Линии, что ведут к сердцу (гет)

Двор учебного заведения был наполнен сырым запахом осени. Ветер шевелил кроны старых вязов, сбрасывающих последние жёлтые листья, и гнал их вдоль каменной ограды, будто неугомонную стаю птиц. Сырость забивалась под воротники школьных пиджаков, заставляя учеников поёживаться, когда они торопливо пробегали по гравийной дорожке к массивным дверям главного корпуса.

Внутри здания воздух был чуть теплее, на пахло всё тем же дождём, перемешанным с меловой пылью и старой краской. Высокие окна с мутными стёклами едва пропускали свет, и казалось, что вся школа застыла в полумраке. Здесь редко звучал настоящий смех — только приглушённый гул голосов, хлопанье дверей и скрип половиц в длинных коридорах.

Северус Снейп двигался по этим коридорам так, будто был их тенью. Он всегда выбирал самую незаметную дорожку — держался ближе к стене, опускал голову и смотрел на собственные ботинки, чтобы лишний раз не встречаться глазами с другими. Его плечи казались немного сутулыми, как будто он хотел стать меньше ростом, спрятаться в самом себе.

Он держал подмышкой тетрадь в чёрной обложке — обычную, ничем не примечательную, если не считать того, что внутри хранился его самый сокровенный мир. Там были рисунки: наброски лиц, профили в пол-оборота, чёткие линии и едва уловимые тени. На большинстве листов — она. Гарриет.

Он не знал, почему именно её образ не отпускал его руку. Может быть, дело было в её улыбке, которая всегда выглядела так, будто способна разогнать любую тьму. Или в её волосах, чуть растрёпанных после ветра, будто сама осень пыталась оставить на ней свой след. А может, в её голосе — он был звонким и искренним, что даже самый серый день переставал казаться безнадёжным.

Слишком яркая для него, слишком настоящая. В коридорах она всегда смеялась вместе с друзьями, её голос звенел, как колокольчик, и он чувствовал себя ещё более тусклым на её фоне. Она словно светилась, а он — всего лишь тень. Но именно поэтому он не мог оторвать взгляда.

Рисунок был его тайной. Ни одна душа не должна была узнать, сколько раз он уже пытался поймать её улыбку, изгиб ресниц, лёгкий поворот головы. На страницах старой тетради жила его собственная вселенная — та, где он мог быть ближе к ней, чем позволяла реальность.

Северус рисовал её украдкой: на переменах, когда она сидела у окна и не замечала, как свет ложится на её профиль; на уроках, когда она склонялась над тетрадью и кусала кончик пера; в библиотеке, где она медленно проводила пальцами по корешкам книг, выбирая очередную. Каждый штрих был для него признанием, которое он не мог произнести вслух.

Он чувствовал себя нелепым, даже жалким. Разве может кто-то вроде неё — живая, яркая, окружённая друзьями — когда-нибудь обратить внимание на него? На того, кто всегда ходит сам по себе, в чьём голосе почти никогда не звучит смех, а одежда пахнет сыростью дома, где слишком много криков и слишком мало тепла.

И всё же он продолжал рисовать. Карандаш и бумага были для него спасением. Каждый раз, когда дома стены сотрясались от ссор родителей, он прятался за столом и выводил её лицо. Когда в школе его обзывали, он возвращался в пустую аудиторию и дорисовывал её глаза — большие, выразительные, полные какой-то странной силы.

Его жизнь в школе было непростой. Насмешки, косые взгляды, ощущение вечной чуждости. Иногда он ловил на себе взгляды Гарриет, но всегда отводил глаза, пряча смущение за маской холодности. Ей он казался, должно быть, странным и замкнутым. Но если бы она только знала, что каждый вечер он снова открывает тетрадь и оживляет её черты на бумаге.

Сегодня он снова пришёл в класс пораньше. Тишина была густой, лишь где-то за окном шумел ветер и стучали капли по стеклу. Северус сел за последнюю парту у стены, разложил карандаши и прижал пальцами лист. Он собирался закончить рисунок, начатый вчера: Гарриет, сидящая с книгой у окна. В этом наброске свет падал на её волосы так, будто в них застрял целый закат.

Рука двигалась осторожно, но уверенно. Каждый штрих был будто дыханием, будто признанием, которое он никогда не осмелится озвучить. Он прикусывал губу, наклонял голову, щурился, стараясь передать лёгкую задумчивость в её взгляде.

И в какой-то момент ему показалось, что бумага оживает. Словно он поймал в линиях не просто её образ, но и саму сущность — ту теплоту, что всегда исходила от Гарриет. Он вздохнул и позволил себе слабую, почти незаметную улыбку.

В этот момент дверь в класс скрипнула. Северус вздрогнул, торопливо накрыл тетрадь рукой. Сердце ухнуло вниз — словно поймали на чём-то постыдном. Но это был всего лишь сквозняк: створка слегка приоткрылась от ветра и тут же захлопнулась.

Он выдохнул, провёл рукой по лицу и прижал тетрадь к груди. Чужим глазам это видеть нельзя. Никогда.

Он и представить себе не мог, что очень скоро именно эта тетрадь окажется не в его руках. И что именно она изменит всё.