Старшая сестра (гет)

Когда в вечерних новостях опять прошлись по той самой теме, Филиппа Мэттьюз выпрямилась в кресле. Она знала, что ничего важного в выпуске не прозвучит, но все же ощутила внутри некоторое напряжение. Ее пальцы непроизвольно стиснули покрепче тонкую ножку бокала с остатками «Конот мартини».

Может быть, сегодня, спустя несколько месяцев, наступил тот самый день? День, когда всем все стало ясно?

Нет, разумеется, это невозможно. Иначе бы мамочка уже оборвала телефон, а то и примчалась бы в панике, протаранив внедорожником ворота Мэттьюз-парка. Все было тихо. Значит, ситуация под контролем.

Пока еще.

Филиппа выключила телевизор, потянулась, закинул руки за голову и обвела задумчивым взором гостиную. Это была очень красивая комната с мраморным камином и высокими французскими окнами; Филиппа проводила здесь большую часть времени в те дни, когда ее муж Джеймс вместе с их детьми уезжал к своим родителям. Так было и сейчас. Филиппа поднялась и подошла к окну. Отсюда открывался прекрасный вид на обширный парк и реку, чистую, как слеза. Она хотела было заказать на кухне еще один вечерний коктейль, но потом передумала. В последнее время она все чаще и чаще позволяла себе пропустить стаканчик. Это к добру не приведет. Пусть сейчас не лучшие времена, распускаться никак нельзя.

С тех пор, как Кэтрин влипла в неприятности (так это предпочитала называть мамочка), им всем приходилось нелегко. Самой мамочке было хуже всех, но она держалась. Папочка отмалчивался. Филиппа знала, что он был против того, чтобы порывать отношения с Кэтрин. Мягкотелый смешной папочка. Он говорил, что у его дочери, чтобы она там ни натворила, всегда должен быть угол, где она сможет преклонить голову. На его беду, мамочка придерживалась совсем другой точки зрения. И с того дня, как все это началось, Кэтрин ни разу не была у них. Если папочка и предпринимал тайные попытки увидеться с ней, о них никто не знал. Хвала господу богу.

Филиппа старалась поддерживать родителей. Им действительно было очень трудно. Когда случилась история с Кэтрин, мамочка и папочка испытали такое потрясение, что и сейчас шок не проходил, да и вряд ли когда-нибудь пройдет. Но Филиппа ни за что и никому не призналась бы, что совсем не сочувствует им.

И уж тем более не сочувствует своей сестре.

Их с Кэтрин называли золотыми девочками. Но Филиппа всегда знала, что на самом деле золотая девочка здесь только одна.

Она с детских лет в полной мере осознавала, что значит быть пустым местом. Ее никто не замечал за блестящей Кэтрин — лучшей в учебе, в теннисе, в верховой езде. Во всем. Кэтрин гордились, ее обожали, на нее не могли нарадоваться. Филиппы же как будто не существовало. Когда они все собирались за столом — одна из непререкаемых заповедей мамочки — разговоры были об успехах, планах, достижениях Кэтрин. «Кэти, как продвигается твой проект по социологии?», «Кэти, тренер тебя очень хвалил», «Кэти, в субботу мы идем к Бриджсонам, надень то прелестное платье, которое я покупала тебе в Париже». Филиппа могла попросить передать ей соль, а папочка, будто не слыша ее, говорил: «Ты уверена, что тебе нужны эти курсы, Кэтрин?». Тогда Филиппа тянулась через весь стол за солью сама. Однажды, лет в десять, она засомневалась, слышат ли ее вообще, и, чтобы это выяснить, в полный голос произнесла: «Мама, будь добра, передай мне этот хренов салат, пожалуйста». «Кэтрин, — услышала она в ответ. — Сегодня звонил твой директор, спрашивал, не поучаствуешь ли ты в соревнованиях между школами».

Часто, сидя за столом и наблюдая, как родители суетятся вокруг сестры, Филиппа без конца задавалась вопросами: зачем я здесь? Для чего?

Вы были бы счастливы без меня.

Мамочка уж точно. Она была энергичной, хваткой женщиной — баснословное состояние их семья сколотила благодаря ее оборотистости — но не без своих недостатков. Мамочка могла вести себя грубо - очень, очень грубо, особенно с персоналом, который работал в их особняке, и даже бывали случаи, когда она пускала в ход кулаки. Большую часть своего детства Филиппа провела как на пороховой бочке в ожидании взрыва. Иной раз мамочка впадала в такое бешенство, что даже Кэтрин не рисковала приближаться к ней.

