Вес Памяти (джен)

Мир рушился не в огне апокалипсиса, не под грохот армий и рев драконов, а в тишине. Той самой больничной, стерильной тишине, что въедается под кожу и пахнет безнадежностью и хлоркой.

Больница Святого Мунго для магических недугов и травм всегда была местом шумным, наполненным стонами, криками, шипением зелий и треском заклинаний. Теперь же главный корпус напоминал склеп. Пациенты — а их число росло с каждым днем — не кричали. Они молчали. Лежали на своих белоснежных койках, глядя в потолок невидящими, стеклянными глазами, и их магия, подобно крови из невидимой раны, медленно, капля за каплей, вытекала из них, оставляя лишь пустые, выпотрошенные оболочки.

Целители назвали это «Синдромом энтропии души», красивым и пустым термином для того, чему у них не было объяснения. Диагностические чары бились о пациентов, как мотыльки о стекло, не находя ни проклятий, ни сглазов, ни ментального вмешательства. Люди просто… угасали. Их воспоминания становились хрупкими, как старый пергамент, рассыпаясь в пыль от малейшего прикосновения. Их магические ядра съеживались, превращаясь в тусклые, мертвые угольки.

Именно поэтому сюда вызвали его.

Старший аврор Гарри Поттер стоял посреди палаты, заложив руки за спину. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным запахом озона — побочным эффектом десятков провалившихся диагностических заклятий. Семнадцать лет службы в Аврорате стерли с его лица последние следы мальчишеской угловатости, оставив после себя жесткую маску профессиональной усталости. Он видел смерть — быструю, яростную, кровавую, — но это, это медленное истаивание души, вымывание самой сути человека, было омерзительнее любой бойни.

— Никаких зацепок, — произнес главный целитель Сметвик, седой старик с пергаментной кожей и дрожащими руками. — Мы пробовали все. Легилименция показывает лишь… белый шум. Туман. Словно разум просто стерт. Но самое страшное не это.

Сметвик подвел Гарри к койке, на которой лежала молодая ведьма, чье лицо было абсолютно лишено выражения. Она что-то шептала. Гарри наклонился, прислушиваясь.

— …Халдея падает… — бормотали ее губы. — …Алый Король ждет у седьмых врат… …он видел лицо Короля в желтом… …черные звезды восходят…

Гарри выпрямился, его лицо окаменело.

— Она говорит это уже третий час, — прошептал Сметвик. — Остальные — то же самое. Бессвязный бред, обрывки фраз на языках, которых не существует. Один из них, бывший сотрудник Отдела Тайн, перед тем как окончательно угаснуть, нацарапал на стене символ — щит с крестом внутри. А потом начал биться головой о стену, повторяя одно и то же слово: «Слуга, Слуга, Слуга…».

Гарри молчал. Этот бред не был бессвязным. За последний месяц Аврорат получил десятки докладов со всего мира о странных культистских группах, которые бормотали похожие фразы. О пространственных аномалиях, которые фиксировали Невыразимцы. О людях, сходящих с ума и рисующих на стенах символы, не принадлежащие ни одной известной культуре.

Мир болел. И эта болезнь распространялась, как метастазы, поражая саму ткань реальности.

Он подошел к окну. Дождь лениво мазал по стеклу серые полосы. Там, внизу, Лондон жил своей обычной жизнью, не подозревая о раковой опухоли, что росла в его сердце. Гордыня. Вот чем была пропитана их победа. Они решили, что убив одного Темного Лорда, они победили само Зло. Но Зло было не личностью. Оно было принципом. Пустотой, которая всегда ждет, чтобы заполнить собой все.

— Что это, Поттер? — голос Сметвика был полон отчаяния. — Что происходит с нашим миром?

Гарри долго смотрел на мокрый город, на отражение своего усталого лица в стекле. Он думал о своих детях, о Джинни, о той хрупкой, выстраданной мирной жизни, которую он построил на костях прошлого. И чувствовал, как ледяные пальцы страха сжимают его сердце. Это была не война, к которой он готовился. Это была чума, против которой у них не было лекарства.

— Я не знаю, — наконец тихо ответил он. — Но мне кажется, кто-то или что-то пытается пробиться в наш мир. Или, что еще хуже… что-то пытается выбраться из него наружу.

В этот момент его магический коммуникатор завибрировал. Сообщение от главы Аврората. Короткое, всего два слова, от которых по спине Гарри пробежал холод:

«Оно в Хогвартсе».

Он не знал тогда, что этот вызов в школу, которую он считал своим единственным настоящим домом, станет первым шагом в ад. Он не знал, что болезнь мира имеет свой эпицентр, свою «нулевую точку». И что эта точка, этот источник вселенского ужаса, по какой-то чудовищной, непостижимой иронии судьбы, находится там, откуда начался он сам.

