской.

— Да пойми ты, так для всех лучше будет, — вот теперь Жукову стало легко и спокойно, точно гора с плеч упала. Невыносимы были месяцы их разрыва при попытках совместной работы, а сейчас, разрубая этот мучительный узел недомолвок, обид, ревности, Жуков ощущал почти счастье. Теперь он мог с радостью её отпустить. — Да тебе, по большому счёту, уже и тренер не нужен. К Наташке идите, — постановил Жуков. — Пусть у бортика стоит, под конёк не лезет, смотрит, как чемпионы катаются. Учится.

Понятно, что долго стоять и смущаться было явно не в Иркином характере. Не было преград для этой спортсменки. Жуков сам так её воспитал.

В одно мгновение обогнув злосчастный стол (который тоже, между прочим, много чего мог припомнить), Ирина подошла к Жукову вплотную. Он, чтобы не смотреть на неё снизу вверх, инстинктивно поднялся ей навстречу.

… И вот они уже сжимали друг друга в объятиях — бесконечно далёких от той страсти, которая пробуждала их раньше, которая заставляла их так ранить друг друга. Сейчас это было прощание.

— Ничего, не кисни, птенчик. Всё будет хорошо. Всё ещё будет.

И только сейчас Жуков с ужасом понял, что и ей врёт, и себе. Может Роднина уйти к другому тренеру, замуж выйти за другого мужчину, из страны уехать, хоть на Луну улететь, — для него всё равно ничего не закончится. Не перестанет он носит в сердце эту ношу. Не перестанет он её любить.

Вот только Родниной об этом знать не надо.

Жуков молча проводил взглядом её, хмурую, с подозрительно заблестевшими глазами, упрямо сжимающую губы. Мимоходом услышал, как она бросила ждущему под дверью партнёру: «Не будет больше тренировок, Зайцев. Допрыгались».

Когда за Ириной закрылась дверь, Жуков снова сел за стол — ноги отчего-то не держали.

«Ну, вот и всё. Будь счастлива, моё сокровище», — и достал стакан.