С ними, детьми, мамочка была в общем-то добра. Но, когда на нее находило, она начинала кричать, что они безмозглые девицы и просто не понимают, от чего избавлены благодаря ее деньгам.

— Вы и в страшном сне никогда не видели, как это — растягивать банку с бобами на неделю! Или донашивать одежду за старшими сестрами! Или покупать учебники на завалящейся барахолке! На коленях благодарите бога за то, что у вас есть я!

Обычно мамочка бесновалась так, когда они с Кэтрин шли ей наперекор. Пытались идти. Например, когда обе объявили, что больше не пойдут в школу. Старую школу для девочек из самых родовитых и влиятельных семей. Школу, где дочки предприимчивой простолюдинки, которая купила им право учиться там, стали изгоями.

Мамочка кричала тогда так сильно, что вся побагровела, и со стороны могло показаться, что у нее вот-вот случится инсульт. Она не желала слушать, что их с Кэтрин изводили одноклассницы — изводили изобретательно и безжалостно. Спустя годы Филиппа пришла к заключению, что они с сестрой и им подобные представляли угрозу всему, что было так дорого старому истеблишменту. Нувориши вроде мамочки с папочкой подрывали устоявшийся порядок вещей просто в силу своего существования. Деньги давали им привилегии, которые древние кланы завоевывали целыми поколениями. Поэтому эти напыщенные девицы, носившие свои фамилии как короны, развернули против дочерей воротил Миддлтонов целую кампанию.

Мамочка тогда кричала, кричала, кричала. Она не хотела слышать, что ее золотым девочкам не место среди отпрысков титулованных семей. В конце концов вмешался папочка и попытался утихомирить ее. Должно быть, он сумел найти нужные слова, потому что через две недели они с Кэтрин распрощались со школой и перешли в другую, для своего круга. Это был единственный раз, когда мамочка пошла на попятный.

Такая грандиозная ссора повторилась много лет спустя — мамочка орала на Кэтрин за то, что она не хотела идти на свидание с тем самым парнем.

— А что ты хочешь? Чтобы мы так и не получили все? — услышала тогда Филиппа, стоя у дверей, никем незамеченная. Как и всегда.

— У нас и так есть все, — ответила Кэтрин.

— Ты представить себе не можешь, что значит иметь ВСЕ, — мамочка внезапно успокоилась и заговорила по-деловому. Через два дня Кэтрин пошла с тем самым парнем в оперу.

Филиппа знала, что так будет. Мамочка всегда придерживала лучшее для старшей дочери.

Потому что она была великолепна. Филиппа понимала, что ей никогда не угнаться за сестрой. У нее не было ни миловидного лица, ни ямочек на щеках, ни зеленых глаз. Она была такой же высокой и стройной, но на этом их сходство заканчивалось. Филиппа не слишком страдала от собственной непривлекательности и совсем не переживала за свое будущее: дела у мамочки с папочкой упорно шли в гору, и, если в глазах потенциального жениха этого будет недостаточно, то парень все равно не так умен, чтобы войти в семью.

Однако Кэтрин, кроме приятной внешности, досталось еще умение притягивать и располагать к себе людей. Вот что было по-настоящему несправедливо.

Ее любили все — родители, учителя, соседи. И парни. Им было плевать, сколько денег у ее родителей. Они просто тащились от Кэтрин. А она распоряжалась ими по своему усмотрению. Филиппа пробовала подражать сестре, и это всегда заканчивалось позорным поражением. Кэтрин могла очаровать любого. А Филиппа — нет. Как бы ни старалась.

Само собой, мамочке и в голову бы не пришло всерьез рассматривать младшую дочь для задуманной ею игры. Филиппа понимала ее. На месте мамочки она поступила бы точно так же. Но с каждым годом ей становилось все более невыносимым общество сестры. Когда они вместе ходили на гламурные вечеринки Лондона для таких же золотых девочек и мальчиков, Филиппа ни на минуту не забывала о том, что это очередной праздник имени Великолепной Кэтрин. Она просто позволяла быть с рядом с ней, потому что никто и никогда не ждал Филиппу — ждали только Кэтрин. Порой Филиппа думала о том, что это унизительно — быть в свите собственной сестры, но старалась гнать эти мысли подальше. Они были слишком болезненными.