В маленьком, убогом чулане под лестницей дома номер четыре по Тисовой улице.

* * *

Хогвартс встретил его тишиной. Абсолютной. Гарри стоял на пороге Большого Зала, и это было похоже на взгляд в открытый космос — звук здесь умирал, поглощаемый чем-то, что находилось внутри. Весь его опыт, все инстинкты аврора кричали об опасности, но это была не та опасность, к которой его готовили. Это была не ненависть, не злоба, не жажда власти. Это была просто… неправильность.

Посреди зала, над преподавательским столом, висел геометрический разлом. Идеальный, словно вырезанный невозможным скальпелем в самой ткани пространства, икосаэдр из чистой тьмы. Его грани не отражали свет — они его вдыхали. Заглянув в одну из них, Гарри почувствовал, как его мозг пытается и не может обработать увиденное: неевклидово пространство, углы, которые не должны существовать, цвета, у которых нет названий. От одного взгляда на это начиналась мигрень и подступала тошнота.

Он сражался с безумием, рожденным из ненависти и гордыни Волдеморта. Это же было безумие, рожденное из математики.

Вокруг разлома, как статуи в заброшенном саду, застыли люди. Невыразимцы из Отдела Тайн уже были здесь, их серые мантии казались нелепыми на фоне этой стерильной аномалии. Они не ставили барьеры — любые чары, приближавшиеся к икосаэдру на расстояние десяти метров, просто распадались на базовые частицы магии, шипя и испаряясь.

— Что это? — голос Гарри прозвучал глухо и неуверенно.

Кронос, глава отряда, даже не повернулся. Его лицо, скрытое капюшоном, было обращено к разлому.

— Мы не знаем. Мы назвали это «Сингулярностью». Она не излучает ничего. И поглощает все. Время внутри радиуса поражения замедлилось почти до полной остановки. Магия не работает. Законы физики… искажены. Наши приборы показывают, что объект одновременно находится здесь и не находится нигде. Данные противоречат сами себе.

Гарри подошел ближе, на самый край безопасной зоны. Он посмотрел на застывших студентов. Их лица не выражали ужаса или боли. Они выражали… полное, абсолютное изумление. Словно им показали истинную природу вселенной, и их разум просто отказался возвращаться в прежнюю, тесную клетку реальности. Это было страшнее любого проклятия.

— Есть версии? — спросил Гарри, хотя уже знал ответ.

— Ни одной, что укладывалась бы в нашу картину мира, — ответил Кронос. — Это не наша магия. Это не магия вовсе. Это… что-то другое. Что-то, что пришло извне.

В этот момент икосаэдр дрогнул.

Не было ни звука, ни вспышки. Был… коллапс. Темная фигура мгновенно сжалась в точку, размером меньше булавочной головки, а затем исчезла, втянув в себя воздух с оглушительным вакуумным хлопком.

И сразу за этим по залу прошла волна. Не физическая, не магическая. Ментальная.

Гарри рухнул на колени, схватившись за голову. Это была не боль. Это была информация. Чистый, нефильтрованный поток данных, который хлынул в его сознание. На долю секунды он перестал быть Гарри Поттером. Он стал кем-то другим. Он ощутил холод выжженной дотла планеты под ногами. Услышал рев чудовищ в кроваво-красном небе. Почувствовал тяжесть ответственности за семь миллиардов потерянных жизней. Испытал острую, как лезвие, боль от предательства того, кого считал отцом, и теплую преданность девушки-рыцаря, что закрыла его своим щитом.

Это было ощущение падения сквозь бесчисленные чужие жизни, сконцентрированная боль потери целой вселенной и, пронзающая все это, одна-единственная, несгибаемая мысль: «Нужно спасти то, что еще осталось».

А потом все прекратилось.

Гарри лежал на холодном каменном полу, тяжело дыша, его сердце колотилось как бешеное. Вокруг него приходили в себя Невыразимцы, стонали очнувшиеся студенты.

Он поднялся, пошатываясь. В центре зала, там, где только что висел разлом, на плитах остался след. Идеально ровный, белый отпечаток, будто вытравленный кислотой. Не символ из Хогвартса, не рисунок из больницы. Что-то новое.

Щит. С двумя пересекающимися линиями, образующими крест. И еще одна линия, вертикальная, проходящая сквозь него, словно копье.

Гарри подошел и, помедлив, коснулся символа кончиками пальцев. Камень был ледяным, как могильная плита. И от этого прикосновения в его голове прозвучало эхо. Не слово, не мысль. Чистое, дистиллированное чувство.

Одиночество. Такое глубокое и всеобъемлющее, что по сравнению с ним вся его собственная сиротская боль казалась детской обидой. Космическое, абсолютное одиночество существа, оставшегося последним в мертвой вселенной.

Он отдернул руку. Кронос подошел к нему, глядя на символ.

