Мальчик, который не поехал в Хогвартс вообще (джен)

Серый, безликий дождь хлестал по крыше дома номер четыре на Тисовой улице. В тени напротив, под старым тисом, стоял человек, чья черная мантия сливалась с ноябрьской ночью. Лицо его было высечено из страдания, а в руке он сжимал палочку из тиса и пера феникса, которая ему не принадлежала. Он украл ее. Украл ради этого момента.

Это был Северус Снейп из будущего. Из будущего, где мальчик, которого он поклялся защищать, умер героической, мучительной смертью, а мир, спасенный им, продолжал праздновать на его костях. Снейп видел это. Он видел пустоту в глазах тех, кто выжил, и понял: жертва была напрасной, потому что мир не заслуживал ее.

Он решил исправить ошибку. Не ошибку Волдеморта. Ошибку судьбы. Он дарует Гарри Поттеру то, чего у него никогда не было: забвение. Жизнь без пророчеств, без шрама, ставшего клеймом, без бремени спасителя.

— Прости меня, Лили, — прошептал он в промозглую тьму. Его голос был надтреснут, как старый пергамент. — Я спасу его. От них. От себя. От всего.

Он поднял палочку. Сложное, запретное заклинание, сплетенное с эссенцией времени из разбитого маховика времени, сорвалось с ее конца. Оно не убивало. Оно стирало. Стирало путь.

В этот момент сова с письмом из Хогвартса, уже летевшая к дому номер четыре, растворилась в воздухе, словно ее никогда не существовало. Реальность вздрогнула, как струна, и пошла по новому, фальшивому аккорду.

Северус Снейп из будущего рухнул на колени, рассыпаясь в прах. Он отдал всего себя, чтобы совершить этот грех — грех прощения, которого никто не просил.

* * *

Много лет спустя.

Министерство Магии, Отдел Тайн. Воздух здесь был спертым, пахнущим озоном и отчаянием. Война не закончилась в 1998-м. Она гноилась, как незаживающая рана, пожирая магический мир изнутри. Волдеморт, не встретивший равного противника, не был повержен. Он просто… победил. Медленно, методично, удушающе. Хогвартс стал академией темных искусств. Косой Переулок — рынком рабов и запретных артефактов. Орден Феникса был разбит, его остатки превратились в загнанных по подвалам партизан.

— Оно снова пульсирует, — голос Гермионы Грейнджер был лишен былой теплоты. Теперь она была Невыразимцем, и ее глаза за толстыми линзами очков казались двумя выгоревшими угольками. — Аномалия усиливается. Эпицентр тот же. Литтл Уингинг.

Драко Малфой, опираясь на элегантную трость из черного дерева, скрывавшую в себе палочку, поморщился. Длинный шрам, оставленный заклятием секты фанатиков, пересекал его аристократическое лицо, навсегда стирая с него былую надменность. Его семья была убита, когда Волан-де-Морт решил, что Малфои больше не полезны. Драко выжил чудом и перешел на сторону тех, кого презирал всю жизнь.

— Может, Темный Лорд решил устроить фейерверк в магловском захолустье? Ему наскучило вешать полукровок на воротах Хогвартса?

— Это не его магия, — тихо произнес Невилл Лонгботтом. Он уже не был пухлым, неуклюжим мальчиком. Война сточила с него весь жир, оставив лишь жилистого, шрамированного солдата с потухшим взглядом. Он командовал тем, что осталось от сопротивления. — Это что-то дикое. Первородное. Как необузданная стихия.

В комнату бесшумно вошел Северус Снейп. Совершенно седой, изможденный, он был тенью самого себя. В этой реальности он не был двойным агентом. Он был просто учителем, который видел, как его мир рушится, и не смог ничего сделать. Его величайшая тайна — любовь к Лили — осталась похороненной в его сердце, став источником вечной, молчаливой боли.

— Кто-то изменил прошлое, — проскрипел он, и все вздрогнули. Эта мысль была настолько чудовищной, что ее боялись произносить вслух. — Кто-то вырезал Поттера из уравнения.

— Это невозможно, — начала было Гермиона, но Снейп прервал ее ледяным взглядом.