Когда мамочка добилась своего и ее ставка сыграла, Филиппе стало еще хуже. Теперь она была обязана время от времени появляться рядом с сестрой. И всякий раз она выглядела бледной, неудачной тенью Великолепной Кэтрин. Она была тогда в центре всеобщего внимания, и Филиппа просто приходила в отчаяние от жестоких пассажей прессы на свой счет. Со временем она приучилась не реагировать на них. Или, если быть точной, не реагировать эмоционально.

Филиппа не пошла на прием, который устраивали по поводу помолвки Кэтрин с тем самым парнем. Сказавшись больной, она осталась в полном одиночестве в квартире, которую снимала тогда вдали от центра. Пока мамочка и папочка праздновали очередную победу Кэтрин, Филиппа взяла бутылку «Инглиш Парк» и уговорила ее больше чем наполовину. Ровно в полночь, когда запустили салюты, ее стошнило прямо на постель.

Постепенно страсти улеглись. Филиппа знала, что там, в Семье, Кэтрин приходилось несладко. Она могла провести пятнадцать часов на ногах, в изуверских туфлях-лодочках, после чего — Филиппа знала это по опыту — ее позвоночник превращался в раскаленный железный прут, помнила все приличествующие случаю фразы на двадцати языках, научилась сохранять олимпийское спокойствие в любых ситуациях, но в Семье к ней относились как к бедной родственнице, которую приходится терпеть. Ей выбирали одежду, ей выбирали, с кем из давних друзей сохранить право редких звонков, на нее набрасывались с яростью, когда она пыталась воспитывать собственных детей.

И все же это была еще одна ее победа. Потому что теперь у мамочки с папочкой действительно было ВСЕ.

Но Филиппе от этого было ничуть не легче. Один их новоиспеченный глупый родственник, как оказалось, с раннего детства считал себя во всем обделенным и даже написал об этом книгу. Филиппа, листая на досуге его идиотские откровения, не могла сдержать свирепой улыбки. Бедный недалекий парень не понимал, что на самом деле значит быть обделенным.

Все эти годы она послушно отыгрывала отведенную ей роль — роль фона, на котором ее блестящая сестра выглядела просто небожительницей. Их немногочисленные совместные выходы, призванные продемонстрировать близость Кэтрин с кровной семьей и заодно напомнить обществу о положении их фамилии, каждый раз подчеркивали совершенство старшей сестры и неприглядность младшей. Кэтрин как будто ничего не замечала, однако Филиппа не верила ее напускному добродушию и простоте. Это было почти как в юности, когда они обе посещали светские вечеринки для золотой молодежи. Великолепная Кэтрин и ее сестра, оказавшаяся здесь из милости. Тем не менее, Филиппа всегда держала лицо и приличествующую случаю улыбку, стараясь не замечать выражения на лице старшей сестры.

Мне так неловко, что у меня такая убогая сестра.

Все изменилось, когда Кэтрин нежданно-негаданно влипла в неприятности. Для всех это было как гром среди ясного неба. Филиппа помнила задушенный голос мамочки в телефонной трубке, сообщивший ей все. На минуту она даже забеспокоилась, не случится ли у мамочки сердечный приступ. Сказав супругу, что съездит за молочными коктейлями для детей, Филиппа села в свой «Лэнд Ровер» и ехала долго-долго, пока не уперлась в какой-то тупик. И только потом позвонила Кэтрин.

Ответили ей не сразу.

— Я все знаю, — коротко сказала Филиппа вместо приветствия.

На том проводе помолчали.

— Мамочка.

— Конечно.

— Мне нечего сказать. Кроме того, что я очень боюсь за него.

— Что будет дальше?

— Я не знаю.

Дальше было безумие. Родители страдали. Кэтрин исчезла с глаз — Семья изо всех сил старалась сохранить лицо. Филиппа никому и никогда бы не призналась, что не сочувствует сестре. Будь она умнее, этого бы никогда не случилось. Все знали, что представляет из себя Томми Кингстон.

Когда-то, в ожидании свадьбы с ним, Филиппа была на седьмом небе от счастья. Каждую ночь, которую они проводили вместе, ей казалось, что она умерла и попала в рай. Порой Филиппа, замужняя мать троих детей, как наяву видела себя, мокрую от пота и теряющую рассудок в объятиях Томми Кингстона. Никогда больше, ни с кем и ни разу она не пережила еще раз того, что давал ей этот подонок. Когда она узнала о Кэтрин и Томми, ее охватила горькая ярость. Сама мысль, что ее сестра испытала то же, что и она, была невыносима. Это должно было принадлежать только ей, Филиппе. Но Кэтрин умудрилась отнять у нее даже воспоминания.