— Что ты почувствовал, Поттер?

Гарри посмотрел на свои дрожащие пальцы, потом на растерянные лица студентов, которые медленно осознавали, где они находятся. Он открыл рот, чтобы ответить, но не смог.

Как объяснить, что он только что заглянул в душу чему-то, что потеряло больше, чем весь их мир когда-либо имел?

— Это… — начал он, и его голос сорвался. — Это не было нападением.

Кронос ждал.

— Это было предупреждение, — закончил Гарри, хотя сам не был уверен, что это правда. — Или… эпитафия. На чьей-то чужой могиле. Очень-очень большой могиле.

С этого дня Гарри Поттер перестал спать спокойно. Потому что теперь он знал: за пределами их уютного мира, их войн и их магии есть нечто большее. Есть бездна. И эта бездна только что посмотрела на них. И оставила свою визитную карточку.

* * *

Министерство Магии превратилось в улей, ужаленный невидимым врагом. В Отделе Тайн царил организованный хаос. Символ со щитом был повсюду — на досках для анализа, на парящих свитках с руническими выкладками, в отражениях усталых глаз Невыразимцев. Но он оставался мертвым, не поддаваясь ни одному методу расшифровки. Он был как буква из алфавита, для которого еще не изобрели язык.

Гарри сидел в стерильной комнате для допросов вместе с Гермионой, которая теперь занимала высокий пост в Отделе магического правопорядка. Перед ними сидела одна из студенток, очнувшихся в Большом Зале. Девочка смотрела в одну точку, на ее лице застыло выражение кроткого, светлого помешательства. Она не реагировала на вопросы. Она просто тихонько напевала мелодию без слов — тонкую, пронзительно-печальную, как плач звезды.

— Все они такие, — тихо сказала Гермиона, потирая виски. — Их магия стабилизировалась, но разум… он словно коснулся чего-то, для чего у нас нет даже понятий. Лучшие легилименты Министерства пробовали войти в их сознание. Один сошел с ума, второй впал в кому. Это как пытаться прочитать книгу, написанную чистым огнем.

Гарри смотрел на девочку. На ту самую мелодию, которую она напевала. Что-то в ней царапало его подсознание.

— Я должен попробовать, — сказал он.

— Гарри, нет! — Гермиона вскочила. — Ты не легилимент, не в полном смысле! Твой опыт с Сам-Знаешь-Кем — это другое, это грубое вторжение! Это слишком опасно!

— Именно поэтому я должен, — возразил он, не сводя глаз с девочки. — Мой разум уже ломали. Он знаком с вторжением. Возможно, он не треснет там, где треснул разум других. Я не буду читать. Я буду просто смотреть.

Гермиона хотела возразить, но увидела выражение его лица и осеклась. Это был не героизм. Это было отчаяние человека, который снова видел, как мир, за который он сражался, начинает гнить изнутри.

Он сел напротив студентки, вынул палочку, но не направил на нее. Он просто закрыл глаза и сосредоточился, потянувшись к ее сознанию не силой, а… эмпатией. Он вспомнил то чувство вселенского одиночества у ледяного символа.

Его сознание коснулось ее разума, и его тут же отбросило назад ментальной пощечиной. Это не был барьер. Это была… плотность. Словно он пытался просунуть руку в ртуть. Он попробовал снова, мягче, настойчивее. И нашел трещину.

Он проскользнул внутрь.

То, что он увидел, не было воспоминанием. Это был отпечаток, окаменелость чужого опыта.

Не было образов, только ощущения.

ОЩУЩЕНИЕ падения сквозь ледяную пустоту.

ЗВУК тысяч разбивающихся стеклянных миров.

ЗАПАХ озона и горящего металла.

ЧУВСТВО нечеловеческой ответственности на плечах, тяжести целой цивилизации.

ВКУС пепла на губах.

И сквозь все это — одна-единственная, кристально ясная картина. Не видение, а концепция, выжженная в самой структуре разума.

Щит. Огромный, круглый, несокрушимый щит в руках девушки, стоящей спиной к нему. Она была одна против ревущего, безликого хаоса, против океана тьмы, из которого лезли когтистые тени. Она не могла победить. Она могла лишь стоять. И она стояла.

Потом образ исчез, и Гарри выбросило из чужого сознания. Он тяжело дышал, по лицу катился холодный пот.

— Что ты видел? — прошептала Гермиона.

— Защиту, — выдохнул он. — Отчаянную, безнадежную защиту. Это не было атакой. Это был… крик о помощи. Или ее эхо.

Расследование зашло в глухой тупик. Символы молчали. Жертвы «Синдрома энтропии» продолжали угасать. Свидетели из Хогвартса были бесполезны. Мир медленно погружался в тихий, необъяснимый ужас, а Аврорат гонялся за тенями.