— Не произноси этого слова, Грейнджер. В нашем мире не осталось ничего невозможного. Кто-то решил, что мир без Гарри Поттера будет лучше. И он ошибся. Он создал ад.

Из самого темного угла комнаты вышла Луна Лавгуд. Она не была похожа на ту воздушную мечтательницу. Пытки в подземельях Малфой-мэнора (из которых ей помог сбежать Драко в одном из редких проблесков совести) оставили ее левую руку навсегда парализованной, а в широко раскрытых глазах больше не было звезд — лишь бездна. Но именно она была их компасом. Ее связь с магическими потоками стала почти болезненной.

— Он там, — прошептала она, и ее голос был подобен шелесту сухих листьев. — Мальчик, который должен был жить. И он умирает. Прямо сейчас. Он сам себя убивает.

* * *

Государственный приют для особо сложных подростков «Тихая Гавань». Название было циничной насмешкой.

Гарри Поттер сидел в углу обитой войлоком палаты. Ему было восемнадцать. После того, как социальные службы наконец забрали его от Дурслей, он прошел через ад приемных семей и интернатов, пока не оказался здесь. Диагноз: острая шизофрения с параноидальным синдромом и склонностью к самоповреждению.

Он был тощим, словно узник концлагеря. Кожа, покрытая сетью белых шрамов от «воспитания» дяди Вернона, казалась пергаментом, натянутым на острые кости. Но самым страшным были черные, похожие на вены узоры, медленно расползавшиеся по его рукам от кончиков пальцев. Врачи считали это редкой формой некроза тканей.

Они не знали, что это была его магия. Магия, которую отрицали, били, выжигали из него годами. Она не исчезла. Она сгнила внутри, превратившись в Обскура — паразитическую сущность из чистой боли и подавленной силы. Она пожирала его. Буквально. Врачи диагностировали полиорганную недостаточность. Они не понимали, что его внутренние органы один за другим отказывали, выжигаемые его собственным даром.

Иногда, в редкие моменты просветления между дозами транквилизаторов, он видел сны. Сны о замке, о рыжеволосом мальчике и умной девочке, о верной сове, о полетах на метле. Он просыпался со слезами на глазах, не понимая, откуда эта тоска по жизни, которой у него никогда не было. Тогда Обскур приходил в ярость. Темная субстанция сочилась из его пор, круша мебель, раскалывая стены. После одного такого приступа его нашли в луже крови: он вырезал на своей груди осколком зеркала молнию, повторяя форму шрама на лбу.

— Я Гарри Поттер, — шептал он санитарам, пока его вязали. — Я должен был их спасти…

Сегодня боль была особенно сильной. Он чувствовал, как Обскур грызет его легкие изнутри. Каждый вдох был пыткой. Он закрыл глаза, молясь о конце. Неважно, какому богу. Просто о конце.

И тут дверь его палаты разлетелась в щепки.

* * *

Они стояли в дверном проеме, как призраки из его снов. Седой мужчина с крючковатым носом, измученная женщина в очках, аристократ со шрамом, солдат с пустыми глазами и девушка с бездной вместо зрачков.

Гарри забился в угол, инстинктивно закрываясь руками. Обскур зашипел, окутывая его тело защитным коконом из теней.

— Убирайтесь, — прохрипел он. Голос был слабым, словно принадлежал столетнему старику. — Вы не настоящие. Вы просто еще один приступ.

— Мы настоящие, Поттер, — шагнул вперед Драко, но тут же отшатнулся, схватившись за голову. Его эмпатическая связь с магией, обостренная пытками, сейчас кричала от боли, соприкоснувшись с аурой Гарри. — Мерлин… это агония… чистая агония…

— Гарри, — мягко позвала Гермиона, делая шаг. — Мы пришли помочь.

Гарри истерически рассмеялся. Смех был страшным, полным битого стекла и крови.

— Помочь? — он с трудом поднял руку, показывая почерневшие пальцы. — Посмотрите на меня. Я монстр. Я гнию заживо. Я — ошибка.

Все молчали, раздавленные этой картиной абсолютного отчаяния. Все, кроме Луны.