Когда новость о внезапной смерти ее бывшего жениха — и, чего уж там, их с сестрой общего любовника — облетела всю страну, Филиппа, к своему удивлению, не почувствовала ничего особенного. Она позвонила Кэтрин, но та ей не ответила.

Весна прошла сумбурно. В июне Кэтрин появилась на параде — когда молчать дальше для Семьи уже не представлялось возможным. Выглядела она почти нормально — разумеется, для тех, кто ее не знал. Филиппа наблюдала по телевизору, как ее сестра, вся в белом, сияет широкой и чрезвычайно болезненной улыбкой, приветствует людей у балкона, и думала о том, что, будь она умнее, этого всего никогда бы не случилось.

В тот день на балконе произошел страшный скандал, но, к счастью, об этом не узнала пресса. Мамочка была вне себя. Филиппа только качала головой. А чего она ожидала? Что Дражайший Супруг будет в восторге, когда Кэтрин явится под его очи после развеселых приключений с Томми?

Ближе к концу июля Семья, кажется, решила прибегнуть к старому испытанному средству и устроила совместный выход сестер на Уимблдонский турнир. Но на этот раз все было по-другому. Филиппа больше не отыгрывала неказистое дополнение к Кэтрин. Теперь она стояла выше нее — на ступень, а может, и на две сразу.

— Как дела? — спросила у нее Филиппа, когда они уселись на трибуне под громовые рукоплескания собравшихся.

Кэтрин изо всех сил старалась держаться. С нею была ее дочь Шарлотта, и, судя по ее насупленному лицу, она знала правду. В противном случае девчонка не вела бы себя так безобразно с родной-то матерью. Кэтрин старалась утихомирить Шарлотту, но та как с цепи сорвалась. Филиппе всегда было немного жаль племянницу. Ей, некрасивой и тихой, тоже предстояло провести жизнь в тени Кэтрин. Еще неизвестно, как она с этим справится. И справится ли?

— Ты можешь остановиться у меня, — продолжила Филиппа, зная, что сестра никогда не пойдет на это. — Пока все не уляжется.

Кэтрин попыталась заговорить с Шарлоттой, но девочка ответила ей презрительной гримасой. Надо будет приблизить ее к себе, решила Филиппа. В будущем это может оказаться полезным. Она тронула сестру за плечо и выразительно покачала головой. Больше Кэтрин не обращалась к дочери.

Филиппа смотрела в осунувшееся, постаревшее лицо Кэтрин, и мысли ее сами собой вернулись к прошлому. Ранняя холодная весна. Девочка по имени Пиппа Миддлтон, провалившая очередной экзамен, смотрит поверх мамочки, а та лишь качает головой. Девочка по имени Пиппа Миддлтон, главное разочарование в жизни Кэрол Миддлтон, видит, как ее старшая сестра, подтянутая и красивая, закрывшая учебный год с отличными оценками, собирается на свое первое настоящее свидание. Девочка сгорает от зависти и желания быть такой же. За окном шумит дождь…

Очень медленно воспоминания ушли.

— Джеймс не будет возражать, — заверила Филиппа. — Ты можешь рассчитывать на нас в любой момент.

Заботливая младшая сестра. Которая всегда будет рядом и поможет.

Но Филиппа никогда и никому не призналась бы в том, что не сочувствует Кэтрин. Все предыдущие годы ей хотелось, чтобы Кэтрин посмотрела на нее другими глазами — не как на некрасивую и ненужную младшую сестру, вечно путающуюся под ногами. Что она наконец увидит в ней равную себе. Еще Филиппа думала о том, что это изводящее как чесотка желание быть такой, как Кэтрин и превзойти ее уйдет, растворится в прошлом.

Но этого не случилось. Поэтому Филиппа в нужный момент уведомила Семью о том, где и с кем проводит время ее сестра. Когда Кэтрин, блестя счастливыми глазами, попросила у нее ключи от дальней резиденции, Филиппа без разговоров подчинилась. Тихая, незаметная младшая сестра, существующая лишь для того, чтобы блистала старшая. Кто мог ждать от нее подвоха?

Филиппа никому об этом не говорила. Даже Джеймсу.

Джеймс был славный парень, который оказался достаточно умным для того, чтобы войти в семью. И все у него было хорошо.

Чего не скажешь о Кэтрин. Но Филиппа никогда и никому не призналась бы, что не сочувствует ей. Старшая сестра привыкла всегда брать то, что хотела. Пора бы ей наконец понять, что это бывает наказуемо.