Она медленно вошла в комнату, не обращая внимания на угрожающе вибрирующие тени Обскура. Она опустилась на колени перед ним, прямо на грязный пол. Ее парализованная левая рука безвольно висела, но правая осторожно потянулась к нему.

— Ты не монстр, Гарри Поттер, — ее голос был единственной тихой нотой в этой какофонии боли. — Ты — мальчик, у которого украли судьбу. Мы пришли не помочь. Мы пришли, чтобы вернуть долг.

Обскур взревел, но не атаковал. Он словно прислушивался. Луна не испугалась. Она смотрела мимо теней, мимо болезни, прямо в его зеленые, как у Лили, глаза.

— Мы не уйдем, — повторила она. — Не в этот раз.

* * *

Они забрали его в последнее убежище Сопротивления — катакомбы под разрушенным Лондоном. Первые дни были адом. Гарри кричал от боли и страха, Обскур вырывался, едва не убив Невилла. Снейп и Гермиона пытались стабилизировать его состояние заклинаниями, но магия лишь подпитывала монстра внутри.

— Он — бомба замедленного действия! — рычал Драко. — Мы должны использовать его как оружие, пока он не взорвался и не унес нас всех с собой!

— Он не оружие! Он человек! — кричал в ответ Невилл, чьи родители угасли в больнице Святого Мунго, так и не узнав его. Он слишком хорошо знал, что значит быть жертвой.

Снейп молчал, и его молчание было тяжелее любых криков. Он смотрел на Гарри и видел плод своего чудовищного греха. Он хотел спасти мальчика от страданий и обрек его на пытку, которой не пожелал бы и врагу.

Лишь Луна нашла путь. Она не пыталась его лечить. Она не говорила о войне и спасении мира. Она просто была рядом. Часами сидела у его койки в тишине, когда он был слишком слаб, чтобы говорить. А когда он мог слушать, она рассказывала. Не о героях и битвах, а о мозгошмыгах и морщерогих кизляках. О том, что даже в самой глубокой тьме есть существа, которые умеют видеть невидимое.

Однажды ночью, когда боль была невыносимой, и Гарри бился в конвульсиях, умоляя убить его, Луна села рядом и взяла его почерневшую руку в свою.

— Мне тоже было больно, — тихо сказала она, и впервые заговорила о себе. Она рассказала о подземелье Малфоев, о Круциатусе Беллатрисы, о том, как холод проникает в кости и остается там навсегда. Она закатала рукав и показала ему свою руку — не только парализованную левую, но и правую, покрытую уродливыми шрамами. — Каждый из нас носит своего Обскура внутри, Гарри. Свою тьму. Твоя просто… видима.

Она достала из кармана маленький серебряный кулон в форме полумесяца.

— Мой отец сделал его. Он говорил, что даже у луны есть темная сторона, но без нее мы бы никогда не ценили ее свет.

Она надела кулон ему на шею.

В ту ночь Гарри Поттер впервые за много лет не кричал. Он плакал. Тихо, беззвучно, слезы текли по его впалым щекам. Он плакал не от боли. Он плакал, потому что впервые в жизни кто-то не отшатнулся от его тьмы, а разделил ее с ним.

* * *

Волдеморт нашел их. Предатель в рядах Сопротивления выдал их убежище. Битва разразилась в грязных туннелях под Лондоном.

— Он идет за мальчиком! — крикнула Гермиона, возводя щиты.

— Я должен был знать, — прошипел Снейп, вступая в дуэль с несколькими Пожирателями. — Я сам привел волка к овчарне.

Гарри стоял в центре зала, и его тело содрогалось. Обскур рвался наружу, жаждая крови и разрушения. Но теперь в его сознании был еще один голос — тихий, спокойный голос Луны.

— Ты не должен быть героем, Гарри. Просто будь собой, — сказала она, стоя рядом с ним, безоружная, но непоколебимая.

В этот момент в зал вошел сам Волан-де-Морт. Он был еще ужаснее, чем в снах Гарри. Его лицо было змеиным, а глаза горели красным огнем абсолютной власти.

— Так вот ты какой, — прошипел он, глядя на Гарри с брезгливым любопытством. — Осколок моей души, прогнивший в магловской грязи. Жалкое зрелище. — Он поднял палочку. — Авада Кедавра!

Но заклятие не достигло цели. Оно врезалось в невидимый барьер вокруг Гарри и рассеялось. Это был не щит. Это была сама суть Обскура.

И тут Гарри сделал то, чего от него никто не ожидал. Он не стал сражаться. Он посмотрел на Луну, и в его глазах на мгновение промелькнул тот самый мальчик из его снов — смелый и решительный. Он коснулся кулона на своей груди и шагнул навстречу Волдеморту.

— Ты хотел часть своей души? — его голос, впервые за долгое время, прозвучал твердо. — Забирай.

И он отпустил. Он перестал бороться. Он сдался.

Обскур вырвался на свободу с беззвучным криком, который ощущался на уровне души. Это была не просто тьма. Это была квинтэссенция восемнадцати лет боли, унижения и одиночества. Черный ураган хлынул из тела Гарри, но он не разлетался во все стороны. Он устремился к одной цели — к своему первоисточнику, к Волдеморту.

Темный Лорд закричал от ужаса и боли, когда эта сущность начала проникать в него, сливаясь с его черной, истерзанной душой. Это было похоже на то, как раковая опухоль пожирает сама себя.

Тело Гарри падало, его жизненные силы иссякли. Он умирал. Его глаза начали гаснуть. Но Луна подхватила его, не давая упасть, обнимая, как мать обнимает умирающего ребенка.

— Прости… — прошептал Гарри, его дыхание обрывалось. — Я… не был… достаточно…

— Ты был всем, Гарри, — прошептала она в ответ, ее слезы капали на его лицо. — Ты был всем.

И в этот момент, когда тьма Обскура почти поглотила и Волан-де-Морта, и самого Гарри, серебряный кулон на его груди вспыхнул ослепительным, нестерпимым светом. Это не была магия. Это была вера. Вера Луны в него.

Свет не уничтожил тьму. Он слился с ней.

В центре зала черная буря и серебряное сияние сплелись в единое целое, создавая нечто новое. Ни черное, ни белое. Серое, как рассвет после долгой ночи. Волан-де-Морт с последним воплем рассыпался в прах, его душа не выдержала этого парадоксального слияния чистого страдания и чистой любви.

А от Гарри не осталось ничего. Лишь пустая одежда и серебряный кулон, упавший на пол.

* * *

Мир был спасен. Без Волдеморта его империя рухнула. Выжившие начали медленно, мучительно отстраивать все заново. Драко исчез, не в силах вынести груз вины. Невилл стал лидером нового, мирного Министерства, но его глаза навсегда остались глазами солдата. Снейп до конца своих дней преподавал в возрожденном Хогвартсе, молчаливый и седой, неся в себе знание о своем грехе как вечную епитимью.

Луна Лавгуд ушла. Она путешествовала по миру, глядя на небо.

Однажды ночью Гермиона, теперь уже Министр Магии, нашла ее на вершине Астрономической башни.

— Ты все еще ждешь, — это был не вопрос.

— Он не умер, — тихо ответила Луна, глядя на звезды. Ее лицо было спокойным, почти безмятежным. — Он не мог умереть. Он стал чем-то другим. Он преобразился.

— Луна… прошло десять лет.

Луна улыбнулась своей странной, потусторонней улыбкой. Она коснулась кулона-полумесяца на своей шее.

— Время — это понятие для тех, кто живет в одной плоскости. А он теперь повсюду. В каждой тени, в каждом луче света, который пробивается сквозь тучи. Он не ушел. Он просто ждет.

Гермиона хотела возразить, сказать, что это самообман, способ справиться с горем. Но она промолчала. Потому что в глазах Луны Лавгуд не было скорби. Была лишь непоколебимая, абсолютная уверенность. Вера, способная сдвинуть не только горы, но и миры.

И она ждала. Зная, что однажды мальчик, который нес на себе тьму этого мира, найдет дорогу домой. К своему единственному свету.